Звонок раздался неожиданно. Он прорезал тишину утра и казался чем-то неумолкаемо громким, резким, что ворвалось в сладкий сон и потревожило его своей настойчивостью, разрывая на кусочки и оставляя еще в сонной душе какое-то недоумение. Муж шевельнулся первым, механически потянулся к трубке и, не открывая глаз, недовольно откликнулся: «Да, слушаю». Я смотрела сквозь приоткрытые веки, раздражение нарастало. Ну, кому это преспичило, выходной же! Лицо мужа постепенно менялось: сначала недоумение, потом заинтересованность; он отвечал ничего не значащими фразами: « Да…Спасибо… Нормально… Двое детей, внуки…». Потом, прикрыв трубку ладонью, прошептал: «Ну-ка послушай, говорит, кто-то из одноклассников, не пойму, может, ты узнаешь? Столько лет прошло!». Мое недовольство достигло предела и требовало выхода. Выхватив из его

рук трубку телефона, я даже не спросила, а прорычала хриплым от сна голосом: « Алло, кто это?». Трубка разразилась счастливым хохотом, что-то знакомое, щемящее было в голосе и от этого в душе стало проявляться нечто: близкое и далекое одновременно, светлое и до боли знакомое, но еще не распознанное до конца. «Булавка, Булавище, я вас разбудил? Это я…Сюрприз, сюрприз…».Я посмотрела на мужа, а голос все звенел смехом и от школьного прозвища, которое осталось далеко-далеко в прошлом повеяло чем-то горячим, счастливым и вместе с этим какой-то болью от того, что уже никогда не вернется. В голове что-то лопнуло, и голос обрел очертания, а вместе с ними возникли далекие образы.

Школьный двор заливало солнце. Я спешила, почти бежала, но сзади, как будто нарочно, еле-еле передвигала ногами младшая сестренка, и мне приходилось приноравливаться к ее шагам или тащить ее за руку. Ну все, дошли… За высоткой уже виднелась школа, а перед ней черно-белыми кучками стояли ребята. Теперь можно забыть о сестренке, сама дойдет и найдет свой класс. А я уже выискиваю глазами своих. Ага! Нашла! Бегу! Меня тоже заметили. Кто-то машет рукой, что-то кричат. Подхожу ближе. «А вот и Булавка»,- кричит Сашка, приплясывая на месте, (почему именно Булавка, я не понимаю до сих пор: слишком колючий характер или это месть за мои ногти, которые впивались в руки каждого, кто пытался дернуть за волосы или подставить подножку в младших классах? Но так или иначе, прозвище прилипло ко мне, правда, так меня теперь уже, в десятом, почти не называют и тому есть причина). Вот и теперь…Сергей уже шел навстречу, когда крик заставил его обернуться. Лицо злое и одновременно растерянное: то ли идти дальше, то ли вернуться и в очередной раз вмазать кулаком не то в нос, не то в ухо, куда попадется. Но Сашка начеку. «Все, Сереж, все,- кричит он, смеясь и поднимая вверх руки,- вырвалось». Я уже почти подошла Ребята, как здорово, что мы опять вместе! Не виделись целое лето. Столько новостей! Нужно рассказать обо всем, послушать других, дать ценные советы. Впереди последний школьный год и надо прожить его так, чтобы (перефразируем писателя) не было больно за бесцельно прожитые школьные дни.

Голос в телефоне смеется, что-то рассказывает. Мы с мужем выхватываем друг у друга трубку, отвечаем, перебиваем, стараясь побольше рассказать о себе и узнать о нем. Нас захлестывает юность. И пусть рядом скептически улыбается сын, пусть проснувшиеся внуки удивленно смотрят на бабку и деда. Нас нет здесь. Мы там, в далеком прошлом и нам снова шестнадцать.

Школьный тир находился в подвале. Сегодня первым уроком военное дело и нас учат стрелять. Правда, до сегодняшнего дня карабин держали в руках только несколько человек, те, кто участвовал в «Зарнице». У остальных оружие вызывает восторг и опасение одновременно. Бедный военрук! За сорок пять минут урока он пережил больше страха, чем за всю свою двадцатипятилетнюю службу. Он уже охрип, взывая к порядку и строго следя за тем, чтобы кто-нибудь не выскочил к мишеням в тот момент, когда другой прицеливается. А нам весело, интересно. Мы хохочем, когда мишень остается целой, а пуля ударяется о стенку. И каждому хочется подойти поближе, внимательнее вглядеться в изрешеченный пулями картон и найти именно свою отметину, похвастаться: « Видели, какой я меткий?» и весело посмеяться над другими, которые промазали. Наконец нервы у старого служаки не выдерживают. « Вон отсюда,- кричит он, хватаясь за сердце,- все вон, уходите!» А нам только этого и надо. Мы вываливаемся из подвала, с грохотом поднимаемся по лестнице и оказываемся в просторном школьном коридоре. Что делать? Уроки еще продолжаются, шуметь нельзя. Завидя нас, сторож машет рукой в сторону входной двери. Мы выскакиваем во двор. Ноябрьское солнце еще теплое, но деревья уже в красно-желтом одеянии. Мы направляемся к парку, под ногами шуршит опавшая листва и наши скамеечки, стоящие в стороне от центральной аллеи, тоже покрыты этим разноцветным ковром. Мы останавливаемся в раздумье. Я уже не помню, чья это была идея - пойти в кино, причем не в ближайшее, а поехать в центр города, погулять и, заодно, посетить недавно открывшийся кинотеатр. Ну и что, что впереди еще пять уроков. Ведь мы молоды и нам все нипочем. Здание кинотеатра казалось огромным. Тогда, в 70-ых годах, большие красивые здания не были редкостью, но это поражало особой архитектурой и огромным количеством окон. Три зала, огромное фойе… Мы взяли билеты на ближайший сеанс. Ровно в одиннадцать замелькали титры. «Есения!» Красивая мелодрама о любви и верности. Три часа переживаний и слез. Мы выходим из зала под впечатлением от картины, кажется, что ничего подобного мы еще не видели ( хотя это был не первый наш уход в кино). Домой мы возвращаемся вовремя, как и положено после шести уроков плюс дорога. Я не знаю, что было с другими, но меня встретила мама. Это потом, вспоминая все, что было дальше, мы весело смеялись, но тогда мне было не до смеха. Пока мы сидели в кинозале, в школу сбегались родители, вызванные телефонным звонком директора: «Где ваш ребенок?» Шутка ли, десятый класс в полном составе ушел (и не в первый раз) с уроков. Очень скоро кабинет директора не мог вместить всех. Не знаю, о чем там говорили, что решали… Мама мне так и не рассказала всего. Но на следующий день, когда мы пришли в школу, перед нами просто закрыли дверь. Это было обидно. Пропускали всех, а перед нами вставали сторож и дежурный учитель и оттесняли нас в сторону, давая возможность пройти другим. Прозвенел звонок, и двери закрылись. Мы стояли перед ними, не зная, что делать. Но недолго! Ведь мы были 10 «3», самым знаменитым, самым непредсказуемым классом школы. Растерянность прошла. Надо было что-то предпринимать! Мы расселись на сумках и стали скандировать: « Хотим в школу! Школа – наш второй дом, директор – наш второй папа». Хор в тридцать две глотки был услышан. В окнах стали мелькать лица. Кто-то смеялся, кто-то грозил пальцем. С шумом распахнулось окно директорского кабинета. Мы уже не слышали, что кричал нам Арташес Семенович. Нас ветром сдуло со двора. Похватав сумки, мы мчались к парку и рухнув там на скамейки захохотали так, что прохожие, удивленно оглядываясь, предпочитали обходить стороной нашу шумную компанию. А потом мы пошли к Вите, просидели там полдня, делясь впечатлениями и размышляя о том, что же будет дальше, обчистили холодильник и разошлись, оставив хозяина в мучительных раздумьях о том, что сказать родителям, которые придут с работы и увидят то, что творится на кухне, а главное - в холодильнике.

Дорогие наши учителя! Многих из вас давно уже нет, но мы помним всех и все, что вы для нас сделали. Сколько же нервов и терпения нужно было иметь, чтобы не вспылить, не обидеть, чтобы научить не только предметам, но и тому, что сейчас так трудно найти: человечности, доброте, порядочности.

Мы продолжаем разговаривать. Сколько прошло времени? Полчаса, час, два… Время остановилось. Сегодняшнего дня уже нет. Есть только прошлое, которое сделало нас такими, какими мы есть, сдружило нас, оставив след на всю жизнь.

Карта мира висела на доске верх ногами. Андрей решил пошутить и приладил карту именно так, а наша Тамара Георгиевна,в свою очередь решив проучить нас за такие шутки, не стала ее перевешивать. И вот теперь мы, путаясь в ответах, выискивали на карте то Швецию, то Индонезию. С севером и югом мы разобрались быстро: север внизу, юг наверху. А вот с западом и востоком происходила путаница. Может быть мировая экономика и представляла для кого-то интерес, но только не для нас. За окном медленно падали снежинки, и мы мечтали поскорее отсидеть уроки , чтобы устроить во дворе снежный бой. Карина монотонно бубнила что-то у доски, аккуратно водя указкой по карте , когда тишину урока нарушил негодующий крик: « Положи на место, кому я сказала». Класс встрепенулся, огляделся. Тамара Георгиевна постучала по столу. Но было уже поздно. На последней парте, примыкающей к вешалке, гордо сидел Ваган в желтой пуховой шапочке Светы. Класс зашелся смехом. Света, привстав за партой, громко возмущалась, Саша завопил не своим голосом, писклявым и противным:, « Не обижайте Светочку, ну не надо». Кто-то от радости, что монотонная урочная атмосфера нарушена, захохотал так, что свалился с парты, произведя еще больше шума из-за хлопнувшей крышки. Класс радостно взвыл! Бедная Тамара Георгиевна! Как она старалась нас успокоить , сначала молча стучала указкой по столу, затем пыталась нас перекричать! Потом, уже не зная, что предпринять, просто указала на дверь и Вагану, и Свете и еще двум-трем самым шумным. Тамары Георгиевны уже нет, но мы с мужем хорошо помним ее круглое, доброе лицо, постоянно улыбающееся и излучающее тепло. Чего только мы не творили на ее уроках: выпускали перепелку, которая в панике от создавшейся суматохи металась по классу, а мальчишки с воплями гонялись за ней, пытаясь поймать; плевали из трубочек скатанными бумажками, перекидывались записками. На все это наша Томочка качала головой и повторяла свою любимую фразу: « Дети мои, вы же не в пятом, вы в десятом классе. Ну, что вы как маленькие». Вообще-то наши мальчишки любили приносить в школу всякую живность: то щенка, который поскуливал в парте, вызывая недоумение учителя (кто же издает эти звуки), то черепаху, она медленно ползла по классу, а наша математичка сидела за столом и что-то сосредоточенно изучала в журнале, пока мы решали задачи с синусами и косинусами. Хотя это громко сказано «решали», мы, затаив дыхание, следили за черепахой, а когда после нее под учительским столом осталась лужица, тихо прыснули в кулаки. Черепаха заползла за батарею и там мирно заснула, а наши плечи еще долго тряслись от тихого смеха и задачи решить мы так и не успели. Но лучше всего в моей памяти сохранился случай со змеей, может быть потому, что главной участницей этого события оказалась я. Кто именно принес жестянку из-под монпасье, в которой свернувшись лежала маленькая змейка, я не помню. Но на уроке физики коробочка оказалась у Сергея в парте. Что может быть лучше занятия на уроке, чем то, что к уроку не имеет ни малейшего отношения! Я долго выпрашивала у Сережи коробочку. Наконец он сдался, положил жестянку на парту и тихо приоткрыл крышку. «Только не наклоняйся близко»,- прошептал он. Куда там! В силу своего характера я всегда делаю обратное. Сдвинув крышку больше, чем наполовину, я наблюдала за бездыханно ( казалось бы) свернувшейся лентой. «Она, наверное, сдохла»,- прошептала я и поддела жестянку пальцем. Молниеносно распрямившись, как пружина, змея выскочила из коробки и плюхнулась прямо передо мной. Мой вопль и прыжок на соседнюю парту слился со звоном упавшей на пол жестянки и криком перепуганной учительницы, подскочившей от неожиданности на стуле. Что было дальше, я плохо помню. Помню, что от страха я разревелась, что кроме меня на партах оказались все девочки, а Эмма Григорьевна , приподняв ноги, сидела не шевелясь на стуле, держалась за сердце и хватала ртом воздух. Мальчики лазили по полу, пытаясь найти змею, которая оказалась обыкновенным ужом. Потом нашу Эммочку отпаивали в учительской валерьянкой, а меня отправили успокаиваться домой.

И все же, несмотря на все наши выходки, нас любили. Помню, на последнем звонке, характеризуя все выпускные классы, Арташес Семенович одарил нас такими словами: « Ну, что можно сказать… Когда звенит звонок с урока и школа начинает рушиться, это значит, что десятый «3» вышел на перемену. Очень шумные, но из тех, кто оставляет после себя память надолго.».

Наш десятый «3». Нас было тридцать два человека. Армяне, русские, еврей, грузин, украинец. Мы никогда не задумывались, кто к какой нации принадлежит. Мы были КЛАССОМ! Плохие и хорошие, умные и не очень, веселые и грустные, скромные и хамовитые, шумные и тихие, но никогда-нацмены, черные или славянской национальности. Мы ссорились, мирились, влюблялись, переживали свои и чужие неудачи, радовались успехам друг друга. Никогда не были пошлыми, циничными, равнодушными. Мы жили в одной стране, дышали одним воздухом, считались одним народом. Выходили на демонстрации, отмечали праздники, находили любой повод, чтоб собраться вместе. И еще долго после окончания школы мы собирались, пусть не часто, пусть приходили не все ( ведь у каждого была уже семья и какие-то свои проблемы), но эти встречи были наполнены той атмосферой, которой так не хватает нам сейчас: атмосферой добра и света. Мы перестали встречаться и растеряли друг друга после 91 года, когда наша огромная страна под названием СССР стала разваливаться на многочисленные государства, когда твоя фамилия стала несоответствовать общепринятым республиканским стандартам, когда ты стал чужим на земле, на которой родился и вырос. В те годы мы стали разъезжаться. Новые места, люди, образ жизни. Есть много хороших знакомых, но понятия « друг», «дружба» остались в прошлом, там, где под ослепительно синим небом возвышаются желтые от выжженной солнцем травы горы, где по вечерам набежавший ветерок колышет ветки тополей и пронзительно громко кричат мелькающие в небе стрижи. И поэтому любое напоминание об этом отзывается в душе болью и…любовью.

Телефон замолчал. Я сижу на кровати, а по щекам текут слезы. Муж курит одну сигарету за другой. Я смотрю на него. Господи! Как хорошо, что он есть! Мы вместе прошли весь путь от школьной скамьи до сегодняшнего дня и кроме семьи у нас есть общие воспоминания. Сергей с шумом встает и тушит сигарету. «Все,- говорит он, - хватит. Пошли пить кофе». Я поднимаюсь следом. За окном уже слышны голоса, проезжают машины. Впереди новый день и продолжение того, что имеет такое емкое понятие «жизнь».