Мы сидели за чашкой кофе – я и мой давний друг, астрофизик, ученый, интеллигент, живущий у самого подножия Большого Азимутального Телескопа в поселке со странным названием Буково.

Вид этого человека красноречиво свидетельствовал о том, что он – служитель храма науки: нескладный, близорукий, малоконтактный, весь в себе, закрывающийся от мира толстыми линзами очков.

- Чем вообще занимаются астрономы? – задала я ему давно интересующий меня вопрос.

- Как тебе сказать? – по-философски начал он свою речь. – Пожалуй, главное их занятие – угадывать (заметь, именно угадывать, а не вычислять!) возможную природу вещей. Мы, ученые, не имея возможности опытно познать объект, не зная его прикладной ценности, лишь описываем его, опираясь на собственные знания и интуицию. Образно говоря, мы входим в некий лес, не зная, что это именно лес. Мы видим дерево, траву, камни, пенек возле дороги, желуди у себя под ногами… То есть, созерцаем некий пейзаж. Но когда именно выросло дерево, отчего возник пень, почему здесь валяются жёлуди – мы не знаем, ибо наблюдаем развитие леса лишь в отдельный отрезок бытия. Наша задача – по видимому пейзажу, по этому кусочку Вечности, восстановить целое...

Он замолчал и долго курил, глядя куда-то в туманные дали. Молчала и я.

- Но, в любом случае, - прервала я, наконец, наше молчание, - вырванный из целого пейзаж не может полностью охарактеризовать это целое!

- Да, - согласился он. – Наука изучает природу ровно в той степени, в какой сама природа раскрывает себя тому, кто ее исследует.

- Значит, - не сдавалась я, - всякий раз изучению подвергается лишь часть целого? Имеет ли смысл посвящать этому жизнь и силы, если не знаешь главного – что представляет из себя это целое, где начинается и куда уходит?

Он опять закурил.

- Думаю, имеет. Потому что всякий ученый надеется, что вдруг именно ему откроется истина о целом во всей полноте.

- Но ведь практика человечества на всем протяжении его существования ни разу не подтвердила этих надежд! – воскликнула я.

- Ну и что? – ответил он невозмутимо. – Пусть хотя бы иллюзия остается – это дает стимул жить и заниматься наукой.

- Зачем же жить иллюзией? – задала я резонный, как мне казалось, вопрос. – Может, целесообразнее было бы отбросить всякие иллюзии и вернуть жизни смысл, определенный при ее сотворении?

Его глаза стали жесткими.

- Знаешь, я сомневаюсь в том, что мир был создан. Материя – вечна.

- Но почему же тогда не вечен человек? – не понимала я.

- В определенном смысле человечество тоже вечно, - ответил он. – Ведь существует его способность к воспроизводству. Что касается конечности каждой конкретной личности, то надо относиться к этому по-философски. Человек Разумный создан природой для познания и изучения самой себя. Как только изучать станет нечего, земля прекратит свое существование. Потом появится новая Вселенная и все начнется сначала…

- Ну-у, - засомневалась я, - это утверждение основано только на твоем личном видении мира – в нем ты проявляешь себя как человек наукомыслящий. Но наука, и ты с этим согласился, не объясняет причин и способов сотворения мира, а фиксирует лишь последствия этого акта, и то – в ограниченных пределах. Кусочек пейзажа, вырванный из Вечности… А мы бродим меж деревьями и пнями, топчем желуди, мнем травы и цветы и фантазируем – что же все это такое?

Мой гость ничего не ответил, прячась за клубами сигаретного дыма. Потом он перевел разговор на другую тему и вскоре, распрощавшись, ушел.

Через год мы увиделись снова.

- Ну, чем сегодня живет обсерватория? - встретила я его традиционным вопросом.

- Как всегда, - прозвучал ответ, - наблюдает за тем, что происходит во Вселенной.

- И что же там происходит?

- Многое. Например, рождаются и умирают звезды. Возникают галактики. Летают кометы с длинными огненными хвостами… Там все бурлит, вращается, движется…

- И кто же положил начало этому движению? – продолжила я тему, начатую нами в его предыдущий приезд.

- А-а-а, - разгадал он мою хитрость, - опять вопрос с подтекстом… Понимаю. Но ничем обрадовать не могу: в той части Вселенной, которая является объектом моего наблюдения, нет места Богу.

- А в какой-нибудь другой? – спросила я.

- И в другой тоже. Ну нет Его там, нет!

Он явно нервничал.

- Почему ты так уверен? – не отставала я.

- Потому что я Его не видел. И никто не видел. А басен по этому поводу можно много насочинять. Ученый не должен верить басням. Я верю только своим глазам. И – своему разуму. А он мне подсказывает, что Бога нет.

- Но ведь разум других людей – кстати, тоже ученых, твоих коллег! – подсказал им обратное: что Бог есть.

- Не думаю, что это им подсказал разум, - жестко заметил мой гость. – Есть разные причины, по которым люди в какой-то момент своей жизни вдруг начинают выдавать себя за верующих в Бога.

- И какие же это причины, на твой взгляд? – поинтересовалась я.

- У каждого они свои. Быть может, кому-то легче жить внутри церковной ограды. Вчера был физиком, сегодня – батюшка: ему и деньги несут, и продукты, и люди вокруг начинают группироваться, называют отцом, наставником… Чем не жизнь? Ученый и священник, увы, сегодня находятся не в равных весовых категориях. Один борется за выживание, другой – катается, как сыр в масле.

Он как-то нехорошо улыбнулся. Чувствовалось, что эти размышления родились в результате каких-то личных переживаний.

- Во-первых, это, наверное, не совсем так, - возразила я. – Во-вторых, разве это имеет отношение к вере в Бога?

- Самое непосредственное! – оживился мой собеседник. – И вообще веру, даже если она не связана с получением выгоды, придумал себе сам человек. Она – продукт его разума.

Он победно взглянул на меня, как бы демонстрируя собственные достижения в этой области.

- Но, позволь, - сказала я. – Если наш разум имеет понятие о Боге, то Бог обязательно должен существовать! Иначе откуда бы человек узнал о том, что вообще можно думать в этом направлении? Или: откуда человек узнал, что есть понятие бессмертия, если он сам смертен?

Руки астрофизика взвились вверх.

- Только давай не будем сейчас рассуждать о бессмертии!

Он полез в карман за платком.

- Это – чистая схоластика. Никто еще не вернулся о т т у д а. Никто!

Он стал протирать стекла очков.

- «О, сколько их шагнуло в эту бездну,,,» - медленно произнес он, силясь вспомнить следующую строчку. Но так и не вспомнил. Его глаза, не прикрытые линзами, глядели на меня близоруко, совсем не по-ученому. – А обратно шагнуть пока что не удалось никому…

Мне показалось, что он подавил набежавшие слезы.

- Хотя наука и здесь преуспела, - он натянуто улыбнулся, явно засмущавшись своей слабости. – Сегодня можно повторить любую жизнь. Например, Вольтера. Его сохранившийся череп содержит достаточно материала для воспроизведения целого отряда Вольтеров. Представляешь? Идут они строем, как юные пионеры, и все как один – гениальны… Чем ни умилительная картинка? И, заметь, Бог для этого совсем не нужен!

- Постой-постой! – не согласилась я. – Идти-то они идут, но – Вольтеры ли это? Или давай поставим вопрос иначе: т е ли это Вольтеры? Не идет ли речь только о внешнем подобии? Более того: о подобии человеческом? Л ю д и ли это вообще?

- Ну, уж если Вольтеры не люди…

Он развел руками.

- Хотя… Богоборцы, конечно. Это – да, это – не отнять… Но умному человеку Бог не нужен. Вот мне, например, - зачем? Я и так знаю, как нужно поступать в тех или иных случаях.

- А откуда ты это знаешь?

- Да я родился с этим! – Он удивился моему непониманию таких простых вещей. – Нравственный закон – внутри меня.

- А как он там оказался?

Мой вопрос повис в воздухе.

- Вот этого я не знаю…

Он беспомощно посмотрел на меня.

- Ну разве не может быть вещей, которых мы почему-либо п о к а не знаем?

- Конечно, конечно могут! – поспешила я его успокоить. – Более того, ты себе не представляешь, как приятно слышать из твоих уст признание о том, что ты чего-то не знаешь! Это достойно настоящего ученого!

На этом мы попрощались – до следующего года.