Пароль: «Китайский болванчик»

 

Русским бойцам

Французского Сопротивления

посвящаю.

 

У судьбы твои глаза — цвета опавшей хвои. Вот только нет в них ни милосердия, ни любви. За плотным туманом прошлого многое кажется нереальным, размытым. Чёткими остаются лишь цвет любимых глаз и китайский болванчик — такой же, как тот, купленный для тебя в одном из магазинчиков Харбина.

Мог ли я, весело торгуясь с толстым китайцем из-за фарфоровой безделушки, предположить, что насмешница-судьба спустя годы поставит меня самого за прилавок маленькой антикварной лавки в Париже? Меня, русского офицера, адъютанта Его Превосходительства «царя Антона» — генерала Деникина.

Не сразу я понял, что годы скитаний и унижений — это расплата за тебя и наших детей. Нужно было схватить вас в охапку и увезти, спрятать от жестокого мира, перевернувшегося с ног на голову. Но честь офицера потребовала присоединиться к Добровольческой Армии. Отправив вас к тётке в безопасное место, я с чистой совестью отбыл в Новочеркасск.

Бог мой, как ты боялась этой разлуки. Умоляла не оставлять вас, опустилась на колени, обхватив мои ноги. Словно чувствовала: безопасное место на деле окажется пеклом. Безумец, захваченный идеей освобождения Родины от власти хамов! Почему я тогда не подумал, что ты — хрупкая фарфоровая куколка, можешь разбиться при малейшем столкновении с реальной жизнью? Я сам сделал тебя такой, безмерно опекая и балуя…

Звон колокольчика на входе бесцеремонно оборвал воспоминания. В лавку вошла стройная женщина средних лет. Манера держать голову и осанка выдавали аристократку. Редкая птица залетела в мою лавку. Мне предстояло удивиться ещё больше.

— Месье, у вас есть китайский болванчик? — произнесла гостья.

Это был пароль. На секунду опешив, я откликнулся:

— К сожалению, мадам, китайский болванчик уже продан. Позвольте предложить Вам «Амура и Психею».

Аристократка повертела в руках фарфоровую статуэтку.

— Да, я покупаю эту безвкусицу, подходящий подарок для компаньонки. Пусть посыльный доставит завтра утром к десяти. Вот адрес, — женщина небрежно швырнула на прилавок бумажку, повернулась и, не попрощавшись, вышла.

Я сунул записку в карман, вывесил картонку с надписью «Закрыто» и поспешил к Жану — командиру нашей группы сопротивления. По сообщению аристократки выходило, что завтра в десять повезут в лагерь из тюрьмы захваченных нацистами партизан — маки. В записке — зашифрованное сообщение о маршруте и о количестве охранников.

Вместе с Жаном мы разработали план по спасению. Не думал, что ещё когда-нибудь понадобятся знания по тактике ведения боевых действий. Само собой получилось, что я стал не только связным, но и военным советником. Командир объяснял бойцам сопротивления их задачу. Я же вновь позволил прошлому коснуться самых больных уголков души…

Власть большевиков оказалась жизнеспособнее, чем мы все предполагали. И вот сейчас эта власть была под угрозой, но меня, в отличие от большинства знакомых эмигрантов, это не радовало. Вновь кованые немецкие сапоги топтали землю моей Родины, как в годы Гражданской. Тогда я тоже не одобрял молчаливого сговора наших генералов с бывшими врагами. Только «царь Антон» не заискивал перед немецким кайзером и не имел с ним никаких дел.

В то время, после многократных просьб, я был отпущен Его Превосходительством за семьёй. Как я молил Бога, чтобы вы оказались живы. Ты, Петя, Оленька смеялись и звали к себе в моих снах. Дорога до хутора запомнилась отрывками — разорённые деревни, толпы людей, штурмующих вагоны, разбитые фонари и окна станций.

Я тешил себя надеждой, что вы выжили в этом аду. Отгонял воспоминания о том, как сам расстреливал и приказывал вешать, не мешал своим солдатам насиловать и грабить. При объявленном режиме террора невозможно было остаться в «белых перчатках».

Надежда рухнула, раздавив известием, что дети умерли от тифа, а ты ушла с красными. Тогда, обезумевший от горя, я счёл это чудовищным, невообразимым предательством. Проклиная тебя, я в составе передовых частей захватывал города, а затем отступал вместе с остатками нашей армии, пережив радость побед и горечь поражений.

Лишь спустя много лет пришла мысль — был ли у тебя выбор? Былинка, растоптанная безжалостным сапогом действительности, не потянулась ли ты к первому проявившему сочувствие или просто пожалевшему? Обида и злость толкнули в эмиграцию, не позволив остаться и разыскать тебя — единственную мою любовь…

— Что скажешь, Китаец? — Жан обращался ко всем только по кличкам.

Для конспирации выбирались прозвища самые неподходящие. Так я — высокий старик с голубыми глазами и лицом европейца — превратился в азиата.

— Скажу, что на этот раз пойду с группой, Командир. Пришло и моё время взять в руки оружие…

Я, русский офицер, воюю против фашистов в чужой стране, защищая далёкую Родину и тебя, любимая. У России твои глаза — цвета опавшей хвои. И я не теряю надежду увидеть в них прощение.

Честь имею.

 

P.S. Боец Французского Сопротивления, известный, как Китаец, был схвачен и расстрелян фашистами за месяц до освобождения Парижа.