Не знаю, чего не знаю, того не знаю, что двигало писателем Чеховым тогда, в далёком 1898 году, когда Дима Малышев, - он тогда служил врачом в Белостокском полку, что квартировал в Севастополе, - предложил Антону

Павловичу совершить “марш-бросок” к мысу Фиолент, но то, что Антон Павлович тотчас согласился, мне доподлинно известно.

Согласился, несмотря на то, что здоровьишко у Антона Павловича пошаливало, если не сказать больше, да и путь предстоял не близкий: от Приморского бульвара до Фиолента - добрый десяток вёрст. Да и на город надвигалась южная ночь.

Я уж не говорю о том, что с Димой Малышевым Антон Павлович познакомился несколько часов тому назад, на почве медицины и театра.

- Будете проводником, юноша!..

Сейчас мы можем только догадываться о причинах столь быстрого согласия, но, позволю выдвинуть свою версию, рождённую со знакомством с записными книжками Чехова: скорее всего, не Димино красноречие было тому причиной, а фантазии Александра Пушкина! Чехов очень любил Пушкина и не мог не знать пушкинских строк:

 

“ Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление . Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы...”

 

Ах, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, Вы умели видеть то, чего не было на самом деле: никаких развалин храма Дианы на мысе Фиолент быть не могло, по причине... Не будем вдаваться в историю!..

Но, что из того?!.

 

 

К чему холодные сомненья?

Я верю: здесь был грозный

храм,

Где крови жаждущим богам

Дымились

жертвоприношенья...

 

Не было сомнений у Антона Павловича: Фиолент надо посетить только потому, что там ступала нога Пушкина, а места, где бывал Поэт, становятся святыми для каждого человека, не считающегог себя дикарём.

- Что вы медлите, юноша! Вы обещали угостить меня Фиолентом!..

 

Забегая вперёд, скажу: Александр Пушкин не обманул ожиданий. И это мне известно доподлинно - вычитал в одной из многочисленных записных книжек!

 

“ В Севастополе в лунную ночь я ездил в Георгиевский монастырь и смотрел вниз с горы на море; а на горе кладбище с белыми крестами. Было фантастично...”

 

Действительно, фантастично! Громадные скалы, без намёков на растительность, шелудящиеся словно сказочные серые псы, чернея ступенями гигантской лестницы, уходили к неправдоподобному громадному морю. Если б в Крыму не было Чёртовой лестницы, то эту, спускающуюся к каменистому берегу, можно было помянуть этим именем. Во всяком случае, Дима Малышев, словно читая мысли Чехова, назвал лестницу - дьявольской.

Антон Павлович подошёл к обрывистому склону и попытался взглянуть вниз - хотелось разглядеть сквозь наступающие сумерки, фосфоресцирующий моллюсками берег, но порыв ветра чуть не скинул его. Дима Малышев испуганно потянул Чехова за рукав.

- С природой не шутят, Антон Павлович! - строго сказал Дима. - И, при том, я отвечаю за вас перед историей литературы.

- Да-с, молодой человек, отвечаете. И не извольте меня простудить! Что вы думаете о стакане крепкого чаю?

Дима думал положительно. И не только о чае!Но и кусочке хлеба с маслом и сёмужкой - любил Малышев поесть! Об этом говорили его розовые щёки и упитанный вид, над которым не раз посмеивались,. - правда, втихомолку! - господа пехотные офицеры.

- Ведите и отвечайте! - смеясь и покашливая сказал Чехов.

- Рад стараться, ваш-родь! - кинул руку к голове Дима.

- То-то, же!..

Они подошли к Георгиевскому монастырю, захотели было войти во внутрь, но их остановили рыдания. Антон Павлович приложил руки к губам и прошептал: “Тс-с!”

Чехов, почти на цыпочках, за ним - Малышев, стали осрожно обходить здание монастыря и увидели...Александру Пушкину и тому не довелось видеть такого!..Монах, облапив женщину огромными ручищами, - это ж надо иметь такие грабли! - вжимал толстые губы, - это ж надо иметь такие негритянские губы! - в её уста, не переставая при этом восклицать басом:

- О, мамонька! О, Господи!

Женщина, - монашка или из прислужниц, в темноте не разберёшь! - успевала отвечать на поцелуи, видно было по всему, что это занятие ей шибко нравится, и, отталкивая при этом монаха, шептала так, что слышно было за версту:

- Изыди, сатана, коли не любишь! Уйди, греховодник!..

- У-у, - мычал монах с бесовскими губами, - у-у,м-м мым, у-у...

- Не надо, не надо, не надо...

Уломал всё-таки “сатана”, женщина гладила его по роскошным волосам и причитала на полтона ниже, но слов разобрать уже было невозможно.

Антон Павлович улыбнулся и тихо стал отступать, чтобы не быть замеченным. За ним, проникшись значением момента, и Дима. Когда они отшли на приличное расстояние, Антон Павлович виновато сказал:

- Чуть на душу не наступили человекам в решающий момент их жизни! Радует одно: знать они об этом не знают и ведать не ведают, а, стало быть, на их здоровье это не отразится.А нам, не в меру любопытным, - и им! - пусть Господь Великомудрый простит все прегрешения!..

- А как же с чаем быть?! - спохватился Дима Малышев, увидев, что Антона Павловича начинает слегка знобить, несмотря на тёплую сентябрьскую ночь.

- Чай бы не помешал, - не стал спорить Чехов, - да кто его подаёт по ночам?..Но, попробовать надо, - монахи - народец предобрейший...

Выждав какое-то время, они снова двинулись к Георгиевскому монастырю . Толнули чугуную дверь с барельефами святых и вошли во внутрь, - Дима Малышев бывал здесь уже не раз и знал, что при монастыре есть небольшая харчевня, но не знал, работает ли она по ночам!..

За дверью их встретил монах. Тот самый, что полчаса тому назад обнимался с женщиной и шептал ей богохульные слова, переходящие в мычание. Сейчас он был хмур и зол, как унтер при исполнении, - видно женщина всё же, в самый последний момент, оттолкнула его от себя

Антон Павлович наклонился к Диме и прошептал:

- Думаю, благодаря неприступности одной особы, мы останемся без чая и прочих милостей.

И - точно!..Знал, очень хорошо знал повадки человеческие “бытописатель” Антон Чехов!..

- Чаю в ночное время не держим! Прошу господина офицера, - монах повернулся к Малышеву, и господина... не имею чести быть знакомым, освободить помещение...

Он ещё что-то говорил, перетирая слова толстыми алыми губами, но речи его были смутны и не понятны. Ясно было одно: чаи им не гонять!..

На обратном пути, трясясь в пролётке, которая их ожидала далеко за оградой Георгиевского монастыря, Антон Павлович неожиданно расхохотался.

- А ведь это я виноват, что мы остались без чая! Меня надо четвертовать за подобную мумырынцию!

- Как так? - не понял Малышев.

- А вот так, господин доктор! Третьим попутчиком мне надобно было пригласть генерала! Генералам отказу ни в чём нет. Видели, как монах зыркнул на ваши погоны?..Моя промашка, я должен был Вас называть генералом!

- Вы виноваты в другом, Антон Павлович.

- Ага! Так и знал - вина ляжет на меня. В чём же я, по-вашему, виноват, Ваше Превосходительство?

- В том, что не сказали кто вы, вот и остались по вашей милости без чая. А сказали бы...Ваша известность...

Да, в те годы Антон Павлович был широко известен читающей публике, - и не только читающей! - его пьесы шли на столичных сценах и в провинциальных городках...Вот и сейчас в театре на Приморском бульваре шла его одна из пьес

Но тот монах из Георгиевского монастыря, вряд ли был любителям театра. Монахи, хоть и влюблённые, увесилительные места не посещают!..

Но всё же, отчего было бы не попробовать, назвав свою фамилию - авось-небось и слыхивал. Если не Антона Чехова, то - Антошу Чехонте?..

Севастополь Антон Павлович посещал неоднократно, а впервые он попал в этот белоснежный с синевой город в 1888 году - ужас,.сколько лет прошло! В одной из его записных книжек, обнаружил такую запись:

“ В Севастополь я приехал ночью. Город красив сам по себе, красив и потому, что стоит у чудеснейшего моря - это его цвет, а цвет описать нельзя...”

В последние годы Антон Павлович тяжело болел и эта болезнь мешала многим его замыслам, сводила на нет все его планы. Чехов мечтал посмотреть свою пьесу “Дядя Ваня” в исполнении театра Станиславского, но ехать в Москву из Ялты, этой “тёплой каторги”, сил не было.

Но мечты, хоть и редко, но сбываются. Константин Станиславский как-то сказал своим артистам:

- Антон Павлович не может приехать к нам, так как он болен, поэтому мы едем к нему, так как мы здоровы. Если гора не идёт к Магомеду, Магомед идёт к горе!

Константин Станиславский со своей труппой приезжает в Севастополь, куда должен прибыть Чехов, - ведь из Ялты до черноморского города рукой подать!

Однако, матушка-природа чуть не сыграла дурную шутку с больным писателем - погода чуть не сорвала все его планы. Что природе до человеческих чувств - она всегда бесчувственна!

Не буду выдумывать, как всё произошло на самом деле, обращусь за подсказкой к Константину Смтаниславскому. Они и великие от того, что умели трудиться до самозабвения во всех ипостасях: что в театре лицедействовать, что книги писать! Вот что писал об этом Константин Сергеевич:

 

“... А вот и белый Севастополь! Мало в мире городов красивее его! Белый пресок, белые дома, синее море с белой пеной волн! Однако через несколько часов небо покрылось тучами, море почернело, поднялся ветер, пошёл дождь с хлопьями снега. Снова зима! Бедный Антон Павлович, который должен плыть к нам из Ялты в такую бурю! Но мы напрасно прождали его, напрасно искали на прибывшем из Ялты пароходе. От него пришла лишь телеграмма, извещавшая о его новом заболевании...”

 

Но крымская погода изменчива, как сердце влюбленного монаха из Георгиевского монастыря! ( Антон Павлович интересовался монахом у своих друзей, и те дали ему самую лестную характеристику: и чаем ночью напоил, и по Фиоленту поводил, и вообще много ещё этого “и”!) Стало тепло, светло и море вновь обрело ослепительную синь, а пена - белизну. И Антон Павлович появился в театре..

Но что это был за театр, построенный давным-давно на берегу Чёрного моря, почти в центре Приморского бульвара, где, - если уйти во вчера! - висела надпись: “Нижним чинам и собакам вход воспрещен”.

Дощатый, продуваемый насквозь, причём, ветры, тёплые ветры, проходя сквозь щели и щелки, из тёплых превращались в холодные.И недаром Константину Сергеевичу, впервые переступившему порог этого театра, показалось, что он очутился в погребе богатого дома, родного алексеевского дома, где хранились пищевые запасы богатой семьи.

А каково было Антону Павловичу с его больными лёгкими?!.Но виду он не подавал и отшучивался, когда интересовались его здоровьем.

Здесь, в этом продуваемом сарае, который назвали театром, Антон Павлович познакомил Марию Фёдоровну Андрееву с Алексеем Максимовичем Горьким и помог пролетарскому писателю “умыкнуть” актрису прямо из-под носа мужа-генерала, который сопровождал примадонну во всех её вояжах. Это была та самая актриса, которую мы многие годы стыдливо называли: “Андреева - друг Горького”. Даже книга появилась с таким названием. Где, потупив цензорские глазки, стыдливо называли Андрееву другом Горького. А она была просто женою Максима Горького за жизнь с которым, актрисе приходилось расплачиваться фамильными драгоценностями и генеральскими брилликами, доставшиеся ей в виде отступного...Впрочем, это другая, самостоятельная история!

Была Мария Андреева, - до знакомства с Горьким! - не только примадонной театра, женою действительного статского советника, но и была вхожа в будуары великой княгини Елизаветы Фёдоровны, - а это, в те царские времена, много значило!..

“Неповторимую генеральшу”, “красивейшую женщину Россиии”, которую увековечили на своих полотнах Репин и Крамской, влюбил в себя “писатель-реалист”, - и при чём, с первого взгляда! - Алексей Пешков, он же - Максим Горький.

Думается, удалось ему это мероприятие не без участия Антона Чехова, который много раз, - как бы, невзначай! - нашептывал актрисе о достоинствах своего друга. А рассказывать Антон Павлович умел!

Вот как описала свою первую встречу с наречёным в севастопольском театре Мария Андреева:

 

“ Сердце забилось, батюшки! И Чехов, и Горький! Встала навстречу, вошёл Чехов, его я знала давно, как всегда элегантный, а за ним высокая фигура, тонкая, в летней рубашке, русской, вышитой, волосы длинные, прямые, усы большие и рыжие. Неужели это Горький?

- Чёрт знает, как хорошо Вы играете!

Трясёт мне руку, а я смотрю на него с глубоким волнением, ужасно обрадованная, что ему понравилось, и странно мне, что он чертыхается, странен его костюм, высокие сапоги, разлетайка, длинные прямые волосы, рыжеватые усы, нет, не таким я себе его представляла. Недавно прочла в толстых журналах его “Челкаша” и “Мальву”.И вдруг из-за длинных ресниц глянули голубые глаза, губы сложились в добрую детскую улыбку, показалось мне его лицо красивее красивого, и радостно ёкнуло сердце. Нет! Он именнол такой, как надо, чтобы он

был “.

 

Что ж, всё верно: чтобы быть красивым, надо быть просто талантливым. А ещё лучше - гениально талантливым! Талант - выше красоты! Талант человеческий спасёт мир, - если мир ещё возможно спасти! - а не красота, как утверждает гениальный Фёдор Достоевский.

 

Я иду по живописному Приморскому бульвару. Бульвар берёт своё начало от театра имени Анатолия Луначарского. Сам Анатолий Васильевич был в Севастополе “проскоком”, но это обстоятельство нисколько не помешало назвать театр его именем, хотя в Союзе, - бывшем Союзе! - его выдающейся наркомовской фамилией названы десятки театров.

Что из того, вот Владимира Ленина тоже в Севастополе не было, но сохранилось в городе девятнадцать памятников мёртвому вождю, хотя почти все они далеки от совершенства. И лишь один, в центре города, потянет на произведение искусства!..

Но я, если вы заметили, продолжаю передвигаться по Приморскому бульвару...

Вот пониже и чуть левее, если стоять лицом к бухте, по которой снуют десятки прогулочных катеров и яхт, находится тот самый “чеховский” театр, который создал бердянский купец иудейского происхождения Даниил Жураховский в 1840 году, но, который сгорел во время первой обороны Севастополя, а на пепелище и был построен “театральный сарай”...

Вот скамейка на Примбуле - Приморском бульваре!...Увы, не чеховская. Но она находится именно на том месте, на которой посиживал младший военный врач Белостокского полка Дмитрий Малышев, следя за барышнями и актрисами. И именно на эту скамейку присел Антон Павлович Чехов, полсле чего они и совершили “авантюрную” вылазку на мыс Фиолент...

А вот на этой скамейке, - подобной! - беседовали два великих человека - Антон Чехов и Максим Горький.

Вот тут, - наверное, тут! - Константин Станиславский радостно встречал драматурга своего театра Антона Павловича...

А вот на этой скамейке, - не придирайтесь, если это не та скамья! - Антон Чехов сочинил и послал телеграмму своей жене Ольге Леонардовне Книппер - Чеховой. Было это 15 сентября 1901 года: “Понедельник Антонио” - подписался он.

 

Этой телеграммой и завершился севастопольский период в жизни Антона Чехова.