Фурчев Владимир Николаевич М А З А Р Сказка похожая на быль. Далеко иль близко, высоко иль низко, с грузом или налегке, к радости или к беде, пролетало время мимо. То ли прямо, то ли криво, то слегка, кого задев, кого вовсе облетев, то ползло, то вдруг тянулось, то упрямилось, то гнулось. Оставляло всё же след, так рассказывал нам дед: — Каждый след тот запечатан и от взоров наших спрятан. Этот след — Человек, называет его век. Где-то след в земле зарыт, где-то он в горах лежит. Где-то он на дне морском, где-то он и подо льдом. И на каждом семь печатей, чем сложней, тем замысловатей. Есть печать из паутины, даже есть печать из глины. Но не всё взломать так просто. Есть взломаешь, и коростой всего покроет тут тебя, не узнаешь и себя. Может в раз лишить ума, иль загубит всех чума. В общем, тронет кто печать, тому придётся отвечать. То ль не ведая об этом, то ль умышленно при этом, попирая все заветы, суеверие, приметы, находились же глупцы, смельчаки и подлецы, и решались все сломать тайну— времени печать. При младенчестве моём дед рассказывал: втроём, а может даже вчетвером, да и вспомнится едва ли, как их всех-то величали; тут лишь знали одного, Назаркой звали все его. Уж забыли люди ныне: по обезвоженной пустыне, на верблюдах иль пешком, нам неведомо о том, уже сутки без воды путешественники шли. За жизнь надо побороться, ещё сутки до колодца. Может ещё полторы, а уж там попьют воды. Насмехаясь над упорством, на беду и неудобствам, тут афганец налетел, песок вихрем завертел. Залегли все за тюки, эх, попить бы всем воды. Был спокоен лишь один проводник их, бедуин. Песок по коже, как иголки, ветры выли будто волки. Сквозь потрескавшие губы, попадал песок на зубы. Мрак и гул, вой и звон, свист и тут же жуткий стон. Какофония природы, демоны хотят свободы, засыпать стало песком: видно, здесь наш вечный дом. Только всё здесь скоротечно, лишь песок здесь будет вечно наши косточки стеречь. Как тут жизнь-то уберечь? И с молитвой, крест перстом очертя перед лицом, стали к Богу все взывать, о пощаде умолять. Сколько времени прошло, ночь иль день стоит ещё? Сколько так пришлось им ждать, только стало вдруг стихать. Слава Богу! Наконец, пришёл напастям конец. Отряхнулись от песка, пустынь, как гладильная доска. Только где-то стороной пыль стояла ещё стеной. А с восточной стороны, упомянутой стены, были отблески видны. А блестело очень ярко! Хоть и было им всем жарко, все смотреть туда пошли, кое-как, но всё ж дошли. Дед тут дымом поперхнулся, глаз прищурив, улыбнулся и закашлял, матерясь, поминая чью-то власть. Щеку, смоченную слезой, обтер жидкой бородой. — Сто годков намедни будет, если петушок меня разбудит. Ну, так вот, — продолжил он, — там стоял какой-то дом. Он был весь из лазурита, только дверцы из малахита. Изразцами весь завитый, сверху куполом покрытый. Купол был весь золотой, домик видно не простой. Обошли его кругом, иль втроём иль вчетвером. Стенок семь и семь дверей. Встали, ждут, кто похрабрей. Кто же первый, кто пойдёт, смело дверцу отопрёт? Дверцы заперты засовом. Бронзовыми, одним словом. Кто-то тут же пошутил, знать не выбился из сил: «Словно сказка про Аладдина . Рядом нету только джина». — Погоди ещё хохмить, надо дверцу отворить. Кто-то выразился мрачно, другой выругался смачно. Лишь спокоен был один, молчаливый бедуин. Он на корточки присел, заунывно что-то пел. — А семь бед, один ответ, сколько прожито мной лет; первый раз я спасовал, — самый старший вдруг сказал. Взялся открывать засов, а с самого— то семь потов. Тут ещё один сказал, будто жару наподдал: « Семь раз отмерь, один отрежь!» Поздно, появилась в стене брешь. Дверь с трудом, но поддавалась, она наружу открывалась. Может, там их ждёт вода, остальное ерунда. Проводник всё что-то пел, на зубах песок скрипел. Всем хотелось очень пить, дверь смогли всё ж отворить. И с опаскою, гуськом, осеняясь все крестом, озираясь ,но вошли. Что же там они нашли? — Ух, ты, — вдруг сказал Назар, — это , вроде, как Мазар. Стены из кривых зеркал, жёлтый свет всё освещал. На полу мозаичном, мраморном иль галечном, прямо, точно в середине, весь в пыли и в паутине, гроб стоял на паланкине. Весь в арабских письменах, выбитых на четырёх стенах, беломраморной гробницы неизвестной им царицы. Так Назар им всем сказал, он один по фарси знал. Стал вокруг его ходить, пальцем по письменам водить, тут же всё переводить. Ну а слушать его не стали, потому что увидали по краям гробницы той, чуть поодаль, под стеной, среди прохладной тишины, хрустальные стояли кувшины. Один наполнен до краёв, рассказать хватило б слов, жемчугами с голубиное яйцо, у увидавших исказилось лицо. В другом— каменья дорогие, яхонтовые да все цветные. В третьем от золотых монет струился жадно жёлтый свет. Четвёртый, с виду небольшой кувшин, казалось, был пустой. Про жажду тот час же забыв, карманы шире по— раскрыв, каменья, злато, жемчуга распихивать все стали кто куда. Один уже карманы все наполнил. Куда б ещё? И тут он вспомнил за пазуху. А теперь постой, во фляжку, что давно была пустой и в горлышко заталкивает жемчуг. А меж собой не говорят, а шепчут из уважения ли к царице, или от страха перед гробницей. Они, конечно, понимали, что не своё в карманы клали. И оправдание нашли одно: хозяйке было всё равно. Туша цигарку пальцем дед, поправил на коленях плед: «Вот что-то ноги подмерзают, а почему, врачи не знают». И вот Назар всё прочитал, всё перевёл и заскучал: — Товарищи, послушайте меня, — и чертыхнулся всё кляня. Каменья, злато — ерунда! Дороже тут всего вода. Кувшин вот этот не пустой, а он с водою ключевой. — Не может быть! — Да брось дурить! Да разве можно так шутить! Дотронулся до кувшина рукою, ладонь наполнилась водою. Сквозь пальцы капала вода, Назар испил её до дна. И тут всем слышно стало, как с кувшина вода стекала, коснувшись пола, исчезала. Все спешат напиться, радостью светились лица. Назар дорогу преграждал, к кувшину их не подпускал: — Я ещё не всё сказал, тут на гробнице прочитал… Куда там слушать, оттолкнули, губами к кувшину прильнули и пили, пили, пили. Устав, дыхание переводили. Напившись, вытирались полою, игрались, брызгались водою. Когда их всех угомонил Назар, им тут проговорил: — Вы не послушались меня, теперь пеняйте на себя. Что б до оазиса дойти, не сбиться чтобы нам с пути, что б не засыпало песком и чтобы не жалеть потом, нам тут оставить надо рубины, жемчуг, злато. Не то нас ждёт расплата. Отсюда можно брать одно, всё вместе брать запрещено. Но коль вы выпили водицы, с водой и надо возвратиться. Но кто возьмёт с собой, хоть на продажу, хоть домой монеты, жемчуга или каменья, я скажу вам, без сомненья. Возьмёт с собою хоть чуток, вода, что выпили, в ПЕСОК в утробе нашей превратиться, и нам домой не возвратиться. Другого не дано. — Как? Всё до одного? — Все без исключения. Оставить всё, без сожаления. Спасёт лишь нас одна, вот в этом кувшине вода. Только её с собой возьмём, иначе мы тут пропадём. Ну, вроде, всё вам объяснил. Во фляжку он воды налил. И, уходя, встал у двери: — Ну, что же вы, чёрт побери! — Ой, что ты делаешь то с нами! Ругаясь разными словами, освобождаться стали от всего. — Ой, как нам тут не повезло! Сквозь пальцы сыпались алмазы. — Ой, заразы, ой, заразы. Из карманов потайных по штук десять золотых. Из сумы и фляжек, даже из-под ляжек, всё ссыпали на пол. Один даже плакал. И набрали все воды. — Растуды твою туды! — Это мне всё снится. — Что б тут провалиться! Из прохлады да в жару, солнце жарит как в аду. Проводник их не дождался, он куда-то подевался. И пошли они на юг. Тут поднялся ветер вдруг, всё смешалось, завертелось. Всем в мазар тут захотелось. Тут такое началось, в вое ветра слышна злость. Где тут небо, где земля, ничего понять нельзя. Душно, будто все в духовке, пересохло у всех в глотке, а в желудке запекло: будто варят там стекло. Благо, есть у них вода, значит, не страшна беда. Наконец, всё улеглось, утихомирилось, обошлось. Из фляжек делают глоток — оттуда сыплется песок. Тут становится всем гадко, и пронзает всех догадка: значит, кто-то спрятал всё же, ух бы дать тому по роже, драгоценности мазара, не послушались Назара. Назар друга фляжку взял, на ладонь песок ссыпал, на песок калёный выпал тут алмаз гранённый. Увидав, Назар привстал, тут же в обморок упал. Широка наша река, виден дом издалека, на церквах колокола. Слышно, колокол звенит. Нет, то верблюд в ногах стоит. Льётся на лицо вода, уж намокла борода. Стал её он жадно пить, не прервалась жизни нить. А поил его один проводник их, бедуин. От него узнал Назар, про злополучный тот мазар. Как рассказывал народ местный, мазар этот им известный. Раз в сто лет он возникает, потом снова исчезает. Ну а кто в него входил, назад пути не находил. — Десять лун прошёл, Назарджан моя нашёл. Назар с трудом привстал, кругом глазами обыскал: товарищей не увидал. — Их песок с собой забрал, — проводник ему сказал. И разжал Назар ладонь, засверкал живой огонь, аж прищурил один глаз, то сверкал в руке алмаз. Капля «ключевой» воды, весь источник их беды. Много времени прошло, воды много утекло. Но пришёл Назар домой как-то стылою зимой. И красивый амулет, на цепочку был он вдет, на груди его висел, разноцветием блестел. Лезет дед за отворот и оттуда достаёт на невзрачной той цепи амулет с камнём внутри. — А меня ведь тут все Назарычем зовут. И вот эту саму штуку, я отдам Назару внуку. Со степей сейчас нам пишет, пастухам он воду ищет, чтоб вода у них была. Вот такие, вот дела. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
