Вторые сутки шторма подходили к концу. В моём сознании они прочно засели как сутки безысходного кошмара и тупой изнывающей усталости. "Когда это закончится?"- неоднократно я спрашивал самого себя и не мог найти ответа. Громадные волны играючи подбрасывали наш сторожевик, который содрогался от их ударов, как живой стонал и давно нуждался в отдыхе. Людям просто-напросто хотелось поесть и поспать в нормальных условиях, не балансируя с тарелкой в кают-компании и не хватаясь во сне за специальные рукоятки, расположенные над койкой.

 

Каждый сильно устал, а шторм только набирал силу. Изматывая нас вторые сутки, он изредка подавал надежду на улучшение, снижая порывы ветра до 14 метров в секунду, но проходило время, и ветер вновь повышался до 20. Море давно стало серым, а когда корабль шёл укрываться в бухту, шипящие волны, перекатываясь через ходовую рубку, накрывали сигнальщиков и часть их, сливаясь в шпигаты, превращалась в прозрачную и спокойную воду. "Когда это закончится?"- в очередной раз задал я себе резонный вопрос. Мозг, работающий в шторм как компьютер, лишённый всяких эмоций, тут же сформулировал ответ. Ответ разозлил меня и я почувствовал себя в какой-то степени удовлетворённым от этой злости - значит с эмоциями всё в порядке и в памяти воспроизвелись события двух прошедших злополучных суток.

 

Корабль, разрезая форштевнем волну, шёл заданным курсом в экономическую зону, которую нам приходилось охранять совместно с границей. Выйдя рано утром за территориальные воды, мы обнаружили, что прогноз полностью оправдал себя: огромные ветровые волны хлестали нас по бортам, создавая довольно сильную бортовую качку, ветер гудел в такелаже, и видимость стала резко падать. "Приехали, - пронеслось у меня в голове, - идти до места предполагаемого нахождения турецких шхун полных восемь часов, а погода уже прихватила.

 

Я был вахтенным офицером и порой как бы со со стороны присматривался к матросам ходовой вахты. Это были интересные наблюдения: как каменное изваяние за радаром замер спортивного

сложения старшина второй статьи Файзулин. Этот никогда не пожалуется, даже когда будет очень плохо. Чуть ниже уровня ходовой рубки на ГКП сидит за электронным планшетом радиометрист Полынов. Он известен тем, что никогда не укачивается и однажды, когда во время мощного шторма весь экипаж лежал вповалку, один Коля Полынов продолжал с невозмутимым видом нести вахту.

 

Сейчас мы, преодолевая трудности штормового перехода, шли на задержание двух, занимающихся браконьерством, турецких шхун. Ветер продолжал усиливаться. Бортовая качка переросла в комбинированную. Прокладочный инструмент вахтенного офицера, карта и различные мелочи, находившиеся в ходовой рубке, обгоняя друг друга, метались по помещению, увлекаемые силой мощного шторма, натыкались на людей, гремели и звенели, создавая дополнительные помехи. Море устраивало нам настоящую проверку на выносливость и не собиралось шутить. Наконец всё скачущее по палубе было отловлено, подвешено и закреплено на свои штатные места. Это придало рубке более строгий и спокойный вид и вновь заставило задуматься.

 

Со штаба нашей бригады одна за другой приходили радиограммы, где требовалось только одно - увеличить скорость перехода. Здесь сказывалась нетерпеливость наших береговых начальников - властителей наших судеб, желающих не упустить шанс на обладание "подвигом". "Подвиг" . Это слово десятки раз в ироничном тоне, повторяемое офицерами в кают-компании, означало арест нарушителей с последующим конвоированием их в Ялту, как ближайший международный порт, где несомненно на борту одной из них в гуще телерепортёров выступят представители штаба с докладом о проделанной работе по поимке данных посудин. Сейчас для этого нужна была скорость. Однако при такой погоде увеличение оборотов линии вала было столь же бессмысленным сколь и опасным. Если наш всепогодный крейсер, как шутливо называют сторожевик в бригаде, и не имеет предела мореходности, то сейчас на пределе своих возможностей находятся люди, а без людей любой корабль мёртв. Казалось, что беспристрастной руке, посылающей нам ускоряющие радиограммы, сие было неведомо, и чужая воля требовала без каких либо промедлений чёткого подчинения. И в предстоящем выполнении "подвига" состояла нужная определённым лицам идеология - так созидался столь необходимый для их карьеры авторитет.

 

В ходовую рубку поднялся замполит корабля Юрий Иванович или просто отец Юрий, как за глаза называли его офицеры. Отец Юрий недавно прославился тем, что во время проведения политинформации в корабельной столовой, услышав донёсшийся снаружи громкий и резкий звук, крикнул: "По местам!" и куда-то выскочил. По каким местам никто так и не понял, т.к. корабль стоял ошвартованный у пирса в своей базе, источником громкого звука была кувалда, упавшая с нашего спардека, а самого отца Юрия ещё долго никто не мог найти. Сейчас он интересовался прогнозом погоды, т.к. его вахта была после моей. Прогноз не предвещал ничего хорошего, и он недовольно удалился.

 

Корабль продолжал плясать на волнах, следуя под турбиной в точку рандеву, и люди в нём особенно не задумывались, что впереди приготовила для них стихия. Стихия же шутить не собиралась. Моряки пытались отвлечься от выворачивающего им душу шторма выполнением обязанностей по вахте, но их бледные лица красноречиво выражали состояние того предела за которым человек опускает руки и отдаёт себя во власть проведения. Когда же это закончится? Быть может, мою усталость окупит чувство удовлетворённости выполненного долга? Но воинский долг нечто сугубо бескорыстное, а тут откровенно попахивало корыстью. Дело в том, что особых материальных выгод от службы в плавсоставе и плавании в таких вот штормах мы не имели. "Что же тогда, чёрт возьми, мы забыли в этом циклоне?", - выругался я про себя, после сдачи вахты спускаясь в каюту.

 

В каюте меня поразило обилие вещей на палубе, которые огромной грудой ездили от одного борта к другому. Точно так же на нижней койке елозил мой сосед. Пробубнив ему что-то приветливое, я полез на свою, однако, не успев лечь вскочил как ужаленный: всё моё ложе было залито морской водой и скорее напоминало чуть подсохшую лужу, чем некогда аккуратную постель. Вдоволь выругавшись, я пошёл в соседнюю каюту, где завалившись на свободную койку, тут же, несмотря на болтанку, отключился. Прошло около двух часов, волнение моря заметно усилилось, ветер натужно завывал и срывался на визг и я бы не услышал сигнала тревоги, если бы не матрос, вставляющий глухарь в иллюминатор. "Прибыли на место",- подумал я и заспешил в ходовую рубку. Ветер срывал гребни волн, корабль порой накрывало полностью, и в такие секунды он мне казался просто беспомощным. Продолжали идти радиограммы из бригады - желание иметь в своём багаже ещё один "подвиг" всё более обострялось. Впереди, то высоко взлетая, то скрываясь за волнами, маячила турецкая шхуна.

 

Шторм уже достигал шести баллов. Наш корабль, водоизмещением около одной тысячи тонн, он терзал беспощадно, а шхуна, которая была в три раза меньше сторожевика, поистине переживала настоящий кошмар. Высаживаться на неё в такую погоду было такой же бессмыслицей, как и идти сюда. Но уже близился вечер, и командир решил переждать наступающую ночь на якоре. Ночью корабль увлекаемый волной и ветром дрейфовал в разных направлениях, якорь тянуло, а бортовая качка возросла до сорока градусов. У шхуны якорный капроновый канат тоже держался на честном слове. К пяти утра стало ясно, что шторм не стихнет, а лишь возрастёт и корабль, спасая себя, устремился к берегу, чтобы укрыться за его складками от ветра, а зайдя в глубину бухты и от волны. Судя по погоде, новый день не предвещал ничего хорошего.

 

В этом хаосе человек перестаёт трезво оценивать ситуацию, не обращает внимания на время суток и становится похожим на робота, знающего своё дело и не ведающего, что такое чувства. К концу вторых суток качка не казалась такой уж и страшной, а поломанные и погнутые волнами реллинги не вызывали у людей и минимума эмоций. Моряки равнодушно откачивали воду, пыхтя сигаретами, и со стороны могло показаться, что это не наш сторожевик, а магелланов "Тринидад", зализывающий свои раны после шторма на одиннадцатом месяце плавания.

 

Укрывшись в бухте и продолжая раскачиваться на мёртвой зыби, корабль всё же постепенно приобретал свой вид. Люди таскали воду, которая в огромном количестве, засасываемая через вентиляционные грибки, перекатывалась по вентиляторным, раньше представляя собой мощные волны, готовые смять всё на своём пути, а теперь послушно разбираемая кондеями, выливалась в свою родную стихию - море. На верхней палубе матросы сводной команды разгибали стальные прутья реллингов, и трудно было представить силу морской пучины, которая в секунду выгнула их в причудливые фигуры. Спардек представлял собой более интересный объект для наблюдения - боцман и несколько моих матросов пытались исправить деревянный ларь для овощей, у которого шторм перебил две стойки из четырёх.

 

По всему кораблю кипела работа, и суровость в лицах постепенно исчезала - люди шутили и острили друг над другом, будто и не было крупной мёртвой зыби, напоминающей о пережитом нами шторме. Но по-настоящему мы стали отходить лишь вечером, когда корабль зашёл в самую глубь бухты и вопреки обыкновению замер на ровном киле - зыбь сюда не доходила. Долгожданный штиль, о котором мы столько мечтали, наконец полностью овладел в одно мгновенье, всем существом каждого моряка, вселяя во всех спокойствие и то особенное блаженство, которое бывает у человека, пережившего нечто страшное. Наслаждаясь возможностью ходить по ровной палубе и рассуждать о пережитом с небрежной лёгкостью, не забывая своих заслуг, матросы, разбившись по группам, со смехом вспоминали комичные выражения лиц своих товарищей в апогей шестибального шторма.

 

Корабль ожил и стал похож на гудящий улей: в кают-компании шла какая-то азартная игра, в перерывах между которой дежурной мишенью для острот был отец Юрий. Командир артиллерийской боевой части Андрей Витальевич, как всегда сидя за столом, выпил не только свою чашку чая, но автоматически освоил и мою. В кубрике слышался стук домино и, не верилось, что ещё несколько часов назад мы боролись со стихией с сомнительной надеждой на успех.

 

Утром, приняв факсимильную карту погоды, командир решил выйти в море, ибо такое "окно" в перерывах между циклонами зимой было редкостью. Снявшись с якоря, сторожевик быстро набрал полный ход. Настроение было под стать погоде, которой мы всё ещё продолжали наслаждаться. Однако, как выяснилось часом позже, "окном" в погоде воспользовались и турецкие рыбаки, застигнутые нами за выборкой сетей. Увидев пограничный корабль, турки обрезали сети и стали развивать максимальный ход. Более одинадцати узлов шхуна дать не могла и мы быстро её настигали. Осмотровая группа, вооружившись, приготовилась к высадке. Видя высокий борт, приближающегося скоростного корабля, капитан шхуны явно запаниковал и начал сбрасывать обороты. Какого же было наше удивление, когда радист сообщил о пришедшем из штаба приказе прекратить преследование по причине захода корабля в экономзону Румынии.

 

Но преследование начиналось в нашей экономической зоне, и мы имели полное право на арест шхуны. В этот самый момент шхуна уже легла в дрейф и покорно ждала своей участи. Но осмотровая группа не высаживалась, и обрадованный капитан дал полный ход. Ему сегодня действительно повезло и повезло крупно: его шхуна "Темел Рейз" меньше года назад уже задерживалась нашими кораблями, и второе задержание в течение года грозило капитану крупнейшим штрафом. Он избежал этого и как истинный мусульманин благодарил Аллаха, пославшего порчу на умы русских, не сумевших взять даже то, что само идёт в руки. Мы в свою очередь были в полном недоумении - вот уж пожалуй пути начальства неисповедимы и запланированный "подвиг" их неведомая нам политика пока начисто отметала.

 

Ну, что же - приходилось, бросив прощальный взгляд на удаляющуюся шхуну, идти в точку, где она оставила сети. Поражало их обилие: в тот день мы выбрали более двадцати километров добротных крупноячеистых капроновых сетей, предназначенных для камбалы и осетровых. Их занёс в свой акт, находившийся на нашем борту рыбинспектор. Прошло ещё более двух недель нахождения нашего сторожевика в море. Оставался путь домой, пролегающий почти через половину Чёрного моря, путь небезопасный и желанный, путь, готовящий нам встречи с семьями, и, как всегда, оставляющий надежды на лучшее.