Что хочет автор. Литературные конкурсы

Я уже немолод и ты, скорее всего, в том параллельном мире, который, говорят, существует. Пожалуй, только сейчас я понял своим несовершенным умом, почему до сих пор не могу тебя забыть, ибо душой и сердцем помнил тебя всегда. Наверное я помню каждый твой урок, как ты заходил в класс и начиналось волшебное действо, из литературных героев , пейзажей, литературных зарисовок, биографий великих людей , где сухие даты окрашивались необыкновенными поступками необыкновенных личностей. Ничего этого не было ни в хрестоматии, ни в критике. В коротком сорокапятиминутном уроке ты всегда ухитрялся оставить несколько минут на наши вопросы. Мы были, благодаря тебе, читающей группой и вопросов было много. Вдруг выяснялось, что писатель типа Брянцева это так себе, а вот, Чехов это глыба, это гениальный ум, необыкновенный талант, это тонкий юмор сквозь великую грусть, это яркие образы людей и природы, а до этого казался таким скучным. Это ты раскрыл нам глаза на красоту Пушкинской, Лермонтовской, Толстовской…..прозы. Как завороженные мы слушали стихи, не очень-то любимых до этого, поэтов. Ты читал эти стихи так вдохновенно. Ты научил нас читать авторов, а не какие попало книжки. Ты был далеко не красавец. Волосы на голове только над ушами и на затылке, большие очки, желтоватая кожа, совсем не богатырская, но стройная и подтянутая фигура, не думающего о своей внешности, но всегда опрятно и ладно одетого человека. Мы, дети послевоенного времени, в большинстве носящие обноски, не знающие, что такое глажение белья и чистка зубов, тянулись за тобой и подражали тебе во всем, даже в походке. Я был хулиганистый, неуживчивый, иногда жестокий, мальчишка с гипертрофированным чувством собственного достоинства. Учителям пакостил редко, разве только самым ненавистным, оставляя это поле деятельности другим. Но нелюбовь к учителю перерастает в нелюбовь к предмету, который этот учитель преподает и нужна палка, чтобы заставить… Стоит ли говорить об удивительном разнообразии палок в учительском арсенале, На это уйдет много слов. Я завел об этом разговор, чтобы сказать тебе, что на меня они не действовали. На нелюбимых уроках я читал, и так увлекся, что начал читать и на тех уроках, к которым был вполне лоялен. Почти у каждого учителя где-то лежала, отобранная у меня, книга. Но уроков литературы и русского языка это не касалось. Там нужно было думать, работать, слушать, спорить. Там уважалось мое мнение, мне не запрещалось его иметь, оно могло быть оспорено или раскритиковано, при этом не всегда побеждали аргументы учителя. Все это было так интересно всему классу, а спорили все. Я вспоминаю обсуждения классом сочинений на вольные темы. Мне всегда хотелось выпендриться, я считал себя очень умным, мыслящим не как другие и получал за это критики на полную катушку, но ни разу, ни при каких обстоятельствах, не было даже намека на унижение человеческого достоинства. Это был более высокий, не знакомый большинству из нас, вид общения. Кроме того, что очень важно, каждый из нас чувствовал себя человеком, с чьими мыслями и суждениями считались. Это было так здорово. Нам хотелось такого же и на других уроках. Но, по понятным причинам, получалось не везде. Тогда я не понимал почему. Сейчас можно попробовать объяснить. Авторитарный стиль преподавания и воспитания, удел людей ставших педагогами в силу безвыходности или в силу своих интеллектуальных возможностей. Он исключает, почти полностью, возможность возражать или спорить с учителем, воспринимается как бунт или хулиганская выходка и должен быть немедленно подавлен. Это действительно необходимо, если нет других методов воздействия на детей, но сводит, часто, почти к нулю, усвоение детьми учебного материала и ничего удивительного в этом нет. Любое насилие, окрик, подзатыльник, грубая насмешка, на которую нельзя ответить столь же грубо, угроза…..,влекут за собой, вначале обиду, затем неприязнь, ненависть и протестный синдром. Все это я понял намного позже. А тогда на уроках мне снова и снова хотелось поумничать. Я задавал, как мне казалось, острые, на самом деле, часто бестактные, вопросы, зарабатывая репутацию провокатора и забияки. Ты отвечал на все мои вопросы с удивительной прямотой и точностью, давая убийственные характеристики и неоспоримые аргументы. Только однажды ты замешкался, когда я спросил тебя о, плохо понятной мне, статье товарища Жданова по поводу журналов «Звезда» и «Ленинград». Статья была в хрестоматии. Я, конечно же, верил всему, что написано и спросил, что это за странная женщина Ахматова и почему она рассердила такого большого знатока русской литературы и одного из главных соратников великого Сталина. Ты ничего не сказал, только грустно усмехнулся, дотронулся до моей, вечно лохматой, макушки и ушел. Но от меня не так легко было отвязаться. Я нутром чуял в этом деле какую-то нестыковку и хотел разобраться, в чем тут дело. Неужели эта странная женщина, клянущаяся чудотворной иконой, может повредить великим свершениям социализма и нашим, еще более великим, вождям? Прости мне мой сарказм, но тогда я свято в это верил и не раз самозабвенно, в хоре и индивидуально, орал песню. Некоторые слова я и сейчас помню.

От края до края, по горным вершинам.

Где горный орел совершает полет.

О Сталине мудром родном и любимом ну и т.д.

Жить, в то непростое время, стало полегче. Хлеба уже отпускали на 7 рублей, три четверти буханки, и не в маленькое окошечко, раньше прилавок напора очереди не выдерживал, а на чашечных весах, уже с деревянного прилавка. И очереди были не такими большими, человек 30-40 не больше. Можно было встать в очередь еще раз и купить хлеба еще столько, если продавец тебя не запомнит. Хлеб стал более съедобным. Это означало, что жизнь налаживается, мы богатеем и, наконец-то, сыты. Главная заслуга в этом, разумеется, нашего великого руководства. Грустно об этом вспоминать. Но кто же знал, что в то самое время, когда мы прославляли в песнях самого великого, самого мудрого, из самых кровожадных упырей человечества, пятнадцать миллионов, действительно умных и активных сынов человеческих, за колючей проволокой превращались в доходяг и гибли на великих стройках. Нам не полагалось об этом знать. Я до сих пор не пойму, для чего мне «умничающему недоумку» из восьмого класса, понадобилось читать эту ждановскую статью. Хрестоматии по литературе для того времени были составлены очень компетентными людьми и действительно учили литературе. Я прочитывал хрестоматию каждого класса до того, как начинал по ней учиться. Так добрался я до этой статьи и вместе с товарищем Ждановым ругал и критиковал, не угодных советской власти, поэтов и писателей. К сожалению, я их, почти всех, позабыл и эту статью мне перечитывать незачем, но Ахматова, с «ночей наших чадом», это что, это зачем? Я приставал и ты не выдержал. Урок литературы был последним и, когда мы остались одни, ты вытащил из портфеля то ли тетрадь то ли книжечку в тонкой обложке и сказал: «Ты многого здесь не поймешь и будь готов к тому, что я не смогу или не захочу ответить на некоторые твои вопросы». Так впервые я познакомился с самиздатом. Я, действительно, многого не понял в стихах этой великой женщины, да и языковый запас мой был слишком беден. Кроме того, мы все были атеисты и демонстративно везде это показывали. Но куда уйти от музыки стиха, от проникновенности слов, написанных нежной, мудрой, мужественной, страдающей рукою. Это сейчас я нашел, плохо подходящие, слова, чтобы выразить восторг и удивление. А тогда, читая завораживающие строки, напечатанные на машинке или на ротаторе, я не мог не ощущать, что передо мной открывается какая-то другая, не знакомая мне, правда, что «Реквием»- это такая боль, написанная кровью. Потом, как быть с такими строками:

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

И мы сохраним тебя русская речь,

Великое русское слово.

Неужели Жданов этого не читал? Я и спросил тебя об этом. Ты сначала усмехнулся, потом невесело засмеялся, а я густо покраснел. Я первый раз видел тебя смеющимся. Ты быстро спохватился и спросил: «Что ты еще понял»? Я набычился, по спине стекали капельки пота. Его смех меня обидел, а в башке клубились мысли, которые никак не хотели оформляться в слова. Наконец я выпалил: «Она умный человек, у нее было много горя и она не врет. У нее своя правда. Можно я перепишу ее некоторые стихи?». Ты быстро убрал эту удивительную тетрадку в портфель, а я получил нечто похожее на отповедь-проповедь. Насколько я помню, ты мне сказал: «Если ты проболтаешься об этой книжечке, то подведешь и меня и себя. Я рад, что тебе понравилась Ахматова. Когда эту поэтессу начнут печатать, я не сомневаюсь, что ты, один из первых, приобретешь сборник ее стихов и дай бог, чтобы он был полным. Ты тогда поймешь гораздо больше. Возможно, к тому времени и информации, о времени нынешнем будет намного больше.

Я тебе не советую говорить об этом ни с кем. Одноклассники тебя не поймут, им не интересно, а взрослые…. Взрослых я бы опасался больше чем детей. Ты думаешь не как все и если не растратишь мозги на всякую чепуху, из тебя может получиться что-нибудь стоящее. Я снова покраснел, уже от удовольствия, но у него был резон так говорить об, этой самой, всякой чепухе. Улица, на тот момент, значила для меня больше чем школа. А он продолжал говорить: «Запомни, для начала, такие фамилии: Гумилев, Булгаков, Бабель, Есенин, Бунин, Цветаева. Их нет или почти нет в учебной литературе, но, я надеюсь, придет такое время и люди обязательно будут читать и знакомиться с их творчеством. Если появятся вопросы, приходи. Есть еще много имен, которые ты узнаешь сам и, я тебе завидую, что ты их прочитаешь. А может быть, ты и сам что-то создашь, если будешь трудиться, а не бегать по улице. Я сдержал слово и ни с кем этими вопросами не делился, но и ничего особого не создал. И только сейчас, когда я пишу эти строки, мне в голову пришла такая мысль: «Как важно, как необходимо, чтобы юному созданию, во время его становления, попался человек, способный сказать те самые главные слова, которые могут определить всю его дальнейшую жизнь! Что касается улицы, на первой стадии, твои слова помогли мало. Я их очень хорошо запомнил, но в тот момент, повторяюсь, улица для меня значила больше чем школа. Последние классы я тянул едва на тройки. Вся моя энергия уходила на девочек, танцы, охоту, рыбалку, хулиганские выходки и открытую войну с математичкой Лидией Александровной. Вспоминая эту тупую, бессмысленную войну, я постоянно убеждаюсь, как много, даже больше, почти все, в школе зависит от учителя и директора. Я вспоминаю свою первую учительницу по арифметике Надежду Федоровну. Она была настоящий Учитель и мне так нравился этот предмет, задачи и примеры щелкались, как семечки и в дневнике, кроме пятерок, других оценок не было. Но она была слишком умна и самостоятельна и, как я понял позже, не устраивала нашего одноногого директора. В общем, ее перевели в Термез. Не знаю как мои одноклассники, а я горевал и у меня сосало под ложечкой. Любовь Павловна, новая математичка, добрая и умная женщина, довольно быстро, сумела расположить нас к себе и я продолжал получать по математике только пятерки. Не знаю за что, но Любовь Павловну тоже ушли, видимо тоже, шибко умная была. К нам пришла Анна Ивановна. Математика усложнялась, пошли квадратные уравнения и, более сложные, геометрия и тригонометрия. Незаметно класс разделился на две расплывчатые группы: тех, кто понимает материал и продолжает его осваивать и тех, для кого квадратные корни мало чем отличаются от корней деревьев или камыша. Добросовестному учителю нужно приложить много усилий, чтобы подтянуть отстающих, да только зачем, и так сойдет, это если уровень добросовестности несколько занижен. В классе наступает, сама-собой, молчаливая договоренность. Учитель занимается с теми, кто разбирается и заинтересован, а остальные делают что хотят, но, не нарушая порядка. Я относился к первой группе. Мне было интересно и я занимался с удовольствием. Но к новому году, это был девятый класс, Анна Ивановна от нас так же ушла. На ее место пришел Николай Дмитриевич, очень опытный педагогический сухарь, один из многих, кому господь учителем быть запретил, но он не послушался. За всю третью четверть, разумеется изучив журнал, он ни разу меня не спросил, не вызвал к доске и вывел в журнале и дневнике все пятерки в то время, как я бросил заниматься математикой начисто. В группе не я один был такой. Но самое интересное, что в четвертой четверти наш класс осчастливили новым преподавателем математики. Ее звали Лидия Александровна. Это была пожилая, полная бой-баба, признающая только методы принуждения и грубой ругани. Она быстро навела в классе порядок. Пацаны попритихли и пакостили исподтишка, но синусов котангенсов и логарифмов, как не знали, так и не узнали, за исключением трех девочек отличниц и хорошисток и одного еврея, хорошего, но немного высокомерного, мальчика. Что касается меня, то я не скрывал своей ненависти, как к учительнице, так и к предмету. Результат плачевный. Из двух десятых классов я один схлопотал осеннюю работу по алгебре и был лишен возможности поступления в институт. Начались героические дни. Я ездил в Сталинабад из нашего городка Денау на дачном поезде, часто на крыше вагона, сдавал экзамены в строительный техникум, на вечернее отделение и все лето штудировал учебник алгебры. В августе комиссия была готова поставить мне четверку по этому предмету, но бой-баба настояла на трояке. Его мне и закатали, выдав затем аттестат.

Мне не хочется в подробностях вспоминать следующий отрезок моей жизни. Я закончил строительный техникум, который меня, практически, ничему не научил, но диплом выдал. Зато, попутно, на стройках коммунизма я приобрел почти все строительные специальности. Затем армия-стройбат, вернее ВСО-военно-строительные отряды. Несмотря на вопиющую бесхозяйственность, армия научила меня строить, а потрясающая халатность в учете, совершенно безнаказанно, воровать.

Город атомщиков Навои строила целая дивизия, состоящая из трех полков и, кажется одна, но очень большая, лагерная зона. Я точно не помню сколько раз по десять суток, максимальное наказание в полку на тот период, мне пришлось отсидеть на гауптвахте, но мой, на много более мудрый, ангел хранитель спас меня от лагерной зоны, дисциплинарного батальона в Кизыл-Арвате и ссылки в Учкудук. А многие из шести тысяч парней, пригнанных в полупустыню со всех концов огромной страны и одетых в полувоенную форму, строили огромнейшие объекты, хулиганя, воруя помаленьку и попадая, кому не повезло, по тем самым трем направлениям. Удивительное дело, но, несмотря на расхлябанность, почти полувоенное содержание, я не встречал в частях и не слышал ни об одном случае дедовщины. Я имею в виду не воровство и грабеж, это было в изобилии, а случаи насилия над личностью с целью потешиться или утвердить свою власть или силу.

Я столкнулся с этим явлением только раз, впервые попав на гауптвахту, в самом начале службы. Я уже работал строймастером. Под моим началом работало до двухсот моих сослуживцев. Оказывается, к власти быстро привыкаешь и то, что тебе беспрекословно подчиняются, сначала доставляет некоторое удовольствие, а затем действительно становится привычкой. Но губа в первый раз, это нужно пережить. Тебя, как щенка в холодную воду, запихивают в камеру, где уже сидит с десяток таких же бедолаг. Холодные бетонные стены, пол и потолок, почти под потолком окно с железной решеткой. На любое количество солдатиков одна скамейка и один табурет. Всё окрашено в мутносерый цвет. А к тебе уже приглядываются постояльцы, нельзя ли на твой счет порезвиться, скучно, а тут развлечение. Салага определяется быстро, по зеленому, еще не выгоревшему обмундированию и по зажатости. Со мной, правда, номер не прошел. У меня на теплотрассе работали две бригады изолировщиков. Солдатики были третьего года службы и начали- было качать права, но я быстро нашел с ними общий язык В момент водворения меня в камеру в ней находилось около десятка старичков и двое салаг. Я, довольно резко окрысился на грубое предложение мной руководить и дело едва не закончилось дракой. На мое счастье, среди старичков оказался солдатик, меня знающий. Надо же, подумал я, начальству и здесь почет. За пять суток, из положенных мне десяти, которые я отсидел, мне пришлось вступиться еще за двух салажат, попавших за распитие, от полутюремной присяги. Это процедура, которой развлекались старички, но только на губе. В ротах такой напасти я не наблюдал. Были пьянки, самоволки, воровство, побеги, но не насилие.

В город Навои согнали солдатиков со всех концов СССР. В шестидесятом году привезли восемьсот человек таджиков, среди которых русских ребят было человек тридцать. На следующий год с Кавказа привезли азербайджанцев и армян, а грузины здесь служили уже до нас. В шестьдесят втором привезли узбеков из Ферганы и Бухарской области. Последние служили, почти у себя, дома.

Бригады, в основном, формировались по национальному признаку, работали часто рядом на одном объекте, на одном этаже, на одной площадке. При этом не было никаких столкновений и эксцессов. Была полнейшая расхлябанность со стороны командиров, но все проблемы решались бригадирами и мастерами. При этом, я знаю немало случаев доброй дружбы между ребятами разных национальностей. Меня мучает вопрос, почему все так изменилось, когда и где была заложена та червоточина, которая разъела и наполовину уничтожила человеческие отношения, не только между народами, но и между людьми одной национальности. Я начал об этом думать, когда обстоятельства занесли меня в строительное ПТУ на должность преподавателя спецдисц0иплин.

После армии моя прорабская деятельность не задалась. Случились две нелепые драки, в результате которых я вынужден был уволиться, и поступил в Душанбинское СПТУ№7. Работа оказалась тяжелой, моих строительных знаний оказалось недостаточно. Пришлось штудировать учебники и каждый вечер писать конспекты. Но самым тяжким испытанием были сами уроки. Шел шестьдесят четвертый год. Мне было всего двадцать четыре. Я заходил на урок к учащимся, отличавшимся от меня по возрасту всего на несколько лет, а в двух группах было по два моих ровесника. Учитывая существенную блатняцкую составляющую ребят, я ожидал конфликтов и они не заставили себя долго ждать. Собственно, чего можно ждать от пацана, заряженного жизнью на драку и на грубое слово? А тут его собирается учить такой же пацан, может чуть постарше и совсем не богатырь с виду. Мне очень пригодился армейский опыт. Оказалось, что армия меня многому научила, но педагогического опыта не дала. Однако, я оказался изобретательным на идеоматические обороты, близкие к матерным и сумел их применять, не переходя этой тонкой грани. Ребята быстро заметили, что я не люблю выносить сор из избы, и никто не знал, что происходит на моих уроках. Кроме того, я приобрел некоторый авторитет, выиграв несколько «сражений», чудом не перешедших в кулачные поединки. Работать становилось все интереснее. Каким-то, не понятным мне, образом, я втерся в эту полублатную среду. Видимо помогло мое уличное детство.

Я, не считаясь с педагогическими канонами, больше по инерции, соблюдал моральный кодекс улицы, очень далекий от школьного, но свято соблюдаемый мальчишками. Из наших дворовых постулатов помнятся: не трусить, не бить лежачего, не воровать у своих, не подличать, не стучать, двое дерутся, третий не мешай, взаимовыручка, выиграл твое. На каждой улице этот кодекс свой и формируется он вожаками улицы. Хорошо если это «Ленька Королев». Но это редкая удача. Чаще это блатные отморозки. Если семья и школа не справляются, личности детей формируют они. К великому сожалению, в тысячах дворов «Ленек Королевых» не оказалось, да и откуда им было взяться! В ПТУ детей, в основном, поставляла улица. Я барахтался в, невероятно сло0жном и разнообразном, конгломерате детских судеб и характеров и эта работа затя0гивала меня все сильнее. Все это время я вспоминал тебя, мой учитель, и твои 0поступки. Старался применить твой стиль поведения и твои методики. Разуме0ется, ничего не получалось. Это ученое слово-методика, постоянно озвучив0аемое в педкабинете, представлялась мне как подражание определенным педагоги0ческим правилам и действиям. О педагогической литературе я понятия не имел, 0и мне ничего не оставалось, как вспоминать действия моих учителей. Я вспоминал0 и пытался перенять твою манеру общения с нами, умение убеждать, оказываться0 правым в споре без всяких усилий и нажима на оппонента. Просто ученик начин0ал думать о предмете спора по другому и приходил к выводу, что неправ. Эта 0Сократовская манера вести диалоги мне никак не давалась. Я был слишком мол0од и горяч, не переставал фанфаронить и, с упрямством идиота, показывать како0й я смелый и готовый на отпор любому. Это, скорее всего, была защитная реакция.

На следующий год осуществилась моя давнишняя целевая установка. Я поступил в пединститут на заочное отделение факультета русского языка и литературы. Первая летняя сессия была прекрасна. Новые предметы, не знакомые преподаватели, не знакомая и, часто неожиданная, учебная литература. Наша огромная группа заочников, шестьдесят семь человек, поражала однообразием. Пятеро мужиков остальные женщины с возрастной градацией от двадцати до пятидесяти лет. Начались занятия. Больше всего запомнились лекции по введению в литературоведение. Молодая женщина, со странной фамилией Спектор, вела лекции в форме диспута, привлекая аудиторию к обсуждению предлагаемых вопросов и произведений. Было здорово. Выступали, в основном, мы вдвоем с Сашей Дивяниным из Термеза. Диапазон обсуждаемой литературы был весьма широк. По русской литературе от Карамзина до Солженицына. По иностранке от Гомера до Маннов, Ремарка, Саган, Ирвина Шоу, Апдайка и еще многих других. Вот только женская половина аудитории что-то записывала по инерции, внимательно слушала и молчала. Эти наши женщины все были учителями русского языка и литературы. На все потуги преподавателя оживить аудиторию сделать обсуждение более расширенным, только молчание и скрип авторучек. Вначале я не придал этому особого значения. Наоборот было даже немного неловко. Получалось, что мы, вроде бы как, шустряки и выскочки. Но говорить и спорить, на литературные темы, с этой красивой женщиной было так же интересно, как с тобой, мой учитель и мы увлекались. Саша работал в Термезской областной газете журналистом, а до этого хватил и школьного учительского лиха. Он был опытнее меня. Когда я спросил его, почему наши женщины молчат на лекциях Спектор, он рассмеялся и сказал: «Чего тут удивляться, они кроме программного материала, по литературе ничего не знают. Да брось ты,- воскликнул я,- как же они преподают литературу? - Да вот так и преподают. На выбор, поговори с какой-нибудь из них, да хоть о Пушкине или Чехове, или Горького возьми. Спроси что-нибудь о Самгине или Матвее Кожемякине, а Изергиль или Песнь о соколе, это наизусть, потому что в программе. Саша говорил это с нескрываемой насмешкой. Сразу я ему не поверил, но припомнилось мне, как дети в школах не любят классиков. Не имея своего опыта, я волей-неволей все примеривал на твою мерку, учитель, в том числе и себя и везде получался проигрыш. В дальнейшем, на следующих курсах, мне пришлось столкнуться с кучей забавных, и не очень, нелепостей и казусов. К примеру, контрольные по диалектическому материализму и истории КПСС, я просто купил. И действительно, зачем тратить время на то, во что не веришь. На семинарских занятиях я все больше убеждался, насколько был прав Саша по отношению к нашим милым женщинам сокурсницам, но писать об этом не хочется. На тот период я и сам от них не шибко далеко ушел. Не могу не рассказать еще об одной нелепице произошедшей со мной. Впервые учебник по психологии я открыл в читальном зале институтской библиотеки. К великому сожалению, неотложных дел и мероприятий было так много, что познание этого предмета застопорилось на типах темпераментов.

Подошло время экзаменов. Уровень моих знаний по предмету, если и повысился, то очень незначительно. Надежда была только на удачу. Довольно молодая, симпатичная и незлая преподавательница прибыла на экзамен со своим мужем, тоже преподавателем психологии. Не нужно было быть особенным психологом, чтобы заметить, что они куда-то спешат. К преподавательнице тут же выстроилась очередь из наших теток, а к столу ее мужа ни кто не подходил. Ситуация становилась неловкой. Мне терять было нечего. Я даже фамилии нашей преподавательницы не знал, а ее мужа, вообще, видел впервые. Кругом неуд и, чтобы разрулить ситуацию, я пошел к мужику. Беру билет и сажусь за стол для подготовки. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что я не знаю ответа ни на один вопрос. Сидеть и готовиться по билету, который напоминал мне китайскую грамоту, написанную японскими иероглифами, было бессмысленно. Немного посидев за столом для приличия, я пересел к преподавательскому столу. Читаю первый вопрос и начинаю нести околесицу, но и для нее запас слов кончается. Меня прерывают иронично с некоторыми элементами ехидства. –Переходите ко второму вопросу. Я совершенно не помню, что лопотал, отвечая на второй вопрос, а на третьем совсем замолк. Удивительно глубокое знание предмета,- услышал я его насмешливый голос. Да, мужичок был с юмором. Мне было нестерпимо стыдно и я смотрел на свою зачетку, где он медленно выводил 5(отл). Я чувствовал, как краснеют мои уши и по спинной ложбинке стекает пот. Не забыв сказать спасибо, выскакиваю из аудитории. Меня окружают, ну что, ну как? Я молча открыл зачетку. Нужно было видеть, как быстро заполнились все пять столов для подготовки перед этим юморным экзаменатором. Что касается психологии, мне пришлось ее штудировать самостоятельно и без всяких экзаменов. Такое отношение к экзаменам и лекциям имело место и у других предметников, но этот экзамен был для меня самым неприятным и унизительным.

А рабочие педагогические навыки я обретал в своем училище. Институт в этой области ничем помочь не мог. Сухие педагогические теории очень плохо помогали в петеушных делах, схватках и решениях. Все было не по теории. Прежде всего бросалось в глаза то, что учительский коллектив живет отдельно, а ученическая братия отдельно. Все, вроде бы, идет как полагается. Уроки, комсомольские собрания, педсоветы, открытые уроки:- вся эта удивительная, основательно построенная, советская показуха. Но уже в учительской, в разговорах между учителями и мастерами, просматривался глубокий водораздел с ученической массой. Я продолжал работать и размышлять и вскоре обнаружил, что в каждой группе свой лидер, свои вожаки и это, чаще всего, не староста и не комсорг. И уголовный кодекс они чтут гораздо меньше чем Остап Бендер.

Ни кто, нигде мне не подсказал, что начинать работу в группе нужно с выявления таких лидеров и налаживания с ними, по возможности, положительных контактов. Именно здесь тебе понадобится знание психологии, этики и уголовного права. Оказывается, что в каждой группе своя атмосфера, о чем ты не подозревал, свой настрой и если он зависит не от тебя, жди каверзы. До чего я додумался сразу, так это то, что урок должен быть интересным и в дальнейшем все больше в этом убеждался. Любой ребенок усваивает материал, предмет, действие, если интересно. Это прописная истина. Обидно, что изобретать велосипеды приходится, и не только мне, методом тыка, набивая шишки.

И потом, если ты не обладаешь способностью интересно говорить, умением убеждать, спорить, соблюдать каноны справедливости, то какой черт тебя занес в учителя, да еще в ПТУ? Уйди в другое место, как говорил Илья Семенович Мельников. Мне не обидно, что я не достиг твоих высот общения с детьми, мой учитель. Но, благодаря тебе, твоему примеру, я не ушел из образования и кое-чего все же достиг. Я открыл для себя еще одну прописную истину-необходимость построения из разнородной кучки, не связанных между собою ребят, нормального человеческого коллектива. Тридцать человек петеушников (в умах рядового советского человека полуворов, полубандитов). Почти все из неблагополучных семей, изведавшие черной улицы в полной мере, с ее хулиганскими и воровскими проявлениями. Внутри группы уже кипит жизнь. Сильные утверждаются с помощью силы, собирают вокруг себя более слабых духом с наклонностями шестерок, намечаются те кому не позавидуешь - самые бесхребетные, выделяются независимые - не желающие ни подчиняться, ни руководить. Ну и остальные малозаметные, требующие не меньшего внимания. В этот период самое неприятное, если в группе два лидера равных по силе, интеллекту и амбициям и, не дай бог, если они враждуют. Крутые проблемы ждут мастера и классного руководителя, если не разобраться в этой ситуации и не разгрести ее вовремя.

Это только в восемьдесят седьмом году в Ленинграде в институте повышения квалификации ПТО, нам очень популярно рассказали, как можно быстро вычислить серого лидера или лидеров, делающих в группе погоду. Но я тогда уже давно работал в ДИПТе и учил этому моих студентов. А в конце шестидесятых, мне по Конфуцию, предстоял, самый тяжелый путь личного опыта. Конечно, и самый благородный путь размышления ему сопутствовал, Но не педагогический, а мой личный пацанский уличный опыт помог больше всего, ну и опыт армейский. Шишек было набито немало на моей непутевой башке. Но постепенно приходило и осознание тех простых постулатов, смысл и значение которых, мне должны были втолковать в пединституте, а не шишки на,этой самой, башке. Первый постулат «ДОВЕРИЕ». Оно мне никак не давалось, да и как было быть, если из кабинета, со стола, из бытовки постоянно что-нибудь исчезало Детки, по необъяснимым причинам, вдруг исчезали из класса, а потом также внезапно появлялись. Напропалую врали родителям и персоналу, когда их загоняли в училище после недельного или больше отсутствия и, при этом, не забывали красть или просто отбирать, что получше, друг у друга. Если к этим бытовым, вполне устоявшимся, проблемам добавить еще пузырьки с растворителем в потайных карманах и курение гашиша, будет понятна обыденная атмосфера учебного заведения под аббревиатурой ПТУ. Набив несколько особенно болезненных шишек, я понял, что удерживать группу в повиновении грубостью, силой, наказанием недостойно, унизительно, а главное бесперспективно. А вот интересный урок с живым, понятным изложением материала, максимально приближенным к жизненным реалиям, это то самое, что нужно. Не хочу вдаваться в детали построения и проведения занятий, учитель, ты это знаешь лучше меня, но из общения с тобой я снова и снова вспоминал то, что ты ни разу, ни при каких обстоятельствах ни кого не унизил и не оскорбил. Ты, как драгоценность, берёг человеческое достоинство, окружающих тебя, детей. И не за это ли они тебя так любили? И не с этих ли моментов начинается в душах детей уважение к себе и окружающим? Именно этого я и пытался добиться, а началом должны были стать интересные уроки. Чтобы такие уроки получались, трудов жалеть не приходится. Но с того момента, когда такой урок получился у тебя в первый раз и ребята, услышав звонок, не несутся с рёвом в коридор, а продолжают сидеть в ожидании ещё чего–то интересного, ты побеждён. Тебе хочется еще и еще раз испытать это удовольствие одержанной победы над безразличием, до этого царящим в детских мозгах. Тугое, стойкое сопротивление усвоению материала, вызванное элементарной урочной скукой, сломлено.

Не ленись, учитель, и после первого интереса ты увидишь его продолжение и возникающее доверие. Первую составляющую успеха я отыскал, но это только составляющая и, порой, не самая главная. Интересные уроки не всегда удаются, а иногда совсем не удаются. Скажем, как заставить ученика, будущего маляра, запомнить двадцать две операции по высококачественной окраске оштукатуренных поверхностей неводными составами. Даже тему этого урока, с первого раза, не каждый запомнит.

ПТУ№7 было чисто техническим с одногодичным и двухгодичным сроком обучения учащихся. Только позже я понял, почему мне было так тяжело в первые годы работы с детьми.

Я был вброшен в группы с уже сложившимися внутренними отношениями. Вброшен как корявое бревно в болото, где любые изменения чреваты большими осложнениями для того, кто пытается эти изменения осуществить. Я повторяю, что уже через полгода для меня четко определились в коллективе две отдельных общности: педагогический коллектив с завучем, парторгом и директором и разрозненный, мятущийся, неуживчивый, вечно преподносящий сюрпризы, коллектив ученический. Я всё больше убеждался, что мы по разные стороны баррикад и принимал это долгое время как должное. Именно поэтому, первые два года я больше сражался, чем учил, и это мне давалось, с довольно ощутимым, нервным напряжением. Но всё большее неприятие вызывали у меня разговоры учителей и мастеров об учащихся в педкабинете. Оказывается они (учащиеся) почти все поголовно были гады, сволочи, дебилы, подлецы и. т. д. Так говорили не все, но среди молчащих защитников не было. К этому времени у меня среди учащихся начали появляться друзья, и я вполне осознанно видел и считал, что не все дети гады, хотя гады, конечно, были. И уже в то время я начал задумываться над той планкой, над теми обстоятельствами, которые приводят к этому дикому разделению учителя и ученика. На мою беду я был комсомольцем, исправно платящим членские взносы, и очень быстро оказался «избранным» в секретари комсомольской организации. Ни в какой другой структуре я никогда не видел такого бедлама, как в этой могучей советской, молодёжной халтурке. С жарким пылом двадцатипятилетнего пионера кинулся я в эту новую, не знакомую мне, лабуду и посетили меня на этом поприще первые зачатки сарказма и меланхолии. Семьдесят две мёртвых души на контингент из двухсот учащихся. Мертвыми в райкоме комсомола называли членов выбывших не известно куда и, напрочь, забывших, что они комсомольцы. Массовое нежелание платить членские взносы, нежелание посещать тупые, скучные мероприятия, так необходимые для галочки, балаганная комедия приема в члены ВЛКСМ. Всё это под неусыпным контролем парторга. Но как же это всё было далёко от детских душ. От комсомольской работы меня спасла, назревшая к этому времени, реформа профтехобразования. В верхах видели, что школа, финансируемая по остаточному принципу, всё больше и больше проигрывает улице в проблемах воспитания детей. Но главное было даже не в этом.

Чума процентомании делала свое черное дело. Учителю было мягко указано: «В цирке учат, даже, ишаков и медведей. Если ты не можешь научить дитя человеческое, значит ты не годный». Эту дурацкую поговорку повторяли все, кому не лень. Директор мог лишиться места за плохой процент успеваемости. И, о чудо, все оказались годными и, иногда скрепя зубами, а чаще охотно, принялись ставить тройки деткам, даже с нулевыми знаниями. Школа быстро забыла, что такое второгодники. К таким вещам люди быстро привыкают, знают, что дерьмо, но что делать, если так требуют.

Сия высочайшая инструкция породила неожиданные результаты. Оценка, являвшаяся основным аргументом воздействия у большинства учителей, перестала быть таковой. Начиная с шестого класса, это когда дети начинают думать по взрослому, в школах появилось изрядное количество недоучек. Вот где улица порезвилась! Советская, самая лучшая в мире, школа с этим явлением не справлялась. Неучей нужно было куда-то девать. Учиться не хочет, на работу не берут. Забегая вперёд скажу, что эти неучи, в основе своей, оказывались далёко не тупицами. Что получалось. Школа всеми силами, старалась избавиться от этих непослушных, жестоко протестующих, часто неординарно мыслящих, портящих показатели успеваемости, посещаемости и дисциплины, мальчиков и девочек. Куда их было девать? Выход был найден гениальный. Наше ПТУ№7 было объединено с ПТУ№30 и стало называться СГПТУ№30-среднее государственное профтехучилище - одно из многих, образованных по всей стране. Задачей этих новообразований было: дать профессию и, попутно, среднее образование по укороченной программе. В этих процессах я плыл по течению, плохо разбираясь в том, что происходит и рьяно сражаясь с реалиями, встававшими на новой педагогической дороге. По своей природе я наделён упрямством, улётным воображением, и способностью размышлять, а не мыслить.

Именно размышлять, а не мыслить. До меня доходят умные мысли спустя некоторое время, иногда довольно продолжительное, после того, как события произошли. Наверное, я не один такой. Однако я начал осуществлять контакты с детьми в силовом варианте потому, что других вариантов не знал. Я сознавал, что верхние силы на моей стороне и что дубина закона в, почти любом, споре поддержит меня, а не «распоясавшегося» хулигана. Эта вообще-то мерзость, позволяет многим из нас чувствовать себя чуть ли не богом, по сравнению с учеником, который «всегда неправ». Опасное заблуждение и, чаще всего, наши ученики думают совсем по другому и находят для нас эпитеты, на много более убийственные и меткие. К новому учебному году в СГПТУ-30 набрали две группы семиклассников с трехгодичным сроком обучения и две группы восьмиклассников. В штате училища появились преподаватели общеобразовательных дисциплин. А у меня появилась возможность сравнивать и размышлять. В отличие от школы, в училищах надзор за учащимися был более усиленным. Каждой группе полагался мастер п.о., к каждой группе прикреплялся классный руководитель, а в общежитии надзор осуществлялся воспитателями. Я не оговорился, именно надзор. Кроме оформления коридоров и вестибюля и этого самого надзора, с них никто ничего не требовал. Я уже привык укорять себя за каждый, не интересно проведённый, урок и по вечерам допоздна копался в учебниках, сопутствующей литературе и писал конспекты к каждому уроку. Не знаю, стоит ли перечислять всю документацию, необходимую для повседневной работы, но больше для проверок. Достаточно быстро я пришел к выводу, что долгосрочная документация должна составляться таким образом, чтобы на следующий месяц или год она, с небольшим добавлением, могла быть представлена проверяющим. Конечно это халтура, и очень распространённая среди учителей. Но что делать? Заниматься воспитанием детей или составлять бесконечные, совершенно не нужные тебе, бумаги? Две этих ипостаси в совокупности очень плохо уживаются. Это нетрудно обосновать, но всему свое время.

Первое, на что обратил я внимание, работая с новыми группами:- это были, всё-таки школьники, чем те, более взрослые петеушники, получающие только профессию. Это, в основном, были еще дети, но пошарпанные улицей больше, чем те, что остались в школе. Понять эту мою сентенцию полностью может тот, кто прошел через все соблазны и жестокие элементы улицы и устоял. Они и действовали и говорили между собой, по другому. А дела в моей новой группе, теперь уже восьмиклассников, мягко говоря, не ладились. Во вновь набранных группах, как и в моей, полный разброд. Начались многочисленные прогулы. Хождения по родителям давали неутешительные результаты. А главное, детское недоверие. Как его побороть, что предпринять. Решение пришло,как всегда,неожиданно. В наше училище прислали двух ребят из Чептуринского интерната. У меня плохая память на цифры, даты, имена и фамилии и неплохая образная память, нофамилии этих ребят, попавших в мою группу, помню до сих пор. Эти ребята, Бейбутов и Закиров, были какие-то пришибленные, неразговорчивые, ходили всегда вдвоем, ни с кем не контактировали. В тот день была утренняя линейка. Как обычно, группы, нестройными толпами, изображали строй и перед ними кто-то выступал. Меня подозвал завуч и попросил зайти к нему в кабинет после линейки, с Бейбутовым. Я обошел строй, подошел сзади к своей группе и, произнося его фамилию, положил руку Бейбутову на плечо. Привычный мой жест в таких случаях. Неожиданно, тело мальчишки изогнулось с содроганием и ушло из под моей руки. Только после этого он обернулся и на его лице был испуг. Это меня так огорошило, что я забыл, зачем пришел. За всё время пребывания в группе этих ребят, я к ним только присматривался. Наши контакты ограничивались формальными вопросами. Они ни единого раза не дали мне повода, даже для повышения голоса и вдруг такая реакция. Спрашиваю: «Ты чего, что с тобой? Отвечает: «Ничего,извините». Расспрашивать парня было бессмысленно, да и надобности в этом не было. Но, сама -собой, напрашивалась незамысловатая догадка: сколько же раз касалась его учительская или воспитательская рука не чтобы погладить, а чтобы ударить или толкнуть. Я не забыл разговоры в учительской, которые и не прекращались. Всё больше крепло желание сломать эту стену, возведённую системой, между учеником и учителем. На большом перерыве я оставил в классе Рашида. Это был крупный, для своего возраста, парень из нормальной семьи с проблесками мысли в глазах. Когда он уселся на стул у моего стола, я задал ему мой больной вопрос.

- Рашид, скажи, почему столько ребят отсутствует? Им что не нравится у нас учиться?

Парень молчал, опустив голову и насупившись. А я продолжал.

-Послушай, ты можешь мне доверять, даю тебе слово, наш разговор останется между нами, может мы с тобой вдвоем поможем ребятам? И пойми, я один не справлюсь. Тебе пацанов не жалко? Я сидел и молча смотрел на мальчишку, кожей ощущая, какая в нем идет борьба. Ему хотелось мне довериться, но традиции пацанской солидарности и недоверия к педкабинету слишком сильны. В то же время, вовремя произнесённые слова «один не справлюсь» зовут не продавать, а помочь, зовут вместе действовать.

-Ну ладно,- прервал я молчание,- если нечего сказать иди.

-С пацанов деньги требуют,-произнес Рашид. Слава богу, прорвало!

-Кто? Очень нескромный и неуместный вопрос и в ответ молчание. Эх, неопытность.

-И сколько требуют?

-По три рубля. Солидная сумма (шестнадцать буханок белого хлеба).

-И с тебя требуют?

-С меня нет.

-Не скажешь кто?

-Ладно, спасибо, иди.

-За что спасибо?

-За три рубля,- сказал я с усмешкой,- скажи нашим, что завтра после уроков групповое собрание. Рашид ушел.

Эта моя новая группа представляла собой удивительный конгломерат из

национальностей, возрастов, семейных положений и степени уличности. Рашид и ещё трое ребят татары, четверо евреи, причем, один мальчик бухарский еврей, трое таджиков и двое узбеков (тех, кто учился в русской школе), остальные, русская братия, разношерстная, хулиганистая и неуживчивая. Всего тридцать два человека. На собрание пришли, кстати, почти все.

Я сказал приблизительно следующее: « Ребята, повернитесь и посмотрите друг на друга». Кто серьёзно, кто кривляясь, они принялись друг друга рассматривать. Увидели? Так вот. Наша группа, это уже почти месяц, один коллектив. Пока плохой коллектив. Ни дружбы, ни порядка, сплошные прогулы. Из школы вы ушли, а в нашем училище, уже сейчас, многим не нравится. Что, будем разбегаться? А куда? Большинство из вас, ещё минимум три

года, нигде на работу не возьмут. Задумайтесь над этим, а я вот чего хочу. Раз уж

нас здесь вместе собрали, давайте попробуем жить по человечески. Я не смогу дословно передать произнесенную на том собрании речь, но её суть сводилась к следующему: «В группе не допускается насилие, на первый план выходит справедливость, сильные защищают слабых, действует закон «один за всех, все за одного». Если что-то не нравится, высказываете мне смело в лицо, можно один на один, можно при всех. Что касается меня, я терпеть не могу ходить к начальству с жалобами. Все вопросы будем решать сами, внутри группы. Через неделю соберёмся и выберем актив группы». - Какие будут вопросы? Никогда до этого я не слышал в классе такого молчания. Может быть, только тогда, учитель, когда ты читал нам стихи, было нечто подобное. Но в данном случае именно я был творцом этой тишины и самодовольно хвалил себя за это. Так что, вопросов нет?- спросил я уже с некоторым апломбом. Тогда у меня к вам вопрос. Кто с вас требует деньги? Молчание продолжается. Ребята,- сказал я через некоторое время,- тот, кто взял с вас три рубля, завтра потребует пять, а потом десять рублей. Будете платить? А где возьмете? Будете воровать? Он же из вас рабов сделает! Первым не выдержал самый маленький непоседа Маркин. Он вскочил и почти выкрикнул: «Это Федонькин!» Да, да, раздались голоса, Федонькин! Я знал этого здоровенного парня, второкурсника с широким лицом и манерами грубияна. В технических группах большинство таких, но с явлением, которое в девяностых годах стало называться красивым словом рэкет, я столкнулся впервые. Мне и в голову не приходило обратиться с этой проблемой к завучу, замполиту или к директору. Решать нужно было самому и быстро. Я знал, что ребята этой группы играют в волейбол на площадке около мастерских. Я подозвал Рашида и усадил его на преподавательское место, сказав, чтобы следил за порядком, а сам вышел на площадку. Федонькин стоял около сетки. Я подозвал его и сказал: «Идём со мной, есть срочное дело». Я не преподавал в его группе, но, видимо, уже имел какой-то авторитет среди ребят, потому что, к моему удивлению, он молча последовал за мной. В классе уже шумели. Я открыл дверь и пропустил Федонькина вперёд. Он, видимо, сразу понял, для чего его привели в этот класс и остановился. Все разговоры стихли. Я подтолкнул его к доске, а потом, неожиданно для себя, развернулся и нанёс ему оглушительную оплеуху по щеке раскрытой ладонью. Удар неопасный, но такой звонкий, что, видимо, было слышно даже в коридоре. Федонькина отбросило к доске, и я увидел, как густо краснеют, почему-то, обе стороны его лица, а на лбу выступает пот. Дальше водевиль. Я вытаскиваю трешку из кармана, протягиваю парню и говорю: «Ты, кажется, с моих ребят дань собираешь, так я тебе тоже, наверное, должен, на возьми». Он прячет руки за спину и, почти шепотом, бормочет слова извинения. И тут мои воспитанники услышали, что их классный руководитель тоже не чурается, самой крутой, ненормативной лексики. С великим стыдом я вспоминаю этот дикий инцидент, и уши мои горят, пока я пишу эти строки. Вряд ли является оправданием то, что мне было всего двадцать шесть и только первый курс пединститута. И в то же время, мог ли я поступить по другому? Даже сейчас, через много лет, меня гложут сомнения. Моё ребяческое и солдатское прошлое, я никогда никого не продал и слово сексот (я, только почитав Шаламова, узнал, что оно по настоящему значит), было и сейчас есть для меня, мерзкое ругательство. Вызвать его к группе и пожурить, это как слону блоха, он даже не почешется, а меня примет за слабака. Я даже представить себе не мог, что потащу этого гадёныша к начальству и буду участвовать в фарсе разбирательства этого дела. Но ощущение того, что я совершил что-то недостойное, преследует меня до сих пор. Я вовсе не подражал Антону Семёновичу, почти так же избившему Задорнова. Всё произошло спонтанно, но больше ни разу, никогда я не поднял руку ни на одного ученика. Грустно говорить о том, что этот инцидент наградил меня оглушительным авторитетом в глазах пацанов, которым я, без зазрения совести, пользовался. Выгнав Федонькина из класса, я уселся на своё место, обдумывая, что сказать тридцати молчащим мальчишкам. – В общем, так, ребята. Я абсолютный противник насилия. Любое давление на слабых, буду преследовать так, как будто меня ударили. Сегодня я сорвался, это плохо. Вы должны научиться защищать себя сами. Если кого-то из вас подозвали «старшие из этих», за ним должны подойти все наши ребята, которые рядом. Это и есть то, что называется «один за всех и все за одного». И это только начало. Когда вы вместе, с вас никто ничего не потребует. Такие люди храбрецы против слабых. Предупреждаю: «Если в какой то заварухе виноваты вы сами, защиты не ждите. В группе главный девиз: дружба и поддержка друг друга. Согласны? Не скажу, что с этой группой у меня было меньше хлопот, но хлопоты эти были с большим знаком плюс. Татарин Рашид оказался отличным старостой. Это так здорово, когда должность старосты занимает настоящий лидер, а не лицо послушное или приглянувшееся руководителю. Мы друг с другом во всем советовались, говорили на равных, как два товарища. Наверно это ему льстило, не знаю, но этот Рашид меня очень многому научил. В мои планы не входит описание рутинной жизни среднего ПТУ. Она мало чем отличается от жизни средней школы с плохо поставленной педагогической и воспитательной работой и наиболее приближена к деятельности интерната, если убрать производственное обучение. Но, может быть, эти записки помогут молодым учителям и воспитателям быстрее адаптироваться в детские коллективы без рукоприкладства и насилия, в какй бы то ни было форме. Мне хочется рассказать еще об одном интересном открытии, заставившем меня в корне пересмотреть моё отношение к детям, если можно назвать детьми восьмиклассников, ушедших из школ по разным причинам и ставших девятиклассниками уже в ПТУ. Большинство из них,кроме хулиганистости, опытнее, взрослее, бесстрашнее своих школьных сверстников. Они быстро осваиваются в новой обстановке и уроки, особенно по спецпредметам, почти постоянно, пытаются превратить в балаган. Было обыденным явлением:- поступление на работу преподавателя спецдисциплин, месячное, а иногда и короче, его сражение с петеушниками на уроках и последующее увольнение, похожее на бегство. Я был упрямее, самоувереннее, иногда это не порок и был обладателем полублатного авторитета у ребят, чем охотно пользовался. Забыл сказать, что в группах девятиклассников было значительное количество девчат. Они были более дисциплинированы, зато мальчики на уроках перед ними изгалялись, как могли. Меня особенно раздражали колючки Миши Цикунова. Это был добродушный, большой, круглолицый парень, обладающий своеобразным чувством юмора. Он всё делал с усмешкой, а отпускал шутки с неподражаемым ехидством. Эти постоянные колючки, к которым присоединялись часто и другие участники, здорово действовали на нервы. Я довольно активно огрызался и не всегда добродушно, но после спаренного урока уходил на перерыв с чувством усталости и недовольства. Так продолжалось до тех пор,пока, однажды, я, неожиданно для себя, не нашел ответ на его очередную подковырку, да такой удачный, что вся группа грохнула от хохота. Михаил смешался и, неожиданно, покраснел, а я вдруг подумал. «ЭВРИКА», да вот оно открытие. Зачем нервничать и обижаться,когда можно посмеяться или просто улыбнуться. Оказывается, это обезоруживает. А твой юморной ответ, разумеется, будет умнее, попадет в точку, но не унизит! Твой ответ, ни в коем разе, не должен касаться физических недостатков оппонента, так как это уже не юмор, а жестокость. Почти в каждой группе есть такой шут гороховый. Его задача уколоть учителя побольнее, чтобы его разозлить и заставить нервничать. И вдруг учитель принимает укол с улыбкой и в ответ на злобность острая, но добрая шутка. Будьте уверены, вы победили. Пожалуй, это даже не наука и ни в одном учебнике педагогики об этом ничего не сказано. Но с понимания таких моментов начинает улучшаться внутренний климат на уроках, обостряется внимание учащихся и многократно улучшается усвоение материала. А самое главное, отпадает необходимость в насильственных методах воздействия. Хочу сказать,что под насильственными действиями я подразумеваю не подзатыльники или другие виды физического воздействия, ибо это действия противоправные и, на мой взгляд, вообще не допустимы. К насильственным методам следует отнести: грубую ругань, удаление из класса……, их много этих дозволенных и не дозволенных насильственных методов. Их градации не существует. По идее, главное достоинство учителя это умение побуждать к действию, а не заставлять. Если учитель этим умением не владеет, ему ничего больше не остается, как пользоваться методикой под унылым девизом «заставить». Учитель не замечает, как всё больше превращается в надсмотрщика, не желает замечать, что его методика принуждения приносит безобразные результаты, и удивляется тому, что дети подкладывают ему кнопки под мягкое место. Уже тогда я начал всё больше склоняться к мысли, что работа учителя-воспитателя с детьми это постоянная полемика, постоянные споры, которые ты, как более умный, более опытный, вооруженный знанием педагогики и психологии, обязан постоянно выигрывать без насилия и унижения человеческого достоинства. Доказать а не указать, показывать на жизненных примерах, а не поучать, быть простым и в то же время ведущим, не подавлять своим ужасающим превосходством, а дать возможность спорить с тобой. Кстати, будь готов к тому, что не в каждом споре верх будет на твоей стороне и что нужно иметь достаточно мужества в этом признаться перед детьми. В моей долгой практике такое случалось не раз, но я гораздо чаще гордился такими случаями, чем обижался. Ведь в том, что ученик меня переспорил моя прямая заслуга. Дети совсем не дураки и пока жизнь их не сделала взрослыми, они намного ближе к природе, еще работает их третий глаз, и многие жизненные вещи они понимают глубже, чем мы думаем. Они намного острее всё чувствуют, почти физически, ощущают ложь и фальшь. Обманывать их долго в этой области невозможно, а мы постоянно пытаемся это сделать, иногда даже не сознавая, что творим. Очень похоже, что я сообщаю банальные вещи, но тогда о них не мешает просто напомнить. В общем, следующий урок я начал с незамысловатой шутки в адрес Михаила, а он мне ответил чем-то совсем не обидным. Лед был сломан и не просто сломан. Началась дружба с этой группой, а потом и с другими группами. Работа стала по настоящему интересной, но только на уроках. Прогулы, вечные стычки, воровство по мелочам, просто хулиганские выходки сопровождают работу любого ПТУ ежедневно. В этом направлении работы мне похвастать особо нечем, но кое-чего я всё же достиг. Ко мне на уроки повадились ходить представители госкомитета республики, а у меня возникла идея создать показательный кабинет спецдисциплин с элементами автоматики. Такой кабинет уже был в ДИПТЕ у преподавателя физики Муравьёва . Мне хотелось такой же, но поновее. Директор мою идею поддержал. Мне отдали аудиторию с подсобкой. Подсобку я переоборудовал в кинобудку и хранилище наглядных пособий, неплохо получилось с автоматикой, конечно для того времени. Наполучал кучу похвал, но как защитить это богатство от умыкания. Понавесил замков, других-то способов нет. И опять получилось, что ларчик открывался очень просто Ну почему этому не учат в институтах? Боятся слова воровство? Но сей «благородный» термин окружает наших менторов со всех сторон. В нашем ПТУ был кабинет технического творчества. Его хозяином был Олег Викторович Минаев Это был очень весёлый, полноватый, широкоплечий мужчина - золотые руки, отличный рассказчик, юморист, любитель прихвастнуть. Каждую свою шутку он сопровождал заливистым смехом и на чужие шутки отвечал так же. Он был пьяница, выпивал в день не менее двух бутылок дешевого вина, но я никогда не видел его пьяным. У него в мастерской всегда толпился народ, причем, самой хулиганской категории. Кругом на верстаках, тумбочках, лавках в творческом беспорядке лежали инструменты, ручные и электро, заготовки, готовые изделия, приборы. Только на столе, где мы делали макет Нурекской ГЭС, был более-менее терпимый порядок. Задаю вопрос: «Олег, не боишься, что у тебя инструменты разворуют?» Отвечает со смехом: «Нет, не боюсь, посмотри, сколько они нам принесли полистирола». Это со свалки завода бытовых холодильников, а вот…..и он начал показывать мне, что ему натащили мальчишки. Поснимай замки и у тебя перестанут таскать Поснимать замки?...Меня даже передёрнуло. А через день я не выдержал, снял оба висячих замка прямо утром. На перерыве мою подсобку заполнили ученики. Я сидел за столом в этой подсобке и делал вид, что очень занят какой-то бумагой. Не стесняюсь повториться. Ну почему нигде ни в каком институте, никто не говорит молодым, будущим или уже начавшим трудиться учителям, что недоверие, особенно демонстрируемое, вызывает у детей самое острое отторжение, а у многих желание пакостить? В моём столе в ящике лежала почти полная коробка папирос «Казбек», сам не знаю, откуда она взялась. Вот из этой коробки долго исчезали папиросы по одной штуке, пока не осталось пять штук. Когда меня в семьдесят восьмом году перевели в ДИПТ, эти пять штук папирос, уже пожелтевших, так и остались лежать в ящике стола. Это всё, что было украдено с момента снятия замков. Зато я не знал, что такое дефицит инструментов, материалов, образцови и т. д. При вопиющей бесхозяйственности на стройках, ничего не нужно было воровать. Нужно было принести, и дети несли.

Помнится,я повел на экскурсию одну из своих групп, маляров-штукатуров по будущей профессии, в один из корпусов молодежного городка. Этот корпус готовился к сдаче. В большом вестибюле деревянный, замызганный долгим хождением, пол, красил пожилой маляр. Перед окраской ошмётки грязи и всякого мусора смели в огромную кучу. «Очищенный», таким способом, пол этот маляр покрывал жирным слоем масляной краски. А мы то толкуем о двух десятках операций на уроках. Ребята стояли полукругом около маляра, а я хлопал глазами и не знал что сказать. Все молчали. Наконец, с сожалением в голосе, я произнес: «Ребята, вы сейчас наблюдаете за тем как не надо красить». Видимо объект готовится к срочной сдаче, времени нет и нужно быстрее замазать все недоделки. Правда, дядя? Я говорил и смотрел на, продолжающего работать кистью, пожилого мужика, точно знающего, что он творит. Его уши, а затем и вся физиономия, медленно краснели. А мы начали перечислять все подготовительные операции, предшествующие нанесению окрасочных слоев, причем, инициаторами этой, весьма полезной, игры были дети. Редко мне удавались столь эффективные занятия, но причём здесь мужик, которого мы, невольно, сделали крайним? Поэтому, я быстро свернул этот спектакль и увёл группу. Если бы кому-то пришло в голову спросить, какое время самое тяжкое в учебном процессе СПТУ я бы, не задумываясь, назвал два главных дерьма, отравлявших жизнь всем. Собственно, это не сам учебный процесс, а солидные куски, в одном случае нервов, а в другом случае драгоценного времени, потраченные на бездарные и никому не нужные мероприятия, конечно, кроме руководства. Первое дерьмо, это два великих праздника,- первое мая и седьмое ноября. Второе, намного более страшное дерьмо, это сбор хлопка. Когда наступал день одного из этих дурацких праздников, нужно было встать в четыре часа утра, в пять часов поднять ребят, накормить, погрузить в транспорт и привезти к назначенному месту, ближе к центру города. В Душанбе есть такой Путовский спуск, где ребята выходили из транспорта. Их нужно было сопроводить до назначенного места, недалеко от ЦУМа, это около двух километров по, заполненным людьми, улицам. К восьми часам колонны из людского месива должны быть построены и, в строевом порядке, ожидать команды к движению. Начинаются самые тяжкие часы. Из строя выходить не имеем права, а хочется сразу всем. Вокруг проверяющие и тихушники - следят. Хорошо, что ребята это знают и терпят, не хотят нас подводить. Команда к началу движения обычно поступала в десять часов, а иногда позже. Движение до центральной площоди, тоже где-то два километра, начиналось черепашьим шагом, затем всё убыстрялось и наконец, апофеоз, мы, свободные, счастливые, радостные, бесконечно преданные, (боюсь заключать всё это в кавычки, вдруг накажут), строевым шагом топаем перед трибунами под идиотские лозунги сытых, хорошо одетых, старичков. Действо сие заканчивалось на улице, идущей от площади и забитой людьми, как сельдями в бочке. Дети и мы после этого были свободны, но до училища и микрорайона, где я жил, около пятнадцати километров, нужно было идти пешком, так как транспорта не было. После этого «радостного» события хотелось только спать, ну и чтобы тех старичков на трибунах продрал, хотя бы, понос.

С хлопком, конечно, сложнее. Эта необыкновенная техническая культура в процессе своего роста и вызревания, а он длится до заморозков, выматывает людей до изнеможения, выкачивая физическую и нервную энергию, как из учащихся, так и из преподавателей. Обычно с пятнадцатого сентября в наших южных республиках начиналось время, когда, по выражению, кажется, Жванецкого, колхозники помогают студентам собирать урожай. В это время из Душанбе по кургантюбинской трассе, через Фахрабадский перевал, идут и идут колонны автобусов с учащимися ПТУ, студентами институтов и техникумов. Задача колхозного и совхозного начальства,- обеспечить жилье для ночевок и питания, кое-какую утварь и фартуки. Спать приходилось на деревянном, обязательно замызганном, полу, иногда на земляном. На подстилку идут берданы (циновки из камыша) и старые хлопчато-бумажные паласы, больше похожие на подстилки для собак. Для жилья шли школы, клубы, иногда большие палатки или шипаны (кибитки для обеденного отдыха колхозников). А потом страда. Подъем в семь часов, в восемь на поле, с часа до двух взвешивание и обед, а затем снова на поле, почти до заката. Жалко, что в темноте хлопок взвешивать не получается. Хлопок бывает двух видов: белый, с крупными коробочками, высотой до восьмидесяти см., иногда до метра и тонко-волокнистый (нулевка). Этот вырастает иногда до двух метров. Коробочки с ватой начинают раскрываться у самой земли и поэтому собирать хлопок приходится, всё время, находясь в геобразном состоянии. Дети быстро приобретают сноровку в этом деле и, при хорошем урожае, некоторые собирают до ста килограммов, а иногда и больше. На сборщиках быстро изнашивается одежда и обувь, руки покрываются царапинами, ципками и заусенцами. Никакие перчатки для работы не годятся. На сухих раскрытых коробочках очень острые концы, похожие на маленькие пики. Они больно ранят пальцы и кисти рук со всех сторон. Самым ходовым и дефицитным продуктом становится вазелин. Нужно видеть израненные, в трещинах и ссадинах, руки сборщиков, особенно девичьи руки, чтобы понять, насколько тяжела каторга на хлопковом поле. Если к этому добавить удушающую жару среди кустов, отравленных пестицидами и дефолиантом, постоянную жажду, ощущение пыли и грязи на всем теле, причем, как правило, помыться негде и нечем, впечатление будет полным. Дефолиант это ядовитое вещество, от которого быстрее подсыхают и раскрываются коробочки. Наносится распылением над хлопковым полем с самолета. При этом, есть на поле люди, в момент распыления, или нет, никого не волнует. Я сам неоднократно попадал под такой «благодатный» дождичек. К этому набору удобств и удовольствий смело можно добавить еще и ночные страдания. Тем, кто трудился добросовестно, не дают спать те, кто, обманув бдительность руководителя, благополучно поспали в борозде и теперь приготовились куролесить. Но из многих печалей и забот, ожидающих руководителей ученических групп и это не самое главное. Ещё не разгрузили скарб, не распределили места и помещения для групп, нет очага, места для кухни, не стоит титан для кипятка, а пацанва уже разведала где бахчи, огороды, сад с яблоками и персиками, где еще не убран виноград. Держись, начальник, скандалы с местным населением самое неприятное из того, что может случиться. На поле другая беда. Одни трудятся в поте лица, другие делают вид, что собирают. Но вот трудяга освободил полный фартук, оставил мешок в борозде и пошел набирать следующий. Возвращается с полным фартуком, мешка нет, подлец поживился. Ограбленный громко заявляет о пропаже и отказывается собирать дальше. Самая щекотливая ситуация. При взвешивании весы всегда врут, а взвешенный хлопок, при каждом удобном случае, перебрасывается тому, кто еще не взвесил и стоит в очереди. Редко какой день обходится без мелких скандалов и недоразумений. Нервы, нервы, нервы.

Зная, какие перегрузки на нас ложатся, начальство посылает преподавательский состав посменно, через десять или пятнадцать дней. Не помню, в каком году я попал на сбор хлопка во вторую смену и принял группу номер двадцать девять восьмиклассников у мастера п. о. Фалевича Арнольда. Арнольд, мой хороший друг, большой и очень сильный мужчина, умница, эрудит, с жестким, волевым характером. Смотри, Володя,- сказал он перед отъездом,- давно мы не набирали такого сброда. Как на подбор, ленивые и упрямые, больше пятнадцати кило ни кто не собирает. Меня они побаиваются, а с тобой не знаю, как будет. В общем держись!

Этих ребят я совсем не знал, первый курс, ни одного урока я у них провести не успел.

И начались мои мучения. Характеристику Арнольд дал ребятам очень точную и всё было так, как он предсказал. Мощную фигуру тяжеловеса заменил легковес, мало выделяющийся среди хлопковых кустов, совсем не авторитетный и не страшный. Правда этот легковес был упрям, криклив, не в меру требователен и ни кого не выпускал с поля во время работы. Арнольд, оказывается, был добрее и ребята, уже на следующий день, показывали и словами и жестами, что не одобряют замены. Я носил бидончик с водой, охранял мешки с собранным хлопком и отлучаться можно было только по естественной надобности. Ребята терпели, обстановка накалялась, было недалеко до неповиновения. Я мучил ребят, мучился сам, а выработка, между тем, падала и мы, по сбору, оказались на последнем месте. Я нервничал все сильнее и плохо спал по ночам, много думал, но ничего толкового на ум не приходило. И вдруг на пятый день мучений, мне в голову пришла шальная мысль. В школе я неплохо знал анатомию в пределах школьного учебника. Перед армией, на тренировках по боксу, наш тренер, довольно популярно, говорил о группах мышц человеческого тела, об утомляемости и выносливости человеческого организма. А что если……! Утром, когда мы вышли на поле, я усадил ребят вдоль поливного сухого арыка и обратился к ним с речью. Хлопковые кусты и трава в утренней росе, воздух влажен, а солнечные лучи пока только ласкают. Перелетают с куста на куст воробьи и мухоловки. Самое время для пламенных речей.

Ребята,- начал я не очень решительно,- мне надоела молчаливая война между нами. Вы уже начали меня ненавидеть, а я не могу вас отпустить или увести с поля. Меня приставили к вам, и я вынужден делать то, что делаю, нравится вам это или нет.

И мне и вам некуда деваться. Может подумаем, как нам дальше быть? Ребята угрюмо молчали, но нетрудно было заметить, что моя откровенная речь их озадачила. А я продолжал. Вы знаете анатомию? Скажите где на человеческом теле находится основная мускулатура? В ответ такое же молчание. Так вот. Основная мускулатура находится на туловище;- это мускулы пресса, груди и спины. Мощные мускулы на ногах. По сравнению с этой мускулатурой, на руках мускулов совсем немного. А теперь давайте разберёмся, что у нас происходит. Я стою над вами, как тюремный надсмотрщик, а вы находитесь в постоянно согнутом состоянии и делаете вид, что работаете и тратите нервы на ненависть ко мне и к этой чёртовой вате, которая ни в чём не виновата. Я правильно говорю? Всё то же молчание, но сквозь все поры проступило любопытство, я уже научился это видеть. Теперь посмотрите на ваше тело, когда оно в согнутом состоянии. В сильном напряжении мускулы ног, с полной нагрузкой работают мышцы спины, живота и шеи, а руки, при этом, еле шевелятся, еле-еле выполняя работу. Ну и какой результат? За день вы сильно устаёте, а собираете всего эти жалкие семь-восемь кг., да ещё на меня злитесь. А вы думаете, мне нравится быть надсмотрщиком? Давайте перестроим дело. Фартук хлопка можно собрать за полчаса, если хорошо будут работать руки. Давайте договоримся. Полчаса работаете на полную катушку, а затем двадцать минут отдых, я к вам даже не подхожу. Боря Бурханов, самый большой из ребят, признанный лидер, вдруг, спросил: « И не будете придираться, и не будете поднимать? Я не верю!» –А я тебя когда-нибудь обманывал?- ответил я вопросом на это восклицание. Я вот что думаю. Если эксперимент удастся, будем тридцать минут работать, а тридцать минут отдыхать. Только одно условие, без разрешения не уходить с поля и не шакалить. (Шакалить - значит бегать по полю, не соблюдая рядков и хватать хлопок там, где кажется, что его больше). Представьте себе, за четыре часа вы можете легко набрать, если не четыре, то три фартука хлопка, причём устанете гораздо меньше. Вот смеху-то будет, если вы с последнего места да, вдруг, обставите таджикскую группу и займёте, хоть раз, первое место. Я вам даю возможность выбирать. Буду стоять над теми, кто решит работать по старому. Только давайте на честность. Я привык людям доверять. После короткого совещания группа разделилась на две неравные части, причём, большая часть решилась на эксперимент. Я сам не ожидал таких результатов. Когда мы подошли в обед к весам с полными мешками и фартуками, мое бедное сердце прыгало от удовольствия, а дети радовались как дети. До конца хлопковой кампании двадцать девятая группа занимала то первое, то второе место по сбору, соревнуясь с таджикской группой второго курса. Но с этой неожиданной победой пришла другая негаданная, проблема - чем занять эти получасы отдыха. В этой группе был мальчик-непоседа Ваня Вакулин. Его постоянное амплуа - совать нос во все мыслимые и немыслимые отверстия и попадать в самые нелепые ситуации. В Средней Азии, почти у каждого дома растёт виноградник, вьющийся по специальному навесу и дающий великолепную тень, Наши сдавали хлопок на площадке рядом с таким виноградником. Я уже несколько расхлябаннее относился к делу, отдал списки с учётом килограммов Бурханову Борису и он отлично справлялся. В тот злополучный день, в обеденный перерыв, ребята стояли в очереди к весовщику со своими мешками, а мы с бригадиром пили чай, сидя под виноградником прямо на утоптанном полу. По центру виноградника стоял обшарпанный стол, но стульев не было. Всё было как обычно, как вдруг, раздался истошный вопль. Из густой виноградной листвы вывалилось тело и шлёпнулось на этот самый стол. Я вскочил, как ошпаренный, узнав голос и подскочил к столу, на котором, уже без воплей, лежал мой Вакулин. Ангел хранитель спас меня и на этот раз. Упади мальчишка на край стола, он мог бы изрядно покалечиться, а не будь этого, дурацкого, стола, чёрт знает, откуда он тут взялся, парень ударился бы спиной о жесткую утоптанную площадку. А сейчас он лежал на столе и стонал. Я было схватил его, пытаясь поднять, но он задрыгался и сам сел, свесив ноги с края стола. Мы с бригадиром усадили его в люльку мотоцикла и повезли в поселковую школу, место базирования училища, уложили в постель под надзор дежурного, а сами поехали за фельдшером. Фельдшер оказался на месте. Подъезжаем к школе и видим, как кто-то лезет на сосну, разумеется, это был наш герой Вакулин. Я не помню, была ли, в тот момент, в моем лексиконе ненормативная составляющая, но орал я громко. А Вакулин, очень спокойно, отвечал мне с соснового верха: « Да я только на своих хотел посмотреть, Владимир Васильевич, щас слезу». Я не оговорился по поводу дерева. Это была районированная азиатская сосна, кажется результат скрещивания российской сосны и туи. У неё длинная хвоя и очень смолистая древесина, так что Вакулина сразу пришлось отправить отмываться под охраной дежурного. Но на этом приключения этого дня не закончились. Извинившись перед фельдшером, я с бригадиром поехал в поле и обнаружил на месте сбора только одного ученика, охраняющего пахту (по таджикски хлопок) Спрашиваю паренька куда пошли. Пошли купаться,- отвечает и показывает в сторону Вахшского канала. Благодарение тому, что я каждое воскресенье провожу в горах с утра до вечера, лазая по кручам. Хорошо, что хлопковые рядки шли в нужном направлении. Расстояние метров шестьсот-семьсот я промчался, только слегка запыхавшись, видимо от страха и побив, возможно, какой-нибудь рекорд. Ребята уже грелись на берегу, а трое переплывали канал в нашу сторону. Сил ругаться не было. Я только убедился, что все на месте и сел на землю, опустив руки и голову. Ребята окружили меня и молча смотрели на мою унылую физиономию, а Боря начал оправдываться. Хоть это отрадно, то ненавидели, а то, не ожидая, что их привычно облают и, чувствуя вину, оправдываются. Я поднялся и сказал: «Ладно пошли, я потом вам расскажу, почему я так за вас испугался». Наверно, впервые не обруганные, дети работали старательно. А испугаться было чего. По всей Средней Азии с давних времён, существует, хорошо отлаженная система ирригации. Это вопрос не только жизни, но и благоденствия. Вода используется экономно, её всегда нехватает и там, где она кончается, начинается пустыня. К примеру, река Зеравшан, берущая начало в середине Фанских гор от пика Игла, по водостоку довольно крупная речка, уже под Бухарой прекращает своё существование, разобранная по арыкам на поля. Вахшский канал главная водная артерия огромной Вахшской долины. Его ширина около тридцати метров, а глубина, по рассказам местных таджиков, около пятнадцати метров. Вода очень холодная, течение очень быстрое и солидная плотность воды. Кто заплывал по горным рекам, знают, что от быстрого течения вода, как будто не пускает в себя и, в то же время, сшибает с ног, швыряет как былинку и, вдруг, накрывает тебя с головой, и ты уже нахлебался водички. Заплывать, это значит заходить вверх по течению километра на два, прыгать в речку или канал ( смотря где купаешься) и держаться в вертикальном положении. Тугое течение тебя несёт, а ты играешь роль поплавка. Если речка слишком бурная, нужно уметь определять по величине волн, пене, бурунам наличие больших камней и вовремя отталкиваться от них ногами. В таких случаях приходится плыть ногами вперёд, опираясь на воду спиной. Всё это нужно знать, это и есть опыт. Не знающий этого человек пытается плыть как в обычной воде, ничего не получается, тогда он начинает барахтаться и тут уже недалеко до беды. Однажды, еще совсем пацаном, в Сурхандарьинской области, городок Шурчи, мы пошли купаться на канал, раз в десять меньший, чем этот. Через поперечный, глубокий, но узкий овражек, был переброшен деревянный лоток шириной метра три и длиной метров двадцать. Вода канала, сжимаясь в этом узком лотке, неслась с большой скоростью и шумом. На другой стороне лотка вода выливалась, в виде небольшого водопада, в широкий котлован, бурля, делая буруны и волну. Мы стояли на краю лотка и боялись в него прыгать, уж очень грозно по нему неслась и шумела вода. Прыгать пришлось мне, как самому старшему и самому храброму. Я трусил, но в таких ситуациях не выбирают. Не догадавшись набрать воздуха в лёгкие, я прыгнул и погрузился только до подбородка, глубже не пустила вода. Меня понесло как пробку, в вертикальном положении, причём моя грудь, до сосков, была выше воды. Самое страшное, я не мог вздохнуть, так сдавила тело вода. Мне казалось, что я сейчас же умру от нехватки воздуха. Будь лоток подлиннее, наверно, так бы и произошло, но он закончился и меня завертело как щепку, сколько-то раз перекувыркнуло и выбросило на мель у берега. Удивительно, но воды я не наглотался, зато долго не мог отдышаться. После ужина я рассказал ребятам об этом эпизоде, а еще о том, что может случиться при внезапном погружении разгорячённого тела в холодную воду. Я и сам здорово разгорячился, говоря об этом и ребята со мной согласились. А потом, для разрядки, я спросил Вакулина, как и зачем его занесло на виноградник. Ребята покатились со смеху, а Ваня нам поведал, что среди листвы узрел кисточку винограда и решил ею завладеть. Залез и подобрался к кисточке легко, но мешали два голых провода, идущих к лампочке для вечернего освещения. Дотронулся до одного провода, током не бьёт, тогда смело ухватился за второй. Что случилось, потом повторять не стоит. А с этими получасами нужно было что-то делать. Проблема разрешилась сама собой. Как-то вечером я нечаянно услышал, как в полнейшей тишине, в нашей группе, кто-то из ребят рассказывает то ли анекдот, то ли о каком-то приключении. Сказав ребятам стандартную фразу о том, что завтра рано вставать, я ушел. Идея была найдена. На первом же отдыхе, я начал им рассказывать о Жилине, Костылине и девочке Дине. Затем был « Белый пудель», «Дети подземелья» « На краю ойкумены», а затем пошла эпоха Джека Лондона. Бирюк Маккензи сражался за женщину на сорокаградусном морозе, Белый Клык дрался с собаками и волками, Дэвид Гриф воевал с дьяволами на Фуатино….. Каждый раз, как в сказках Шехерезады, я заканчивал на самом интересном месте, причем не специально, так само получалось. А мне, пожалуй, это дело нравилось больше, чем ребятам, я бы и сейчас от такого не отказался. Кончилась хлопковая кампания. Ребята, вдруг, обнаружили, что заработали по сто рублей и больше.

Если учесть, что моя зарплата на тот период была всего 150 рублей, можно представить какие это были деньги для ребят. Я потом вел спец. технологию и материаловедение в этой группе, а они меня все время просили еще что-нибудь рассказать, и вспоминали этот хлопок до самого выпуска.

Сарафанное радио в каждом училище работает как часы. Я это понял, когда меня и в других группах стали провоцировать на рассказы. Это ласкало мое самолюбие, но дело есть дело и план урока нужно выполнять.

- Я вспомнил, учитель, что и ты, частенько, отвлекался на внеурочные темы во время объяснения, и мы слушали тебя, затаив дыхание. Таким образом, я себя оправдал, правда, стал оставлять 10-15 мин. в конце спаренного урока. Смешно признаваться в том, что моя пацанва и сама начинала меня учить литературе. Были довольно начитанные ребята, особенно в фантастики. Мальчик Хамидов, забыл его имя, принес мне «Планету обезьян» Пьера Буля и не взял ее обратно. Эта, затрепанная книжечка, до сих пор в моей библиотечке и греет мне душу добрыми воспоминаниями. Еще один мальчишка, из довольно образованной семьи, принес подшивку журналов «Вокруг Света» с романом «Неукротимая планета». Так я узнал о фантасте Гаррисоне. А бывший летчик, с переломанными, с трудом собранными хирургом, ногами, горький пьяница, приобщил меня к Эренбургу. Сам он до беспамятства любил Конан Дойля. С гордостью могу сказать, что мы вдвоем с Олегом Викторовичем приобщили к книге не одну ребячью ищущую душу.

Свою методику сбора пахты я использовал ежегодно и всегда с успехом. Но однажды ангелу хранителю снова пришлось меня спасать, по крайней мере, от увольнения, а может быть и от тюрьмы.

Это случилось в Яванской долине. До того, как через хребет Каратау пробили туннель и пустили в долину Вахшскую воду, этой самой воды, в этой самой долине, очень нехватало. Одна мелководная речка Явансу, с полусоленной водой, проблему не решала. Зато там росла великолепная, полупрозрачная, твердая яванская пшеница. Эту пшеницу итальянцы покупали за золото, так как из нее получались самые лучшие спагетти. Эту информацию мне сообщил один ученый агроном, с которым мы вместе охотились. Вода, хлынувшая в долину, уничтожила почти полностью эту пшеницу, но дала развитие хлопковым плантациям и строительству промышленных предприятий. Почвы Яванской долины оказались плохо приспособленными к обильной воде. Во многих местах стали появляться промоины, переходящие в овраги.

Этот случай произошел осенью, приблизительно 1976 года. В то время я был окончательно убежден, что доверие, главное не бутафорское, самый лучший воспитатель. По какой-то причине я оставил группу одну, а когда вернулся, мешки и фартуки с хлопком сиротливо лежали на краю поля, а вокруг ни души. Я побежал искать ребят и, через некоторое время, увидел, как мои детки гурьбой поднимаются из такого овражка. Ругаться и кричать я давно отвык. Спросил только, почему такой грязный Коля. Ребята ответили, что он поскользнулся на тропе и свалился в пыль. Этот Коля был из тех детей, о которых говорят по пословице: «Одна паршивая овца все стадо портит». Он вечно был какой-то не прибранный, не опрятный и, даже что-нибудь, не дозволенное делал плохо. Ребята относились к нему с некоторой жалостью, он неожиданно исчезал из училища и мог отсутствовать неопределённо долгое время. К моей удаче, он был мой земляк из Денау. Когда я ехал с семьей к моим родителям, то заезжал и к нему. Дома он занимался ни черта не деланьем. Я крепко ругал его и родителей, и несколько раз привозил в Душанбе на своем транспорте, когда было место. Но сейчас у него, даже лохматая башка, была вся в пыли. Я сказал, чтобы его отряхнули как следует и стандартные фразы о нарушении дисциплины, какие в этих случаях говорят. Вообще-то, я предупреждал ребят об опасностях, таящихся в этих местах, характерных для холмов и невысоких, полуглинистых, полускальных гор южного Таджикистана. Об осах и красных шершнях все ребята осведомленны хорошо. Эти насекомые и в городских кварталах встречаются в изобилии. А о скорпионах, змеях, каракуртах и сольпугах (фалангах) пришлось прочитать целую лекцию. Похоже, что за этими тварями, и охотились мои хлопкоробы- исследователи, тем более, я им, довольно подробно, рассказывал, где они могут прятаться. Мои опасения подтвердились. Первой не выдержала Люба, тихая, ласковая, исполнительная девочка. Она была ко мне очень привязана, как и я к ней. Мы часто беседовали о наших классных делах, о ее семейных делах и всякой всячине. Как я потом понял, она больше переживала за меня, чем за этого дурака Колю, как она сама выразилась. А случилось вот что. На крутом склоне оврага дети обнаружили, что-то наподобие норы. Нашли длинную палку, пошурудили никто не вылез. Ну, а этот Коля, конечно, решил залезть и посмотреть. Уговоры ребят не подействовали, и он полез. Земля мягкая. Видимо, Коля нажал на свод спиной и получился обвал. На месте отверстия мягкая, рыхлая земля, а Коля внутри. Девчонки и один слабонервный мальчик заплакали, остальные кинулись раскапывать, но руками много не накапаешь. И тут земля зашевелилась, раздвинулась и показалась пыльная задница, этого самого, Коли, а потом и все его нескладное и грязное туловище.

Целых две ночи я не мог уснуть, представляя себе его мертвое тело, суд и тюрьму.

Но самый неблаговидный поступок в хлопковых кампаниях, я и сейчас краснею вспоминая его, я совершил в том же Яванском районе и в том же совхозе № 3. Не помню в каком году, весь апрель и май шли проливные дожди. Обычно на холмах, окружающих с юга Душанбе, в середине мая трава начинает желтеть, а в этом году и на полях, и на холмах она вымахала в рост человека. Беда в том, что хлопок в тени не растет. Кустики хлопка выпустили только по третьему листочку, выросли всего на 10-15 см и их плотно закрыла полутораметровая трава. Колхозники с такой травяной массой справиться, конечно же, не могли и все группы, вместо производственной практики, послали на прополку, а с каждой группой мастера и классного руководителя. В то неблагословенное время, год назад, меня назначили классным руководителем сороковой группы. В этой группе никак не получалось с посещаемостью. Каждый учебный день присутствовало 6, максимум 8, человек, и речь шла уже о расформировании. Мастер группы Кахаров Исламбек, представил мне документацию группы. Он неплохо поработал, собрал данные почти обо всех учащихся, пытался повысить посещаемость силовыми методами, но такое проходит только в таджикских группах. Здесь же, как я увидел из документов, в группе собралась вся шпана из близлежащих микрорайонов второго Советского поселка, в центре которого находилось наше тридцатое СГПТУ. Видимо, очень хорошо постарались детские комнаты при МВД, служба опеки и комиссия по делам несовершеннолетних. Так или иначе, но такое мальчишеское «содружество» имело место быть, и с этим нужно было что-то делать. Конечно, я побежал по адресам, беседовал с родителями, а чаще с той половиной, которая осталась, то есть с мамой. Видел ее бессилие, уговаривал, советовал, грозил, требовал. В результате дотащил посещаемость до 14-15 человек. Эта, увеличившаяся масса постоянно колебалась как трясина, пытаясь уменьшится, все время, в объеме. Так получалось недолго, пока я, нечаянно, не услышал, подходя к классу, обрывки очень интересной перепалки между ребятами. Юра Сорокин, я уже давно определил его как главного лидера в группе, кричал на вновь прибывшего мальчишку.

- Ты чего приперся, сегодня не твоя очередь.

- Да мастак приходил, меня мать чуть из дома не выгнала.

Вот, оказывается, как меня зовут - «мастак». И надо же какие умники! Чистой воды сговор. Не вклинься я в это болото, не знаю, долго ли бы все это продолжалось и чем кончилось. После занятий я оставил Сорокина и, второго претендента на лидерство, Филиппова. Сев на учительское место я показал им на стулья за первым столом. Такое действие сразу обезоруживает. По устоявшейся традиции, их нужно было поставить у доски, уличать и отчитывать. Занятие пустое и очень вредное. А я их посадил для беседы, и наша беседа была плодотворной, их настороженность быстро прошла. Ребята и сами не заметили, как из «врагов», громко сказано, превратились в моих соратников. В конце разговора Филиппов сказал: «Да, соберем мы группу, Владимир Васильевич, не беспокойтесь». И группу собрал не я, она собралась сама, не сразу, были и наши труды с мастером Кахаровым, но в конечном итоге, группа начала неплохо учиться и работать. Ну, почему, например, Еврипид за 400 лет до н.э. знал, понимал и призывал. «…Чтоб тайну слов познавши, убеждая побеждать», а мы не знаем или не желаем знать. Намного легче и привычней приказать, заставить, наказать, унизить и в ответ получить как минимум, нелюбовь. Глубоко убежден, что учитель- воспитатель, прежде всего, полемист, спорщик, умеющий убеждать без унижения человеческого достоинства. С этой группой у меня случился еще один инцидент. В училище мы решили организовать турнир по футболу между группами. Мои парни приняли известие с энтузиазмом, я почти не вмешивался в создание команды (кто на улицах не играл в футбол). У меня совершенно не было опыта проведения таких мероприятий. Когда мы пришли на площадку, наших соперников еще не было. Ребята ринулись играть с другой командой. Я радовался всему, мои ребята здорово играли, обводка, пас, удар, все на уровне очень приличной дворовой команды. Вот только, наши соперники прибыли минут через 40, когда наши вдоволь наигрались и дышали все прерывисто. Игру мы продули со счетом 2-1, ребята стояли понурые на краю площадки. Чего они ждали от меня , укора, взбучки? Но виноват-то я! Вот об этом я и сказал без обиняков, самыми простыми словам.

- Ребята, я смотрел на вас, вы здорово играете. Честно говоря, я не ожидал, что у нас получиться такая хорошая команда. А в проигрыше виноват я, привел раньше и не удержал вас до начала главной игры.

Утешение было слабое, но подействовало. А в турнире мы заняли 2 место, из-за этого проигрыша. Вот с этой группой я был отправлен в Яван на прополку.

Полевой стан: – утоптанная, пыльная площадка на краю поля, небольшой стандартный навес, под навесом грубый, длинный стол и скамьи. Рядом кухня: титан для кипятка и казан на самодельной печке, грязные фанерные ящики с продуктами. Вокруг унылые холмы, влажная, высокая трава, с 9 утра удушающая жара. Все время хочется пить. Вечером полчища комаров. Кипяченой водой один титан обеспечить не может, пьем мутную воду из арыка. Главное орудие кетмень (мотыга на длинной ручке). Действовать нужно осторожно, у хлопкового кустика еще почти нет корешка, а у травы толстые узловатые корни. За ребятами ходит бригадир и ищет в срубленной траве загубленные хлопковые кустики, увидев, орет. Никакой помощи, ни от колхоза, ни от района, да и какая помощь, если половина города на полях. Мастера, руководители групп, в основном таджики, безвылазно на поле с ребятами, но чем они могут помочь! Некоторые ребята не выдерживают и начинают выдирать траву руками, но кожа быстро стирается до волдырей и покрывается трещинами. Все это еще можно терпеть. От сырой мутной воды, видимо солидно сдобренной химикатами, начинается дрянь, сейчас называемая модным словом диарея, а тогда мы этого слова не знали. То один, то другой парень срывается с места и бежит к ближайшим кустам. Через некоторое время начал и я бегать, по возможности в другую сторону, не удобно же. Сия благодать никого из нас не миновала. О медпомощи, даже самой простой, не могло быть и речи. Одна отрада, смотреть, как растет освобожденный от травы хлопок. Он действительно рос как на дрожжах, при t=+360С 6 см. в день. Но отрада ли это, когда задницу, от поноса, разъедает до крови. Назревал бунт. В конце третьей недели наступил кризис. Утром ребята позавтракали, собрали пожитки и молча направились вдоль поля к проселочной дороге, ведущей в Яван. Парторг Азисов кинулся за ними, догнал, уговаривал, но, видимо, они ему сказали пару ласковых, в довольно горячей, хорошо ему знакомой, форме, тем более, что он сам был матершинник, бабник и лгун. А мне было немного обидно. Я даже не подозревал о таком их сговоре. И ведь все как один. Я сидел и размышлял. А может они просто пожалели меня и не стали вмешивать? Вот и считай их, после этого, дураками. И ведь знали, паразиты, что я за них страдаю. А я был, действительно, на их стороне. Мастера таджики, неплохие ребята, я с ними дружил, тоже были растеряны. Бежать и уговаривать (так не привычно), кричать и приказывать? В тыкву можно заработать. А ситуация патовая. Ребята ушли, до города 50км, а ответственности за детей ни кто не снимал и увольнение с работы, это самое мягкое, что может произойти. Ребята полубольные и некоторые, может быть, с температурой. «Догнать и возглавить бунт?» и что за этим последует? Обструкция, лишение всех жизненных позиций, а может и тюрьма. Тех, кто довел до такого, только пожурят, а моим коллегам мастерам достанется вдвое больше, они то и станут козлами отпущения. Обо мне уже речи не будет, я на списание. Азизов встал передо мной.

- Володя, поговори с ребятами, они тебя послушаются.

Мастера галдели то же самое. А я думал о другом. До Явана приблизительно 15 км, на билеты у ребят денег нет, да и столько человек в автобус не влезут, вмешается милиция, партком Явана. Ребята могут в Яван не пойти, попрутся через перевал, а вот это уже очень опасно. Перевал невысок, но почти 40 км безводной дороги. Только на верху кишлак, где есть вода. Транспорта, в основном грузового, ходит мало, а такой толпы большинство водителей просто побоятся. Не слушая галдящих мастеров, я вскочил на свой «Ковровец» и затарахтел по пыльной дороге. Ребята отошли уже километра на полтора. Я обогнал их, увидел впереди водный распределитель, в таких местах всегда есть площадка, остановил мотоцикл и уселся на бетонный бордюрчик. Я вычитал в «Истории эстетики», что Сократ, когда к нему приходили для полемики граждане и была определена тема спора, начинал задавать оппоненту вопросы. Противник, вынужденный на них отвечать, оказывался припертым очевидным к стенке и сдавался. Такие вопросы у меня сами просились на язык и особого ума не требовали. Подошли ребята и окружили меня со всех сторон.

- Садитесь, пацаны, отдохните немного.

Ребята расселись кто где, некоторые спустились к арыку пить. Наступило неловкое молчание.

- Если вы думаете, что я буду просить остаться , то вы ошибаетесь.

Ребята молчали и ждали, что я еще выдам.

- Поверьте мне, я полностью на вашей стороне и догнал вас, чтобы, предостеречь от необдуманных поступков. Вы хоть знаете, сколько километров до Явана?

- Приблизительно 15 км, может быть больше. Утренний автобус ушел, а вечерний если будет, то полный пассажиров. Деньги на билеты есть? Нет. Как будете с милицией разговаривать, когда увидят такую толпу?

- Да мы не хотим идти к Явану, - сказал Юра, денег нет, а там, точно, менты привяжутся. Мы не хотим вас подводить, уйдем по домам и все. Мы дойдем до поворота на перевал. Кого удастся, посадим на машины.

- Да, Юра, я не ошибся в тебе, ты хороший организатор, только ты этот перевал хорошо знаешь? Ты по нему ходил или ездил? Я ведь и догнал вас из-за этого, побоялся, что вы через перевал пойдете. У вас еда есть? А вода? Может вы хотя бы бутылками запаслись? Машин сейчас идет по перевалу очень мало, возить нечего. Посмотрите на себя, какой водила остановится, увидев такую толпу? До верхнего кишлака, где есть вода, километров 25 по жаре, по горячему асфальту, все время на подъем, ни одного деревца. Через 7, 8 км. начнут падать самые слабые. Поверьте, я знаю, что такое жажда. Вы будущие строители. На одном из уроков я вам скажу, что подъем груза на 1 м. вверх равен, по затратам энергии, перемещению его на 10 м. по горизонтали. А вам идти вверх. Так что, вы меня извините, но если вы идете на перевал, я иду с вами. Не могу же я бросить детей, если они могут погибнуть. А за то, что решили в Яван не ходить, спасибо.

Ребята молчали, кто сидел, кто стоял, переминаясь с ноги на ногу. Юра, насупившись, молчал. Этого мальчишку, с самых ранних лет в хорошие бы руки – признанный вожак, быстрый ум, настойчивость, мог вырасти Ленька Королев, а вырос жесткий, даже жестокий хулиган, блатняк и на прополку то он попал из-за меня, подводить не хотел, а так бы, сам черт его не загнал в эту дыру. Я с ним немало поработал, сумел перетянуть на свою сторону, но перевоспитать не смог. Выпустилась эта сороковая группа, меня перевели в ДИПТ, но еще долгое время, так мне рассказывали, этот парень по ночам посещал общежитие ПТУ и собирал дань с пацанов. И никто не мог с ним ничего поделать. Воспитатели видели, знали и молчали. Видимо, собирая дань, он и порядок там наводил. А сейчас, сообразив, что я прав, этот Юра первый прервал молчание, он способен на сильный поступок.

- Что нам теперь делать, Владимир Васильевич?

- Принимайте решение сами, но я не вижу никакого другого разумного решения, как вернуться назад. Я прекрасно понимаю, прервал я начавшийся ропот, что так дальше продолжаться не может. Давайте поступим так. До обеда отдыхаем, после обеда работаем. Я возвращаюсь сейчас с вами, а завтра встаю в 5 утра, еду в училище и поднимаю там скандал. Поверьте, я умею это делать, не поймут, пойду дальше. Объясняю, почему я хочу поступить именно так. В такую жару, мотоцикл на подъеме, на малых скоростях, просто перегреется и заклинит. Ну, и честно говоря, ваших руководителей нужно немного обработать, там я найду что сказать. Некоторое самодовольство, которое из меня полезло, ребята мне простили. Юра, ты останешься с ребятами?

Получив молчаливое согласие, я посадил двоих ребят (при этом мотоциклисту приходится сидеть почти на баке) и привез их в стан. С мастерами жесткого разговора не получилось, все были рады и делали вид, что ничего не случилось, когда встречали ребят, как я и требовал. Вот только ипостась ребячьего защитника мне соблюсти не удалось. Сжималось сердце и падало настроение, когда я ловил их укоризненные взгляды. В 6 утра мой мотоцикл уже нес меня по, не очень крутым, серпантинам яванского перевала. Добравшись до училища, я рассказал директору о случившемся и обрушился на него с упреками, довольно резкими. Он на меня разобиделся, но моей угрозы пойти в райком, видимо, испугался. На стан прибыл училищный грузовик с продуктами и свежим хлебом. Где-то раздобыли бочку на колесах и заполнили ее артезианской водой, привезли еще один титан. Я на свои деньги на базаре купил 2 кг джиды, такая мучнистая вяжущая сладковатая ягода и стал, по нескольку ягод, давать пацанам, которые сильно дристали. Пополнилась аптечка и это все. Другой помощи, я надеялся на медицинскую, мы не удостоились и все пошло по старому. Еще почти 3 недели кошмара. Ребята больше не бузили, но работать в полную силу заставить их было невозможно, да и не хотелось. До сих пор я вспоминаю мои действия «в этом мероприятии», как что-то непорядочное и недостойное. Я часто вспоминаю и другие эпизоды и спрашиваю себя, поступил бы я сейчас так же, как тогда, или по другому, с позиции накопленного опыта. Сам собой напрашивается вывод, почти в каждом эпизоде были более разумные альтернативы, но почти. И это почти не такое маленькое. Однажды, в начале семидесятых, нас с директором вызвали в госкомитет. Вопрос решался о направлении двух малолетних преступников, присланных из Ленинабада. Одного сразу направили в колонию малолетних, а у второго, Эдика Капкова, была возможность, вместо колонии, быть направленным в наше училище, если мы согласимся взять его к себе. Парнишка стоял тут же молчаливый, но не напуганный, с пустыми глазами, я уже видел таких. На вопросы отвечал однозначно – да, нет. Я согласился его взять не раздумывая. Мы привезли его в училище. В классе я посадил его за первым столом и сказал приблизительно следующее: «Послушай, парень, я за тебя теперь отвечаю головой. Что ты там натворил я не знаю ( на самом деле, я уже заглянул в его дело), но если я в тебе ошибся, нам с тобой обоим не поздоровится. Ты сможешь меня не подвести?» Видимо, впервые к нему обратились как к человеку и по человечески, и размышлял он недолго.

-Нет, я вас не подведу, вот увидите. Так он мне сказал и, действительно, хитрец, ни разу не подвел. Он сидел в классе всегда сзади. Говорил, только когда его спрашивали, очень коротко и по делу. Парень был, явно, не дурак. В общежитии пробыл с неделю. Оказалось у него в Душанбе дядька и он перешел жить к нему. Эдик ни с кем не вступал в контакт и к нему никто не лез. Это был типичный одиночка, как мне казалось и в чём я крепко ошибся, как выяснилось в последствии. Он очень ко мне привязался, наверно еще и потому, что я не лез к нему в душу, всё выполнял с полуслова, но без, даже маленького, намёка на подхалимаж. Единственное, чего я не мог заставить его делать, это мыть полы в классе ( полагалось дежурным по графику). Староста пожаловался, я спросил, в чём дело. Ответ был великолепен. Оказывается его дядька, здесь в Душанбе, вор в законе, правда отошедший от дел по возрасту. С племянника он взял слово, не делать чёрную работу. И что делать? Я, жесткий противник любого насилия в любом виде, растерялся. Но Эдик сам пришел мне на помощь.

- Вы не беспокойтесь, Владимир Васильевич, ребята не будут выступать.

-Как это? Будешь на них давить?

-Нет, они дружные. Я воевать с ними не буду. Мне здесь нравится.

-Будешь давить, мне придётся с тобой воевать, а я этого не хочу.

- Я понял, всё будет в порядке.

До сих пор я не знаю, что сказал моим ребятам этот парень, но инцидент был исчерпан.

И ребята, привыкшие мне доверять, ничего никто не сказал, кроме стандартного, «всё в порядке». Я не настаивал. Училище Эдик закончил, вроде бы, нормально, но в этом же году сел на три года, не знаю по какой статье. Нас за это не теребили, а со стороны училища никто не интересовался. .Такова система. Мне об этом сказали ребята. Я, было, сунул нос, но, вместо ответа, получил отповедь (так провинившихся мальчишек отчитывают). Срок свой он отсидел день в день и после выхода пришел ко мне. Приходил вечером, пил чай, к спиртному не притрагивался, рассказывал о тюремных обычаях и законах. В лагере он, конечно, тоже не работал, поэтому день в день, хотя в то время были зачеты. В первые дни он нуждался в деньгах, брал у меня по десятке и постоянно отдавал. .Самое же любопытное и неприятное, что он мне рассказал, это как он добывал себе деньги на безбедное существование будучи в училище. Раз в неделю они с учащимся из другой группы ездили на дачном поезде в городок Пахтаабад за анашой (гашиш) и перепродавали её в Душанбе, каналы, оказывается, были четко отработаны. Этот рассказ бил меня по башке, как дубинкой. Эдик стал просить меня, чтобы я взял его снова в училище. Послеотсидочный надзор строг и требует устройства на работу. Пришлось задать ему очень неприятный вопрос.

-Эдик, ты лет на восемь старше, почти любого из учеников, а они, почти все, корчат из себя блатарей. Что если кто-то из них скажет тебе грязное тюремное слово, ты как поступишь? Зарежу,- буркнул он, не задумываясь,- и тут же засмеялся, да не получится. Я не помню, когда Эдик исчез из моей жизни. Однажды ушел и больше не пришел.

. Адреса его я не спрашивал, а он и не говорил. Могу лишь сказать, что он был одним из тех немногих людей, кому я доверял полностью и, не задумываясь, пошел бы с ним в разведку. Это далёко не единственный из моих проколов.

Случалось, что не я воспитывал, а меня воспитывали ученики и обучали вещам, о которых я даже не подозревал. Я не вел хроники и не писал дневников, времени не было. Поэтому не помню, в каком году мне дали в классное руководство группу восьмиклассников, набранную из местных городских ребят. В школах были рады, что появилось нечто вроде отстойника, куда можно было спихивать неуправляемых детей. Семиклассникам, «благословясь», ставили все тройки, вместо нулей и, пожалуйте в ПТУ. Подобный контингент очень трудно чем-то заинтересовать, растеребить, перестроить. Инертная масса, у них уже свой стереотип поведения, свои жалкие запросы и, главное, нежелание что-либо делать. Я начал, по привычке, с поиска лидеров. Определились таковые быстро – два друга, два хулиганистых пацана из посёлка мясокомбината – Ибрагимов Равиль и Григорьев Василий. Предложение войти в актив группы приняли в штыки, пришлось долго уговаривать. Что скрывать, я умею это делать, доказал, уговорил. И началась в группе война. Я сам не ожидал, что они так рьяно возьмутся за дело. Первое, что они запретили, я не шучу, именно запретили, прогулы. Да, когда в командиры группы берёшь отпетых хулиганов, а других, ни бог, ни наша советская школа, не дали, более высокие решения, как правило, приводят к тупику. Доказано опытом.

В группе почти половина, вообще инфантильных, отроков, таким, даже конец света будет безразличен, ибо не поймут, что происходит. Но, в данной ситуации, именно они протестуют и просят защиты. На очередном классном собрании наезжаю на Ибрагимова и требую более мягкого отношения к ребятам. Григорьев сидит рядом и угрюмо молчит. Неожиданно Ибрагимов взрывается. А вы знаете, почему я их гоняю, Владимир Васильевич, со злобой в голосе, спрашивает он и, не ожидая ответа, вскакивает с места, идет в конец класса, хватает за шиворот, сидящего за задним столом, мальчишку и кричит,- вставай. Тот испуганно встаёт, Равиль лезет к нему в штаны, оттянув пояс, достаёт узкий, длинный пузырёк и несёт его ко мне. Я беру пузырёк, вытаскиваю, хорошо подогнанную, пробочку, всё так аккуратно, и нюхаю, «ацетон». И сидит за столом этот самый умный, самый понимающий, находящий самые хитрые подходы, умеющий улаживать любые конфликты, это я про себя, дурак дураком и не знает, что сказать. А Равиль, его только недавно перестала дёргать детская комната милиции, выгоняет к доске целую группу мальчишек и у каждого из потайного кармана достает такой пузырек. Теперь понимаете, почему они себя так ведут? Я понимал, да сказать-то нечего ошарашенному муаллиму. Но ощущать себя последним дураком не очень приятно и нужно что-то делать. Равиль, сердито топая, прошел и сел на свое место. Восемь «наркоманов» понуро стояли у доски. Я чувствовал как краска постепенно сходит с моих ушей и лица. Пора встать и что-то сказать. Встал, посмотрел на «героев». Впечатление жуткое. Неопрятная одежда, грязные руки и шеи, бледный, даже землистый, цвет лиц, видимо давно нюхают. Неужели эти ребята и в школу так ходили? По опыту знаю, что родителей этих ребят в школу не заманить. Значит опять походы по адресам. А в классе мертвая тишина. – Есть еще такие? Вопрос дурацкий, но нужно же с чего-то начинать. Таких, конечно, нет.

- Равиль, подойди сюда.

Равиль подходит. Я мягко поворачиваю его лицом к классу и говорю: « Спасибо тебе за то, что спасаешь жизни этим дуракам». А дальше лекция о вреде….. , содержание которой нет смысла здесь пересказывать. А вот смысл того, кто здесь кого больше научил, для меня важнее. Признаюсь себе, что хулиган из поселка мясокомбината открыл мне мои слепые глаза на одну из тяжких проблем современности. Я бы назвал это, « процесс становления детских представлений о жизненных ценностях». Дети, стоящие сейчас у доски и сидящие за учебными столами, такой аморфный материал. Через десяток лет, им уже взрослым, что будет представляться самым главным? Бутылка водки, косяк, забитый в папиросу беломор-канала, желание украсть или воспитание детей, хорошая работа, улучшение условий жизни? Как и когда закладываются эти жизнеполагающие основы человеческого бытия? И когда заканчивается эта детская аморфность, о которой я так необдуманно напомнил и, кажется, переборщил? Этих детей, тоскливо стоящих у доски, ведь уже воспитали; родители, школа, улица, все потрудились в силу своих возможностей, умения, желания. Судя по пустым глазам и бледным лицам, больше всего возможностей и умений имеет УЛИЦА. И та часть мозга этих детей, отвечающая за эти самые представления, уже изрядно закостенела. Я соловьем заливаюсь, выплескивая кучу красивых слов о страшном вреде растворителей, водки, наркозависимости и чувствую, как эти самые слова отскакивают от этой самой костяшки. Как её размягчить, растопить, растворить? Есть ли такие действенные методики? И какой умственный урод решил, что ПТУ может справиться с этой проблемой? Откуда было знать господину Песталоцци в своём восемнадцатом веке, что в советской системе, соединение обучения с производительным трудом примет такие уродливые формы. Жесточайший дефицит квалифицированных кадров, жалкое подобие производственных мастерских, отсутствие даже устаревшего оборудования, нехватка инструментов, надсмотрщики вместо воспитателей. А перевоспитание самая тяжелая, неблагодарная и, очень часто, не решаемая проблема. Если эту закостенелость не растопить, то вообще всё бесполезно. Сделаем вид, что научили, а на самом деле нет, но выпустили; сделаем вид, что перевоспитали, а на самом деле нет, и отпустили.

Почему мы так бездумно и бездарно теряем людей? Неужели у нас их так много?

Много еще эпизодов можно припомнить из этого периода моей жизни, но стоит ли? Они, как правило, запоминаются моим успехом или поражением, как учителя. Обидно, но приходится констатировать, что поражений было не меньше чем побед, а может и больше. Эта группа, конечно же, выпустилась, но похвастать, хоть какими-то успехами не могу и ничего яркого не припоминаю. Исключение, эти двое ребят, которые, буквально, пасли группу до самого выпуска и пользовались, намного большим авторитетом, чем мой. Бывает же так, меня можно было спокойно убирать, я им был, фактически, не нужен. Пример, возникшего на пустом месте, самоуправления, без какой-либо показухи и, главное, БЕЗ НАСИЛИЯ. Доверие и всё тут. Где вы, ребята, из Душанбинского тридцатого ПТУ?. По каким областям и республикам России разбросал вас, неласковый к людям, распад СССР, когда Таджикистан стал чужим? Как сложились ваши судьбы? Я не могу об этом не думать. У меня с детства очень плохая память на цифры, имена и фамилии, но ваши лица я, наверное, помню все. И разве могу я забыть вас, навсегда врезавшихся в мою ненадёжную память:- Костя Ибрагимов- вечный искатель правды и справедливости и часто её добивающийся; Серёжа Степанов, Дзюбенко Валерий , Цикунов-большой, юморной парень, научивший меня с юмором относиться к всяческим подковыркам; Коля Шаныгин- тоже крупный и добрый юноша. Однажды, ты съел на спор четыре таблетки димедрола, я заметил быстро, что тебя ведёт, дети объяснили причину, и мне пришлось отправить тебя домой с провожатым. Люба Немчинова- скромная, доверчивая, исполнительная девочка. Люба Антонова- огонь, ветер и смех. Наташа Тырнова- жгучая красавица с взрывным темпераментом, любимица всей группы и моя в том числе. Пак Женя- признанный лидер, ум и доброта. Лариса –красивая, смелая, всегда весёлая, девочка. Серёжа Шафиев - небольшой мальчишка, не силач, но ему беспрекословно подчинялась вся пацанва училища, при этом, я не замечал никакого насилия с его стороны и всё время этому удивлялся. Мир вам и большой удачи в жизни, а может кто-нибудь и весточку пришлёт, прочитав о себе в Интернете. Не обижайтесь, кого не назвал, время и память беспощадны.

В 1978 году меня перевели в ДИПТ-Душанбинский индустриально-педагогический техникум. Для меня это было интересно, прежде всего тем, что появилась возможность нести свои взгляды на образование и воспитание взрослой молодёжи, готовившейся заниматься педагогической работой. Предмет «организация и методика производственного обучения» был тесно связан с психологией и проблемами воспитания. Причём с воспитанием и самих студентов. Директором техникума был очень мудрый таджик Шарипов Саид Шарипович. В 64 году это он принимал меня в ПТУ№7 на должность преподавателя спецдисциплин.

Я с головой погрузился в новую работу. Новые учебники, новые конспекты, новая наглядность, новые отношения и со студентами и с преподавательским составом. Начало моих трудов было относительно спокойным. Студенты восприняли мой приход терпимо, а преподавательский состав хорошо. Но одно не давало покоя, я тосковал по ребятам моей последней группы. Меня перевели в апреле, а в июле они должны были защищать свои контрольные работы и сдавать экзамен на разряд. Пойти в училище я не мог. Есть такая штука, как этика. Там новый спецтехнолог и я мог ему навредить. Душа болела, но я терпел, а ребята не выдержали, пришли всей группой и, конечно, начали жаловаться на нового преподавателя. Я видел этого преподавателя, он был мне симпатичен и вызывал впечатление неглупого человека, но дети сказали, что он диктует новый материал прямо из учебника, а я лопотал, что они к нему привыкнут. До сих пор мне стыдно вспоминать эту встречу. Я нёс какую-то ахинею и лез обниматься и комок в горле мешал говорить. Ни одного разумного аргумента в пользу нового преподавателя, кроме жалкого «привыкнете». А чем оправдаться? Тем, что каждый час общения с ними был для меня, как маленький праздник и этот праздник кончился? Кому интересны подобные эмоции? Дети ушли, видимо, разочарованные, а я лекцию продолжать дальше не смог. До сих пор, когда я вспоминаю эту встречу, меня преследует чувство потери того самого главного, ради чего стоит жить, но возвращаться назад было поздно и недостойно. Дети, как я думаю, это тоже поняли и, всей группой, больше не приходили.

В сентябре нового учебного года я стал классным руководителем группы второкурсников нового набора и тут же начал совершать грубые, порой непростительные, ошибки. В ПТУ не было такой проблемы, как национальный вопрос, В русских группах, как правило, набирался национальный конгломерат и царил самый натуральный интернационал. Городские таджики и узбеки, в большинстве своём, учились в русских школах и являлись, абсолютно равноценной, составляющей группы. В ДИПТе всё оказалось по другому. Группы были, в основном, таджикские. В группах ПГС могло быть до десятка русскоязычных, но обычно меньше. Группы МСХ (механизаторы сельского хозяйства) были, почти сплошь, таджикскими. К нам присылали по направлению студентов из Туркмении и Киргизии. Были еще местные туркмены из Джиликульского района, но всех их было незначительное количество и погоды они не делали. По старой привычке, я взялся за организацию коллектива и назначение старосты (будем называть всё своими словами). Рекомендации и замечания, по поводу национального вопроса, со стороны мудрого директора пропустил мимо ушей. Конечно, сам такой умный, опытный и т. д. (такие красивые хвалебные эпитеты). Понимаю, что силовая составляющая здесь не катит. Нужен умный, наиболее грамотный, с организаторскими способностями, человек. Мой « опытный» взор падает на туркмена из Джиликуля Бердыева, он соответствует, по моему мнению, этим параметрам. Назначение происходит. Через неделю Бердыев приходит ко мне с огромным фингалом под глазом. Забыл сказать, что мой предмет по программе, в группе только с третьего курса. Оказывается, за ним гоняются кулябцы, а их в группе большинство, и стараются сделать из бедного старосты тренировочную грушу. Синяк под глазом тому наглядное подтверждение. Сразу вспомнились рекомендации Саида Шариповича, а я ведь даже взбрыкнул, как молодой ишачок, когда их получал. Пришлось отыгрывать назад. Староста и заместители были переизбраны, группа успокоилась. А со старшими группами ожидала меня другая напасть. Предыдущий преподаватель раздал курсовые задания и был отозван на работу в госкомитет, а мне пришлось консультировать учащихся и принимать курсовые проекты. Курсовые оказались, что я заметил сразу, по тематике, весьма, однообразными: Для ПГС «Организация и методика проведения урока: «Изготовление табурета»; для МСХ «организация……» «ремонт двигателя». Пришло время приёмки курсовых. Проверяю, конечно, либеральничаю, принятые курсовые складываю стопкой. Кончилось занятие, считаю курсовые, двух недостает. Подумал, что обсчитался, перепроверил, точно, двух нехватает. Иду к заведующей отделением, спрашиваю, как быть. Ответ короткий,- следите, и смотрит как на птенчика. Таким образом, у меня сперли шесть курсовых работ. Хорошо, что заведующая отнеслась к проблеме с пониманием, видимо не впервой и прикрыла эту недостачу. В задней части аудитории была маленькая, в метр шириной, каптёрка. Я стал прятать курсовые в эту каптёрку, навесив на дверь замок. Подходит ко мне после занятий студент Саша Алфименков и просит готовый курсовой, чтобы переписать. Я немного опешил от такой наглости и, конечно отказал, а, оказывается, напрасно. Утром прихожу на работу и, в первую очередь, пересчитываю курсовые, на одну штучку меньше, пересчитываю вторично, точно, одного нет. Дня через два приходит этот Саша и несёт два курсовых, украденный и свой переписанный. Я растерялся, не зная, как поступить. Не мог же я идти к администрации с таким вопросом. Зато Саше задаю глупейший вопрос: «Ты как залез в каптёрку?» Вы смешные вопросы задаёте, Владимир Васильевич, этот замок любой ребёнок откроет. Ну понятно, а ключ от аудитории есть у вахтёра. Я забрал оба курсовых и закатал ему трояк. Он не возражал. Поступок не шибко достойный, но по другому поступить у меня не получилось. А с Сашей, в дальнейшем, мы стали большими друзьями и на следующий год, во время каникул, он протащил меня с сыном через Фанские горы по ноль- пятому маршруту,- 340км., четыре перевала, с озера Искандеркуль до низовья реки Тупаланг в Узбекистане. Систему работы с курсовыми я просто решил перестроить. Сделать это оказалось совсем нетрудно и здесь, как раз, пригодился опыт работы в ПТУ. Не буду вдаваться в технологические подробности. Всё свелось к тому, что каждый студент получал своё персональное задание ( свою тему урока) и ничего ни у кого передрать не мог. Таким образом, воровство курсовых потеряло смысл. Вот бы все проблемы так просто решались.

На лекциях я таял от удовольствия, распространяя и внедряя идеи создания дружного коллектива в группе, самоуправления, ненасилия, умения доказывать свою правоту словом, а не кулаком, умения убеждать и умения доверять. Студенты проявляли к этому неподдельный интерес. Мне, по прежнему, не давал покоя мой прокол со старостой. Я начал активно разбираться в этих делах и был в очередной раз неприятно огорошен незнанием элементарных вещей. Надо же, живу в Сталинабаде, а затем в Душанбе с 1956 года и не знал до сих пор, что таджики ( наиболее древняя нация на этой земле) делятся на кулябцев, памирцев, ленинабадцев, гармцев, гиссарцев ,кургантюбинцев, не знаю всех ли назвал. Национальные признаки и обычаи, почти ничем, не отличаются ( за исключением памирцев), а деление только по местам жительства. Слышал я что-то о стычках между памирской и кулябской студенческой молодёжью, но эти конфликты легко гасились силами Душанбинской милиции. И это всё. А, оказывается, дело гораздо серьёзнее и трения, между живущими в разных областях республики, нешуточные, и с ними нужно не просто считаться. Понятно было, что, как-либо, повлиять на эту ситуацию невозможно.

В 1992 году эта дикая ситуация привела к гражданской войне, унёсшей сотни тысяч таджиков и, как щепки при рубке леса, раскидала всё, довольно многочисленное, русскоязычное население по всему миру. Но это уже другая, мало кому понятная и доподлинно, известная трагическая история. Конечно, я учёл эту ошибку в своей работе, но, однажды, она ударила по мне с новой силой с неожиданной стороны и только моё хладнокровие и выдержка помогли избежать тюрьмы.

В пятидесятых годах 20 века в Таджикистане был великим хозяином товарищ Ульджабаев. Современники отзывались о нём как об изрядном самодуре, но для развития республики он сделал немало. Завозил новые сорта фруктовых деревьев и овощных культур, давал указания разводить сады. Для освоения новых земель под хлопок, он занимался переселением людей из горных районов в долины. Насколько я разобрался в тех делах, в Куйбышевском районе оказались переселенцы из Гармской долины. Об этом, кстати, мне много рассказывал бригадир Али, на полях которого мы собирали хлопок. Случилось так, что в 1985 году наш техникум попал на сбор хлопка в этот же совхоз, к этому же бригадиру Али. Мне выпало ехать на хлопок во вторую смену. Я считал, что всё хорошо складывается. Та же сельская школа, где на постое наши студенты воглаве с директором. Я заменяю математика Анну Васильевну и беру в руководство четыре группы: две группы новичков второкурсников и две группы четвёртого курса, шестьдесят седьмую и шестьдесят девятую. В шестьдесят девятой я классный руководитель. Анна Васильевна передала мне списки и утром уехала. С Али мы встретились как старые знакомые. Чувствовалось, что он чем-то озабочен. Я его спросил, напрямую, в чём дело и он мне рассказал, что между моими второкурсниками и местными ребятами произошел конфликт. Один из второкурсников что-то сказал девушке из местных, собирающей хлопок, видимо хотел познакомиться, а рядом собирал пахту её жених. До драки дело не дошло, ругающихся вовремя развели и местные работники теперь собирают хлопок на другом поле. Али попросил меня поговорить с ребятами на эту тему. Основной составляющей всех четырёх групп были ребята из Куляба, Дангары, Кургантюбе, Ховалинга и Душанбе. Получалось, что мои ребята для местного населения чужаки. Назревал внутриэтнический конфликт, который я, в силу неопытности, прошляпил, но понял это слишком поздно. Вечером, после ужина, я заговорил на эту тему с директором Насреддиновым ( мудрый Шарипов был уже на пенсии). Директор сказал, что виновника скандала он отослал в город, от греха подальше. После хлопка педсовет решит, что с ним делать. Преподавательскому составу он, в этот вечер, сообщил следующее: « В Джиликульском районе, где собирали хлопок студенты госуниверситета, произошел конфликт между студентами и местными парнями». Якобы, местные напали на студентов, кстати, чаще всего так и бывает. Преподаватель дал команду на отпор и сам повёл ребят вперёд. Дело закончилось поножовщиной: несколько раненных и один человек убит. Разумеется, козлом отпущения назначили преподавателя. Потом, по суду, он отхватил 6 лет.

Я не стал тревожить моих малолеток перед сном, но решил провести с ними беседу завтра вечером на поле, после сдачи хлопка. Откуда мне было знать, что в гости в этот кишлак прибыл крутой парень из Термеза, самбист или каратист, бог его знает. Узнав о конфликте, он стал подзуживать местных парней, которые и так кипели. Вечером того памятного дня у меня всё шло по плану, и я ни о чём не догадывался. По установленному распорядку, хлопок сдала 69 группа и ушла, затем 67 группа и тоже ушла. Вторым курсам я велел задержаться, усадил их на опустевшие мешки и начал, было, заготовленную проповедь. Весовщик и его подручный, зачем-то, вскарабкались на тракторную тележку (она с высокими бортами). Я невольно обернулся и увидел в лучах заходящего солнца, что к нам идёт группа мужиков, человек тридцать, никто, конечно, не считал. Я сильно трушу, но стою перед толпой, закрывая ребят своим «могучим» телом. До меня медленно доходит, какой я дурак, подставил неопытных пацанят под звериную дубинку, а ведь, судя по реакции весовщиков, эта акция давно готовилась. Я задаю нелепый вопрос, зачем они пришли, а они обтекают меня, как мешающий столбик, со словами отойди…(в телевизоре сейчас бы запикало) и начинают лупить растерявшихся ребят. Трое, буквально, убивают ногами мальчишку, друга того самого мудака, заговорившего с местной девочкой. Я ору во всю глотку, не смейте драться, нельзя драться, отталкиваю одного из бьющих и закрываю мальчишку своим телом. А ребята начинают разбегаться, муаллим драться не разрешает, а больше из-за того, что нет опыта коллективных драк. Каратист хватает меня за шиворот и отбрасывает, я едва удерживаюсь на ногах. Он хватает меня за грудки, трясёт и орёт: «Уйди отсюда, если не хочешь, чтобы и тебя убили!» А я, чтобы не упасть, хватаю его за грудки и ору, чтобы перестали драться. Но тут ситуация, неожиданно, резко меняется. Слышу топот множества ног. Вижу всю эту картину, как-будто всё было вчера. Сатторов, студент 67 группы, длинный, худой, с лицом старого мудреца, отрывает от меня этого каратиста, сухой щелчок, каратист летит вверх ногами и застревает в кустах. На него налетает второй, Сатторов бьёт и промахивается, мгновенно перестраивается и вторым ударом отправляет, здорового парня, вслед за каратистом в те же кусты. А вокруг идет рубка, к старшим ребятам подключились второкурсники, оказывается, тоже кое-что умеют. А я продолжаю вопить. Чтобы прекратили драку, но в моих воплях уже слышатся радостные нотки. Наши противники драпаю, кто куда, но преимущественно в сторону кишлака. Мои ребята устремились в погоню. И тут, впервые в жизни, я увидел, как человека убивают ногами, не давая ему, лежачему, коснуться земли. Главным лежачим героем был этот злополучный каратист. Да простит меня Аллах, этот предводитель кишлачных драчунов визжал как поросёнок и, от ударов ног, никак не мог опуститься на грешную землю. Я кинулся его спасать всё с такими же бессмысленными воплями. Схватил за руку одного студента, с трудом оттащил, он вырвал руку и снова принялся бить, я попытался оттащить второго, но он просто выдернул руку. И тут я догадался крикнуть: « Стойте, мужики, вы же его убьёте!» Ребята остановились, как вкопанные. Каратист уже не визжал, а слабо повизгивал. Как по команде, мои мужики кинулись в сторону кишлака, где слышались крики людей. Я кинулся за ними по хлопковому полю, оставив каратиста в лежачем положении довизгивать.

Моих и кишлачных разделял арык. Такие арыки довольно глубокие 4-5 м, служат для сброса с полей грунтовых вод. Этот сброс был не так глубок, но ширина его была метров пятнадцать. Я остановился у края. Мои орлы собирались взять эту нехитрую преграду. Я опять громко завопил приказывая этого не делать (надо же, даже появились командные нотки в моем храбром голосе). А на кишлачной стороне собрался, наверное, весь кишлак, то есть, о намеченной бойне знали все, кроме, самого умного, меня. Густые хлопковые кусты не давали развернуться кишлачному воинству и они толпились в проходах между

хлопковыми картами. Я не пускал разозлённых своих,

а кишлачники, видимо, изрядно трусили. Но спиной поворачиваться тоже никак нельзя. Кишлачные бузотеры начали швырять в нас комками земли, благо настоящих камней на старых полях не бывает. Мои начали швырять в ответ. Но в этот момент, как на грех, один комок угодил мне в бедро. Этого мои бойцы выдержать не могли и устремились через сброс на ту сторону. Нужно было видеть, как драпает кишлачное воинство. В тесных проходах сбилось не меньше сотни людей (по хлопковым кустам особо не разбежишься) они падали, кричали и удирали. Но всех перевопил мой могучий голос. «Стойте, хватит, бас (по таджикски хватит) назад, на мешавад!(нельзя), они удрали» и т.д. Видимо, воинственный пыл немного подостыл у моих героев, они прекратили преследование и повернули назад.

Я потом узнал, как все получилось. 67-я группа более дружная, чем моя 69-я возвращалась в школу и, вдруг, ребята увидели эту толпу мужиков, идущих к месту взвешивания. Они сразу все поняли и спрятались. Для этого достаточно было присесть. Когда нас стали избивать, они быстро пришли на помощь и решили баталию. Но приключение не кончилось. Красный мой «Запорожец» остался стоять посередине этого кишлака, на утоптанной площадке у магазина. Я сказал старостам, чтобы вели ребят в школу на ужин, а что сам я пойду за машиной.

- Муаллим, мы вас проводим, –заговорили ребята.

Я представил себя во главе этого отряда в центре кишлака. Один камушек, а еще хуже, ругательное слово и…

- Нет, ребята, не беспокойтесь, ни со мной, ни с машиной ничего не будет, - заявляю я уверенно, а у самого потряхиваются поджилки. Они понятливые, эти мужики – будущие мастера производственного обучения и преподаватели ПТУ.

Уходят, а я иду в кишлак. Народ гудит на площадке, вокруг моего «Запорожца». На нем ни одной царапины. Я молча сажусь в машину, завожу и уезжаю медленно, на первой передаче, народ расступается и ни одного ругательного слова. Удивительный кишлак, удивительный народ. Таджики против таджиков и обе стороны правы. Поставив машину у школы, я загалопировал к директору и изложил все события по порядку. Директор молодец и видимо опытный, знает, что обычно виноват тот, кто пожаловался последним, ибо ему придется оправдываться. Поехали к председателю, застали у него весь руководящий местный бомонд. Вовремя приехали. Любопытно, что все, как один, участники и свидетели этого события подтвердили, что я призывал прекратить драку и успокоиться. Не зря, значит, глотку драл. Каратист провалялся в больнице месяц, видно здорово его помяли, но жив, слава богу. Этот случай многому меня научил и заставил на многое посмотреть в другом ключе. Я стал осторожнее на сельхозработах и в делах, связанных с местными обычаями. Как ни печально, но именно этот случай прибавил моей личности изрядную порцию популярности и уважения. В ДИПТе проходил обучение особый контингент людей, уже прошедших через горнило ПТУ. Эти ребята были опытнее и старше всех студенческих коллективов. Обидеть нашего студента не смел ни кто, кроме силовых структур. Именно поэтому они так легко, намного меньшим числом, разогнали огромную кишлачную толпу. Но элемент противоправности действий, в советские времена, присутствовал всегда. Моих ребят могли представить виновниками всей этой свары, и последствия были бы тягчайшими. Я находился с ребятами до конца, таким образом, брал (основную) главную вину на себя и ребята это оценили. Все знали, что я страстно люблю горы, ночную охоту на крупную дичь, а рыбалку всякую. Правда за последнее время я стал заядлым форелятником, а крупная и самая вкусная форель водится в верховьях горных рек на изрядной высоте до 3-х тыс. метров. Тем, кто научился хорошо ловить форель, все другие виды рыбалки кажутся пресными, без всякой романтики и азарта. Моим студентам понравилось таскать меня в гости и я, грешник, этим без стеснения пользовался. Но мне больше нравилось посещать моих бывших выпускников. Некоторые из них в училищах уже занимали должности старших мастеров и завучей. Мне нравилось, что меня не забывают, когда нужда во мне давно отпала. Таким образом я побывал во многих, до этого мне не знакомых, местах Таджикистана. В Тигровой балке ловил рыбу, вдоль хребта Ак-тау над рекой Кафирниган собирал грибы, фисташку, охотился на кабана и дикобраза. Ленинградский район и Дастиджум подарили мне двух секачей на ночной охоте, перевалы Чермазак и Шар-шар - дикобразы, кеклик, грибы. Калайдашт грибы, кабан, дикобраз. В калайдаштской долине почти российская погода, особенно зимой, до

-30градС. Дикобраз там только до Файзабада, а кабан только на Нурекской стороне через хребет, или на другой стороне вдоль реки Сорбо, впадающей в Кафирниган. А за Обигармом, где бросили строить Рагунскую ГЭС в Гармской стороне кабан, медведь, форель до Джиргиталя по реке Сурхоб, и тоже самое по реке Обихингоу до Калайхума, а дальше на Памире быть мне не приходилось. Я перечислил далеко не все места, кишлаки, где побывал и ничего не сказал о людях. И таджики, и узбеки два интересных и самобытных народа. У них много одинаковых обычаев и еще больше различий и они плохо уживаются между собой в естественных условиях. Очень редко можно встретить кишлак с совместным проживанием, но если такое случается, по тем или иным причинам, то территория делится на две половинки – узбекскую и таджикскую. Кстати, после того инцидента, нас, от греха подальше и видимо, чтобы наказать, перебросили в узбекский кишлак, в узбекскую бригаду. Эта бригада уже выполнила план, мы ей были совершенно не нужны, и собирать у них, кроме ощипков, было нечего. От школы было тоже далеко, но нас исправно привозили. Увидев поле, мои ребята взбеленились и на сбор выходить не захотели. Вот и попробуй загнать уставших обозленных, с разъеденными до кровавых трещин руками, чувствующих свою невиновность и дикую несправедливость мужиков, на это поле с облезлыми пустыми кустами, на которых редкие ощипки. А вообще-то я тоже обозлился и ребята это видели. Парни ругались, а я стоял, злился и молчал.

Уже было 9 утра, на поле ни кто не вышел, а деваться-то некуда. До ближайшего асфальта километров 10, да и тот ведет в одну сторону, в Яванскую долину, а в другую в Куйбышевский район (Куйбеш, по местному). Да, и не нужно это. Уйти с поля, значит уйти из техникума. Я подошел к ребятам, мне дали пустой мешок, я на него сел и подозвал ребят сидевших поодаль. Все молча на меня смотрели. По моему, весьма богатому, опыту, я давно знал, что лозунговые речи в такой ситуации не просто бесполезны, а крайне вредны. Говорить нужно о сути вопроса. А эту суть ребята видят не хуже меня, врать еще опаснее, чем кидать лозунги. А главное, что мне самому говорить хотелось только то, что думаю. Не всегда бывает прав иезуит Малагарида, говоря, что человеку язык дан для того, чтобы скрывать свои мысли. Иногда и для того, чтобы достойно выражать.

- Вы видите друзья, что нас сюда специально загнали, - сказал я, - а теперь будут смотреть, что мы будет делать. Наши начальники отлично знают, что нам это не понравиться и наверное ждут, что мы будем бунтовать, как раз то, что вы сейчас делаете. Особенно опасно для вторых курсов, малейшее нарушение и прощай техникум. Я этого очень не хочу. Немного помолчав, я добавил: «Давайте их огорчим, никакого шума, собирать не больше 5 кг и все весело, спокойно, как будто ничего не случилось». Я думаю, это будет самое мудрое решение. Я не хочу вас загонять на поле, решайте сами, и знайте, - все, что в моих силах, для вашей защиты будет сделано. А потом, я подозреваю, что начальство и мне хочет надавать по ушам. Скажут: «Ты с ребятами не справился, получай». Ребята загалдели по таджикски. Я плохо понимаю и говорю, как по таджикски, так и по узбекски, но понял, основная масса согласна с моими доводами. Как здорово иногда помогают самые простые, совсем не ораторские слова. Мы собрали в тот день больше 5 кг, на душу, но за перевыполнение плана я их ругать не стал (смеюсь).

А самое тяжкое нервное напряжение меня ожидало на следующий день. Вечером этого дня меня подозвал директор и стал расспрашивать о том, как мы адаптировались на новом месте. Я рассказал ему о пустых полях с ощипками, показал результат работы- 5,4 кг на человека вместо вчерашних 45 кг, и добавил, что ребята не шумят и делают работу, как могут и я удивляюсь, где они нашли столько хлопка. Директор обещал приехать завтра до обеда. Это «до обеда» началось спокойно. Я разрешил ребятам шакалить, то есть не идти по своему рядку, а ходить по полю и вдоль и поперек в поисках этой, самой, надоевшей, сверх всякой меры, ваты. Сам я пошел искать бригадира или его заместителя, но никого не нашел. Иду назад и вижу на соседней карте бригаду узбекских девушек- сборщиц, собирают или делают вид, черт их знает, но половина моих бойцов уже перемешалась с ними и кто кому и что помогает собирать, определению не поддается. Вот, думаю, кайф наступит, если сейчас директор приедет. По крайней мере, хватило ума не позориться и не отгонять пацанов от девчёнок. Подзываю старосту Сафарова. Спрашиваю: «Они что, с ума сошли, смотри их человек двадцать, если прибегут двадцать женихов, что будет? Узбеки, не те кишлачники!

- Э, малим, (так обычно произносят слово муаллим в разговоре) они сами пришли, ничего не будет, отгонять бесполезно. Привезли обед, пришел помощник бригадира - чернобородый, разбойничьего вида узбек, мои не идут с поля и обедать не хотят. Пришлось пошуметь немного, пришли. Один Алиев из Ховалинга низкорослый, коренастый, кривоногий, с дикими, не ведающими интеллекта, глазами, ну «настоящий дэнди из Лондона», никак не может оторваться от шустрой, смуглой, даже для узбечки, девчёнки. Все уже поели и чай выпили. Я заставил налить ему суп в чашку и чай в алюминиевую кружку. Пришлось мне за ним идти в поле, благо рядом, и отогнать от девочки. Он даже пытался огрызаться, но я поднял его на смех. А он идет за мной и говорит: «Смотри, малим, как я ее быстро уговорил». Во, настоящий мужик, а может это она, тебя так быстро уговорила? Это я так подумал, но, конечно, не сказал, зачем обижать джигита. Чтобы кошки на душе не скребли, спрашиваю про девок бригадирского помощника. Он, конечно, знает, что случилось в соседнем таджикском кишлаке. Он понимает мои страхи и успокаивает.

- Не беспокойся, малим, ничего не будет. Эти бабы все джаляп (русский перевод б…). Я их завтра прогоню. Директор не приехал, а через неделю эта очередная хлопковая эпопея закончилась. Я до семнадцати лет жил в Узбекистане и думал, что прилично знаю узбекский народ, а оказывается ошибался и размышлять было над чем. Удивительное дело: - две нации, таджики – язык фарси, узбеки – тюркскоязычные, и те и другие мусульмане – сунниты, поют одни и те же песни, одни писатели и поэты, правда в основном с таджикскими корнями, за исключением разве Явдата Ильясова, одни и те же народные герои Афанди и Мушфики. Но какая разница в толковании одних и тех же религиозных и жизненных постулатов. Таджики – ортодоксы до мозга костей, не признают и не принимают ничего, что связано со свининой. Животное или птица, умерщвленные не по закону – харом, (нечистые), то есть непозволительные к употреблению. Женщин, не все конечно, но большинство, готовы держать в самых жестких тисках. За дастарханом или мужчины или женщины, дом должен быть разделен на две половины. У узбеков, вроде бы, то же самое, но всё на шаг, а где и на два, ближе к европейской цивилизации.

ЦК КПССС не считалось ни с верой, ни с обычаями, спустило директиву об усиленном внедрении в Срдней Азии свиноводство. В Таджикистане свинарники строили подальше от кишлаков, а хрюшками занимались русские, татары или корейцы. На охоте или весной на сборе грибов или чукури (горный ревень) высоко в горах, когда садимся перекусить, я сало или ветчину (первый продукт для восстановления сил) кладу в сторонку, чтобы не обидеть парня таджика, доставшего из поясного платка свой кусок лепешки и кишмиш. Случается, если никто не смотрит, парень попробует кусочек сальца, но чаще благодарно принимает извинения, за то, что с ним рядом ем свинину. Узбеки вначале тоже пользовались для разведения свиней немусульманами, или такими российскими мусульманами, как татары.

Но очень скоро они поняли, как это неразумно. Уже в конце 70-х появились в свинарниках свои свинари узбеки, свои ветеринары и другой обслуживающий персонал. В свои кибитки сало они, конечно, не тащили, но если намечался, какой-нибудь, сабантуйчик, делалось все очень просто. Забивался поросенок весом этак килограммов на сорок, а все остальное осуществлялось по уставу, отработанному с тех древнейших времен, когда люди научились выращивать рис. Плов получался необыкновенно вкусный, но без привычного родного аромата пережаренного бараньего курдючного сала. Чтобы разрешить эту маленькую проблему в казан бросали кусок, мелко нарезанного курдюка, но и без сала, под водку, отличный закусон и намного жирнее, чем Райкинская килька.

Всё стало резко меняться с 1992 года. Провалился в лету железный, то тёплый, то ледяной, кулак советской власти. Удивительно повлияло её отсутствие на таджикский народ. Нужен был жесткий. не ведающий жалости властелин. Увы, такого не нашлось.

Таджикистан быстро начал заливаться кровью гражданской войны. Стало опасно появляться не только в горах, но и на улицах. Мало кто в России знает, что там на самом деле происходило, но это тема для другого разговора. Пренебрегая опасностью, я, время от времени, совершал вылазки в горы, иначе жизнь казалась слишком пресной.

Весной 93 года мы с Тимофеем Фёдоровичем, моим другом, опытным грибником и охотником, поехали в сторону Калайдашта по грибы. У нас там были, уже знакомые, грибные места и время было подходящее. Как обычно, я ушел на верха хребта, отделяющего Калайдаштскую долину от Нурекского водохранилища. По самому верху этого хребта идёт, хорошо набитая тропа, ведущая из Обигарма на перевал Чермазак. Грибов было не очень много. В таких случаях, чтобы набрать их, сколько нужно, приходится ходить от поляны к поляне, от лощины к лощине, покрывая значительные расстояния. Я был почти на самом верху, когда увидел группу всадников. Первый мой порыв был подняться им навстречу и поздороваться, элементарная вежливость, но что-то необычное меня насторожило. Они все были вооружены и не охотничьими ружьями. Лица их до глаз завешены платками и экипировка для дальнего перехода. До всадников было метров 150-200, когда меня увидел передовой джигит. Он пришпорил лошадь и поскакал ко мне, на ходу срывая винтовку. И я быстро сообразил, что нужно не здороваться, а удирать, благо есть куда и главное вниз. Длинными прыжками, как заяц от орла (проститеМихаил Юрьевич), я кинулся вниз, а когда услышал выше переступ остановившейся лошади, быстро перескочил в другую лощинку, предполагая скрыться из виду. Раздался выстрел. Свиста пули я не слышал, поэтому не знаю, стрелял он в меня или в воздух. Я уже был на осыпи, скользил вниз и всё моё внимание было направлено на то, чтобы не упасть. Когда осыпь кончилась, я был уже вне досягаемости, но удирать не перестал. Таким образом, рыбалка и охота в этих местах для нас закончилась.

Я упорно не хотел уезжать из Таджикистана. Видел массовое бегство русскоязычных и не хотел, не мог. Таджикистан с его высокогорьем, с опасными дорогами и тропами, с его ореховыми, фисташковыми, тутовыми, абрикосовыми, вишнёвыми садами и зарослями, с его ледниками, бурными реками с кристалльно чистой водой: как мог я всё это забыть и выбросить из жизни? Я много ходил по Кавказу: несколько раз бывал в приэльбрусье, в Архызе, в Теберде и Домбае, через Клухорский перевал перебирался вСухуми. Красота необыкновенная, но ничто не сравнится с горами Таджикистана.

А друзей уже почти не оставалось, все разъезжались по просторам России и Украины.

Чёрт-те-что творилось и в Таджикистане, и в нашем техникуме. Почти все группы разделились пополам. Одна часть утверждала, что Таджикистан кормит Россию, что Россия вывозит бесплатно из Таджикистана все богатства, а только одна шахта, кажется полиметаллов, в Варзобском ущелье, может прокормить всё население республики. Другая часть утверждала совершенно противоположное, но их слушали плохо и неохотно.

А в это время Таджикистан стремительно беднел. Те продукты и товары, которые давно отсутствовали в российских магазинах, но в изобилии были в таджикских, стали исчезать и с таджикских прилавков, а потом и совсем исчезли. Но озарения не произошло, попрежнему считалось, что Таджикистан кормит. Удивительный парадокс, в этом месте полагается смеяться, а мы и смеялись сквозь слёзы. Об этом есть много чего сказать, но не стоит вдаваться в подробности, если говоришь не об этом. Меня интересуют проблемы воспитания, проблемы взаимодействия ученика и учителя, роль директората в жизни школы, способы преодоления барьеров между взрослым и ребёнком без помощи дубинки и грязных слов. Я два раза побывал на курсах повышения квалификации в Ленинградском институте ПТО на улице Воронежской. Каждый раз привозил немало новых идей и методик и, на мой взгляд, успешно внедрял их в головы моих учеников. Меня увлекала эта работа и я не хотел её бросать, даже после одного тяжкого эпизода, случившегося рядом с техникумом. Кстати, таких эпизодов по Таджикистану, в то неблагословенное время, были тысячи. Я шел утром на работу мимо внутреннего двора 33 училища, почти примыкающего к техникумским постройкам. Этот двор заняли вооруженные люди. Никто не знал, кто они такие и что там делают. Проходя мимо, я услышал непонятные крики и увидел, как над бетонным тонкостенным забором показалась голова мальчугана. Еще мгновение и он перелезет через этот забор и убежит, но вместе с криками раздались выстрелы, мальчишка рухнул вниз внутрь двора, в заборе образовались дырочки от пуль, а я драпанул так шустро, что не заметил, как оказался во дворе родного техникума.

В один из апрельских дней 94 года, на занятии, после изложения учебного материала, я диктовал краткий конспект учащимся. Такие конспекты необходимы для усвоения материала. По учебникам у таджикской аудитории усваивать материал, как правило, не получается из-за небольшого словарного запаса. Да и нехватка учебников имела место.

Тащу себя за шиворт к компьютеру, чтобы описать событие, от воспоминания о котором до сих пор содрогаюсь. Оно мне ненавистно до дрожи под ложечкой, но благодаря ему, я оказался в России, как оказалось, вовремя.

Открывается дверь аудитории и, внушительного вида, таджикский парень мне приказывает: « Отпусти вон того человека!» Я прошу его подождать несколько минут, пока учащиеся допишут конспект. В ответ мне: « Отпусти, тебе сказали!»

-Ты что, пять минут подождать не можешь? – спрашиваю я и пытаюсь закрыть дверь. В этот момент я получаю мощный удар по физиономии, отлетаю к классной доске и не падаю только потому, что стукаюсь об неё лопатками, следующий удар ногой в бедро и едва уклоняюсь от второго удара кулаком. Мужик разворачивается и уходит. Я с трудом стою и никак не могу сообразить, что происходит. В аудитории гробовая тишина. В голове проясняется. Я выскакиваю в коридор, «Аника-воин» по лестнице на первый этаж, а затем на улицу. Мужик уходит, слышит мой топот и оборачивается.

-А, ты мало получил, еще хочешь? Он идёт ко мне и я парирую его первый удар, сразу напоминает о себе больная спина ( вчера перенапрягся), парирую второй удар левой, а правой наношу удар в корпус, но где там, броня мускулов, тренированный сволочь. А противник пускает в ход ноги. Ногами он бить не умеет. Удары идут в левое бедро или парируются подставленной рукой. Пытаюсь пробить по бороде, но спина не даёт, слабый, дохлый удар, а джигит свирепеет. И действительно, ну как я посмел! А вокруг собирается народ. Прибежали мастера п.о. кричат, ругаются, но вмешиваться боятся, Вышел директор Муродов, наблюдает молча, потом тоже начинает ругаться, Из окон высовываются молодые студенты, улюлюкают, я у них еще не преподаю. Ещё бы, русского бьют! А драка продолжается, жду момента, когда джигит поднимет ногу для очередного удара, чтобы своей ногой подбить его опорную ногу, если позволит спина. Но драка неожиданно кончается, если это избиение можно назвать дракой. Парень, обнаружив большое скопление народа, еще раз всех обматерил, причём по русски и ушел. Все мне сочувствовали. Я, сверх меры раздосадованный, со злобой сказал, что пойду в российское посольство. Стоящий рядом директор сказал грустно: « Тогда придут к вам ночью домой и перебьют всю вашу семью». И как же он был прав, и все это понимали. Занятия в этот день я проводить не смог и ушел домой. Шел и думал, какой я счастливчик, если бы с ним было оружие, он, не задумываясь, пустил бы его в ход, а если бы позволила спина, я мог сбить его с ног. А вот тогда он бы сбегал за пистолетом или автоматом и куда бежать, в какую щель прятаться? Нет власти, нет защиты от озверения. Единственное, чем мог я похвастать в этом « героическом» бою это то, что устоял и не дал сбить себя с ног, иначе эта тварь меня бы затоптала. На следующий день мне сообщили, что это был за тип. Звали его Бозор. Он был личным телохранителем полевого командира Лангари Лангариева, воевавшего в Дангаре и Нуреке. В Нуреке его отряд попал в засаду и был, почти полностью уничтожен. Из 70 человек остались в живых 30 бойцов. В Душанбе оставшимся в живых предоставили жильё и непыльную работу. Мой напарник по дворовому рингу получил бочку на колёсах и торговал пивом. После того, как бригада немцев-пивоваров коллективно эмигрировала в ФРГ, таджикское пиво, по запаху и виду, напоминало ослиную мочу, но люди пили, скорее по привычке. Немытые кружки оставались те же самые. Вся эта, случившаяся со мной, кутерьма заставила меня пошире раскрыть глаза, как следует их протереть и реально посмотреть на события.

Удивительно, как меняется народ, когда меняется власть. А когда наступает безвластие метаморфозы еще ярче. В Таджикистане это вылилось в дикую чудовищную гражданскую войну, ужасы которой передать словами очень трудно. Люди одной нации принялись стрелять, резать, изощрённо пытать друг друга за то, что не так молишся, за то, что не там живёшь, за то, что просто чужой. Русскоязычных, вернее сказать, нетаджиков убивали только в том случае, если они попадали между жерновами их неукротимой междоусобной бойни. В других случаях, просто били, в ответ на малейшее возражение, как в моём случае.

Совсем опасно стало ходить по улицам, даже в дневное время, особенно девчатам. Число изнасилований девушек, с последующим убийством, резко возросло.

Я слишком поздно понял, что нахожусь.вместе со своей семьёй, в чужой, враждебной стране и пора из этой страны делать ноги. Более умные уже давно это поняли и сделали.

Мне в 94 году, с грехом пополам, потеряв всё, удалось выбраться и вытащить свою семью из страны, которая до сих пор мне снится. К тому времени силовые структуры Таджикистана хватились, до них, наконец-то дошло, что почти вся рабочая и мыслящая составляющая республики кинулась в бега. Не успевшим удрать пришлось проходить через обыски, всевозможные придирки, отсутствие билетов на транспорт, который ещё сохранился, бешеные цены на билеты и много ещё чего. Россия, любимая наша родина, встретила нас, очень мягко выражаясь, весьма неприветливо. По физиономии, правда, не били, но везде незамысловато показывали, что в нас не нуждаются, нам не очень рады и мы, ну совсем, не ко двору. Объехав чуть ли не полстраны ( гнали отовсюду), я определился на исторической родине, Самарской губернии. В поиске работы победила элементарная нехватка учителей. Мне даже предоставили временное жильё. Надежды на комитет помощи беженцам рассеялись при первом же посещении этой благородной организации. Как только я увидел потерянные, угнетённые, потные лица из привычной, бесконечной очереди страждущих, всё стало ясно, Больше это учреждение я не посещал.

То, что я увидел в российской школе, меня не удивило (матрица советских школ едина). Одним словом, унылая обыденность.

Я сам не заметил, как стал оценивать каждого учителя по степени и качеству его популярности у детей. Это легко определяется в ходе учебного процесса. Мне уже давно не давала покоя загадка. Как случилось, что в русской школе захолустного узбекского городка, где в те далёкие времена ( пятидесятые годы) не было почти ни одного асфальтированного тротуара, был собран довольно сильный учительский коллектив. А отгадка плавает на поверхности. Средняя Азия сохранила для России солидный мыслительный потенциал. Туда и в Сибирь ссылались инакомыслящие. Кто сильно инакомыслил, того убили, кто не очень, тех сослали. Вот с Солженицыным промахнулись. Он чудом был не задушен, не застрелен, не порублен на куски, зато преподавал математику и физику в кишлаке. Я и сейчас постеснялся бы спросить тебя, мой учитель, как ты оказался в таком захолустье и как оказались в школе имени Ломоносова такие учителя от бога как: Надежда Фёдоровна ( фамилии, к великому сожалению не помню), Валентина Михайловна Тимошенко, Прасковья Фёдоровна Машкова, Мищенко Василий Петрович, Сараджев Юрий Исаакович- это ты, мой любимый учитель? Согласись, для русской школы это нонсенс, да ещё где; не в Москве не в Ленинграде, не в Ташкенте, а в тысяче километров, по железной дороге от этого города. Этих учителей, перед которыми я преклоняюсь, я бы тоже постеснялся спрашивать, как они попали в наше локайское царство.

Но что случилось с Россией и куда я попал, может в американский вестерн? Кругом бандиты, жулики, продажные менты и чиновники. У перепуганных людей вызывают доверие только Кашпировские и Чумаки. Откуда столько? Ведь все из нашей, самой лучшей в мире, школы, все там учились и воспитывались. Сначала в детских садах, потом в школах. С перепугу и я начал сочинять вирши, вот образец:

Всевышний, объясни такой момент:

« Зачем мы честь и благородство чтили?»

Теперь в авторитете вор и мент,

А жулики остатки поделили.

Но если обойтись без этого дохлого и грустного страдания то, пожалуй, стоит проследить жизненный путь среднестатистического человека от детской коляски до выхода к распутьям жизненных дорог. Повторим прописные истины, которые всем, давным-давно, известны и особенно хорошо тем, кто занимается образованием.

Человек с самого своего рождения занимается самообразованием. Едва покинув место своего первого заточения (по Высоцкому), ребёнок награждается окружающей средой синдромом усвоения, а затем подражания. Он принимает за истину в первой ипостаси всё, что ему преподносит мир: ласку или битьё без причины, аромат материнской груди или пьяный перегар, мягкость своей колыбельки или холод проссанных пелёнок, заботу или равнодушие, любовь или ненависть. Всё это закладывается во время, когда дитя лежит поперёк лавки. Лет с двух-трёх начинается, по Конфуцию, путь подражания, постоянно сопровождаемый синдромом сравнения. В зависимости от умственных способностей, этот путь может продолжаться, чуть ли не всю жизнь. Будут меняться только обьекты для подражания. Два других пути: размышления и личного опыта, начавшись несколько позже, идут в жизни часто, тесно переплетаясь. В это раннее время всё зависит, по дедушке Ленину, от среды обитания. Великий движитель развития - интерес тянет и толкает ребёнка вперёд, а среда обитания укладывает в его мозг те жизненные постулаты, на которые он будет стараться опираться, возможно, всю жизнь, даже если эти постулаты самые отвратительные. Качество и правильность этих постулатов в сознании ребёнка обсуждению не подлежат, а кто пытается их изменить, да ещё силовыми методами,- лютый враг. Как я полагаю, именно отсюда начинается нелюбовь, а часто и ненависть к учителю и школе. И обратный вариант. Перефразируя Тютчева можно сказать: « Блаженны дети той группы, того класса, которому достался достойный и любимый детьми наставник, именно наставник, и именно достойный.

В моей жизненной практике был яркий пример отрицательного, недостойного наставничества. Мне вспоминается один удивительный случай в самом начале моей преподавательской жизни. Я проработал в ПТУ№7 немногим больше месяца, когда приняли нового мастера в группу, где я уже был классным руководителем. Он производил впечатление мужика бывалого, напористого и самоуверенного. Видимо сказался застарелый дефицит кадров, раз опытный директор Шарипов взял его на работу, правда, без полного оформления документов, видимо с испытательным сроком. Буквально за месяц, новый мастер подтянул группу. Ребята ходили за ним, как цыплята за курицей, почти не обращая внимания на мою старательную деятельность. Личные контакты у нас с ним, мягко говоря, не сложились. Всё бы хорошо но, уговорив училищного водителя, он заставил ребят нагрузить два кубометра доски и повёз её, видимо, продавать. Бабай, сторож у ворот, задержал машину и не поддался уговорам. Доску вернули на место, а вору-мастеру вернули документы в отделе кадров.

Мужик был доволен, что не открыли дело, но кинул клич ребятам и те не замедлили взбунтоваться. Группа дошла до госкомитета и опытному Шарипову с трудом удалось замять это дело. Быстро выяснилось, что парень с криминальным прошлым и ему пришлось делать ноги побыстрее. Это был оскал улицы во всём его великолепии. Поведи он ребят на любое поганое дело, пошли бы. За мной нет, а за ним с радостью.

А сейчас, вспоминая этот эпизод, я думаю вот о чём: « Какой это был великолепный, умный, знающий дело, наставник, но с громадным знаком минус(--)». Улица украла его у страны, а через него украдёт еще не одного сорванца, ведь он ушел только из нашего училища. Полагаю, что обнаружил только маленький ручеёк, а какая огромная река украденных детей по стране, бог ведает. Это происходило в 64 году. Если с тех пор что-то и изменилось, то только в худшую сторону. Мы продолжаем и дальше терять детей во всё большем количестве. Система потери детей устоялась, сломать её трудно и корни её идут из глубин нашей великой, беспощадной революции. Я думаю, есть смысл, хотя бы чуть-чуть вспомнить историю нашего школьного и профтех. образования. Начинать лучше с кровососов, которых ещё называли большевиками. Они убили и покалечили множество народа и страну захлестнула беспризорщина. Благодаря их великим реформам, в стране совсем нечего стало есть, но они не упали духом, (сами то жрали до отвала ). Большой начальник с чистыми руками и горячим сердцем, велел всех беспризорных переловить и поместить в полутюремные казармы, кормить впроголодь хлебом с водой, иной раз, не каждый день, но зато вдоволь пичкать мечтой о всемирной революции и коммунистическом рае. И ведь верили, правда не все. Этих не всех оказалось слишком много. О них Высоцкий хорошо сказал:

Не досталось им даже по пуле,-

В ремеслухе живи да тужи:

Ни дерзнуть, ни рискнуть,- но рискнули

Из напильников делать ножи.

И ещё там же:

Сперва играли в «фантики»

В «пристенок» с крохоборами,-

И вот ушли романтики

Из подворотен ворами.

Это уже точно про моё детство и детство тысяч детей брошенных улице для воспитания по её законам и понятиям. Что мы знаем об этом периоде работы с детьми?

Несколько коньюнктурных фильмов на эту тему, на потребу обывателю, не в счёт. Страна тонула в насилии и его не могло не быть в детских колониях, ремеслухах и школах. Насилие и голод. Не из этих ли, не особо древних времён, растут ноги нашего образования? Новое тоталитарное государство выползало из разрухи медленно и жестоко. Денег едва хватало на самое необходимое, тоесть на танки, пулемёты и т. д. В этих условиях образование и остаточный принцип финансирования стали надолго, если не навсегда братьями-сёстрами. Кое-что, конечно, изменилось в нашем образовании с тех послереволюционных времён, но только не остаточный принцип. Он до сих пор благоденствует и роль в образовании сыграл убийственную. Начнём с того, что в советские времена в пединституты были самые маленькие конкурсы, а иногда и нехватка абитуриентов. Кто пойдёт на грошовую зарплату возиться с оболтусами, тупицами, хулиганствующими умниками….. Требовательности через край, затрат нервной энергии через два края, особенно если с детьми не ладишь, а зарплата пшик да маленько, даже если полторы ставки. ( Вспоминаю мои 87коп. за час).

И плывёт в советскую школу толпа посредственностей с умами гораздо средними, по меткому выражению Алексея Толстого. Среди них тонкая прослойка учителей от бога, тех, кто идёт в школу, чтобы творить, жить среди детей их радостями и печалями, переживать за их становление, радоваться их успехам и гордиться этими успехами, как своими. Кстати, именно эти, Человеки с большой буквы, тратят нервной энергии гораздо меньше, а получают радости намного больше, по той простой причине, что их любят дети, тянутся к ним и их берегут. Эти люди, по этой же причине и живут дольше. А благодарнее детей на свете никого не бывает. Но как же их мало! И почему их так мало?! И кто озаботится, чтобы таких учителей в школе стало больше?! Только не господин Фурсенко, у него другие планы. А ведь с решения этого вопроса может начаться выздоровление и сохранение российского народа, по завету Александра Исаевича.

Сильный директор может, с огромнейшими трудами и нервотрёпкой, собрать школьный коллектив из таких учителей, но таких директоров ещё меньше, их у нас вообще не готовят. Меня удивляет ещё вот что. Как нашим учёным мужам от педагогики советских времён удалось создать такие великолепные, полные, соответствующие требованиям, даже сегодняшнего дня, учебные программы. Школа, выполняющая эти программы, хотя бы, на тройку, выпускала образованных, мыслящих, готовых к нормальной жизни, людей. Эти программы и для творчества учителей открывали большие просторы. Не пойму никак, почему большевики допустили такую прореху. Они так ловко убивали и загоняли в лагеря не угодных им умников, оставляя покорных себе на потребу, а тут проглядели. А ведь стоило сделать программы потупее, более куцыми, сделать экзамены на манер ЕГЭ и мыслящих людей было бы значительно меньше. Глядишь и советское дерьмо протянуло бы лишних лет десять или больше. На мой взгляд, СССР погубили две вещи: развал экономики и слишком большое количество думающих людей, причём второй фактор более весомый.

К сожалению, не каждая советская школа выполняла эти программы даже на тройку, именно из-за качества и уровня исполнителей. Кто сомневается, пусть вспомнит сколько в его жизни было любимых учителей, сколько ненавистных и сколько таких, к кому ты был просто равнодушен, это ведь тоже полувредительство, обоюдное равнодушие.

В советской школе конца пятидесятых появилась ещё одна беда убивающая образование- процентомания. Не боюсь повториться. Великая КПСС негласно постановила – главная заслуга школы, класса, учителя процент успеваемости. Ну конечно, в цирке даже ишаков и медведей обучают, а какой ты учитель, если дитя человеческое научить не можешь. Как бы не так воскликнул советский учитель в своём большинстве. Я всё могу. Вместо единицы тройку? Да пожалуйста, вы заставляете, на вас и ответственность. С начала шестидесятых годов, а возможно и раньше в школах начисто исчезли второгодники. Ну как не поумнеешь если инструкция. А неучей с липовыми тройками в ПТУ.

Девяностые годы тоже нанесли болезненный удар по нашему образованию. Из школ поуходили все, более или менее, активные работники. Коллективы стали, почти сплошь женскими, а из мужиков остались, в основном, такие, с кого можно сдёргивать штаны во время урока. Три Задорновских ворбья, севших то ли на воду, то ли в лужу, даже с таким великим открытием как ЕГЭ, реформу образования никак не решают, если очень мягко об этом сказать. Правда этой аббревиатуре можно помочь (краду идею у Задорнова), если в конце экзаменационного вопросника добавить ещё один вопрос: «Что вы думаете о вопросах и ответах, предлагаемых на этом бланке?» Пусть ребятишки повеселятся, а заодно выяснится действительный уровень умственного развития каждого. Хоть какая-то компенсация на фоне предлагаемого отупления. Да наше образование самое лучшее, но было и только на фоне школ бедных негритянских кварталов. А если вы прочитаете «Четвёртый позвонок» одного финского писателя, а ещё лучше « Кентавр» другого американского писателя, то решите, что у нас совсем всё хорошо, даже отлично, но опять- таки было, но не сейчас. А сейчас, наша школа со своим ЕГЭ, против всесильных профессионалов улицы, выглядит, как любительская дворовая команда против испанского « Реала». Раньше что было: картишки, мослы ( игра такая), табак, бормотуха, стибрить что-нибудь по мелочи, а, скажем, девочки в форменных фартучках и с бантиками, не про нашу честь. А сейчас! Раздолье: пиво на каждом углу, бормотуха, хоть залейся, про табак чего говорить, наркотики, небывалое разнообразие. Девочки- мальчики, ещё большее разнообразие, четыреста способов заработать, не прилагая усилий. (Где вы, товарищ Бендер, вас пожалеть?) Не нужно жалеть. Новые Остапы, профессионалы высокого класса (улица плохих не держит), умело завлекают, умело развлекают, умело заставляют. Всё, не нарушая уголовного кодекса. Разборки по понятиям начнутся позже, когда умело заставят. Куда нашей убогой школе сопротивляться. На улице интересно, в школе скучно, прописные истины. Самое время сокращать учителей, сколько там наметили, сто или двести тысяч? Вот она где экономия, а польза-то польза какая! Правда, попадут под сокращение самые думающие, (с послушными работать проще). Матюкнуться хочется.А хоть в одном пединституте есть, хоть один, штатный психолог, который бы побеседовал с абитуриентом, индивидуально, на предмет его пригодности для работы с детьми? Может этому абитуриенту в дурдом надо или у него просто куриные мозги? Не могу не вернуться к сдёрнутым штанам. Они слишком о многом говорят. Прежде всего, внутришкольный климат. Кто-то, видимо не в первый раз, путает свою родную кухню и любимый унитаз с учебным классом. Не в первый раз, потому что ученички успели подготовиться, ибо сдёргивать и фотографировать одновременно один человек не может.