Фантастика, конспирология, мистика

 

Я налил себе стакан местного пива, и рассеянно наблюдал, как оно, перелившись через край, ласково лизнуло янтарной струйкой немытое гранёное стекло и растеклось по журнальной столешнице жёлтой пузыристой лужицей. Пахнуло густым и резким, хлебно-дрожжевым духом. «Раззява», - ругнул я себя в сердцах и дотянулся до стопки салфеток,

лежащих с краю стола. Взяв несколько, продолжал наблюдать, как, не торопясь, с тихим шипом, оседает по граненым стенкам, уменьшаясь в размерах, ячеистая пена, подготавливая вожделенный миг полноценного томительного глотка, честно заработанного за целый день пусть и пустопорожней, но всё-таки беготни в поисках хлеба насущного. И вот когда на пузыристую лужицу была накинута бумажная салфетка, пена в стакане превратилась в тонкий белый ободок, а хмелёвой дух достаточно раздражил мое обоняние, мерзопаскостно затиликал телефон. Нервно ёрзнув в засаленном, уже непонятно какого цвета, продавленном кресле, и приглушив на пульте телевизор, я взял трубку.

- А-лё?! Это ты Свир? – послышался в трубке радостный женский голос.

Свир – это ещё с университета, от фамилии Свиристелин. Значит, звонит кто-то хорошо меня знающий.

- Да-а… С кем имею честь?

- Неужели не узнаёшь старых друзей? А ведь когда-то… Угадай.

Какого чёрта! Угадай! Если б на том конце провода была не женщина, я бы угадал, я бы так угадал. С трудом, сдерживая раздражение, я всё же постарался быть вежливым, но в гадалки играть отказался.

- Не могу. Сдаюсь.

- Это Аня, Аня Афонина, неужели не вспомнишь?

Ах, Аня, ну как же, как же… Могу ли я забыть горбоносенькую, похожую на юркую синичку и восторженную Анечку Афонину, когда-то, ещё в начале последней трети прошлого века, подарившую мне на верхней лестнице университетской общаги столько ласковых и приятных минут. Мы с ней вместе, правда, на разных курсах, грызли застывший цемент журналистских наук. Дружили бурно и самозабвенно, но до женитьбы дело не дошло. Потом пути наши разошлись и мы не виделись долго, с самого окончания университета, когда она провожала меня в столицу нашей ещё тогда советской родины, как журналиста подававшего большие надежды. Потерянная, она держалась за поручни вагона и обещала, что скоро ко мне приедет. Это скоро растянулось до сегодняшнего звонка. Не могу сказать, что ко мне вернулась былая восторженность, но нежность в голос я постарался вложить. И конечно, удивление.

- Нюра?! (это я так, прикалываясь, звал её в студенчестве) Какими судьбами? Я в полной прострации!

Видимо мои эмоции произвели на Аню впечатление.

- Ага, узнал, чертяка.

За ахами и вздохами в стиле ретро, я, не забывая прихлёбывать из стакана, наконец, вырулил на главную артерию разговора – чем я всё-таки обязан, своей бывшей подружке, сегодняшним вечерним звонком.

- У меня есть к тебе серьезное предложение, от которого ты вряд ли откажешься, - загадочно, почти интимным полушёпотом произнесла в трубку Аня.

- Неужели твои страсти до сих пор пребывают в том же юном состоянии? – цинично усмехнулся я в трубку. – А я ведь, Нюрочка, уже в том возрасте, когда библейская суета сует сидит не только в мозгах, но и в потрохах. Или ты, в самом деле, хочешь меня чем-то удивить?

- Эх кобеляка ты, кобеляка. Может и могу. Давай встретимся.

- Нет проблем, давай. Днями созвонимся и…

- Ты не понял, дорогая моя Свиристёлочка. Надо встретиться сейчас.

А вот это уже никак не входило в мои ближайшие планы. Прервать пивное времяпровождение после дневной беготни ради… ради… Чего ради? Нет уж, увольте.

- Девочка моя, что за спешка.

И я кинулся в пространные рассуждения по поводу смертельной усталости, не собранности и вдруг обострившейся мигрени, мешающей мне всё бросить и кинуться к предмету моих студенческих воздыханий. Но Аня была так настойчива, что меня несколько озадачило. И когда она решительно выдала по поводу того, что, мол, если гора нее идёт к Магомету, то она готова сама взять такси и приехать ко мне, я окинул взглядом свою холостяцкую подзапущенную жилплощадь и кисло спросил куда ехать.

- Кафе «Печенег» знаешь?

Как было не знать, если его содержал наш сокурсник-калмык Алимган Хандаев и куда я иногда заглядывал по старой дружбе чего-то перекусить, когда бывал уж совсем на мели. Я даже такси не стал брать – это было в двух кварталах от моей затрапезной хрущобы. Я пошёл пешком, досадливо морщась, что придется раскошелиться на ужин, и мой и без того не богатый бюджет похудеет на добрую сотню баксов. Хотя я не терял надежды и на то, что большеголовый, с застенчиво-обиженной улыбкой на скуластом круглом лице Алимган будет в кафе, несмотря на поздний час, и угостит халявным ужином нас - своих давних сокурсников. Мы ударимся в ностальгические воспоминания – а помнишь?! – и вечер закончится заурядной пьянкой, и ты проснёшься с Анечкой… Стоп, чего это ты себе возомнил? А если она верная и преданная жена… Интересно, что это за предложение такое она хочет сделать… Да и сама Анечка, какая она? Я-то её помнил сухогрудой, невесомой, в смоляных кудряшках, не в меру экзальтированной и всегда почему –то задирающей голову, видимо, чтобы её горбоносенький нос-сопелька не смотрелся слишком уныло. Но, увы, я знал и то, что может случиться с некогда юным созданием, когда оно уже почти в середине пятого десятка. Наверное, и она меня помнит по блестящей здоровой, густой шевелюре с лихим зачесом а-ля Маяковский, смуглокожего, чуть высокомерного, от рано проявившегося таланта. Каково же ей будет встретить плешивого и заматеревшего дяденьку, с которого уже давно сошёл былой спортивный лоск.

Так в думках шёл я, не торопясь, по мартовской заснеженной улице родного города, вдыхая ранневесенний, ещё морозный воздух. Бутылочка выпитого пива уже дала о себе знать и к неоновой вывеске «Печенега» я подходил без былого уныния и совсем был не прочь пропустить один-другой бокальчик крепкого виски или коньяку.

И уж совсем отголоски хандры прошли, когда я увидел Анечку. Меня трудно чем-то удивить, но здесь я просто потерял дар речи. Было ощущение, что я вновь окунулся в студенческие годы, и пришёл на свидание к восторженно-невесомой юной Анечке. Хотя стоп, не совсем так. И в грудях набрала, и в бедрах. Но совсем чуть-чуть и это не только не портило, а очень даже шло ей, придавая женственность и аппетитную округлость фигуре.

- Нюра, ты что, мумифицировалась? Ты выглядишь безобразно красивой!

- Узнаю рафинированного Свира. Любитель ты был на изобретения, типа - ужас, какая хорошенькая или прелесть, какая страшненькая, ослепительная снежность, усыпительная нежность…

- Помнишь?

- Как вчера!

Видно было, что Анечке чертовски приятно смотреть на моё искреннее восхищение. Мы сели за столик и стали есть, пить и рассказывать. Она о том, как неудачно вышла замуж, родила, в журналистике почти не работала, а всё при власти – пресс-секретарём, руководителем по связям с общественностью и т.д. А я о том, как блистал в первопрестольной несколько лет в престижной газете, готовился уехать собкором в хорошую страну, но грянула перестройка, что-то там не срослось, за рубеж я не поехал, потом газета совсем захирела, и я уволился. Пропала и очередь на квартиру, которую я вот-вот должен был получить. Озлоблённый, я устроился в махрово радикальную газету, почвеннического направления и написал ряд статей, буквально всколыхнувших общественность. На что Анечка утвердительно кивнула, мол, да читали, знаем. И знаем, мол, как тебя арестовали, и чуть-чуть не посадили за разжигание какой-то непонятно розни, хотя ничего ты не разжигал, а писал от души, в духе дневников Достоевского.

- А потом -, продолжал я, - когда меня выпустили из тюрьмы, газету уже закрыли, и я несколько лет мыкался по квартирам и перебивался заработками от случая к случаю. Даже дворником работал в лихие 90-е, чтобы иметь какое-то жилье. Семьей не обзавелся – не встретил такую, как ты Нюрочка. (Здесь я, правда, несколько лукавил, не желая тревожить душевные раны). Ну, а в родной город вернулся, когда умерла мать, у которой я был единственным безалаберным сыном. Приехал, чтобы вступить в права владения затрапезной панельной хрущёвкой, продать её и вернуться назад к дальнейшему полубессмысленному существованию в первопрестольной… Но как это обычно бывает, быт засосал, квартира не продавалась и столичное свое разгильдяйское состояние, я поменял на точно такое же, но провинциальное. Выиграв при этом только в жилплощади. Вот так.

- И что же дальше? – поблёскивали в полумраке Анечкины глаза.

- Ты о перспективах? Спроси что-нибудь полегче. Живу здесь и сейчас, и какие могут быть перспективы в этом бедламе? Талант больше никому не нужен, пишу в газетки всякие мерзости, тем и жив.

- И что, хорошо платят?

- Ты решила надо мной поиздеваться? - я нервно щёлкнул зажигалкой, сразу представив свою затрапезную «хрущёбу» с потёртыми обоями.

- А что ты делаешь? – не сдавалась Анечка.

- Веду политические колонки в двух еженедельных газетах. Выдумываю всякую хрень, оформляю в красивую словесную мишуру, а пипл хавает.

- В духе дневников Достоевского?

- Язва!

- Но ты вроде как отдалился от политики?

- А это и не политика, это местные сплетни и пересуды, совершенно не влияющие никаким боком на ситуацию. Но почему-то все думают, скорее, хотят думать, что и здесь, как на верхах происходит то же, только в меньших масштабах. И мне забавно бывает, когда я пишу всякую дребедень, а со мной начинают спорить. Мелькают какие-то персоналии, от которых не зависит ровным счётом ничего, - я затушил в стеклянной пепельнице сигарету.

- А от кого зависит?

- Нюра, - вонзил я вилку в кусок прожаренной баранины, - ну что мы будем обсуждать здесь местные сплетни, бродить как панночка по очерченному Хомой кругу. Это такая скука и рутина. Расскажи лучше поподробнее, как ты жила все эти годы, кого любила, тосковала ли обо мне. И баранинку то попробуй, попробуй, так, как у Алимгана, в городе больше никто не готовит.

- Я знаю, порой забегаю к нему. Как жила? Когда ты укатил в первопрестольную, я сильно тосковала. Ну да ты помнишь, наверное, по моим письмам. Ты их сохранил? - она пристально на меня посмотрела, но я был поглощен бараниной. - Потом жизнь закружила, завертела. На вечеринке познакомилась с одним евреем, красивый такой, чем-то на актёра Козакова похож. Выскочила замуж, родила дочку. Потом всей семьей уехали в Израиль, там, у мужа оказалась куча родственников. Дом – полная чаша. Потом… Ничего особенного, как у многих. Муж пару раз сьездил в длительные командировки в Америку, а потом совсем не вернулся. К тому времени дочка уже выросла. Я подумала, подумала, да и вернулась в Россию, здесь мне комфортней. Человек я обеспеченный и работаю в мэрии, чтобы не помереть от скуки.

- Но я ведь бываю в мэрии, правда, редко, как мы раньше-то не пересеклись?

- Люди, порой, на одной лестничной площадке живут и годами друг друга не видят. Я ведь кабинетный работник, да и фамилию давно поменяла. Так что не мудрено. Но я чертовски рада нашей встречи.

Анечка улыбалась. Славно улыбалась. Не как раньше, конечно, наивно-восторженно, а сочувственно-понимающе. Мне нравилось смотреть на неё – со вкусом одетую, с красивой причёской, увешанную дорогой бежутерией. Явно она готовилась к встрече, и было приятно думать, что сделано это для меня. И я с удовлетворением отметил, что нет в Анечке чиновной чопорности, в её глазах не проглядывалось высокомерия и надменности, которые часто появляются у людей, делающих себе карьеру.

Мы уже выпили по паре рюмок коньяку – Анечка от меня не отставала – и мир обрел совсем иные краски. В компании с такой яркой женщиной захотелось шумного веселья и повода совершить подвиг. Господи, сколько же в жизни я насовершал таких подвигов! Но народу было не много, Алимган, со слов старшей официантки, ушёл ещё днём, и перспектива вырисовывалась одна: в располагающем полумраке, под назойливый писк каких-то восточных мотивов хорошенько надраться вдвоём и… а дальше уж как карты улягутся. Но неужели только за этим так настойчиво меня зазывала сюда Анечка, достававшая сейчас из пачки очередную сигарету. Я щёлкнул зажигалкой, поднёс её к Анечкиному лицу. Хмель уже тронул макияжные щечки, и я заметил частые лучики морщинок, убегающих к вискам и как бы являющихся продолжением теней длинных ресниц. Почувствовав, что зажигалка высветила не совсем приятные для неё моменты, Анечка откинулась на спинку стула, густо выдохнула синий дым и внимательно посмотрела на меня.

- Как ты смотришь на то, что мы вместе прокатимся в страну восходящего солнца? – помедлив, спросила она.

- С тобой хоть на край…, - начал я, рассматривая деревянную резьбу на стене из калмыцкой жизни, с лошадьми, верблюдами и воинами. Она была выполнена талантливо и со вкусом.

- Я серьёзно, - нетерпеливо поморщилась Анечка.

- Вот так с первой встречи и уже фантастические прожекты, - я оторвался от созерцания калмыцкой жизни и чуть снисходительно посмотрел на Анечку. - Ты что, богатенький Буратино? Или ты думаешь, у меня где-то кубышка спрятана, а я тут плету плетень, дерьмом мазанный, рассказывая о житье-бытье?

- Ни то, ни другое.

- Что же? – разлил я по рюмкам коньяк.

- Есть мнение…

- Чьё мнение? – с вызовом бросил я. Как я ненавидел словосочетание – есть мнение.

- Руководства мэрии.

- На вашу прогнившую мэрию, я с высокой колокольни… знаешь что?!

- Стоп, стоп, не кипятись, - удивлённо-испуганно смотрела Анечка, на мой неожиданно разьярённый вид. – Короче, я уполномочена заявить, что тебя хотят включить в делегацию, которая через месяц поедет в Японию.

- ТАСС уполномочен… Хм, - так же быстро остыл я. – Но я ж не выездной. Меня не любили коммунисты, потом демократы, потом вообще хрен знает кто…

- Сам виноват, - мстительно посмотрела на меня Анечка. – Что за вспышки агрессии? Нервы или невоспитанность?

- И то и другое. Ладно, проехали. Так отчего это вдруг так заинтересовались моей персоной?

- Ты же известный журналист, так незаслуженно задвинутый на задний план. Вот я и…

- …решила подкинуть ему на молочишко за счёт халявных бюджетных деньжат, - закончил я фразу. - Так это твоя инициатива?

- А если и так, это меня выдаёт за мошенницу?

- Да нет, трогательно.

- Шутишь?

- Правда, - поймал я её ладонь.

- А что трогательно? Что я тебя в поездку включила? – закокетничала она.

- Что не забыла про меня. И что я должен делать?

- Ничего. Согласиться и отдать мне свой загранпаспорт. Есть он у тебя?

- Да, дома. Сегодня же и заберёшь? – плюнул я в душе на то, что поведу не последнюю в этом городишке женщину, в свою подзапущенную, заваленную пустыми пивными бутылками, берлогу.

- Да, - потупила свой клювик Анечка и пунцово вспыхнула, как в студенческие годы.

 

Как печально, что с годами притупляется наша детская восторженность. Я, конечно, не прыгал козлом от радости, от свалившегося как снег на голову предложения о заграничной поездке, но что-то похожее на редкие, как искорки вспышки эйфории меня всё же посещало. Ситуация была из серии – не было ни гроша, да вдруг алтын. Хоть какой-то проблеск в моём почти растительном существовании, имевшим, вот уже несколько лет, по сути, две составляющих – набившую оскомину газетную писанину и пустопорожнее времяпровождение у телевизора с гадким пивом местного разлива. Впрочем, здесь я к себе не совсем справедлив, сводя свою жизнь к двум составляющим. Владела мною одна не проходящая страсть – компьютер. Но не как техническая штуковина с программными выкрутасами, мегабайтами и разрешительными способностями. Здесь я бы уже затруднился ответить, в чём отличие системы «CD» от «DVD». Компьютер меня интересовал только, как возможность войти во всемирную паутину – Интернет. Но не просто войти, хаотично перепрыгивая с сайта на сайт, проглатывая всё подряд. В этом безбрежном виртуальном море информации меня привлекал загадочный в своей бесконечной непостижимости мир геополитики. Многие считают её узкоспециальным предметом, относящемся чуть к географии, чуть к политике. Для меня же она обьединяла всё – историю, философию, психологию, конспирологию, музыку и литературу. Разве «Бесы» и «Братья Карамазовы» это не геополитика?! А Шолохов, а Оруэлл, а Замятин?! А Христианство?! Я смотрел на мир сквозь призму геополитики, находя причинно-следственные связи в самых разных, казалось бы, взаимоисключающих явлениях. Погружаясь в пучину захватывающей информации, я словно чувствовал и «неба содроганье» и «гад морских подводный ход». Что может быть отраднее и доставить наивысшее наслаждение, чем понять скрытые, загадочные хитросплетения прошлой жизни! Разгадать настоящее, прозреть будущее! Почему гибли великие и, казалось бы, нерушимые в своём могуществе империи? Карфаген, Рим, Византия, Китай, Россия. Кто двигает скрытыми пружинами, и взрываются, как космические гиганты, государства, разнося по планете волны хаоса, исчезают некогда великие народы? Почему вдруг одержимые легионы крестоносцев вихрем мчатся по Европе, чёрным ураганом сметают пространства орды Чингис-хана, пылает Ближний восток? Как вдруг цветущий и надменный Рим, с развитыми ремёслами скатывается во мрак Средневековья, пылают костры инквизиции, идёт адская охота на ведьм? Мыслимо ли, во имя Христа, жизни и любви – на костёр? И вдруг из огня, да в полымя – Возрождение, Микельанджело, Рабле, Фрэнсис Бэкон, капитализм, разрешение ссудного процента. Якобинцы, русские «бесы», несколько страшных и жестоких войн, наконец, «холодная война». Перестройка, оранжевые революции, кризис… Откуда, из какой бездны явились человечеству Марат, Робеспьер, Ленин, Горбачёв, Ельцин, Чубайс. Провидение или какие-то иные силы вознесли их на Олимп?! И существует ли, в самом деле, некое тайное и загадочное мировое правительство, о котором не говорит разве что ленивый, но которое никто и в глаза не видел. А может, в самом деле, кровавую баню для народов топят единицы, а в удушливом пару её задыхаются миллионы?

Сейчас, например, я вёл едкую полемику с каким-то загадочным Инсайдером, выдававшем себя за представителя элитной мировой семьи, которые влияют на глобальный ход истории. Этот Инсайдер, именовавший себя, ни много ни мало одним из властелинов мира, и занимавший этакую одновременно милующую и карающую позицию, в менторском, хотя и не лишенном внутренней логики тоне, поучал в своих постах, что будет с человечеством в обозримом будущем. Меня это почему-то глухо раздражало, и я, не стесняясь в выражениях, заходился в едком сарказме, предлагая своему виртуальному визави встретиться с глазу на глаз, и выяснить отношения, уложив его силой своих знаний и логики на обе лопатки.

Вот, что занимало меня. Это кружилось, вертелось в моей голове, когда я строчил в газету, или сидел у телевизора за бутылкой пива. Зачем мне это было нужно, я и сам не знал. Это увлечение было сродни увлечению рыбалкой или охотой: вроде и пользы никакой, но и вреда столько же. Но оно стало частью, важной частью моего бытия. Зачем мы в этом мире, только ли есть, спать, работать и заниматься сексом? Тогда какими мыслями жил наш далёкий предок в набедренной повязке, когда очарованный и завороженный небесным сводом, он молитвенно и коленопреклонённо, воздав руки небу, шептал: пэр аспера ад астра! К звёздам, к звёздам стремилась его душа. Ему ли измождённому работой, скудной едой, лишениями, набегами, войнами, неурожаями пристало об этом думать.

Куда стремилась моя душа, я не знал. Но определённо это было зачем-то нужно. Может, это увлечение подогревало моё тщеславие. Ведь я не только был пассивным вместилищем, живым «сервером» огромного количества событий и фактов истории, оригинальных, порой, фантастических идей и мнений. На некоторых сайтах я был востребованным и желанным автором. Мои статьи и эссе порой вызывали взрывы эмоций на форумах. Несколько раз они даже перепечатывались в зарубежной прессе. Это отзывалось во мне амбициозным и тщеславным чувством причастности к большой политике и неудержным желанием заниматься этим дальше. В суе мне рисовались картинки возврата в Москву, устройства в престижные газеты и журналы, в реалии всё оставалось на своих местах

 

Сладким томлением моё сердечко ёкнуло уже утром следующего дня, после встречи в «Печенеге», когда я проснулся на перевороченной вверх дном постели. Анечка уже упорхнула тихо и неслышно. Но след её не простыл и был свеж, почти осязаем, словно она не покинула мою берлогу, а только вышла в соседнюю комнату. Он витал от стены к стене летучим запахом её духов и косметики и трогательно-интимным видом нарочно брошенных на подушку трусиков, мол, не забывай! И ещё на вытертом журнальном столике – успела и это сделать – лежала многообещающая писулька, что я был великолепен и у нас всё ещё спереди. Да-да, она именно так и написала – спереди. Кажется, ночью у нас всё получилось и в моей душе бродили какие-то смутные предчувствия о скорой и непонятной перемене жизни. Мне показалось, что я даже не мучился похмельем, несмотря на солидно выпитую накануне дозу коньяка.

Ещё чаще яркие вспышки эйфории стали меня посещать, когда я узнал от моей новой-старой подружки, что вся делегация будет включать всего-то трёх человек – меня, Анечку и, к сожалению, одного типа, ведавшего в городском муниципалитете вопросами международного сотрудничества. Если бы не это досадное обстоятельство, можно сказать, что мы Анечкой за счёт муниципалитета устроили бы себе две медовых недели. И это меня нисколечко не огорчало. Всего за несколько дней эта женщина что-то соскребла с моего, покрытого сарказмом и мизантропией сердца. Встряхнула меня, как пыльный пиджак и бросила проветриться на вольный воздух. Она пробудила в моей душе ностальгические струнки, и я стал часто уноситься мыслями в наши студенческие годы, когда мы потеряли головы друг от друга и проводили ночи напролёт на верхней лестнице в общаге, потеряв всякую осторожность, или пропадали у друзей и знакомых с одной только целью – отдаться бешеной страсти. Если бы электронщик вывел на осциллограф наши нынешние отношения, то вместо былых резких импульсов, он бы получил ровную прямую. Это меня вполне устраивало, синусоиды, в моём возрасте, ведут к неврозам.

Прошлое и реальное перемешались в моём сознании, точнее соединились, и появилось чувство, что мы надолго и не расставались, и не было между нами теми и нынешними совсем «малюсенького» промежутка в два десятка лет. Если не смотреться в зеркало, конечно. Ну, до этого я был не особо охоч. И всё же я прикупил себе несколько обнов, решил сменить причёску, так, чтобы можно было прикрыть, похожую на еврейскую ермолку лысинку на макушке. Выволок из своей берлоги несколько мешков пустых бутылок, пропылесосил старый ковёр ещё совковых времён, и в промежутках даже несколько раз посетил спортзал, самодовольно отмечая, что не зря носил когда-то славу лучшего баскетболиста университета. Кажется, эти перемены ещё более упрочили наши отношения.

Пока оформлялись документы, пролетел месяц. Как я не оттягивал время, но накануне отьезда мне всё же пришлось встретиться с третьим участником поездки – Вольдемаром Шагальским, невысоким кучерявым шатеном, живым и энергичным и даже с красивой улыбкой, но вот глаза… В них, при всём внешнем лоске, будто притаилась скрытая ехидца или коварство. Ну, уж подозрительность – точно! Едкий, как серная кислота, цепкий и волевой взгляд, будто говорил: «Я всё про тебя знаю, дружочек. И что бы ты там себе не мыслил, лапши ты мне на уши не навешаешь. Будет по-моему». По журналистским делам мне приходилось несколько раз сталкиваться с ним, и я совсем не испытывал восторга от того, что мне предстоит провести в обществе с этим человеком почти полмесяца. Я поделился своим неудовольствием с Анечкой, но она отреагировала на это лёгким пожатием почти девичьих плечек и уверила меня, что это пустая формальность и за исключением нескольких протокольных мероприятий мы будем предоставлены только друг другу.

- Друг другу – это по шведскому варианту? – Анечка, видать, не до конца стёрла с моего сердца сарказм.

- О-о! – делано удивилась Анечка. – Это прогресс! Ты ревнуешь?

- Я предупреждаю! – также с деланной суровостью реагировал я.

- Не хорошо быть собственником, Свиристелька, - назидательно погрозила Анечка пальчиком, приподнялась на цыпочки и чмокнула меня в щёку. – У тебя новый парфюм?

- Ну, не нравится мне этот тип, - гнул я своё. - Он мне напоминает скорпиона, такого красивого, холёного скорпионищу, который рано или поздно долбанёт тебя в зад. Тот ещё типчик, говорят, даже мэра под себя подмял, это правда?

- Это кривда. Ты ж совсем недавно мне говорил, что сплетни тебя не прельщают.

- Ладно, проехали, сплетни действительно меня не прельщают.

- А что тебя прельщает?

Я многозначительно прошёлся по Анечкиной фигуре взглядом с головы до ног и недвусмысленно дал понять, что меня прельщает. Анечка чуть смутилась, и опять игриво погрозила мне крашенным ноготочком. Мне было чертовски приятно, что в свои годы, кое-что повидав в жизни, Анечка могла смущаться совсем по девичьи.

 

В комитет по международным делам городской мэрии мы приехали после обеда. Комитет располагался в престижном старинном квартале, в деревянном двухэтажном особняке, принадлежавшем ранее какому-то купцу, и звался среди горожан «кружевным домом». С башенками и шпилями, яркой ажурной резьбой по фасаду и окнам, он выглядел в любое время года, как новогодняя снежинка и притягивал взор. Рядом стояло ещё несколько поскромнее, но тоже старинных строений, составляющих с кружевным домом архитектурный комплекс. Было начало мая, только заканчивалось межсезонье, и настоящее тепло было ещё на подступах, но кровлю уже успели выкрасить, и она горела на весеннем солнце свежезелёной новизной.

- Хорошее логово отхватил себе ваш Вольдемарчик на «денюшки» налогоплательщиков. Слышал там и несколько гостиничных номеров, сауна, ресторанчик, - язвительно сказал я когда мы вьехали в мощёный двор квартала через массивные ворота, которые нам открыл охранник.

- Завидуешь?

- Нисколько, - соврал я. – Просто жизнь несправедлива.

- Кажется, ты хочешь сказать, что место Вольдемара должен был бы занять ты, как более талантливый и одарённый?

- Умная ты Нюра…

- …баба.

- Я этого не сказал.

Анечка потянула массивную дверь, и мы попали в большой, освещенный подсветками холл, отделанный под старину, с тяжёлыми громоздкими лестницами и красивыми балясинами на балюстрадах. По стенам висели картины местных художников и большое берестяное панно. Анечка, кивнув охраннику, уверенно взяла курс на второй этаж, гулко постукивая по ступенькам подошвами туфелек. Потом её каблучки простучали по небольшому коридорчику, и мы оказались перед дверью с табличкой: «В.С.Шагальский, заместитель мэра, председатель комитета по международным делам».

«Интересно, - подумал я, - у Вольдемара опять новая секретарша?» Ходили слухи, что Шагальский меняет секретарш, как дамочки зонтики – на каждое межсезонье - новый. С полгода назад, когда я брал у него интервью, помнится, у него была пышнотелая, сочная блондинка Юля с курносым деревенским лицом. Она была такая налитая, что казалось, чуть ткни её в бочину и из неё брызнет молодой здоровый сок. Ей больше подходила роль стряпухи сдобных булочек, нежели секретарская рутинная работа. При своих пышных формах Юля была жива и энергична, как юркий сеттер на охоте.

Слухи не подтвердились. Юля крутанула на стуле свое пышное тело в нашу сторону, и её многоразмерная грудь колыхнулась в разрезе кофточки, как подоспевшая опара. Она приветливо улыбнулась.

- Проходите, Вольдемар Семенович ждёт вас.

Мы попали в просторный, притенённый шторами строгий кабинет, без всяких излишеств, но отделанный хорошо и со вкусом с высокими потолками и паркетными полами. Два стола: один у окна рабочий, с компьютером и массивными письменными атрибутами, второй - для небольших совещаний. Полупустой книжный шкаф, где примостились несколько дорогих книг в тесненных переплётах и пёстрый хаос разноцветных лощёных подарочных буклетов. У портрета российского президента стояли в стойке два флага – государственный и городской, напротив, на стене висела большая политическая карта мира. В окне, сквозь уголок раздвинутой шторы, купаясь в майском солнце, горели купола небольшой церквушки, составлявшей с комплексом одно целое.

Шагальский поднялся из-за стола нам навстречу.

- Прошу! – он сделал повелительное движение рукой к столу совещаний, сам сел с торца на крутящееся кресло и по очереди посмотрел сначала коротко на Анечку, потом, более пристально на меня. Всем своим видом он показывал, что очень занятой и наша встреча в его деловом регламенте лишь докучливая необходимость. Взгляд у него был холодный и деловой. За три версты от его взглядов, мимики и жестов несло искусственностью и игрой. «И всё равно, как бы ты не пыжился, у тебя вид прохвоста», - мысленно послал я ему сигнал. На рабочем столе, рядом с хрустальной пепельницей, и дорогими письменным аксессуарами, стояла большая стеклянная ваза из витого стекла с золотистым орнаментом из цветов, доверху наполненная свежей бардовой черешней и тёмным виноградом.

- Ну что, сверим, как говорится, наши часы, - сделав усталый вид, томно вздохнул Шагальский и сложил холёные пальцы, один из которых окольцевала массивная золотая печатка, в закрытый замок. Одет был Шагальский в элегантный серый костюм с отливом и дорогую голубую рубашку, с расстёгнутым на две пуговицы воротом, видимо, для того, чтобы можно было лицезреть на его загорелой шее толстенную золотую цепь.

Меня подмывало дерзко брякнуть ему, что его часы безнадёжно отстают, но я сдержал свой сарказм и довольствовался тем, что весело посмотрел на Анечку.

- Анна Леонидовна, - перехватив мой взгляд, продолжал Шагальский, - прошу вас, только коротко.

- Визы оформлены, паспорта в порядке, сегодня получили командировочные удостоверения и деньги на расходы. Сотовая связь будет. Я созвонилась с мэрией Ирикавы, нас будут встречать в аэропорту.

- Переводчик?

- При мэрии Ирикавы работает русская девушка Саша Рыбкина, с этим нет никаких проблем, - Анечка докладывала чётко, как старшина комбату.

- У вас Иван…

- …Лукич, - помог я Шагальскому.

- У вас Иван Лукич, - он нашатырно на меня посмотрел, сделав небольшую паузу, аккуратно взял двумя пальцами самую аппетитную виноградину и отправил в рот. – У вас есть ко мне вопросы?

- Есть. Я так до конца и не уяснил, какова моя роль в этой поездке. Свадебного генерала?

- Ну, для генерала вы…, - дальше он не стал продолжать, лишь состроил кисло-злую физиономию.

«Каков гусь, а? Ладно», - подумал я.

- А вам Анна Леонидовна, разве не сказала, чем вы будете заниматься? – Шагальский посмотрел на Анечку и снова отправил ягодину в рот. Теперь уже черешни.

- В общих чертах, - ответил я за неё. – Но я жил надеждой получить необходимые инструкции лично от вас Вольдемар Семёнович. Это такая честь.

Взгляд у Шагальского стал злым. Анечка почувствовав, что обмен «любезностями» может зайти далеко, поспешила вставить словцо.

- Я подготовила ознакомительные материалы о побратимских связях с Ирикавой, но подумала, что у вас, Вольдемар Семёнович, будут ещё свои пожелания.

- Хорошо, - Шагальский, казалось, просверлил взглядом мои мозги насквозь, опять выдержав паузу. – Ваша задача написать красочный и подробный отчёт о нашем визите, и по возвращении опубликовать его в местных газетах.

- И для этого вам понадобился журналист моего уровня? – это я сказал зря.

- Уровня?! – насмешливо поднял глаза Шагальский.

Я приготовился сказать грубость. Сдержался только потому, что не хотел неприятностей для Анечки, всё-таки я попал в эту поездку её стараниями и на моём месте легко мог сидеть кто-то другой.

- Всё понятно, - Анечка опять перехватила нить разговора в свои руки. – Для меня, Вольдемар Семёнович, будут какие-то распоряжения?

«Вольдемар Семёнович, мэр на проводе», - раздался по громкой связи бодрый голосок пышки-секретарши.

- Всё, всё, - замахал руками и понизил голос Шагальский. – Завтра встречаемся в аэропорту.

Мы вышли.

- Ну, отчего ты такой ершистый? – с сожалением спросила Анечка, когда мы сели в машину.

- Твой Шагальский тоже не подарок.

- Оба хороши. Это ж дежурная, протокольная встреча. Зачем нужно было задавать ему дурацкие вопросы.

- Потому что он и есть напыщенный дурак. Слушай, а они с французским президентом Саркози не близнецы-братья? Ну, как две капли перцовки.

- Не знаю, - залилась смехом Анечка, разрядив остроту ситуации. – В самом деле похожи.

- Поедем ко мне? – примирительно спросил я. – Там осталось немного «Хенеси». Пообщаемся.

- Для общения у нас впереди…

- Спереди.

- Да спереди, - Анечка улыбнулась, - сам знаешь сколько времени. А сегодня мне надо собраться в командировку. Я всё-таки женщина.

- Ещё какая!

Анечка благодарно улыбнулась и повезла меня к моей «хрущёбе».

 

До вечера я безразлично, даже с неохотой рассовывал по чемодану и сумкам пожитки в дорогу, в сердцах обзывая себя последним шмоточником, потягивал коньяк и мне, почему-то, было грустно. Я то и дело выглядывал в окно, точно поджидая кого-то, со вздохом оглядывал старые потёртые обои, и даже выпивка не могла рассеять моей хандры.

Неожиданно взгляд мой упал на фотографию в простенькой деревянной рамке, которая стояла на тумбочке с зеркалом. На меня до боли знакомыми чертами смотрела моя мама, совсем молодая, с открытым улыбающимся лицом, в модной «химке», какие делали в далекие 60-е, когда мама произвела на свет такую непуть, как я.

Отца я не помнил, и не хотел ничего о нём знать. Он для меня не существовал. Нет, он не умер, и возможно, до сих пор находился в добром здравии, но для меня он не существовал. Я вычеркнул его из своей жизни, как вычеркивают ненужные слова при редакторской правке. С детских лет, с той поры, как я стал кое-что кумекать в жизни, я не мог простить отцу за то, что он оставил нас с матерью одних. И когда мать в редкие минуты вспоминала об отце и говорила, что он был неплохим мужиком, я заходился в истерике, от одного упоминания о нем.

Но зато, как я любил свою маму! Я был растворён в ней, и мне её постоянно не хватало. Она работала на каком-то складе и часто задерживалась с работы, и я зарёвывался в ожидании её. Но когда она возвращалась, да ещё обязательно с каким-нибудь гостинцем, для меня словно солнце всходило. «Мама, - говорил я, - я люблю тебя так сильно, как…как Вселенная». Она смеялась моим детским сравнениям, мы ужинали, потом сообща прибирались в нашей квартире, а потом начиналось главное. Мама брала в руки спицы, бросала клубок шерстяных ниток в коробку из-под обуви и начиналась бесконечная повесть о деревенской жизни, откуда мама была родом. То ли благодаря моему сильному воображению и впечатлительности, то ли образному народному языку моей мамы, успевшей захватить «настоящего» деревенского послевоенного уклада, все её рассказы складывались для меня в какую-то удивительную поэтическую пастораль. Под неё, и тихий перезвон спиц я засыпал, в полной уверенности, что завтра всё в точности повторится.

Потом жизнь меня закрутила, завертела, я уехал в Москву и стал обыкновенным законченным эгоистом, считающим, что мир крутится только вокруг него. Мама, посвятившая мне своё здоровье и молодость, ушла на второй план, а порой даже стала служить объектом раздражения, из-за своей излишней, как я считал, тревоги и заботливости. Пока я что-то там покорял, мама старела, часто писала мне, что скучает и ждёт меня, собирала мне посылки с вязанными носками и перчатками, которые я тут же раздавал своим коллегам и знакомым. Бывали редкие случаи, что я вырывался из той суматошной жизни, навещал маму, привозил ей какие-то безделушки, которым она радовалась, как ребёнок. Но, погостив два-три дня, как и все эгоисты, я начинал тяготиться своим гостеванием и уже держал нос по ветру в сторону первопрестольной. И подобрав момент, сославшись, якобы, на неотложные дела уезжал, чуть ли не облегчением.

Неожиданный порыв поднял меня из кресла. Я подошёл к зеркалу и взял в руки фотографию, всмотрелся в знакомые черты. И вдруг взгляд мой поймал белый вычурный курсив в нижнем углу фотокарточки. Господи, сколько тысяч раз проходил я мимо неё и никогда этого не замечал. Надпись гласила: июль, 1965. Постой, постой, но ведь я тоже родился в 65-м, только в ноябре. Выходит, на этой фотографии я, вернее мама вместе со мной! Не этому ли она радуется?!

Настала та редкая минута, когда ненависть к себе достигла той стадии, что хочется самому себя порвать на куски. Наверное, счастливы те, у кого слеза легка, неужели она никогда не сможет пронять моё чёрствое нутро. Я потянулся к бокалу и в это время зазвонил телефон.

- Да, слушаю, - ещё не придя в себя от нахлынувших воспоминаний, медленно ответил я в трубку.

- Иван Лукич? – раздался в трубке какой-то далёкий, похожий на простуженный мужской голос и были слышны глухие звуки музыки.

- Верно, с кем имею честь?

- Это Влад, Влад Петров, не забыл такого?

- Да помню, конечно – несколько удивлённый звонком, ответил я. Память тотчас вылепила рыхловатую, туго обтянутую поношенным пиджаком фигуру Влада и вечно припухшее от алкоголя, лоснящееся потом и какое-то затравленное, совсем невыразительное его лицо. Но больше всего меня поражала походка Влада – он передвигал свои толстые ноги, как мне казалось, совершенно не сгибая их в коленях, точно двухпудовые ходули и напоминал мне упитанного робота. При своих довольно крупных размерах он выглядел неказисто. Влад работал в одной из городских газет и писал на темы местного самоуправления. Хоть он и имел серую и заурядную внешность, редакторы его ценили за великолепное знание городских проблем, ясность и лёгкость языка, которым он эти проблемы излагал.

Он был помладше меня, но мы нередко с ним пересекались по журналистским делам. Бывали случаи, когда вместе забегали в пивную, перекинутся местными сплетнями. Голос у Влада был глухой и высокий и про него ходили слухи о его, якобы, нетрадиционной ориентации. Я в это не верил и относился к Владу вполне дружелюбно. Однако, этот вечерний звонок меня озадачил.

- В чём дело, Влад?

- Да надо бы одну проблемку перетереть, - ответил Влад.

- Это что, срочно? Я завтра улетаю.

- Да, я знаю. Это как раз и касается твоей поездки.

- Хм, а ты где?

- Тут рядом, в «Орионе».

«Орион» - это пивнушка через дорогу от моей «хрущобы», в которую мы иногда вместе с Владом забегали. Видимо Влад был на мели, а душа требовала продолжения банкета, вот он и позвонил. Это было первой мыслью, что пришла мне на ум.

- Слушай, Влад, а нельзя по телефону эту проблемку перетереть? – начал хитрить я. Вечернее общение с человеком, отношения с которым нельзя было назвать даже приятельскими, совсем не входили в мои планы. Я покосился на бутылку «армянского», в ней ещё оставалась добрая половина.

- Нельзя, - ответил Влад, как обрубил. – Думаю, старик, тебя это заинтригует.

Я поморщился. Не люблю, когда меня называют «стариком». Я конечно, не сухарь, но такое запанибратское отношение среди коллег по своему цеху меня всегда коробило. Меня подмывало брякнуть Владу что-нибудь едкое в ответ, но я сдержал себя, гадая, что же такое интригующее он припас для меня. Потому что при всей своей внешней непрезентабельности, Влад порой располагал ценной информацией, которой я нередко пользовался.

- Ладно, - кисло ответил я, - жди, сейчас я подгребу в «Орион».

- Да ты знаешь, старик, - гнул своё Влад, - я думаю здесь не место для такого разговора. Здесь полно нашей шатии-братии. А информация, что называется, конфиденциальная.

Видимо Влад был уже слегка под «мухой», потому что последнее слово он произнёс не совсем внятно. Хм… Что же такого необычного он пронюхал о моей будущей поездке? Мне стало интересно. Но Влад не оставил мне выбора: где ещё можно переговорить с глазу на глаз в этот вечерний час?

- Хорошо, - со вздохом сожаления, который наверняка уловил Влад, ответил я в трубку. – Подгребай ко мне.

- Слушай, если ты…

- Кончай играть благородную девицу, - перебил я Влада. – Квартиру помнишь?

- А как же, старик?!

«Делать нечего, - подумал я. – Придётся раскошелиться на выпивку». Я прошёл на свою крохотную кухню, достал из холодильника уже початую банку шпрот, деревенское сало с прожилками, аппетитно нарезанное и замороженное на блюдце, порезал немного сыра. В середину стола водрузил недопитую бутылку с коньяком. За этим занятием меня застал дверной звонок.

Влад вошёл в узкий коридор, как слон в посудную лавку – с шумом и глубоко дыша. Вытирая тыльной стороной ладони мокрый лоб, он, вместо приветствия, пропел высоким тоном:

- Пока доберёшься до твоего пятого этажа, семь потов сойдёт. Уф!

- Пива хлебать надо меньше, - глядя на его, почему-то всегда подрагивающие ноги-столбики, ответил я. – Проходи.

- Старик, без пива в нашей профессии скучно, - вешая на крючок ветровку, разглагольствовал Влад. – С грязнотцей работёнка. Пока ходишь по этим продажным чиновникам и депутатам, будто в помойке вываляешься. Смотришь на их сытые хари и читаешь в глазах только одно слово – бабло. Враньё, лицемерие на каждом шагу. А так, пивком шлифанёшь, вроде и жизнь веселей. И по средствам, и уже чиновничье мурло не таким мерзким кажется.

- Садись за стол, философ, - я придвинул к столешнице табуретку. - Как насчёт коньячку?

- Кто ж от хорошего отказывается, старик, - Влад кинул взгляд на бутылку, – О, армянский! Кучеряво живёшь, под Мюллера косишь?

- Под Штирлица, - отреагировал я на шутку, разливая по рюмкам прозрачную коричневую жидкость.

Влад выпил коньяк не сразу, а мелкими глоточками, точно дегустировал его. Лоснящееся лицо его расплылось в блаженной улыбке.

- Ляпота, - пропел он и погладил себя по животу. – Может, сразу повторим?

- Ишь, шустрый, - усмехнулся я. – Сначала о деле.

- Что ж, можно и о деле, - хлопнул Влад себя по коленке. – Оно, может, и дельце-то выеденного яйца не стоит, но как…

Видимо Влад хотел сказать, как друга, но не решился.

- …но как коллегу я должен был тебя предупредить.

- Что ты всё околицей ходишь, давай о главном, - нетерпеливо перебил я Влада.

- Ладно, о главном, так о главном - покладисто согласился Влад. – Разговор тут мне один передали, знакомых тебе персонажей.

- Шагальского и Анны Леонидовны? – догадался я.

- Верно. Но о них отдельная тема, старик, только после пятой рюмки.

- Слушай, Влад, - поморщился я. – Не надо меня стариком навеличивать. Ты же знаешь, я этого не люблю.

- Ладно, - опять согласился Влад. – Так вот разговор этот был о вашей поездке в Японию.

- Кто слышал разговор? Источник надёжный?

- А то! Из первых рук.

- И всё же?

- Вообще-то, я давным давно взял себе за правило – не разглашать источника информации, - Влад пристально на меня посмотрел.

- И всё же? – снова настойчиво повторил я.

- Ладно, сделаю для тебя исключение, - с видимой неохотой выдавил Влад. – Короче, секретарша Вольдемаровская мне шепнула по старой дружбе.

- Ничего себе ты подружку выбрал. Как это тебе удалось? Смотри, Шагальский вырвет тебе одно место, - подначил я Влада.

- Это совсем не то, что ты имеешь в виду. Юльку я знаю очень давно и родителей её. Мы ведь родом с одной деревни. Можно даже сказать, что она мне кое-чем обязана. Когда она поступала на курсы делопроизводства в наш городишко, я помогал ей и даже она жила у нас в квартире некоторое время. Так что земляк земляку глаза не выклюет, а помочь – поможет.

- Резонно, - согласился я. – И что же такого интересного нашептала тебе твоя селяночка? И как это она умудрилась подслушать разговор, у Шагальского двойная дверь?

- А вот так, - хитро посмотрел на меня Влад. – Шагальский часто вызывает Юльку по громкой связи. Но иногда кнопка там какая-то заедает и связь работает, а Юлька этим пользуется, ну когда в приёмной никого нет. Она, таким образом, много мне интересных новостишек подбрасывает. Так она и этот разговор Анны Леонидовны и Шагальского подслушала. Сначала вроде бы шёл обычный трёп, вокруг протокольных мероприятий поездки. Но потом, Шагальский вдруг спрашивает Анну Леонидовну: мол, что это за странное пожелание у Ирикавской мэрии включить в делегацию этого гуся Свиристелина? Причём настойчивое. Я, говорит, терпеть его не могу. Иногда по долгу службы читаю его статейки, такую хрень пишет, что будь моя воля, я его бы бейсбольной битой по башке звезданул, а не в Японию бы приглашал. Он что, действительно талантом блещет? Леонидовна отвечает, мол, какой там талант, так, писака-правдоискатель, мнит из себя бог знает что, мэтра российской журналистики - говоря последнюю фразу, Влад невинно посмотрел мне в глаза.

Я досадливо поморщился от последних слов Влада. Мне показалось, что произнёс он их специально, преследуя цель либо разозлить, либо, с известной журналистской мелкотравчатостью, подначить меня. Но Анечка-то, Анечка! Если всё, что говорит Влад правда, то моя старая-новая подружка та ещё штучка.

- И что дальше? – выдержал я взгляд Влада.

- Потом Шагальский рассмеялся и говорит Анне Леонидовне, может, мол, это какие-то твои выкрутасы, сама, мол, всё специально устроила втихаря? Ты ведь у нас та ещё, конспираторша. Анна Леонидовна, как вызверится. Мол, больно мне надо всё это. Я уже месяц обхаживаю этого гуся, то есть тебя Иван Лукич, терплю его капризный характер, лишь бы он не отказался от поездки. Сама, мол, не понимаю в чём причина, но коль так настойчиво просят, надо уважить деловых партнёров. Тем более, мол, контракт серьёзный наклёвывается на поставку медицинского оборудования от японских коллег, с нашим, мол, коррупционом. Поэтому нет смысла гонор свой показывать. Да, ты права, отвечает Шагальский, портить отношения с мэрией Ирикавы из-за какого-то писаки смысла нет. Коль просят, надо уважить. Но, дорогая Анечка, задницей чую, что-то ты не договариваешь. Вот такой у них был разговор, - закончил Влад.

- Ну и что тут крамольного? Мало ли чего может брякнуть этот холёный прохвост Шагальский? – разозлился я, начиная подозревать, что Влад действительно хочет меня раскрутить на халявную выпивку.

- Опять верно, ничего крамольного. Но мы же с тобой служаки древнейшей профессии и должны сопоставлять факты.

- Ну, дальше, дальше, что ты как партизан на допросе, слова не вытянешь, - загорячился я.

- А дальше я стал размышлять, - точно не замечая моего раздражения, продолжал Влад. – Действительно, Шагальский прав, с какого такого перепуга тебя вдруг взяли в японскую делегацию? Ты не задавался этим вопросом?

- Как тебе сказать, мы же с Анной Леонидовной сокурсники. Даже было дело в студенчестве…- смутился и замялся я.

- Что было, то быльём поросло. Не тот Анна Леонидовна человек, чтобы слюни сентиментальные распускать. Это с виду она овечка, а внутри аки волк, своего не упустит. Это первое. А второе, без ведома Шагальского она шагу не ступит, я абсолютно в этом убеждён, - категорично бросил Влад и демонстративно поднял указательный палец. – Продолжать?

- Валяй!

- Но только после второй рюмки.

- Эх, Влад, Влад, - рассмеялся я, - вымогатель, тоже своего не упустишь. Да пей, мне не жалко.

Я разлил коньяк и пододвинул Владу начинавшее отпотевать сало на блюдце. Влад ухватил ломоть и с удовольствием впился в него зубами. Губы его залоснились.

- Так вот, - с явным удовольствием прожевывая сало, продолжал Влад, - есть ещё одна странность, над которой стоит подумать. Во все загранкомандировки Шагальский, как журналиста берёт одного единственного человека – Соню Максимовскую.

- Знаю такую, скучновато пишет.

- Скучновато?! – Влад пристально на меня посмотрел. – Ты шутишь, или соблюдаешь чувство такта? Соня Максимовская – полный ноль. Будь моя воля, я бы такой, прости Господи, журналистке, курьером бы не позволил работать.

- Так может у них…, - гадливенько усмехнулся я.

- Любовь? Ты шутишь? Ты видел Соньку? Худая, как моя жизнь. Стиральная доска и та толще. С такой даже я, за пучок морковки в голодный год не стал бы валандаться, не то, что Шагальский. Это точно. Берёт он Соню в командировки только по одной причине – чтобы о его делишках никто не знал. Он ведь её сам нашёл, когда стал здесь заместителем мэра работать, она у него свой, проверенный человек, об этом вся наша журналистская братия знает. И тут вдруг вместо Соньки едешь ты. Усекаешь?

- Пока не очень. Смутно всё как-то, туманно. Знаешь, как в юруспруденции – одни косвенные факты, догадки, - видимо принятая накануне доза коньяка и вторая рюмка с Владом, основательно разжижили мои мозги и способность ясно соображать. Доводы Влада на меня действовали слабо. К тому же я был прекрасно осведомлён, что коллеги по цеху, к которому я себя относил, любят создавать проблемы на ровном месте и придавать им таинственную окраску. И ещё, в душе я был абсолютно убеждён, что организатором и виновницей моей поездки была Анечка.

- А фраза Шагальского о странном приглашении? Она тебя не настораживает? – удивлённо спросил Влад.

- Извини, но как-то не очень. Этот напыщенный павлин, как и Соня не блещет особым умом. И брякнуть какую-нибудь глупость – это в порядке вещей.

- Ну, ты даешь, старик…извини, - Влад хлопнул себя по ляжкам пухлыми ладонями. Помолчал, пристально глядя на остатки коньяка в бутылке. – Ладно. Выходит, я тебя зря потревожил.

- Да ладно, перестань, - успокоил я Влада, разливая коньяк. – За информацию спасибо. Поразмышляю над ней на досуге. А сейчас давай просто посидим. У меня ещё водочки немного есть в холодильнике.

- Как хочешь, - как мне показалось, разочарованно ответил Влад.

- Тогда продолжим, - разлил я остатки коричневой жидкости по рюмкам, усмехнувшись. – Что-то ты там говорил нелицеприятное про Анну Леонидовну.

- Ты уверен, что эту тему стоит ворошить? – хитро посмотрел на меня Влад. – У вас ведь, насколько я осведомлён, отношения. Ты уж извини, но это только видимость, что мы в городе живём. На самом деле – это большая деревня, сплетни распространяются быстрее поноса.

- Обойдём вопрос наших отношений, - уклончиво ответил я. – Давай о другом: что у тебя есть на указанную особу, чего я не знаю. Только давай без условностей, руби с плеча правду-матку.

- Ты уверен, что хочешь это знать? – переспросил Влад.

- Валяй, - ответил я и потянулся к холодильнику, чтобы достать чуть распочатую бутылку с водкой.

- Ладно, - Влад закурил, глубоко затянулся и, задержав дыхание, шумно выпустил дым из носа. – Но говорить только об одной Анне Леонидовне, минуя других персонажей, будет не правильным. Короче, ещё до твоего приезда в городе были выборы мэра. Шум стоял до потолка. Дело в том, что нынешний мэр никогда не жил в нашем городе. Он москвич и видать кто-то его послал окучить наш городишко. Но, так называемое, городское сообщество возмутилось – не надо нам чужака. Лозунгов понаписали, типа, «Справимся сами» и в противовес приезжему выдвинули своего, какого-то каратиста. Бои были не шуточные, и выборы были очень грязными. В день голосования народ толпами подвозили на автобусах, и никакая милиция ничего не могла сделать, но, скорее всего, ей была дадена команда – не вмешиваться. Словом победил приезжий, потому что его поддерживала местная ячейка правящей партии, к тому же во всём чувствовалась рука Москвы. Нарушений была куча, но ни одного суда не состоялось, и мэр занял своё кресло.

- Ну, об этом я кое-что знаю, - перебил я Влада и тоже закурил сигарету. – Что же дальше?

- Не торопи, лучше водочки плесни, - вытер Влад пот со лба. На кухне плавали клубы дыма, и было душно. – Так вот, когда мэр заступил в должность, он начал набирать себе команду. Из старых замов он оставил только одного, кто заведовал жилищно-коммунальным хозяйством. Остальных всех откуда-то привёз, в том числе и Ша-галь-ско-го.

Вырулив на главный шлях разговора, Влад взял паузу и потянулся за налитой рюмкой. Лицо его было розовым и распаренным, будто после бани. Мы чокнулись, выпили, и Влад продолжал:

- Сам знаешь, как бывает: едва новый человек приезжает, местная братия-демократия тут же начинает собирать на него компромат. Стали копать, Бог мой, Шагальский-то оказался законченным авантюристом и даже не россиянином, а гражданином Украины. А притащил его мэр вообще откуда-то с Прибалтики. Шлейф деяний Вольдемара Семёновича тянется аж из лихих 90-х. Он руководил каким-то банком, и банк лопнул, не досчитавшись при этом кругленькой суммы в миллионы американских целковых. Шагальский вышел сухим из воды. Потом была какая-то афера с ГКОошками, потом с казино… Потом… Потом он просто исчез и долгое время никто о нём ничего не знал и не слышал. Видать жил в своё удовольствие. И вот после выборов мэра неожиданно объявился в нашем городе.

- С таких масштабов и сюда, в захолустье, - с сомнением покачал я головой.

- Не скажи ста…, - Влад смущённо глянул на меня.

- Ты не исправим, старик, - отшутился я. – Продолжай.

- Зря ты так о нашем городишке, - потянулся Влад за новой сигаретой. – Это с виду он неказистый, а деньги здесь крутятся не малые. Тут и энергетика, лес, золотишко под боком, а главное не на виду, в стороне от столичных борзописцев и прокуратуры. Тихо мирно живи и обстряпывай свои делишки. И ты знаешь, это правильно. Будь я на месте Шагальского, поступил бы точно так же.

- Мечты, мечты, - насмешливо вставил я.

- Нет никаких мечт, - убеждённо среагировал Влад. – Вот как на духу. Совсем нет никакого желания оказаться на месте Шагальского. Большое богатство – большие проблемы. За деньги, сегодня, запросто могут – лоб зелёнкой и в расход. Мне это надо? На жизнь нам с женой худо-бедно хватает, на пивко тоже, дачка, хоть и не шикарная, но имеется. Так что, полный ажур.

- Но ты отвлёкся, старик, - вошёл я в раж, увлечённый разговором. – Пора, кажется, рассказать о женской персоне.

- Да, да. Об Анне Леонидовне, - Влад задумался, собираясь с мыслями и глядя в окно.

Я проследил за его взглядом. В окно пялилась, синея изъянами, огромная красноватая луна.

- Так вот, об Анне Леонидовне, - как бы с неохотой начал Влад. – Немного погодя, как Шагальский заступил в должность, появилась и она. Здесь вообще тёмная история. Не знаю в курсе ты или нет, но госпожа Афонина долгое время жила в Израиле. И не надо так на меня смотреть, никакой я не антисемит, я просто излагаю факты. А они таковы: просочилась информацию, что уважаемую мадам выслали из страны за связи с ФСБ. А наши журналюги вообще запустили мульку, что Анна Леонидовна работает на Моссад. Как там всё на самом деле, никто не знает, но есть один достоверный факт: эта дива давно сотрудничает со спецслужбами, ещё со студенчества. Ты наверняка помнишь дело Б.И.Белых тридцатилетней давности.

- Ну, да конечно! Тогда многих ребят из университета дёргали в КГБ, - подался я навстречу Владу. – Сашке Попову, журналисту с параллельной группы, даже какой-то срок дали, а сам Белых шесть лет оттарабанил в Перми в колонии усиленного режима, по статье антисоветская агитация и пропаганда. И что?

- А то, что ребят тех сдала многоуважаемая Анна Леонидовна, - кривя губами, выдал Влад.

- Ты, серьёзно? Откуда вестишки?

- Оттуда, один знакомый чекист сообщил по секрету.

- Тю-у, нашёл источник. Этому соврать, как два пальца об асфальт. Тоже мне, информатор. Документики нужны, документики. А то я могу со ссылкой на какого-то дядю столько наломать и нагородить, и всё лесом.

- Есть и документики. Белых после отсидки выложил материалы дела на своём сайте. Так что хочешь верь, хочешь не верь, давай лучше выпьем.

Мы выпили и закусили растаявшим салом. Влад выглядел почему-то хмурым и сердитым, видимо ожидал другой реакции на все свои россказни. Он жевал сало и опять смотрел на луну, переместившуюся в правый верхний угол окна.

- Поздно уже, домой пора, - как-то неприязненно проговорил Влад.

- Ты в порядке?

- В полном?

- Уверен, что рассказал мне всё?

- Нет, не уверен, - с вызовом бросил Влад. Хмель ли его сильно забрал, или ещё что.

- За чем же дело встало, рассказывай.

- И расскажу, - распалился Влад. – Расскажу. Знаешь, кто твоя Анна Леонидовна? Самая распоследняя блядёшка. Это по её инициативе с поощрения господина Шагальского построен этнографический комплекс с кружевным домом. Но ты думаешь это сделано для горожан? Для них только фасад, а что внутри… Там уютный ресторанчик, сауна, великолепные номера. Вечерами там начинается совсем другая жизнь, которую «окормляет» Анна Леонидовна. Туда впариваются такие бюджетные деньги, о которых мы и не подозреваем. Там перебывали все боссы нашего городишки и, поверь, это делается с далеко небескорыстными целями. Их всех Анна Леонидовна пропустила через, сам знаешь, какое место. Она…

- Довольно! – заорал я. – Ты что, со свечкой стоял?

- Ладно, - как-то сразу сник Влад. – Засиделся я, домой пора. Спасибо за угощение.

- Кушайте с маслом! – продолжал я кипятиться.

Влад ещё больше сник.

- Извини, - выдавил он. – Я пойду.

Мне стало жаль Влада. Я так же быстро остыл, как и разошёлся.

- Проехали, - сказал я примирительно. – Я же сам напросился на откровенность.

- Конечно, конечно, - быстро закивал головой Влад. – В это действительно с трудом верится, но… ладно. Ты завтра, когда улетаешь?

- Сразу после обеда.

- Замечательно! Может, ещё увидимся. Нормальный ты мужик Иван Лукич, с косточкой. Не зря ты пользуешься авторитетом у нашего брата. Пойду я.

Влад встал и нетвердо двинулся на своих ногах-ходулях к выходу. Я поднялся проводить его. Голова моя была чуть затуманена алкоголем. Уже в дверях, прежде чем выйти, Влад обернулся и проникновенно сказал:

- Я понимаю, что сейчас скажу полную ересь, но откажись от этой поездки.

- Поздно, машина запущена, а дальше, как карты улягутся.

- Тогда удачи.

- Пока.

- Пока, - Влад захлопнул за собой дверь.

Я вымыл посуду, немного потыкался по квартире, потом прилег на кровать, пытаясь осмыслить всё, что наговорил мне Влад. Возможно, я слишком переусердствовал со спиртным, которое расслабило меня, лишило чувства опаски, но я никак не мог проникнуться тем состоянием подозрительности по поводу каких-то козней против меня со стороны Анечки и Шагальского. Нехорошее предчувствие так и не посетило меня. Зато что-то похожее на приступ ревнивой озлобленности не давал мне покоя. Владу я вида не показал, но его слова по поводу двойной жизни моей старой подружки крепко зацепили меня. Если в словах Влада есть даже малая доля правды, то очень может быть, что Анечка весь прошедший месяц делила постель не только со мной. Как и бывает в такие минуты, я начал накручивать себя, припоминая разные эпизоды наших последних совместных с Анечкой отношений и привязывая их к той информации, что выдал мне Влад. Я вспомнил, что Анечка бывало приезжала ко мне далеко за полночь, и от неё пахло спиртным, сигаретами и как мне тогда казалось, а сейчас я был почти в этом уверен, совсем не женским парфюмом. Были отдельные дни, когда она совсем не приезжала ко мне, ссылаясь на занятость и загруженность работой. Она часто общалась с кем-то по мобильному телефону и улыбка её была блуждающе-игривой, а глаза виляли, как лисий хвост. В такие минуты мне почему-то было стыдно на неё смотреть, и я отворачивался или уходил в другую комнату. Были моменты, когда ей кто-то звонил даже во время наших любовных утех, но тогда ей хватало ума просто отключать мобильник. Сейчас это вдруг всё вспомнилось и нарисовалось в самом отвратительном виде. Задевало меня не то, что Анечка с кем-то там флиртовала. Мне становилось противно от мысли, что после всех своих вечерне-ночных похождений, она приносила мне только остатки себя. Точно объедки после обильного ужина. И я их должен был жрать и облизывать пальчики. Я до того распалил своё воображение, что если бы сейчас Анечка оказалась рядом, то… А что, то? Неужели ты бы смог поднять руку на женщину? Бессильная ярость вдруг овладела мной. Мне захотелось чего-нибудь разбить или тут же набрать телефон Анечки и наговорить ей всяческих гадостей. Я вскочил и чуть ли не побежал на кухню. Она была залита голубым лунным сиянием. Не включая света, я достал из холодильника недопитую бутылку водки и сделал большой глоток прямо из «ствола». Видимо солидная доза притушила бушевавшую в моём сердце злобу и, отдышавшись, я присел на табуретку более успокоенным.

«Что это на тебя нашло? Что за непонятный порыв ревности? – мысленно ругнул я себя. – Любовь ведь дело обоюдное. Любовь?! Какая любовь? Ну, раз ревнуешь, значит любишь. Да нет, глупости всё это. Нельзя назвать наши отношения любовью. Тогда что за приступ агрессии? Посрамлённое право самца-собственника на самку? А у тебя есть на неё право?»

Прав на Анечку, конечно, у меня никаких не было. Нас связывала только одна единственная постель. И всё. А потом каждый жил своей жизнью, почти не посвящая в неё другую сторону. Однажды, правда, я после бурной ночи, спросил её:

- Нюр, сколько раз ты была замужем?

- Что ты имеешь этим спросить? – на еврейский манер натянуто улыбнулась Анечка. В халате и не накрашенная она выглядела на все свои годы.

- Что уж и спросить нельзя? – отшутился я.

- Да можно, - задумчиво произнесла Анечка и пальцами потёрла свои виски, точно разгоняя морщинки. – Один, один раз я была замужем… И больше не испытываю никакого желания.

Она встала с кровати и огладила ладонями свою талию, точно стряхивая с неё какие-то одной ей ведомые воспоминания. Потом улыбнулась куда-то в пространство и повернулась ко мне:

- А ты что, хочешь сделать мне предложение?

- Мой внутренний голос подсказывает, что ты бы мне всё равно отказала.

- Твой внутренний голос тебя не обманывает. Если бы это было лет двадцать назад, тогда…

Что бы было тогда, Анечка не договорила, но спросила:

- Ты не обиделся?

- Обиды – это не зрелые эмоции, как говорят психологи. А я дяденька уже взрослый и хоть не всё, но многое понимаю. И всё же хочу спросить: а почему? Почему ты бы мне отказала?

- Знаешь, привыкла уже к одинокой жизни. А привычка – это вторая натура, трудно поддаётся перевоспитанию. И потом…

- Ну, ну, что потом? – нетерпеливым смешком поторопил я Анечку. Она опять улыбнулась.

- Как ты будешь обеспечивать свою жену? Я люблю наряды, но не с китайской «шанхайки», а с бутиков. И где мы будем жить?

- Я понимаю, ты не в восторге от моей берлоги.

- Нет, не в восторге, - без вызова, но твёрдо ответила Анечка. – Когда говорят, с милым и рай в шалаше, мне всех хочется послать, знаешь куда?

- Догадываюсь.

- Без обид?

- Само собой. Ладно, шалаш тебе не подходит, а как насчёт милого?

- Мне с тобой хорошо, - как-то дежурно ответила Анечка.

- Тогда может…

- Извини, в другой раз, пора на работу.

Это было накануне нашего похода к Шагальскому.

 

Я снова вернулся в комнату и лёг на диван. Наконец позднее время и алкоголь сделали своё дело, сон сморил меня. Утром я проспал и едва успел вовремя прибыть к рейсу. У стойки регистрации в аэропорту меня встретили сердитые Анечка и Шагальский.

- Такси долго ждал, - соврал я на их немой вопрос. – Что, уже закончилась регистрация?

- А вы как думаете, господин Свиристелин? – скривил губы Шагальский.

- Ладно, ладно, - сказал я примирительно, доставая билет. – Газеты бы ещё надо утренние купить.

- Вот ваши газеты, - поджав губки, выдавила из себя Анечка, протянув мне свернутых в трубочку несколько газет. – Быстро на регистрацию.

Меня задел её командирский тон, тем более, припомнился вчерашний вечерний разговор с Владом, мои ночные переживания и мне захотелось ответить ей дерзостью. Но я сдержался, чувствуя, что правота в данной ситуации не на моей стороне.

Уже в самолете, развернув одну из местных газет, я натолкнулся на заметку, от которой мне стало не по себе.

«Сегодня ночью, в районе железнодорожного вокзала был убит известный в городе журналист Влад Петров. Смертельный удар был нанесён сзади, по голове, скорее всего бейсбольной битой. Ведётся следствие, но по предварительной версии полиции, причина убийства – ограбление. С убитого сняли часы, куртку и вывернули карманы. Документы были не тронуты, по ним полиция смогла определить личность убитого. Журналисты газеты выражают своё соболезнование семье нашего коллеги».

 

«Песни у людей разные», - крутился в моей похмельной голове старинный мотивчик. «И лица тоже разные, - мозги мои работали вяло, банально, но логично. - Даже не лица, а маски. Вот у Шагальского одна маска, у Анечки другая. И роли разные. Редко кто в наше время имеет своё истинное лицо, по которому можно прочитать, что у него на душе. А вот глядя на Сашеньку, сразу скажешь – редкой доброты человек».

Будто прочитав мои мысли, Саша Рыбкина подняла на меня свои чистые, ясные глаза, обдав меня волной обаятельности. От такого взгляда хотелось жить и совершать дурашливые глупости.

Мы сидели в безобразно чистом, будто только что выстиранном, просушенном и отглаженном гостиничном ресторанчике и завтракали. Несколько минут назад нас покинули Анечка с Шагальским. Точнее они это сделали сразу, едва я переступил порог ресторана, и прошли мимо, кисло кивнув мне головами. Ну ладно этот напыщенный чинуша Шагальский, а уж от Анечки я совсем не ожидал такого к себе отношения. Смотрит букой и разговаривать не хочет. Что уж такого предосудительного я вчера совершил? Ну, спросил, причём вежливо и тактично, на встрече у мэра Ирикавы в каком доме он живёт, какой имеет доход, как относится к нашим долбанным российским реформам. Шагальский сразу напустился на меня, едва мы остались одни, на несколько минут у здания мэрии.

- Вы отдаёте себе отчёт в своих словах? – сдерживая бешенство, зашипел Шагальский. Глаза его были полны гнева, и он смотрел на меня, как бык на красную тряпку. Анечка стояла рядом, опустив свой клювик и по её виду, я сразу понял, что она не на моей стороне. Всё это происходило у живописного гранитного фонтанчика, в небольшом скверике, по краям которого в клумбах уже наливались бутонами роскошные розы. Мне показалось, что от шипа Шагальского, они вздрогнули, испуганно зашелестев листьями.

Насилия я не терплю ни в каком виде, и ретивое моё взыграло. Я ведь не паж, чтобы таскать за кем-то мантию и не намерен соответствовать чьим-то ожиданиям по поводу своих действий и поступков.

- Это вы к кому обращаетесь? – я потёр пальцами костяшки правого кулака. Холёная морда Шагальского была чуть выше моего подбородка. Я едва сдерживал себя, чтобы не врезать ему по физиономии.

- К т… к вам, господин Свиристелин, к вам! – заорал Шагальский.

- Тогда на полтона ниже и по порядку. Какие проблемы?

- Надо ж думать, о чём спрашивать,- вставила Анечка.

- Да, думать! – не остывал Шагальский.- Вы же не в сраной России.

- Сожалею.

- Он сожалеет, его привезли в цивилизацию, а он…а он... Это ж мэр, а он к нему обращается, как… как к забулдыге какому-то.

- У него, что в жилах голубая кровь, он от моих слов сделает себе харакири? – зло усмехнулся я.

- Есть субординация и регламент! А вы про доходы, про реформы, вы в своём уме? И как после этого мы поедем на остров Окайдо, где сливки общества, высший свет? – Шагальский понёс такую чушь, что мне стало тошно, будто у меня заболели сразу все зубы. Чем дольше он говорил, тем больше укреплялся я в желании сказать ему непростительную дерзость. Наконец, выждав момент, я поднял ладонь и рявкнул:

- Хватит. Я не намерен выслушивать этот горячечный бред. Я не холуй и не собираюсь вести себя с холопьей подобострастностью. Знаете такое правило – быть, а не казаться. И я не собираюсь от него отказываться, даже если встречусь с королевой Англии.

Шагальский как-то сразу обмяк, замолчал, будто в рот ему забили кляп, и растерянно забегал глазёнками. Я смотрел на него сверху вниз.

- И вот ещё что, - я взял Шагальского за лацкан пиджака. - Пока у власти такие, как вы, у страны нет будущего. Надо уважать и любить не только других, но и себя. И если вас что-то не устраивает, то я могу отправиться домой сию же минуту.

Шагальский хлопал глазами, Анечка благоразумно помалкивала. В это время вышел из ворот мэрии сопровождающий нашу делегацию Сюгоро, и нам ничего не оставалось всем, как прекратить разговор и встретить его улыбками. Но тень между нами пролегла, как я понял, до конца дней наших. Плевать. Буду я терпеть этого хлыща. Но Анечка? Я почувствовал в ней перемену ещё в самолёте, когда показал газетную заметку про Влада Петрова. Она как-то испуганно вильнула глазами, как сделал бы человек, которому уже известно о случившемся. Хотя и могло быть известно, ведь слухи среди чиновничества распространятся ещё до того, как выйдут газеты. Но это так, мимолётное наблюдение, которому я совсем не придал значения. Неприятно было другое. Какими-то токами, энергетикой я почувствовал, что Анечка намерена держать между нами дистанцию. В аэропорту она со скрытым, едва заметным раздражением одернула свой локоток, когда я попытался за него подержаться. В самолёте почему-то села не рядом, а на кресло впереди и сбоку от меня. Но особенно красноречиво дистанция в наших отношениях определилась, когда мы поселились в гостиницу, и я нанёс Анечке визит в её роскошный номер. Ведь дома, в моей хрущёбе, мы в таких красках мечтали о двух медовых неделях. Но Анечка сослалась на женские проблемы, отвергла мои ухаживания, дав понять, что не только медовых недель, но даже часов мне не дождаться. К чему тогда была вся эта канитель с поездкой?

Обо всём этом я думал, глядя в ресторане на Сашу Рыбкину, нашу переводчицу. Вот уже три дня я был совершенно покорён этим юным созданием и, глядя на него, радовался за род человеческий. Внешне она была обыкновенной и в толпе вряд ли привлекла особое внимание. Заурядное, без признаков макияжа лицо даже, пожалуй, с обычными чертами, кругленький аккуратный носик, тёмнорусые, гладкозачёсанные волосы, карезелёные глаза. Чуть широковата в бёдрах, хотя ещё по-девичьи с тонкой талией. Одета просто – в вельветовые брюки, кроссовки, лёгкую пёструю блузку, обтягивающую небольшую грудь. Сорокапятилетняя Анечка в сравнении с ней выглядела гораздо эффектней. Но Саша Рыбкина брала другим – внутренней красотой, которая как подсветка, распространялась на всё остальное. Особенно это проявлялось в ясном, почти детском взгляде и чуть застенчивой открытой улыбке пухлых, но не безвольных губ. А дополнялось обаятельной женственностью, которую тяжело приобрести, она даётся от природы. Все её движения – от посадки головы, до походки были грациозны и осияны этой, почти тургеневской женственностью. В ней не было ни капли жеманства, и вела она себя просто и естественно, как просто и естественно ведёт себя ребёнок. Она присутствовала при вчерашнем разговоре, и сейчас в её глазах я читал сочувствие. Кажется, она была на моей стороне и даже состроила сострадательную гримаску, когда я поморщился, потрогав пальцами виски, от головной похмельной боли. После вчерашней перепалки с Шагальским, я в сердцах опустошил добрую половину своего бара в номере, и сейчас моя опрометчивость тупо пульсировала болезненными токами в моей голове.

Я тянул горячий кофе и краем глаза вяло наблюдал, как чопорная старая американка, с загорелым морщинистым, чуть надменным лицом и крашенными белыми буклями, по очереди открывала кастрюли и сосредоточенно и подолгу рассматривала их содержимое. Кажется, шведский стол её не устраивал.

- Сашенька, - обратился я к переводчице, чтобы разрядить затянувшуюся паузу, - вам не кажется, что эта капризная американская бабуся, была пассажиркой «Титаника»? Во всяком случае, она наверняка хорошо помнит «Великую депрессию». Что она там выискивает, видимо американский гамбургер.

Шутка получилась грубоватой, но Саша улыбнулась, скосила глазки к заставленному снедью столу.

- Американцы любят ездить в эту страну, они привыкли к комфорту. А вам здесь нравится?

- А вам? - ответил я вопросом на вопрос.

- Сразу по приезду очень нравилось. Новые люди, сервис, когда автомат тебе может тут же смолоть зёрна и сварить кофе, какой тебе хочется. Только нажми кнопку.

- А теперь? – нетерпеливо перебил я её.

- Честно? Считаю дни, когда закончится мой контракт, и я укачу в своё родное Подмосковье. Тоска смертная. Рационализм просто удручает. Всё зарегламентировано настолько, что если свернуть чуть в сторону, то будет катастрофа. Сейчас, в кризис это особенно заметно. Люди здесь не личности, а винтики в большом механизме – каждому определено своё место. И сейчас, когда многие теряют работу, увеличилось количество самоубийств. Вы видели, что в гостиничных номерах окна не открываются? Это сделано специально, так как многие выбрасывались из окон в многоэтажных гостиницах. Японцы, как мне кажется, нация с катастрофичным сознанием. Чуть что не так, они сразу впадают в депрессию.

- А мы, русские?

Саша весело улыбнулась.

- А у нас есть свои шесть соток и нам по фигу любые кризисы. Я прошлой осенью ездила в отпуск к своему деду в деревню, так он и слышать не хочет ни о каком кризисе. Заставил погреб банками с соленьями и вареньями, накопал картошки, насолил грибов и капусты и в ус не дует.

- А я думал, что мне одному показалось, что здесь не всё так просто и гладко. Но почему, вы не задумывались?

Саша неопределенно пожала плечами.

- Может, мои выводы поспешны, - продолжал я, - и не подтверждены достаточными наблюдениями, но то, что я смог прочесть в «поиковике» об этой стране, и в первую очередь о самих японцах, их психологии, у меня сложилось впечатление, что причины этой, как вы сказали, «катастрофичности» кроются в их историческом прошлом. И в первую очередь в их верованиях. Я не совсем разделяю точку зрения, что на характер нации влияют географические условия. Мол, народы Кавказа или те же итальянцы, испанцы, особенно каталонцы, имеют столь взрывной характер из-за того, что проживают в горной местности. На русской равнине люди более спокойны. Ничего подобного. География, климат, конечно, причины существенные, но не главные. Есть что-то труднообьяснимое, что делает нацию нацией. Что-то же стронуло некогда, неведомое алтайское племя двинуться на восток в поисках лучшей доли, дойти до Манчжурии, Кореи и переправиться через пролив на эти острова. Ассимилировать более многочисленные местные племена айнов. Создать собственную культуру, мифологию, на мой взгляд… скажем так незатейливую. Чем-то, кстати, родственную друидам. Потом развиться, построить достаточно мощное государство, вырасти во вторую экономику мира, достичь вожделённого благоденствия и на этом фоне возглавить мировой список по суицидальным смертям, заколотив наглухо окна в гостиницах?

Саша удивлённо и с интересом на меня посмотрела.

- А вы основа-а-тельно подготовились к поездке, - чуть восхищенно, ровно настолько, чтобы я заметил, произнесла Саша.

- Уверяю вас, не для того, чтобы покорять эрудицией таких очаровательных девушек, как вы, Сашенька. Просто мне стала интересна эта страна. Обьясню почему, - я прихлебнул кофе и пожалел, что в ресторане нельзя курить. Неподдельный Сашин интерес к моим рассуждениям меня воодушевил. – Хоть Япония и называет себя издревле Срединным столпом всей земли, но вклад её в то, что мы привыкли называть прогрессом, достаточно скромен. Очень многое заимствовано из Китая и Кореи.

Саша сделала удивлённые глаза.

- Иван Лукич, но ведь в техническом отношении это первая страна мира. Такой электроники…

- Я предполагал, что вы это скажете. Всё верно. И электроника, и машины тут лучшие. А наука, где наука? Всё основное, то есть велосипед, попросту говоря, изобрели там, где творили Фултоны, Поповы, Вернадские, Павловы, Гегели и Канты, Циолковские. Разве современный мобильник, который лежит сейчас перед вами, действует по другому принципу, нежели допотопное и громоздкое изобретение Попова? Дизель, субмарина, телевизор, компьютер, Господи, да сколько ещё всего, и всё это родилось там, в старушке Европе. Ну, или в Новом свете, что одно и то же. Это – фундаментально. А здесь просто довели всё это до известного совершенства. И это не мало, но всё-таки, согласитесь, не главное. Да и добиться этого, как оказывается не так уж сложно. Пример – Китай.

- И вы всё это связываете с психологией?

- Умница, Сашенька. Так вот, мне представляется, что в жизни японец больше склоняется к тактике, нежели стратегии. К субьектности. Даже если вы посмотрите на религию японцев, то опять заметите эту субьектность. К примеру, богов-ками, есть великое множество. В каждой местности свой божок, воплощением которого, является гора ли, дерево, ручей. Местечковость какая-то, размаха нет. Миниатюризм. Та же тяга к миниатюре в поэзии. Сначала пятистрочный хайкай, потом вообще трёхстрочный хайку.

 

Ветвь цветущая

Скрыла от очей моих

Ясную луну.

 

Слов нет, красиво, смысл ясен. Как говорят красота в простоте. Но тогда можно вообще сочинить, примерно, такой стих: О, роза! Но где анализ и синтез? Где страдания, переживания, страсть? Сашенька, вы смотрите на меня, словно, я несу несусветную чушь.

- Что вы, Иван Лукич, просто я никогда не ставила вопросы так…неожиданно.- Саша смущенно зарделась, поправила на виске невидимую прядку. – И вы действительно в чём-то правы. Я где-то прочла недавно, что правящие круги Японии сожалеют, что в последние десятилетия совсем мало уделяли внимания фундаментальным наукам. Корпорации больше сосредоточились на прикладных разработках, но это ведь тоже наука.

- Верно, наука, но наука именно характерная для японского национального характера, хотя тут работают и другие механизмы, к примеру, западное разделение труда. Но главное в том, на мой взгляд, что психологически японец более закрыт миру, нежели, к примеру, русский, то, что Достоевский называл всечеловечностью. Он, как бы и с нацией и в то же время сам в себе – один во всём и всё в одном. Наверное, это влияние дзэн-буддизма с его главным принципом сатори, душевного спокойствия, внутреннего просветления. Однако, мне кажется, эта субьектность стала причиной не только достижений, но и несчастий для жителей «тростниковой долины». К примеру, долгое время, страна проводила политику государственного изоляционизма и если уж быть до конца откровенным, фашизма.

- Что?! Вы серьёзно, - Саша округлила свои карезелёные глаза.

Я рассмеялся.

- Вообще-то «фаши», слово безобидное. Оно появилось в Италии и означает «союз, связка, пучок». Так вот в мозгах японца, может быть, до сих пор не истёрта мысль о своей богоизбранности. И это тоже идет из глубины веков. Считается, что богиня Солнца и земледелия Аматэрасу, получившая от богов в управление «равнину высокого неба» есть прародительница японских императоров. И Япония является государством-семьей, где каждого отличает сыновья преданность императору, а императора родительская любовь к подданным. По большому счёту в этом нет ничего плохого, но японцы считали, а может и считают, что это основание для избранности, и потому японская нация превосходит всех по силе духа и имеет великое высшее предназначение. И они свою избранность неплохо продемонстрировали во время второй мировой. Не хочу вам портить настроение примерами. Может быть, если постараться, мы найдём обьяснение с этой точки зрения и таким словам, как харакири, камикадзе и нынешнее – суицид. Вообще к чему я это говорю? Думаю, что не надо скрывать что-то плохое, если оно есть, тогда наглядней будет видно хорошее.

- Как интересно, а то думала причина суицида - кризис.

- Скорей всего и кризис тоже. Он выступил как катализатор внутренних переживаний. Но давайте о позитиве. У японцев есть чему поучиться. Особенно привлекает, что, несмотря на технический прогресс, они сохранили свою самобытность, в отличие от нас. Они посещают храмы, которых почти в три раза больше, чем в России. Меня привлекает их архитектура, то, что большинство населения живёт в своих собственных домах и считает это за великое благо. Кто сказал, что эклектика в архитектуре это плохо? Эти уютные крашеные домишки, с традиционной черепицей, с маленькими садиками и даже огородиками посреди мегаполиса, узкие улочки, где могут едва разьехаться две машины, мощеные тротуары, продуманность архитектуры, где уживаются традиция и современность, вызывают лично у меня душевное чувство спокойствия, умиротворения. Но если эти чувства возникают даже у меня, человека со стороны, почему их не может быть у японца? Они цепляются за вою самобытность, как репейник к собачьей шкуре. И самое главное никто им в этом не мешает, никакие Шагальские. Они видят мир таким, какой он есть, не преукрашивая, но в то же время и не черня, и в этом я вижу самый главный смысл прогресса.

- Но вы всё-таки не ответили на мой вопрос – вам здесь нравится?

Я помолчал, раздумывая. Как обьяснить этому юному чистому созданию, что оценки, типа «нравится-не нравится» я давно убрал из своего лексикона. Что в мозгах моих уже много лет живёт бес сомнения и я машинально, хочу я этого или не хочу, подвергаю всё беспристрастному анализу. Если получается, конечно. Потому что быть беспристрастным – дело непростое, особенно, если ты человек эмоциональный. Но эта многолетняя привычка стала второй натурой. Я сознательно подавлял свои эмоции, зная, что любые первые бурные впечатления чаще всего ошибочны. И хорошие и плохие. Истина, как правило, где-то посередине. В молодости, как и все, я много заблуждался, увлекался, растрачивал себя, стараясь увлечь своими прозрениями других, но, слава Богу, мне хватило внутренней силы понять, что не каждый способен прочувствовать и разделить открывшееся только тебе, стать твоим единомышленником. Это очень непросто. Это требует не только увлечения, но и внутренней самоорганизации, знаний, наконец. Большинство людей не любят напрягать мозги. Им подавай хлеб и зрелища. И чаще всего считать красиво забитые голы в футбольных матчах, или коллекционировать песни Бориса Моисеева становится делом всей их жизни. Вопросы, которые тебя вгоняют в сильнейшие душевные переживания, у большинства людей вызывают лишь зевоту и скуку. Но каждому – своё. И мне хватило сил признаться себе в этом, и я, прежде чем хлебнуть горячего молока, дую на холодную водичку.

И вот сейчас я раздумывал: а нужно ли с первым встречным, пусть и хорошим, искренним человеком, говорить о своём, сокровенном? Не буду ли я завтра об этом жалеть, как это было уже не раз? А, была, не была.

- Знаете Саша, - у каждого человека есть свой «пунктик», - начал я, покрутив пальцем у виска. – Кто-то коллекционирует марки, кто-то любит бездельничать, словом, в каждой избушке, свои погремушки. Хобби. Моя погремушка – это выискивание исторических закономерностей, через обьяснение черных и белых пятен в жизни человечества. Ну к примеру, когда-то в мою молодость у нас преподавали «Историю КПСС». Кстати, многие российские демократы взросли на этой почве. Но не о них речь. Так вот рассказывая о замечательных деяниях ещё тех «демократов» во главе с Лениным, нам говорили о том, что в начале 1900-х годов центр революционного движения переместился в Россию, мол, условия для этого созрели. Хотя это опровергало основное положение Маркса. Ведь согласно его теории революции в первую очередь должны совершаться в высокоразвитых капиталистических странах, какими к тому времени были Англия, Германия, США. Ведь главной движущей силой должен был быть пролетариат, которому нечего терять кроме своих цепей. А Россия в то время была аграрной страной со слаборазвитым рабочим классом, но хорошо оплачиваемым. Что ж он вроде как с жиру бесился? А может он, революционный центр-то и не переместился вовсе, а его переметили? Кто? На чьи деньги содержалась известная школа в Ланжюмо, где готовили профессиональных терроистов-революционеров типа Ленина и, которую воспел в стихах Андрей Вознесенский? Откуда брались средства на закуп оружия, которое поставлялось в Россию, кто финансировал выпуск «Искры», кто такой Парвус, был ли Ленин германским шпионом?

- А, теория заговора, - как мне показалось, чуть иронично произнесла Саша, но, видимо увидев мою враз помрачневшую физиономию, поспешно сказала, - папа мой об этом говорит постоянно. Я думала, что это так, блажь.

- Хочу вам по этому поводу рассказать маленький анекдот. Говорит одна бурёнка другой: «мне кажется людям от нас надо только молоко и мясо. Они нас всё равно зарежут». «Вечно тебе мерещатся какие-то заговоры, жуй травку», - отвечает ей вторая бурёнка.

- Кровожадный анекдот, Иван Лукич. Но прошу вас, продолжайте.

- Мир не менее кровожаден. Где-то всегда пылает, то в Югославии, то в Ираке, причём по сомнительным поводам. Так вот, не буду вас больше утомлять примерами, роясь в белых и чёрных пятнах, я, однажды, пришёл к мысли, что мир управляем. Но кем и что они хотят получить в конечном итоге? Есть давняя теория по устройству жизни на земле по типу муравейника, или как называл его известный русский мыслитель Зиновьев «человейника» или пчелиного улья. Где все роли расписаны, строгая иерархия для «матки», рабочих пчёл и для трутней. И ни шагу в сторону. Если ты родился трутнем, то знаешь, что после определённого времени тебе сделают кирдык. Иными словами, если ты дочь носительницы древнейшей профессии, то и тебе суждено быть проституткой, будь ты семи пядей во лбу. Как касты в Индии. И у меня есть подозрение, что нечто подобное происходит здесь, в этой чистенькой, благополучной стране, а она этому сопротивляется, в том числе и через суициды. Ведь, в сущности, Америка так подмяла под себя Японию, что та не может не вздохнуть не охнуть. Вот так, примерно. Теперь вы понимаете, что я не могу вам ответить однозначно на вопрос: нравится мне эта страна или нет?

- Но должен же быть механизм управления…, - как бы не услышав моих последних слов спросила Саша.

- Он очень простой – деньги.

- Да-а, деньги, - задумчиво, словно соглашаясь со вздохом произнесла Саша. – Как-то грустно всё это. И что этому нельзя сопротивляться?

- Можно, - улыбнулся я, - даже нужно, но это уже другая история. Я утомил вас, Сашенька.

- Немного, - Саша поморщила свой круглый лобик. Было заметно, что в её умной головке кипят нешуточные страсти. Ею словно овладела сонливость, но в то же время скрытое волнение выдавали запунцовевшие щеки. Наконец она словно проснувшись, огляделась вокруг, потянулась за сумкой.

- Что-то забыли о нас совсем, не звонят.

Она достала мобильник, посмотрела звонки.

- Да, никому мы не нужны, ни одного звоночка. Иван Лукич, а можно вас попросить рассказать немного о себе. Ваши мысли так похожи, что говорит мой отец. Вы даже внешне похожи. Эти усики, плешинка на макушке, костяк такой же крепкий. Ясный ум.

- С этого места поподробней и побольше, - отшутился я.

- У вас есть семья?

- К сожалению. Была, конечно. Очень я любил одну девушку, коллегу...- Я опять себя поймал на мысли – не много ли я говорю сокровенного человеку, которого знаю всего три дня.

- Похожую на меня? – почему-то грустно улыбнулась Саша.

- Нет, скорее на Анну Леонидовну, только нос у неё был не сопелькой. У нее всё было изящное – лицо, фигура, мысли. Даже имя - Дуняша. Мы прожили несколько лет. Это были замечательные годы.

- Расстались?

- Нет, она погибла.

- Извините.

- Ничего. Это было много лет назад, и я уж начинаю думать: а было ли? Она утонула. Занималась дайвингом, мы поехали с ней в Египет и там… Сопровождающий что-то не досмотрел. Я его чуть не убил. Весь берег сбежался – врачи, полиция. Но уже ничего нельзя было сделать. Вот так.

- И с тех пор…

- Я один.

- Бедненький! – в глазах Саши я прочитал сострадание.

- Это по-русски. Но зря вы меня жалеете, я ведь ещё тот фрукт, - подбодрил я Сашу улыбкой.

- А карьера?

- Ох, и вопросы вы задаёте, Саша. Уж лучше про мировой заговор, про масонов. Не получилось моей карьеры. Сначала вроде всё складывалось удачно, а потом… Видите какой у меня характер. Я ведь пытаюсь докопаться до истины, отстаиваю свою позицию, а кому это понравится? Видимо я упустил своё время, или время не захотело меня принять. Хотя, кто знает, может у меня ещё всё впереди, и мои сорок пять только прелюдия к чему-то большему. В молодости мы все честолюбивы и ждём сиюминутного признания. Мы ещё не в состоянии, да и не хотим понять, что у признания есть два пути: быстрый – у людей гениальных и высокоодарённых, и долгий, когда твои способности раскрываются только к концу жизни. При постоянной работе, заметьте. Но молодость не приемлет второй путь, ей хочется всего и сразу. В итоге очень многие способные люди останавливаются на полпути, кидаются либо обывательское благополучие, либо в пьянство и зарывают свои способности, так полностью и не раскрыв их.

Мы помолчали.

- А вы очень расстроены, по поводу вчерашнего? – осторожно спросила Саша.

Я неопределённо пожал плечами, пригубил кофе.

- В принципе, не очень, но я понимаю психологию таких людей, как Шагальский. Это совковое воспитание ещё долго будет сидеть в печёнках чиновников. Они как боялись всего, так до сих пор и боятся. Боятся, что кто-то, как я, скажет лишнего, боятся выглядеть не толерантными, не современными. Они навыдумавали для себя массу всяких условностей и требуют выполнения этих условностей от других. Они не живут жизнь, а играют её. Но не по Станиславскому, а в формате комедии масок. И меняют они эти маски, как дама перчатки. Но знаете, когда на человеке новая маска по случаю, веры к нему нет, всегда кажется, что у него фига в кармане. Мне нравятся люди открытые, и которые воспринимают жизнь такой, какая она есть. Как вы, например.

Саша зарделась и женственным жестом убрала невидимую прядь с виска.

- Вы преувеличиваете.

- Ну, может, чуть-чуть, - отшутился я. – А скажите мне Сашенька, что это за таинственный остров Окайдо, о котором вчера намекал Шагальский.

- Я толком не знаю, не была. Знаю, что это место тусовки богатых людей. Там несколько казино.

- Это далеко?

- Говорят километров около пятидесяти в сторону Курил. В ясную погоду их даже можно увидеть.

- А что за нужда ехать на этот остров. Вроде в программе этой поездки не было.

- Сама в недоумении.

- Может там какая-то особая экономическая зона?

- Вряд ли, видимо там просто можно хорошо отдохнуть.

- Да уж Шагальский этого не упустит. Он любитель комфорта.

Мы посплетничали. Я рассказал о Шагальском, Анечке, опустив, конечно, что мы с ней любовники. Немного о себе. Потом вспомнили первопрестольную. Я узнал, что Саша училась в престижном вузе, который раньше носил имя Патриса Лумумбы, что ей скоро стукнет двадцать пять. Что у неё коричневый пояс карате, что она дочь военного лётчика, точнее вертолётчика. Отец её был в Афгане, потом служил в лётной части в Подмосковье и даже научил её управлять лёгким вертолётом. В Японию она попала по конкурсу, как лучшая студентка. Кроме японского она хорошо владеет английским и чуть-чуть китайским.

- Вот видите, Сашенька, сколько у вас достоинств. Можно и зазнаться, - рассмеялся я.

- Можно. Но я уродилась другой. Моя мама…

И в это время зазвонил наконец-то телефон. Саша послала мне многозначительный взгляд, по которому я понял, что интересуются моей персоной. Саша говорила по-японски. Лицо у неё сразу приняло деловое выражение, взгляд сосредоточился в себя, что явно в ней выдавало добросовестного и исполнительного работника. Потом, держа трубку у виска, она достала из сумочки ручку и блокнотик и что-то записала. Я в это время наблюдал, как старая американка осторожно пробовала то, что набрала в многочисленных кастрюлях в свою тарелку, жуя при этом медленно и основательно, видимо, помогая тем самым строить дальше американский капитализм. Сквозь синюю штору на высоком окне пробивалось солнце, оставляя на ткани радужные блёстки.

- Хочу вас обрадовать, - Саша сложила телефон. – Сегодня у нас свободный день. Звонил Сюгоро и сказал, что Шагальский с Анной Леонидовной заняты предстоящей поездкой на остров Окайдо, а мы можем провести день, как вы хотите. Что вам показать? Или устроим шопинг?

- Боже упаси! Только культурная программа. Полагаюсь на ваш тонкий и деликатный вкус.

- Хорошо, - просто ответила Саша.

Мы вышли на мощёную, омытую вчерашним недолгим дождём узкую улочку. Она убегала под горку и была почти безлюдна, хотя день уже разгорался, обещая солнечную погоду. У перекрёстка я приметил женщину на велосипеде, которая слезла с него перед светофором, и ждала, пока не загорится зелёный, хотя улочки были пустынны, без единого автомобиля. Я вспомнил Сашины слова насчет рационализма японцев и катастрофичности их сознания. Да уж, я бы, не задумываясь, попёр на красный. И от этой мысли мне сделалось хорошо.

Словно угадав моё настроение, Анечка повела меня сначала в сад роз, благо располагался он совсем недалеко, рядом со старинным синтоистским храмом, в прудах которого величаво плавали розовые и чёрные карпы. Потом мы побывали в буддистском монастыре в тени таких огромных платанов с искорёженными стволами, что невольно напоминало старую сказку про дремучий лес. Потом мы обедали в рыбном ресторанчике, где я позволил себе кружку «Асахи», а завершили день во дворце современного искусства, который мне совсем не понравился и вызвал лишь тупое раздражение. Наш гид, некрасивая японка рассказала, что сторонники модерна видят будущее человеческое жилище в виде аквариума, мол, не только ты можешь смотреть из окна на окружающий мир, но и он должен видеть, что происходит в твоём доме. По такому принципу и было спроектировано это, остеклённое со всех сторон сооружение.

- Вам понравилось? – спросила Саша, когда мы вышли на вольный воздух.

- А вам?

Саша улыбнулась. Видимо она стала привыкать к тому, что я большой любитель отвечать вопросом на вопрос.

- Сложно сказать, - ответила она задумчиво.

- Вы бы согласились жить вот так у всех на виду?

- Мир обнажается…

- И это, вы считаете, нормально?

- Не знаю…

- А как же тайна?

- Какая тайна?

- Тайна человеческих отношений. Любви, ненависти, семьи, наконец. Ну, хотя бы, не выносить сор из избы.

- Но, на миру и смерть красна.

- Так то о другом. Здесь же нам предлагают полностью обнажиться. Как мы спим, ходим в туалет, как раздеваемся, как храпим, как… Ну, включите воображение. Как жить без тайны? Вам бы понравилось, если бы кто-то со стороны наблюдал, как вы живете со своим будущим мужем?

- Ещё чего! - Саша сделала резкое движение.- Но тогда зачем всё это?

- Вы хотите услышать моё мнение?

- Конечно!

- Чтобы управлять людьми. Чтобы исключить даже возможность появления, каких-нибудь Че Ге Вар, Солженицыных, Уго Чавесов. Тотальный контроль и супер публичность.

- Ну, вы даёте, Иван Лукич, - Саша удивлённо смотрела на меня, словно я нёс голимую крамолу, и кажется, верила с трудом, в то, что я говорил. – Начали за здравие, а…

Я улыбнулся.

- Пора в гостиницу. Я благодарен вам, Сашенька, что вы подарили мне сегодня замечательный день. И, подводя черту под нашей дискуссией, хочу вам сказать, что с вашим пытливым умом, вы скоро убедитесь, что я, если не во всём, то во многом прав.

Я тогда даже не предполагал, как скоро подтвердится пророчество моих слов.

Но едва мы сделали несколько шагов к сопровождавшему нас микроавтобусу, как неизвестно откуда вынырнул худосочный японец с массивной камерой на плече и страшненькая, с безумной причёской репортёрша.

- Несколько слов для сегодняшних новостей, - перевела Саша их просьбу. – Вы известный журналист, много ранее выступавший с резкой критикой западного образа жизни. Вы изменили своё мнение, посетив страну восходящего солнца?

И дёрнул же меня чёрт ввязаться в это интервью, наговорив каких-то обтекаемых фраз, типа ни да ни нет. Уже в гостинице, перебирая в памяти прошедший день, я так и не мог толком вспомнить, чего я там наплёл. И откуда они взялись, эти репортёры? Вроде бы ничто не предвещало их появления. Наверное, Шагальский с Анечкой решили переложить на меня часть своих обязанностей. Раздражённый на них и самого себя, я прибегнул ко вчерашнему приёму – заглянул в свой бар.

 

Большой и быстроходный катер мчал нас в противоположную солнцу сторону. Утренний бриз гнал с моря свежие волны, и они с силой бились о днище. Катер подпрыгивал на них, будто перескакивая с одного бугорка на другой, разбрасывая в стороны белые брызги. Кильватерная линия светлыми бурунчиками вспенивалась за кормой и далеко позади сливалась с морской синью. Было свежо, но день разгонялся, обещая подарить нам вчерашнюю теплынь.

Анечка с Шагальским из-под ладоней смотрели с кормы на быстро удаляющийся берег и, поглядывая друг на друга, многозначительно улыбались, словно делились какой-то тайной. Настроение у них было явно приподнятое, как это часто бывает, когда попадаешь в места, где много воды и солнца и впереди у тебя целый день безделья. С дежурной улыбкой услужливости примостился в кресле Сюгоро, охватывая, казалось, сразу всех быстрым взглядом. Сосредоточенно впился в штурвал крепкого сложения, невысокий, короткостриженный японец, посматривая боковым зрением на пустынный кряж, который огибал наш катер. Я посмотрел на Сашу. Она тоже улыбалась, но в глазах её я заметил будто тлеющий уголёк тревоги. Странно, но это же чувство не покидало и меня. Оно поселилось во мне пару часов назад, когда мы перед тем, как сесть в катер, побывали в небольшом особняке, расположившемся прямо у причала. Нас вежливо, но настойчиво попросили заполнить нечто вроде декларации, тщательно осмотрели и просветили в специальном аппарате наши пожитки и провели электронную дактилоскопию. Меня несколько покоробила такая тщательность, будто мы террористы какие-то. После этого мы вошли в роскошный, уютный холл, по стенам которого были развешаны ротарианские символы, в виде каких-то шестреней, циркулей и шестиконечных звезд. Нас принял холёный, чем-то напоминающий Шагальского, полнеющий и седеющий господин с властным и проницательным взглядом. Он был внимательным и корректным, пожелал нам хорошего отдыха и перед окончанием встречи нам всем преподнесли в подарок по шикарному, коралловому браслету в бархатном футляре. Ненавязчиво, каждому предложили этот браслет примерить. Помогала нам в этом высокая, стройная японка, своей целлулоидной ухоженностью похожая на куклу барби. Когда у последнего из нас на запястье щёлкнул замок, седеющий господин улыбнулся, и сказал:

- Советую браслеты не снимать. Это своеобразная визитная карточка на остров Окайдо.

- И в масонскую ложу, - буркнул я про себя.

Но Шагальский услышал и одарил меня таким уничтожающим взглядом, что будь у него возможность, он растерзал бы меня на куски. Седеющий господин перехватил этот взгляд и опять располагающе улыбнулся.

И вот, когда на моей руке защелкнулся этот непонятный браслет, во мне поселилось странное чувство беспокойства. Точно меня, как каторжника окольцевали и теперь каждый мой шаг под контролем. Как-то разом соединились в моём сознании ротарианская символика на стенах, странный тщательный, похожий на таможенный досмотр перед, вобщем-то, заурядной увеселительной поездкой, дорогой и изысканный браслет, достаточно дорогой, для простого подарка. Ещё во время беседы я попытался его рассмотреть. Он был изготовлен из тяжёлого металла, скорее всего золота, имел тщательную отделку и был инкрустирован крупными кораллами, выполненными в виде рябиновой кисти. Странно, но я никак не мог найти замка на браслете, будто каждую его пластинку запаяли прямо на моём запястье. Рассматривая браслет, я перехватил пристальный взгляд на себе седеющего господина, который тут же его отвёл и переключил на целлулоидную японку, имевшую на своей левой руке… точно такой же браслет. Странно, но почему-то я в эту минуту вспомнил о нашем с Владом разговоре, которым он меня предостерегал о предстоящей поездке.

«Ты становишься мистиком, - мысленно успокаивал я себя. – Кому нужен рядовой провинциальный журналист? Что с тебя взять? Ты не учёный, хранящий в своих мозгах уникальные разработки, не государственный деятель, приближенный к каким-то секретным данным. Так, средней руки борзописец, растрачивающий свой талант на бездарные писульки в захолустье. Выкинь этот навязчивый бред из головы».

Я попробовал выкинуть – не получилось. Каким-то шестым чувством, интуицией я ощущал пока неведомую мне опасность. Всё, вроде, было благопристойно, чинно, благородно, если судить по млеющим от пикантности ситуации Анечке и Шагальскому, и вместе с тем, что-то было не так. И вот сейчас, глядя на Сашу, мне показалось, что она тоже чем-то встревожена.

Поднялась из трюмного отсека целлулоидная японка с маленьким подносом, на котором стояло несколько маленьких чашечек. Несмотря на то, что катер чуть покачивало, она шла ровно, как в ресторане, будто с каждым шагом её туфелька приклеивалась к ребристой палубной резине.

- Кофе? – с английским акцентом произнесла японка.

- Ариготе.

Я пригубил из чашечки и, глядя на задумчивую Сашу, тихо спросил:

- Что-то не так?

- Не знаю, - так же тихо ответила она и машинально поднесла браслет к глазам. Покрутила туда-сюда запястьем и снова повторила, - не знаю, мобильник не работает.

- Может села батарея?

Саша посмотрела на меня, как на человека, сказавшего заведомую глупость, но всё же ответила:

- Приёма нет.

Вернулись с кормы Анечка с Шагальским.

- Иван Лукич, как насчёт коньячку? - достаточно миролюбиво протянул мне фляжку Шагальский. Я отхлебнул солидный глоток хорошего «Хенеси», расценив жест Шагальского, как временное перемирие. Возможно, он сознательно, из тактических соображений достал из потаённого карманчика своей памяти известный принцип, что худой мир, лучше доброй ссоры. Ведь впереди у нас предстояли какие-то события, и в планы Шагальского совсем не входило, чтобы я в них внёс свои коррективы, в силу моей непредсказуемой натуры. Отхлёбывая из фляжки, Шагальский с хитрецой и выжидательностью на меня поглядывал, из чего я сделал вывод, что он не прочь завести со мной какой-то разговор. Выглядеть букой с моей стороны было бы совсем непростительной глупостью. Я улыбнулся в ответ.

- Отличный коньяк!

- Да, люблю хорошие вещи! – Шагальский надел на себя маску какой-то небрежной мечтательности, развалившись на сиденье и, как бы машинально, положив руку с дорогими часами на перекинутое колено. От выпитого, на скулах у него проявились красные прожилки, глаза стали волоокими. Я чувствовал, что этот напыщенный павлин милостиво ждал, что он уже достаточно много сделал для того, чтобы расположить меня к своей персоне и продолжить разговор должен всё-таки я. И здесь игра. В безупречном синем костюме, белой рубашке и красном галстуке, он почему-то напоминал мне не человека, а симулякра, надутого резинового манекена, который может в одно мгновение пропасть, сдуться, оставив после себя только жалкую кучку смятых дорогих шмоток. Эта мысль показалась мне очень забавной. Шагальский – резиновая баба, а лучше надутый презерватив. Сдержав себя, чтобы не прыснуть со смеху, я улыбнулся и сказал:

- Вольдемар Семёнович, вам не говорили, что вы очень сильно похожи на французского президента?

- Вам не нравится Саркози? – вопросом на вопрос ответил Шагальский.

- С чего вы взяли?

- Ну, хотя бы по тому, что вы не питаете ко мне особых симпатий, я делаю вывод, что и к Саркози тоже, – насмешливо улыбнулся Шагальский.

- Ну, почему же, Саркози очень даже симпатичный малый, - соврал я. – Смотрите, какую жёнушку себе отхватил. Модель.

- Вы его осуждаете?

- А кто я такой, чтобы кого-нибудь осуждать?

- В самом деле? – Шагальский, кажется, искренне изумился. – Это ваше кредо?

- Да, жизненный принцип. А вы, я вижу, удивлены?

- Не скрою, да. До этих слов, мне казалось, что ваше кредо скорее обратное.

- Осуждать?

- Да.

- С чего вы взяли?

- Смотрел некоторые ваши публикации. Например, вы осуждаете российские реформы, того же Горбачёва. И вот последний случай с мэром Ирикавы: ну, согласитесь, вы ведь пытались заглянуть в чужой карман, а?

- Нисколько, - пришла очередь моя удивлённо посмотреть на Шагальского. – Мне совершенно фиолетово, сколько миллиардов иен и как заработал мэр Ирикавы. И я не собирался его ни осуждать, ни оправдывать, мне был нужен только факт. А что касается России и Горбачёва… гм, здесь вы, кажется, употребили не то слово. Здесь более уместно слово – обличать.

Я почувствовал, что притихшие на боковом сиденье Анечка с Сашей, прислушиваются к нашему разговору, хотя создавали вид, что каждая занята своими мыслями. То же относилось и к Сюгоро и я подумал, что наш сопровождающий хорошо понимает о чём мы говорим.

- То есть, по вашему мнению, осуждать и обличать – это разные по смыслу слова и российские реформы вы не осуждаете, а обличаете.

- Ну, да я так считаю. А что, я не могу иметь своего мнения?

- Да можете, можете… И что же вас не устраивает в тех реформах?

- Если в двух словах, то отсутствие справедливости. А если подробнее, то это долго.

- Достаточно, достаточно, - замахал ручкой с большой золотой печаткой Шагальский. – То есть вы считаете, что большой пирог под названием Россия, во время реформ, был поделен несправедливо?

- А вы считаете по-другому?

- Да, по-другому. Я считаю, что этот пирог был разделен правильно, а вы просто усложняете жизнь и не только себе, Бог с вами, но и другим.

Мне захотелось сказать ему дерзость. Почувствовав напряжение, в разговор тут же ввязалась, державшая руку на пульсе, Анечка.

- Эх, мужчины, мужчины, - с весёлым укором произнесла она, поглядывая в нашу сторону - вы не исправимы. Даже здесь, за тридевять земель, вы не можете не говорить о политике. Правда, Саша?

Саша лишь пожала плечами, и потянулась за чашкой кофе, стоящей на полированном столике рядом с сиденьем. С дежурной улыбкой наблюдала за разговором целлюлоидная японка. Своевременным вмешательством в наш диалог Анечка сгладила ситуацию. Мне расхотелось дерзить Шагальскому и я лишь буркнул:

- А вы упрощаете.

- Ошибаетесь. Я принимаю её такой, какая она есть. Помните «Машина времени» пела, как там, «не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас». Глупости всё это. Мир никогда под вас не прогнётся. А всегда прогнётесь вы. А если нет, он вам сломает хребет, искорёжит, сотрёт в порошок.

Шагальский победно осмотрелся вокруг, прихлебнул из фляжки, продолжал:

- Не мы задаём правила игры. Сейчас мы играем в демократию. Да играем. Эта демократия похожа на огромную высокую стену, окрашенную с одной стороны ярко и красочно, а с другой просто и естественно, как выглядит сама жизнь. Первая сторона – для плебса, другая – для нормальных людей.

- Нормальных? Что вы хотите этим сказать?

- Нормальных, значит тех, кто в жизни состоялся и что-то сумел сделать.

- Заработать состояние, это вы имеете в виду.

- Что ж, хоть бы и так.

- Даже обманом?

- Иван Лукич, ну почему у вас все окрашено в черные тона. Разве состояния наживают только обманом? - как мне показалось, искренне возмутился Шагальский. – Из некоторых ваших писаний, я сделал вывод, что вы большой любитель исторических параллелей. Так вот вся история говорит о том, что мир всегда делился на богатых и бедных. И кстати, сам Господь Бог не против этого. Или не так?

- Всё так, кроме одного. Господь Бог не против праведно нажитого богатства. Лучше Божью тему не трогать.

Шагальский поморщился.

 

- Земля, земля, - неожиданно и удивлённо вдруг вскрикнула Саша. – Смотрите!

Из ультрамариновой дымки океана на нас надвигался огромный тёмно-зелёный остров, середину которого оседлала высокая снежная вершина, ослепительно сверкавшая своим величием в лучах полуденного солнца. Издали остров напоминал огромную пирамиду, упирающуюся своим хрустальным пиком в поднебесье. Но чем ближе мы подходили, контуры пирамиды как бы размывались, приобретали плавные очертания, горный кряж отдалялся, уступая место пологим спускам и долинам, утопающим в зелени. С каждой милей, увеличивающаяся в размерах земля, заставляла нас, застывших в немом удивлении вглядываться в разворачивающуюся перед нами панораму. Мне казалось, что мы приближаемся не к безызвестному островку, затерянному в бескрайних водах Тихого океана, а к благословенным берегам древней средиземноморской цивилизации.

Когда наш катер на медленном ходу, стал приближаться к удобной бухте острова, навстречу нам, похожая одновременно на огромного кита и сороконожку, дружно мелькая вёслами, с приспущенным алым парусом направилась изящная и гибкая триера. Намалёванные выше носового тарана глаза триеры, казалось весело подмигивали нам. Ещё несколько таких же судёнышек скользили по бухте, точно намереваясь устроить потешные бои. Вдали на рейде, застыл, будто прилип к водной глади красивый трёхмачтовый корабль. Правая сторона бухты была сплошь утыкана лесом мачт, с трепещущими флагами и белоснежными корпусами яхт. Слева приткнулись к пристани катера и триеры со свёрнутыми парусами.

Не успев переварить одну картину, мы, удивленно переглядываясь, жадно вглядывались в другую, веря и не веря своим глазам. Перед нами развертывалась величественная панорама прибрежной полосы. Прямо по курсу, на огромном береговом плато возвышалась четырёхсторонняя пирамида с усечённой вершиной. На стороне, обращённой к морю, большими латинскими буквами было написано «THULE». Надпись разбивалась на два слога длинным рядом каменных ступенек, ведущих наверх пирамиды. В дальней от берега стороне она имела ещё одно возвышение, на котором был разбит большой красный балдахин. Его окружали какие-то скульптуры, отливающие природной белизной. По всему периметру пирамиды стояли люди, похожие на римских центурионов, с круглыми щитами, украшенными солнечными знаками и длинными пиками, в красных одеждах, блестящих латах на руках и ногах и касках из жёлтого металла.

Выше, за пирамидой на живописном холме, утопающем в зелени, стояло величественное здание с белоснежными колоннами, похожее на греческий Парфенон. За ним, красивой арочной змейкой убегал в горы акведук, видимо доставлявший в этот земной рай чистую горную воду.

С левой и правой стороны пирамиды в глубь острова убегало несколько широких мощеных улиц, застроенных большими и богато украшенными домами из камня, похожими на дворцы, утопающие в цветущих садах.

Берег кишел людьми, облачёнными в разноцветные одежды античного покроя. Многие, в том числе женщины, напротив, были почти голыми, имея лишь кусок яркой материи, узко стянутый у бедер. Судя по их движениям и счастливым лицам, все они были охвачены танцами и безудержным весельем. До нас долетали звуки ритмичной музыки.

- Саша, - наконец пришёл я в себя. – Где мы? Может Сюгоро нам что-то прояснит.

Саша, будто очнувшись от завораживающего сна, что-то спросила Сюгоро по-японски.

Сюгоро начал рассказывать, а Саша переводить, стараясь не упустить каждое слово.

- Это маленький слепок с некогда великой страны Гипербореи, - перевела Саша. – Когда-то она называлась цивилизацией незаходящего солнца и считалась самой богатой во всём мире. Они жили в мягком и благоприятном климате, который очень схож со здешним. Гипербореи относились к народу близкому к богам и любимого ими. Сытая и счастливая жизнь гиперборейцев всегда сопровождалась музыкой, плясками, песнями и пирами.

- О, это по мне! – сладострастно вставил своё слово в разговор Шагальский и подмигнул Анечке. – А это что?

Мы вдруг увидели, как все на берегу пришло вдруг в движение, люди скинули свои одежды и, как один, кинулись в воду.

- Это обряд, - перевела Саша. – Считалось, что даже смерть приходит к гипербореям, как избавление от пресыщения сытой жизнью, и они, испытав все земные наслаждения, бросаются в море, чтобы прийти к богам.

- Надо полагать, - вступил я в разговор, - что и сейчас сюда может попасть человек, только пресыщенный жизнью, а не простой смертный?

Я заметил, как Шагальский кисло поморщился от моих слов. Видимо он досадовал, что, пытаясь своим разговором расположить меня к себе, он так ничего и не добился.

- Да, это так, - перевела Саша ответ Сюгоро. – Сюда попадают только избранные, и нам несказанно повезло, что мы удостоились такой чести.

Тем временем катер пристал к центральной пристани, и мы очутились на мощеной жёлтым камнем площадке, от которой вела широкая дорожка, обсаженная по краям густым кустарником. Пока мы шли по ней, ведомые всё тем же Сюгоро, я чувствовал густой пряный аромат, который источали большие лиловые цветы кустарника, на длинных, будто поникших кистях.

Мы шли по направлению к пирамиде, и я видел, что на возвышении, где стоял красивый красный балдахин, расположен белый, видимо из слоновой кости, инкрустированный трон, с подлокотниками, выполненными в виде египетских сфинксов, на котором восседал убелённый сединой человек, одетый в белоснежную тунику, с золотым оливковым венком на голове - символом и атрибутом аллегорической фигуры Мира. В руках он держал небольшой ярко сияющий жезл. Едва мы приблизились ко второму возвышению шагов на двадцать, Сюгоро что-то сказав Саше, упал ниц перед троном.

- Делайте то же самое, - шепнула Саша.

Я с откровенной неохотой припал на одно колено, опустив голову, и вдруг почувствовал на себе чей-то пронзительный взгляд. Подняв глаза, я понял, что на меня глядел человек, восседавший на троне. Я снова опустил голову.

- Кто вы? – откуда-то с неба, отозвавшись густым многократным эхом, прозвучала английская речь. Видимо такой небесно-громоподобный эффект достигался за счёт особого расположения динамиков. Я даже втянул голову в плечи. Сюгоро что-то зачастил по-японски.

- Он говорит, что мы покорные слуги Верховного жреца приветствуем его и просим разрешения посетить эту благословенную землю, - шёпотом переводила Саша.

- Ничей я не слуга, - так же шёпотом ответствовал я Саше, - и тем более не покорный.

- Ну, это же обряд, - укоризненно метнула Саша в мою сторону свой взгляд. – Не убудет же от вас…

- Ещё как убудет, - упрямо бурчал я своё, глядя, как трепетно и старательно выполняют все обряды Анечка с Шагальским.

Наконец с небес прогремела какая-то непонятная мне фраза, окружавшие нас стражники, дружно ударили копьями по щитам, я увидел простёртый в нашу сторону жезл, и Сюгоро, поднявшись с колен, медленными шажками стал пятиться назад, не поворачиваясь к трону спиной. Не желая выглядеть белой вороной, я, хоть и с неохотой, поступил так же, посматривая на окружавших нас невозмутимых стражников. Латы на их руках и ногах горели чистым золотом.

- Ну, кажется, все формальности улажены, - в нетерпении потер ладонью о ладонь Шагальский, когда мы по ступенькам спустились к подножию пирамиды. – Дальше, как мне представляется, последует пресыщение жизнью? А, Сюгоро?

- Да, я постараюсь, чтобы вы не скучали, - улыбнулся японец, когда Саша перевела ему вопрос Шагальского.

- Веди нас, виночерпий, веди, - дурашливо пропел Шагальский и подмигнул мне.

Всё дальнейшее стало похожим на сон, который утром, как бы ты не силился, не можешь вспомнить.

 

Пробуждение мое было тяжёлым и как мне показалось, странным. Ещё во сне я почувствовал, что кто-то за мной наблюдает. А я терпеть не могу, когда рассматривают меня спящего. Это сразу вызывает во мне резкое, даже агрессивное чувство протеста. Я всегда себя ловлю на мысли, что этот кто-то рассматривает меня сонного не из простого любопытства, а вынашивая какие-то коварные планы.

Я открыл глаза и обвёл взглядом помещение. Даже первого взгляда хватило, чтобы понять, что нахожусь я один в просторных шикарных апартаментах, в каких мне ещё не доводилось бывать. Силясь припомнить вчерашний день, я приподнялся с кровати. И сразу ощутимыми токами в висках запульсировала похмельная боль, вызывая приступ тошноты. Я болезненно поморщился и сдавил голову ладонями. И в ту же минуту дверь открылась, и вошел короткостриженный, боксерского вида японец. Я узнал в нём нашего рулевого с катера. В руках он держал поднос, на котором стояла небольшая бутылочка и бокал. Молча, поставив поднос на прикроватную тумбочку, японец удалился, даже не окинув меня взглядом.

«Какая предусмотрительность, - вяло подумал я, наливая в бокал содержимое бутылочки. – Но уж больно быстро он вошел, точно наблюдал за мной. Видимо мне не померещилось».

Напиток был почти бесцветным, приятным и чем-то напоминал вкус ягод аралии. Но каково же было его действо! Мне показалось, что я пил живую воду. С каждым глотком ко мне возвращались жизненные силы, и уже через минуту я чувствовал себя вполне сносно, а через пять голова моя была ясной, а настроение бодрым. Всё ещё не веря в чудодейственные свойства напитка, я не решился покидать кровать, а, полулежа, стал осматривать своё шикарное пристанище. Противоположная кровати стена была сплошь из стекла с выходом на улицу. Сквозь прозрачные портьеры пробивался погожий день и была видна аккуратная лужайка с огромной клумбой, окаймлённая стриженным кустарником. Вдалеке синела полоска моря.

Всё убранство апартаментов дышало роскошью. На чем бы не останавливался мой взгляд – сверкающем полированном паркете, с розоватым отливом, коврах, мебели, картинах, яшмовой, инкрустированной спинке кровати – всё было безупречно и изысканно. Правую от меня стену почти полностью занимал плоский экран, а в углу, рядом с полированным столиком и стульями с гнутыми ножками стоял огромный бар-холодильник.

Так рассматривая предмет за предметом, я опять принялся припоминать вчерашний день, но чётко и ясно в памяти запечатлелись лишь морская поездка на катере и попойка с Шагальским. Все дальнейшие события смешались в какую-то пёструю какофонию. Нас куда-то возили, мы с кем-то встречались, потом, кажется, купались в какой-то бухте, и набравшийся Шагальский, вёл себя развязно и отвратительно. Потом мы где-то ужинали, много пили и нас обслуживали голые девицы, которых разошедшийся Шагальский, с хохотом и беззастенчивостью хватал за разные места. Кажется, мы были в каких-то роскошных банях, и там было много известных политиков. Постой… Да ведь Шагальский пил на брудершафт с самим Саркози! А ещё…Ещё Берлускони пел с эстрады какие-то итальянские песни. А на подиуме, у бассейна сидели в обнимку Буш-младший и Уго Чавес, пили пиво и о чём-то оживлённо беседовали. А пожилая королева Англии…Постой, постой…Чушь какая-то. Или мне это приснилось? А может всё гораздо прозаичней: хорошо загримированные актёры или просто очень похожие на указанных персонажей люди играли свои роли? Или я незаметно схожу с ума?

Взгляд мой остановился на браслете, и вчерашнее непонятное чувство тревоги опять овладело мной.

«А где же мои попутчики? Саша, Анечка, Шагальский…» Я вновь огляделся. И что это за апартаменты, куда я попал? На отель мало похоже… И тишина какая-то подозрительная. Во мне вдруг разлилось тоскливое состояние одиночества. Такое со мной случается, если накануне переусердствую со спиртным. Видимо чудодейственный напиток не действовал на психику.

Я соскочил с кровати и стал лихорадочно влезать в одежду, брошенную на стул рядом с кроватью. За этим занятием меня и застала Саша Рыбкина, светлым лучиком впорхнувшая в апартаменты.

- Сашенька! – я был готов её расцеловать. – Я чуть не помер с тоски. А где Анна Леонидовна, Шагальский?

Саша неопределённо пожала плечами и в глазах её, как мне показалось, мелькнул огонёк тревоги.

- Не понял? – я вопросительно глядел на Сашу, упорно пытаясь всунуть в тугую петлю пуговицу на рубашке.

- Не знаю, Иван Лукич, - почти раздражённо ответила Саша. – Я их со вчерашнего вечера не видела. Единственная новость, которую мне сообщил Сюгоро – мы приглашены на обед с какой-то очень влиятельной персоной. Возможно, там и увидимся с Анной Леонидовной и Шагальским.

Она помолчала, потом, задумчиво повертев перед глазами браслетом, закончила:

- Как-то всё странно.

- Что странно, Сашенька?

- Иван Лукич, - улыбнулась Саша. – Мне кажется, вам следовало бы привести себя в порядок, побриться и сменить рубашку. Я зайду за вами через полчаса. О, кей?

- Конечно, конечно, Сашенька.

Пока я брился, принимал душ и переодевал свежую рубашку мысли мои были заняты необычным Сашиным поведением. Как-то странно она себя вела, словно знала то, о чём я даже не подозревал. Какие-то недомолвки, подозрительность. Хотя, говорят, женская интуиция сильнее интуиции нашего брата. Но что же её насторожило? Вчера она говорила, что пропала сотовая связь… Гм… Странно, конечно, для такой страны, но, наверное, этому можно найти своё обьяснение. Браслет… Да, необычная побрякушка и очень вероятно, что несёт какую-то свою функцию, но стоит ли этим забивать себе голову?

Возможно, я вёл себя легкомысленно, не особо напрягая свои мозги, но приход Саши горячий душ подействовали на меня благотворно, а влезшее накануне, точно противная двухвостка, состояние одиночества улетучилось. Мне захотелось есть и, прикрывая перед зеркалом расчёской свою плешинку, я с удовольствием представлял себе богатый снедью стол и чашку крепкого горячего кофе на верхосытку. А если эту чашку выпить в сопровождении дымящейся сигареты, то я буду вполне счастливым человеком.

За этими мыслями меня и застала Саша в сопровождении короткостриженного японца, который учтивым жестом пригласил меня к выходу. Мы вышли на улицу и по мощёной мраморными плитами дорожке направились к большому отдельно стоящему деревянному особняку-дворцу, построенному в традиционном японском стиле. Пока мы шли, я, не переставая вертел головой по сторонам и у меня было такое ощущение, что судьба меня закинула во что-то до боли знакомое, уже виденное. Поразмыслив, я пришёл к выводу, что попал в своеобразную японскую Рублёвку с той лишь разницей, что в массе своей деревянные строения не крикливо и грубо выпячивали свою роскошь, подчеркивая достаток владельца, а как бы органично и со вкусом вписывались в окружающий ландшафт, дополняя его и сливаясь с ним. Стриженные изумрудные лужайки сменялись ухоженными рощицами деревьев и кустарников, разноцветной палитрой пестрели цветники, отражаясь в чистых водоёмах, просто кишевших золотой и серебряной живностью. Разлаписто нежились под мягким солнцем длиннохвойные южно-азиатские сосны, похожие на сибирские кедры, мохнатыми темнозелёными свечками то тут, то там высились кипарисы, растопыренными ладонными торчали из войлочных стволов стебли из пальм. Я поймал себя на мысли, что если где и есть гармония человека с природой, то, наверное, это и есть то самое место. Даже вертолётная площадка с двумя, точно прикорнувшие стрекозы, машинами не портила общего вида.

И только один предмет вызвал во мне что-то вроде раздражения и даже уныния – это просто невероятной высоты серый бетонный забор, плавными изгибами убегавший по пересечённой местности на юг до полоски моря. К тому же он был такой толщины, что по нему вполне мог бы проехать легковой автомобиль. По обеим сторонам он был огорожен металлическим парапетом, на котором были заметны камеры видеонаблюдения. Забор, если вообще это сооружение можно было назвать этим словом, во многих местах был укрыт зелёным плющом, но серость сквозила даже сквозь него. И эта серость вносила полный диссонанс в то благолепие, что окружало нас.

Кинуться на одоление такого препятствия было бы полным безумием, ведь даже если усечь его наполовину и то не всякий рискнул бы через него перелезть. Здесь японские нувориши, пожалуй, переплюнули даже наших рублёвских толстосумов. Зачем, от каких недругов такая защита?

- Как вам, Саша, эта китайская стена? – не удержавшись, спросил я.

Саша по своей привычке неопределённо пожала плечами.

- А я терпеть не могу таких сооружений, - вдруг резко и раздражённо выпалил я, отчего стриженный японец угрюмо покосился на меня. - Мне кажется, что такими неприступными заборами окружают себя либо трусы, либо люди с нечистой совестью, негодяи.

Саша вдруг остановилась, как вкопанная и повернулась ко мне.

- Иван Лукич, - чуть слышно прошептала она, - никогда не говорите необдуманных слов. Слышите? Никогда не говорите необдуманных слов, - повторила Саша.

Она кинула быстрый взгляд на браслет и, повернувшись, направилась, вслед за японцем к высокому мраморному крыльцу особняка.

Входя в дверь, я уже был готов окунуться в ослепительную роскошь, по сравнению с которой, даже мои шикарные апартаменты выглядели бледным слепком, но к своему изумлению большой зал, куда мы вошли, был выполнен в традиционном японском стиле, если не сказать, что скромно, но без особых излишеств. В деревянном полу было большое углубление, в котором расположился длинный овальный стол, заставленный различной снедью. Пиалы, соусники, блюда и блюдца, вперемежку с бутылками, бокалами, палочками для еды, вазами с овощами и фруктами были, пожалуй, главным украшением интерьера. Вдоль стола, по полу, против каждого прибора лежали мягкие циновки.

У стеклянной стены полукругом стояли несколько человек. Среди них я узнал барбиподобную японку, что была с нами на катере, Сюгоро, и ещё было двое незнакомых мне мужчин европейского вида, одетых легко и просто. Один седой и высокий, с благородным взглядом, чем-то напоминал известного актёра Ричарда Гира. Второй лысый, упитанный в очках был похож на кролика из-за чуть выступавших вперёд больших белых зубов.

Я всегда чуток к людям. Каким-то данным мне природой чутьём, я с первой встречи улавливаю их энергетику.

Я не почувствовал отчуждение к новым знакомцам, напротив, пожимая им руки и глядя на их открытые доброжелательные лица мне показалось, что мы давно знакомы и вновь встретились после долгого расставания.

- Я – Ринальдо, - открыто улыбнулся высокий.

- А меня зовут Ланселотом, можно просто Ланс, - протянул мне мягкую ладонь очкарик.

И только тут до меня дошло, что оба говорят на чистейшем русском языке без малейшего акцента. Я посмотрел на Сашу, и заметил, что она тоже не может скрыть своего удивления. Ринальдо с Лансом понимающе переглянулись.

- Вы русские? – развёл я руками.

- А разве это имеет значение? – вопросом на вопрос ответил Ринальдо. Голос у него был мягкий, баритонный.

- Да нет, но как-то…

- Ладно, не будем вас томить, - улыбнулся Ланс. – Это наша работа. Сегодня мы принимаем русских гостей – значит мы русские.

- А если завтра приедут китайцы, вы станете говорить на их языке?

- Дуи ла.*

Все рассмеялись.

- Послушайте Ринальдо, Ланс, - с жаром произнёс я, - мы ведь с Сашей истомились в нетерпении: где мы? Что за таинственные метаморфозы с нами происходят? И кому мы обязаны, что нас занесло в этот райский уголок?

- Вас пригласил господин Борей, он будет с минуту на минуту, - ответил Ринальдо.

- А кто он этот господин Борей?

- Он сам вам всё о себе расскажет, - сдержанно ответил Ринальдо и посмотрел на Ланса.

В эту минуту дверь в дальнем конце зала отворилась и первой грациозно вбежала в помещение огромная афганская борзая, постукивая коготками по деревянному полу. Собака была редкого голубого окраса, шерсть её была блестящей и шелковистой и при каждом движении мягко и красиво колыхалась.

- Это Аякс, - прокомментировал Ланс, с восхищением глядя на собаку. – Редкого ума и быстроты пёс.

Услышав свою кличку, Аякс посмотрел на Ланса с чувством собственного достоинства. Голова его была горделиво поднята, движения плавные и пружинистые, а осанка полна благородства. Он пробежал через весь зал, словно демонстрируя свою многовековую красоту, и добежав до входной двери, уселся рядом с ней, напряжённо поглядывая в дальний конец зала. При внешней вальяжности в этом прекрасном животном чувствовалась какая-то сжатая энергия, готовая взорваться в стремительном молниеносном броске.

Следом за псом, в сопровождении высокого, атлетически сложенного негра появился среднерослый мужчина и, огибая нишу со столом, направился к нам. В первую же секунду я узнал в нём того, кто вчера восседал на троне и чей пронзительный взгляд я поймал на себе, когда припал в поклоне на одно колено. При его появлении, все присутствующие заняли почтительную позу и как бы внутренне подтянулись.

Мужчина подошёл к нам и приветственно кивнул, но руки не протянул.

- Вы уже познакомились с нашими гостями? – обратился он также по-русски к Ринальдо.

- Да, господин, - серьёзно и почтительно ответил Ринальдо.

- Надеюсь, я не заставил себя ждать? – голос у него был негромкий и чуть хрипловатый, словно он страдал одышкой.

- Нет, господин. Вы пришли минута в минуту.

Пока они разговаривали, я попытался внимательно рассмотреть нового знакомца. Волосы у него были седые и волнистые, тщательно уложенные в короткую прическу. Специально отрощенная трёхдневная щетина, голубоватым инеем обсыпала его волевой подбородок и

тронутые лёгким загаром щёки. Большие, широкопоставленные бесцветные глаза утонули в глубоких глазницах. В них угадывались недюжинный ум и воля. Портили его только губы – тонкие и собранные в тугой комок и массивный тяжёлый подбородок, выдававший упрямство его хозяина.

Одет он был просто – в светлую тенниску из дорогого хлопка и такие же брюки.

Я не мог определить его возраст. На первый взгляд ему можно было дать около пятидесяти. Но, глядя в его умные и проницательные глаза, в которых читалась какая-то непонятная усталость, можно было сказать, что передо мной стоял глубокий старик. Словно прочитав мои мысли, господин Борей, внимательно посмотрел на меня и, сделав мягкий властный жест в сторону стола, коротко бросил:

- Прошу.

Все, кроме негра, японки и короткостриженного уселись за стол, опустив ноги в нишу.

Господин Борей, не торопясь, расположился во главе стола. Рядом с ним неотлучно находился негр, угадывая каждое его движение.

- Господин Свиристелин, что вы предпочитаете: мясо, рыбу или иную морскую живность? – обратился ко мне господин Борей, и что-то вроде улыбки промелькнуло одновременно и в его глазах и губах.

- Полностью полагаюсь на ваш вкус, - учтиво ответил я.

- Это достойный ответ. Тогда пусть нам подадут морепродукты, - господин Борей поворотом головы сделал знак японке и та, поклонившись, удалилась.

- К сожалению, не могу вам предложить никакого аперитива, это не предусмотрено нашими правилами.

- А разве правила не для того существуют, чтобы их нарушать? – попробовал пошутить я.

Что-то вроде легкой тени гнева мелькнуло в глазах господина Борея.

- Нет, - сухо ответил он. – Даже худые правила – есть правила. Иначе получается анархия, хаос. Ведь, насколько мне известно, вы не сторонник анархии?

Кувшин с напитком застыл в моей руке в подвешенном состоянии.

- Вам известно, что я не сторонник анархии? С чего вы взяли? – спросил я удивлённо.

Видимо тональность моих слов была несколько развязной и не очень устроила господина Борея. Он сухо бросил:

- Прошу вас вести разговор учтивее и тщательнее подбирать слова.

Во мне заговорила вредность. Так и не наполнив стакан, я аккуратно поставил на стол графин и, чеканя каждое слово, произнёс:

- Я приношу свои глубочайшие извинения, если был не учтив. Но будьте так любезны, ответьте нам, - я посмотрел на Сашу, сидевшую напротив, - где мы? Пока всё, что с нами происходит, имеет ореол таинственности и непонятности. Я просыпаюсь невесть в каком месте, окружённым чудовищным забором, меня приглашают незнакомые люди и тут же заявляют мне, что я неучтив? Могу я получить ответы на эти вопросы? Почему с нами нет Анны Леонидовны и Шагальского, которые отвечают за нашу поездку?

Я почувствовал, как застыла атмосфера и увидел, как напряглись желваки у стоявшего рядом короткостриженного японца. Ещё миг – он порвёт меня в клочья. Кажется, за секундами молчания прошла целая вечность. Господин Борей вдруг скупо улыбнулся и, как мне показалось, почти дружелюбно ответил:

- А вы не сдержанны, господин Свиристелин и не умеете держать интригу. Впрочем, я вас таким и представлял.

- Вы опять говорите загадками, - остыл я, вновь поднимая кувшин. – Как вы могли меня представлять за тысячи вёрст? Я думаю, что вы вряд ли даже подозревали о моём существовании.

- Ошибаетесь. О вашем, как вы выразились существовании, я знаю очень даже много. Например, о том, что вы до сих пор не можете себе простить, что ваша жена Дуняша погибла в Египте по вашей вине.

Меня будто хлестанули бичом. Ошарашенный, потеряв дар речи, я вертел головой, блуждая взглядом по окружавшим меня лицам, и мне не хватало воздуха. Что угодно я мог услышать за этим столом, но только не таких подробностей, в которых я не мог признаться даже самому себе.

- Откуда…, - выдохнул я, - откуда вы, чёрт возьми, всё это знаете. Что всё-таки происходит? Кто вы?

- Не надо поминать за этим столом нечистые силы. Да что ж вы так разволновались, господин Свиристелин, - видимо мой растерянный удручённый вид доставил господину Борею большое удовольствие, так как улыбка его тонких губ стала шире, а глаза заблестели. – Мы ведь с вами давно знакомы, правда, заочно. И вот пришла пора познакомиться лично. Ладно, не буду вас томить – я тот самый Инсайдер, с которым вы вели такую бурную и страстную полемику.

- Инсайдер, - я всё ещё не мог прийти в себя, - какой Инсайдер…

- Тот самый, в существование которого вы так не верили, причём, писали об этом, не стесняясь в выражениях, что не делает вам чести.

Господин Борей сделал знак Ринальдо и тот, тот час же достал из лежащей рядом папки принтерные распечатки и учтиво протянул их господину Борею.

- Нет, нет, - сделал тот знак рукой, - прошу это всё передать господину Свиристелину или как он себя именует ником Этруск.

Если первым ударом Инсайдера был хук левой в челюсть, то второй был прямым и сокрушительным прямиком в лоб. Я не знаю, сколько я просидел оглушённый этим ударом. Кажется, я бредил. Я вдруг отчётливо представил себя возбуждённого и азартного за своим компьютером в затрапезной хрущёвке, в нетерпении ждущего ответа на интернетфоруме, и тут же отстукивающего на клавиатуре очередной ответный пост. А может я и сейчас сижу там же, в своем засаленном кресле, а всё происходящее это плод моего воображения? Мне вдруг сделалось нестерпимо смешно. Сначала я изредка подхихикивал, точно запущенный в замедленном режиме холодный двигатель на холостом ходу, но потом поддал газу и разошёлся не на шутку. Сколько времени это продолжалось я не помню. Очнулся я от резкого окрика Саши:

- Иван Лукич, прекратите истерику!

Всё ещё не придя до конца в себя, я, вытирая салфеткой слёзы, произнёс:

- Сашенька, ты слышишь? Мы – в гостях у самого Инсайдера. Элитные семьи, масоны, мировое правительство… Может мне это просто снится, как той принцессе из «Лампы Аладдина»?

- Нет, это вам не сниться, - услышал я голос, сидевшего рядом, Ринальдо. – Саша права – возьмите себя в руки.

Остыл я так же быстро, как и разошёлся. Поймал на себе жёсткий взгляд господина Борея, увидел напряжённую позу короткостриженного японца. Боковым зрением я обратил внимание, как пружинно собрался, готовясь разорвать мою глотку красавец Аякс. Руки мои стали ватными, а лоб покрылся холодным потом. Вытирая салфеткой лоб, я, не нашёл ничего глупее, чем сказать:

- И что дальше?

- А дальше простынет ваш суп из акульих плавников, если вы немедленно не приметесь за еду, - удовлетворённо подвёл черту в разговоре господин Борей.

Это было весьма к стати. Я склонился над глубокой тарелкой и мысли лихорадочно зароились в моей голове. Я мог предположить что угодно, но не такое развитие событий. А может меня просто разыгрывают? Но кто? Анечка с Шагальским? Может быть они сейчас где-то за стенкой слушают весь этот вздор и покатываются со смеху? И не пройдёт и минуты, как откроется дверь, и они опустят, наконец, занавес в этом спектакле и мы сядем на катер и благополучно отбудем в Ирикаву?

- Господин Сиристелин, вы слышите меня? – ко мне обращался Ланс.

- Д-да, конечно.

- Вы спрашивали насчёт Анна Леонидовны и господина Шагальского. Так вот они отбыли сегодня утром на катере в Ирикаву.

- Но почему без нас? – фарфоровая ложка застыла у меня в руке на полпути ко рту.

- А вас я порошу быть нашими гостями, - ответил за Ланса господин Борей.

- Это, в самом деле, просьба?

- У меня к вам предложение, - уклончиво ответил на мой вопрос господин Борей. – Как вы смотрите на то, чтобы продолжить Откровения Инсайдера, но не в режиме он-лайн Интернета, а в режиме живого репортажа, только без фотоснимков.

- Вы…Вы серьёзно?

- Честно говоря, я не привык, чтобы мне задавали подобные вопросы, - сухо ответил господин Борей, - но коль вы мой гость, я сделаю для вас исключение. Но впредь… Как бы это помягче… Фильтруйте базар.

Ринальдо с Лансом склонили головы к тарелкам, пряча улыбки. Видимо подобное не часто им приходилось слышать от своего патрона.

Я посмотрел на Сашу. Она сидела настороженная и задумчивая.

- А если я скажу нет? – я вытер салфеткой губы.

- Сюгоро тотчас же доставит вас в Ирикаву и вы, возможно навсегда, упустите шанс узнать ответы на волнующие вас вопросы из первых рук.

Во мне боролись два чувства. Первое из них – боязнь неизвестности. Уж слишком фантастичной представлялась мне ситуация, поверить в серьёзность которой я до сих пор не мог. Вторым чувством была профессиональная гордость. Уж больно заманчивым было предложение. Может быть, никакой это и не Инсайдер, в существование которого я до сих пор не верил. Тогда кто? Может быть, именно мне и посчастливится это выяснить? Какое из чувств сейчас перебарывало, я не мог ответить. Я снова посмотрел на Сашу и сказал:

- Но я не могу принимать один такое решение. Мы ведь вдвоём с Сашенькой.

- У Саши также есть выбор: либо одной вернуться в Ирикаву, либо остаться здесь, - ответил Ринальдо. – Мы бы хотели, чтобы она также была нашей гостьей. Прислуга острова говорит только по-японски, и Саша могла бы заниматься своими прямыми обязанностями.

- Так что, Сашенька? - вопросительно посмотрел я на девушку. – Каким будет ваше решение?

- Я останусь с вами, - чуть слышно, потерянным голосом ответила Саша.

В сопровождении японки-барби вошёл высокий и стройный официант в ослепительно белом колпаке и стал аккуратно расставлять перед присутствующими блюда приготовленной в собственном соку форели, политой аппетитным соусом, с мелкими кусочками овощей.

- Что ж, я вполне удовлетворён вашим решением, - не обращая внимания на вошедших, господин Борей поставил локти на столешницу и сложил пальцы в закрытый замок. Розовым перламутром блеснули шлифованные ногти. – Уверяю вас, вы не пожалеете, что согласились погостить у меня. Наш дальнейший распорядок мы уточним позже, а сейчас рекомендую отведать эту удивительную форель. Это редкий вид, он водится только в горных реках северо-востока Японии и, говорят, продлевает долголетие.

 

Вечером сидя в мягком кресле своих апартаментов, я всё ещё пребывал в непонятно возбуждённом состоянии. Перебирая в памяти события ушедшего дня, я так и не мог прогнать от себя ощущение, что всё это происходит не со мной, а с кем-то другим, а я просто наблюдаю за этим со стороны. Я не мог собраться с мыслями, чтобы проанализировать происходящее во всех деталях. Может, этому мешало ещё не покинувшее меня и льстившее мне, совсем юношеское, не зрелое чувство о моих чуть ли не гениальных профессиональных способностях.

Это чувство влил в меня хмельным эликсиром господин Борей, когда после обеда мы вышли на воздух и присели для разговора в аккуратной беломраморной беседке, в тени огромного платана. И на мой вопрос, почему же выбор для такой необычной и конечно, почётной миссии пал на мою персону, господин Борей выдал мне буквально следующее:

- Если вы помните моё первое Откровение, то я говорю о том, что слово не только произнесённое, но и написанное имеет свою энергетику. Ведь одними же и теми словами можно написать сухой и длинный отчёт, а можно «Братьев Карамазовых» или «Евгения Онегина». В этом и кроется элемент талантливости. Каждое слово, это как мазок в картине, уложенный правильно и в нужном месте. Неправильно уложенный мазок или фальшивый – это хаос, анархия, а я, как и вы, этого не люблю.

Господин Борей устремил взгляд на цветник, где под мягким весенним солнцем млели, застыв в величественной неге, огромные бутоны голубых роз.

- Видите, как всё упорядочено у Создателя. В сущности, творчество, это возможность приблизится и понять ЕГО замысел. Это и есть гармония. Но я отвлёкся.

Он посмотрел сначала на меня, потом перевёл взгляд на Сашу, точно проверяя, как мы реагируем на его рассуждения, потом снова его глаза испытующе остановились на мне.

- Мне импонирует ваша страстность, - продолжал господин Борей. – Вы чувствуете слово, а это главное. Нравится мне и ваша логика. Вы движитесь в правильном направлении, но для того, чтобы понять цельную картину мира, необходимы знания. А их у вас недостаточно. Я читал несколько ваших эссе. Слов нет, талантливо. Вы можете из большого количества фактов извлекать нужные и анализировать. Но вы не располагаете ключевыми фактами и если вы будете активнее включать своё серое вещество, то я готов вам предоставить то, что продвинет вас на новую, совершенно иную ступень знаний.

Последние слова господин Борей сказал, как мне показалось, с откровенным пафосом, чуть-чуть повысив свой хрипловатый тенор. И все же я уловил в его карих глазах усмешку.

- И сколько же времени вы нам отводите, чтобы набраться этих знаний, - польщённый речами господина Борея, спросил я. – Если следовать присловью – век живи, век учись, то мы должны поселиться здесь навсегда.

- А я в вас не ошибся, - улыбнулся господин Борей. – Но зачем же так долго. Если вы помните, в своём Откровении я говорил о том, что готов предоставить человеку удочку, или ключ, чтобы открыть дверь в комнату. А уж остальные предметы, убранство этой комнаты вы изучайте сами. Думаю, для этого хватит и четырёх дней.

Последние слова господина Борея произвели неожиданный эффект на Сашу. До этого сидевшая, как мне казалось, погружённая в свои думки, она встрепенулась и испуганно спросила:

- Но наша командировка… Формальности… Мэрия…

- Успокойтесь барышня. Не вижу здесь никаких проблем. Или у вас есть на этот счёт какие-то сомнения, господин Свиристелин?

- Сомнений нет.

- Вот и прекрасно. Наш распорядок будет следующим: я предлагаю вам с рассветом часовой моцион до завтрака. Приношу свои извинения барышне, но, я думаю, ей не стоит присутствовать при этом. Гуляя, мы сможем о многом поговорить. После этого вы можете набрать тексты наших бесед на компьютере и показать Ринальдо. Он будет вашим модератором и отправит написанное вами в сеть. После обеда вы предоставлены самим себе. Вы можете гулять, кататься на электоромобилях, загорать, выходить в море на катере, пользоваться Интернетом, словом делать всё, на что способно ваше воображение и наши скромные возможности. Кстати, поездка на катере может быть очень увлекательна. Только не советую далеко заходить в море. Все инструкции по его управлению вам предоставят. Это не сложно. Итак, ваше время пошло.

В последних словах господина Борея, я вновь почувствовал усмешку. Он неторопливо поднялся и, сделав жест нам Сашей, чтобы его не провожали, в окружении свиты пошел по мраморной дорожке. Глядя ему вслед, я отметил, что походка была довольно тяжела, и, как усталость в глазах, выдавала в нём довольно пожилого человека.

- Ну, как вам все эти метаморфозы? – спросил я у Саши, когда мы остались одни.

- Не знаю, Иван Лукич. Но я чего-то боюсь.

- Чего?

- Я же говорю вам, не знаю, - раздражённо произнесла Саша. – Предчувствия какие-то не хорошие.

- Так всегда бывает, - сказал я почти беспечно. – Это тревога перед неизвестностью. Но, кажется, мы расставили все точки над (i).

- Вы думаете?

- А что вас смущает?

- Знаете, я устала, - дёрнулась вдруг Саша и покрутила на своей руке браслет. – Хочу отдохнуть.

- А где вы разместились?

- Рядом с вами, только вход с другой стороны.

- Я провожу вас.

Саша по своей привычке неопределённо пожала плечами.

И сейчас, сидя в кресле, я пытался понять Сашину логику, что же её так не устраивало в происходящем. Что ж, ситуация в самом деле незаурядная. Ведь садясь с Анной Леонидовной и Шагальским в самолёт в нашем провинциальном городишке, я и помыслить не мог, что дело может обрести такой неожиданный поворот. Значит, за моей персоной следили. Интересно было бы послушать обьяснения Анечки и Шагальского на этот счёт. Выходит, они знали, чем дело закончится? Знали и молчали? Стоп, стоп. Ведь всё началось в злополучном «Печенеге». Ведь именно там Анечка сказала мне о том, чтобы вместе прокатиться в страну Восходящего солнца и вовлекла меня в амурные дела. Но едва мы сели в самолёт – как отрезало. Так кто она эта Анечка? Мы не виделись двадцать лет, чем она всё это время занималась? Потом это ужасное сообщение в газете об убийстве Влада…Не запланированная протоколом поездка на этот непонятный остров. Браслет. Сплошная конспирология.

Мне казалось, что я слышу, как прокатываются мысли по моему серому веществу, ваяя заново общую картину последних дней, и вселяя чувство непонятного беспокойства. Мне нестерпимо захотелось от них отвлечься. Как бы мне сейчас не помешал хороший глоток водки, а лучше коньяка или виски. Я подошёл к, немыслимых размеров, бару-холодильнику, в надежде найти в нём спиртное. Но он забит был всякой всячиной в ярких этикетках, разрисованных броскими иероглифами, кроме спиртного. Я вспомнил слова господина Борея по поводу аперитива и, вздохнув, наугад выбрал первую попавшуюся под руку бутылку с какой-то жидкостью и плеснул в стоящий на столике бокал. Занятый своими мыслями, я подошел к открытому настежь окну. Был уже поздний вечер, но окрестности были хорошо освещены, и я невольно залюбовался, созерцая рукотворный рай, куда пометила меня судьба, в свете фонарей. Чуть ли не каждый кустик или дерево имели свою подсветку, создавая причудливую игру света и тени. По всему периметру забора виднелись красные огоньки, делая его похожим на взлётную полосу. Оранжево светились окна террас. И всё вместе создавало стройную палитру красок, на непонятном, затерянном в океане острове со странным названием Окайдо.

Потягивая из бокала приятную жидкость, я невольно поймал себя на мысли, что где-то, среди многочисленных строений расположена берлога таинственного и загадочного человека, назвавшегося господином Бореем, в сообществе которого мне предстоит провести две недели. Кто он, этот Инсайдер? Миллиардер, ищущий развлечений, или в самом деле человек, влияющий на судьбы планеты?

Вдруг мне нестерпимо захотелось спать. Даже не раздевшись, я рухнул, как подкошенный на шёлковое покрывало и, кажется, уснул ещё в полёте, до того, как моя щека коснулась подушки.

 

- Итак, господин Свиристелин, я готов ответить на любые ваши вопросы, - сделал ударение на слове любые господин Борей.

Мы шли берегом моря, песчаную полоску которого облизывал ленивый прибой. Было ранее утро, настолько ранее, что почти бездвижная морская гладь курилась лёгким туманом, а трава в газонах и листья деревьев влажно блестели в лучах восходящего солнца. Воздух был свеж, пахло солёной водой.

Нас сопровождали всё те же лица, но кроме негра-атлета, находившего неотлучно при господине Борее, остальные шли сзади, ровно на таком расстоянии, чтобы не слышать наших бесед, но при необходимости тут же явиться на зов своего патрона и выполнить любое его распоряжение. Горделиво подняв удивительно красивую голову, и развевая по ветру свою роскошную голубую шерсть, бежал впереди нас благородный Аякс.

- Слушаю вас, - глядя на причаленные к пристани катера, повторил господин Борей.

Я был в некотором замешательстве. Ещё с пробуждением, я стал проигрывать в голове предстоящий разговор со своим таинственным собеседником. Казалось, я довольно чётко представлял себе общую картину нашего разговора, но не продумал главного – с чего начать. А ведь начало – это запевка и от неё много зависит, как прозвучит вся песня.

- Даже не знаю, как вам сказать, - с улыбкой развёл я руками - Удобно ли с этого начинать, но… Словом меня снедает любопытство с первых минут нашей встречи…

- Смелее, смелее.

- То, что было вчера – это не сон? Королева Англии, президенты… Вы поймите…

- Я вас понимаю, - что-то вроде усмешки, промелькнуло в тонких губах господина Борея. – Это не сон.

- И ещё… Здесь я уже в полной нерешительности… Как бы это покорректней…

- Раз уж вы так нерешительны, я делаю вывод, что вопрос касается меня лично. Попробую угадать: вы хотите спросить о моём возрасте?

- Вы умеете читать мысли? – обескуражено спросил я.

- Возможно. Но вопрос ваш удачный. Психологически вы поступали правильно. Чтобы получился разговор, собеседника в самом начале надо либо заинтриговать, либо польстить ему, либо обидеть, - господин Борей перевёл взгляд на цветник.

- Я вас обидел?

- Нисколько. Повторяю, ваш вопрос правильный. Отвечу: чтобы построить систему и видеть, как она работает, воспитать смену и передать ей необходимые знания, создать школу, мало жизни даже трёх поколений. Нужно как минимум пяти.

- Вы хотите сказать, что вам больше ста лет? – не скрывая своего удивления, воскликнул я.

- Неужели я выгляжу так молодо? – впервые услышал я шутку из уст господина Борея. Тонкие губы его растянулись в длинную полоску.

- Так сколько же?!

- Умножьте названную вами цифру на полтора, и будем считать, что вопрос исчерпан.

- Но как, чёрт возьми?!

- Не стоит поминать тёмные силы, - поморщился господин Борей. – Неужели вы думаете, что за несколько тысяч лет, что мы управляем миром, мы не научились продлевать жизнь? Средневековые алхимики только довели проблему долголетия до известного совершенства. Но система эта работает при определённых условиях, это правильное питание и воздержание от излишеств. Я никогда не стану потреблять тех продуктов, что потребляет остальное человечество. По большей части это отрава.

- Но коль вы взяли на себя столь тяжкую ношу, как отвечать за всё человечество, почему бы сказать ему об этом? – спросил я полуязвительно.

Господин Борей внимательно посмотрел на меня.

- А вы уверены, что человечество об этом не знает? - господин Борей отвернулся и потрогал пышный розовый бутон, на расположенный у дорожки клумбы. - Зайдите в Интернет и вы увидите сколько информации там размещено по вопросам питания. И вот тут мы подходим к одному важному вопросу, которым просто болел мой современник Фёдор Достоевский – вопросу свободы.

«Господи, - чуть не с ужасом подумал я. – Неужели этот человек мог не только видеть, но и общаться с великим Фёдором Михайловичем?»

- Но давайте по порядку, - не обращая внимания на мой ошарашенный вид, продолжал господин Борей. – Помните в знаменитой «Легенде о Великом инквизиторе» три ключевых слова, которые в каждом переиздании писателя выделены курсивом. Слова эти – чудо, тайна и авторитет. Кажется, никто из писателей так глубоко не проникал в глубины человеческой психики. Всего три слова раскрывают смысл несвободы человека. Он не хочет руководствоваться здравым смыслом, т.е. видеть вещи такими, какие они есть на самом деле, ему обязательно нужно чудо. Скажите кому-то, что некто чудесным образом излечился от недуга водкой, и этот кто-то, будет пить эту гадость, пока не помрёт. Второе. Человек слепо верит в тайну. Он думает, что от него кто-то прячет какие-то важные, не доступные простым смертным вопросы. Этим пользовались во все времена масоны, набирая профанов в свои ряды. И, наконец, третье. Вы обратили внимание, кто сегодня является авторитетом, за которым идут толпы фанатичных поклонников? По большей части бездари, люди с сомнительным прошлым и испорченной психикой, извращенцы. Человек сам намечает путь, по которому ему идти, это его свободный выбор, причём здесь мы?

- Но почему бы человеку не помочь в этом разобраться?

- То есть, вы хотите сказать, что мы должны лишить человека свободы выбора, навязывая своё, даже пусть и правильное мнение? – усмехнулся господин Борей. – Нет, наша задача несколько иная.

- Какая же?

- Уберечь мир от роковых поступков.

- И вы это говорите, когда полмира пылает в войне?

- И опять этот вопрос не ко мне.

- К кому же?

- К человеку. Ведь это ему предоставлено право свободы выбирать свои правительства, которые эти войны развязывают, - вновь усмехнулся господин Борей. – Да, человеком манипулируют такие же, как он. Но ведь никто иной, как человек позволяет с собой это делать. Он ведь хотел свободы выбора, он её получил.

- Но почему же всё получается не благодаря, а вопреки, как вы сказали, здравому смыслу?

- Во-первых, человек погряз в вульгарном материализме. Материальное благополучие стало смыслом его существования. Как и во времена Древнего Рима, так и сейчас основным лозунгом остаётся пресловутое выражение – хлеба и зрелищ. И в погоне за этим, человек бросается из огня в полымя. Но, если вы помните, я говорил в своём откровении, что цельность мира, как и цельность знания, не может быть только материальной. Ведь есть такие понятия, как совесть, озарение, любовь, и они, как и стремление набить свою утробу, также должны быть присущи человеку. Но слова эти имеют совсем другое происхождение. Они не из материального мира. Чтобы осмыслить их, нужны другие знания, нужна вера. Но человек от природы ленив, ему не хочется напрягать своё серое вещество, чтобы во всём разобраться. Ему проще думать о новом авто, чем проникать в тайны Создателя. Так постепенно в человеке отмирает то, что присуще только ему, а остаются одни инстинкты. Ведь и обезьяну можно одеть в костюм, повязать ей галстук, научить курить, пить, но, увы, человеком она никогда не будет.

- В теорию эволюции вы не верите?

- Это слабый вопрос. Теория эволюция вброшена нами сознательно, как возможность проверить, способны ли люди, интеллектуальный уровень которых достаточно высок, пойти по ложному пути. Оказалось, что способны и даже очень. Потребовалось почти два века, чтобы понять тупиковость этого пути. Такой же идеей был марксизм.

- Если не считать человеческих жертв, брошенных к ногам этой идеи.

- Выздоровление идёт всегда через страдание, - усмехнулся господин Борей. – Как это говорят: обжегшись на молоке, дуют на воду.

- Как мне помнится, вы в своём откровении говорили, что изжила себя и идея потребительского общества.

- Да, это так. Мир слишком много потребляет, природное равновесие нарушается и если не принять меры, не избежать серьёзных катаклизмов. Надо жить по средствам в гармонии с окружающей природой. Ведь так? – хитро посмотрел на меня господин Борей и продолжал. – Разве об этом никто не знал или не знает? Но человеку всё мало, он жаден и глуп, он живёт одним днём. Ведь можно вполне обойтись деревянной ложкой, у которой только одна функция – есть суп. Но человек хочет есть суп золотой ложкой, для изготовления которой необходимо перерыть горы земли, потратить огромное количество энергии и многого другого. Но функция золотой ложки останется той же – есть суп. Человек как жук-короед поедает то, что является его жизненным пространством. Однажды этого пространства не станет, погибнет и он, а мы не можем этого допустить.

- И поэтому начался кризис…

- Да, мы начали снижать потребление. Заметьте, мы делаем это осторожно, хотя финансовые рынки можно обрушить за один день. Но мы учли уроки Великой депрессии и делаем это постепенно, не торопясь, чтобы дать человечеству возможность оглядеться, подумать и найти правильное решение. Мы опять предлагаем человеку выбор. Разве это не гуманно?

- Но вы ведь отдаёте себе отчёт в том, что процесс зашёл слишком далеко и впереди серьёзные испытания для человечества. Сколько же сейчас будет жертв? – не скрывая раздражения, спросил я.

- Не знаю, - не дрогнув ни одним мускулом на лице, бесстрастно ответил господин Борей. - Один или два миллиарда, может больше. Всё в руках человечества. Войны и резни были всегда и не наше это дело, контролировать действия и поступки человека. Мы не должны допускать роковых для нашей планеты ошибок – вот наша миссия. И её мы выполняем, уверяю вас, очень добросовестно.

- А вы надеетесь, что вас все беды обойдут стороной? – с вызовом бросил я.

Господин Борей внимательно посмотрел на меня. Видимо тональность, с которой был задан вопрос, совсем ему не понравилась.

- Я понимаю, что человек вы эмоциональный, но меру надо знать всегда, - ответил он сурово. – Последний раз делаю вам замечание, только потому, что вы мой гость. Следующий раз Самюэль с Аяксом вас хорошенько проучат, - кивнул господин Борей на негра и бегущую впереди собаку.

Услышав своё имя, атлет уставился на хозяина, показывая огромные синеватые белки, похожие на переваренные крутые яйца. Видимо встревоженный голосом господина Борея, высокомерно оглянулся и зло покосился в мою сторону чуткий Аякс.

- Даже так? – в замешательстве спросил я, так толком и не поняв, шуткой или правдой были слова господина Борея.

- Именно так. А теперь я отвечу на ваш вопрос, - продолжал мой собеседник. – Я не только надеюсь, что все беды, как вы выразились, обойдут меня стороной, я в этом уверен так же, как уверен, что придёт определённый срок и кризис закончится. Но и тогда, как и сейчас на этом прекрасном острове будет спокойно и тихо, будут благоухать розы, в водоёмах будут дремать золотые и чёрные карпы, воздух будет свежим и пахнуть морем. И, возможно, такая же, как Саша, молодая и красивая барышня будет делать гимнастику в тихие утренние часы.

Прикрывая ладонью глаза, господин Борей смотрел куда-то поверх кустарников. Я проследил за его взглядом и увидел Сашу в светлом спортивном костюме, делающую на небольшой лужайке утреннюю гимнастику. Не замечая нас, девушка, закончив наклоны влево вправо, начала отрабатывать приёмы карате, показывая удивительные гибкость и ловкость.

- Надо же, - со вздохом, похожим, как мне показалось на умиление, промолвил господин Борей. – Как может сочетаться хрупкость и женственность, с силой и ловкостью. Вы знаете, что она имеет коричневый пояс по карате?

- В самом деле? – зачем-то невинно солгал я.

Господин Борей посмотрел на меня долгим пристальным взглядом, помолчал, о чём-то раздумывая.

- Пора завтракать, - промолвил он, наконец. – К сожалению, я не могу вам сегодня больше уделить внимания, дела. Но я думаю, для первой беседы вполне достаточно. Удачной работы.

- Благодарю вас.

Господин Борей удалился в сопровождении своей свиты. Оставшись один, я вдруг почувствовал огромное облегчение, будто скинул с себя тяжкую ношу. Добравшись до ближайшей лавочки, я присел в раздумьи. Определённо человек, чьим гостеприимством я обязан пребыванием на этом острове, произвёл на меня сильное впечатление. И даже не столько своими мыслями, сколько своей покоряющей внутренней силой. Его энергия, манера держаться, уверенный тон, незримо довлели над моими, не смотря на мои попытки выглядеть раскованным и независимым. Он не суетился, не жестикулировал, а бесстрастно, порой, мне казалось, даже равнодушно говорил о вещах, правдивость которых титановой крепостью ощущалась в его негромком хрипловатом тенорке. Неужели этот стапятидесятилетний человек смог сохранить такую ясность ума и такую покоряющую энергетику? Фантастика какая-то.

Подошла, разгорячённая упражнениями Саша. От неё пахло свежестью молодой девушки и лёгкими приятными духами. Такой же волнующий запах был у моей Дуняши, и я невольно подался навстречу девушке.

- Что я вами, Иван Лукич?

- Она вошла, дыша духами и туманами, - продекларировал я.

- Судя по вашему настроению, беседа удалась?

- Интересный собеседник. Угадай сколько ему лет?

- Ну, что-то около пятидесяти, может чуть больше.

- Сотню прибавь и будем считать, что вопрос исчерпан, - слово в слово процитировал я господина Борея.

- Вы…Вы шутите?

- Какие могут быть шутки, Сашенька. Он сам «ничтоже сумняшеся» сказал мне об этом.

- Ну, дела. Нет, вы правда меня не разыгрываете? И кто же он?

- Один из властителей грешной планеты нашей, - что-то из разряда спеси вдруг полезло из меня. Возможно, из чувства только что состоявшегося общения с сильным мира сего.

- Вы снова шутите? Обьясните, где мы и что происходит? Ведь я вчера толком и не поняла, что это за распечатки показывал вам Ринальдо про какого-то инсайдера.

- Помните наш недавний разговор в Ирикаве по поводу мировых заговоров. Так вот, господин Борей и есть один из этих заговорщиков. Я с ним вёл полемику через Интернет в своём захолустье. Он-то и выступал под ником Инсайдер, что дословно означает человека, пользующегося конфиденциальной информацией, не доступной нам смертным. И вот таким образом он пригласил нас с вами в гости.

- И об этом знали Анна Леонидовна и Шагальский?

- Сам теряюсь в догадках, может – да, а может и нет.

- И что же дальше?

- А что дальше? – спесь всё ещё не покинула меня. – Погостим у приятных людей, сделаем свою работу и отбудем восвояси.

- Вы не видите никакой опасности, да? – скорее утвердительным тоном, спросила Саша. – У меня всё ещё не прошло состояние какой-то тревоги.

- Признаться до сегодняшней беседы у меня тоже было тревожно на душе. Но сейчас, кажется, это прошло. Ну, кому нужны мы, маленькие люди, каких миллиарды на планете. А то, что мы здесь, я думаю, только прихоть скучающего человека. Что-то вроде развлечения в море человеческих страстей. Меня сейчас занимает другое – понять этого человека. Его психологию, образ мыслей.

- Вы думаете, вам удастся?

- Поживём, увидим. Как насчёт того, чтобы плотно позавтракать? - с нетерпением предложил я. - От этой прогулки у меня разыгрался аппетит.

Во мне проснулось редкое в последние годы чувство желания что-то делать. План будущего репортажа уже зрел в моей голове.

 

Как и многие люди – я могу быть азартным. Если знаешь зачем, можно преодолеть любое как. В былые времена я мог ночи напролёт строчить на пишущей машинке, почти наверняка зная, что написанное мною произведёт эффект разорвавшейся бомбы. Чаще так оно и случалось. Публично я не считал себя человеком честолюбивым, но всуе, произведённый мною шум в медиапространстве очень даже льстил моему самолюбию. Меня ругали, хвалили, унижали и возвышали и всё это приятными токами, какой-то нервной дрожью пробегало по моему нутру – главное обо мне говорили.

И уже за завтраком, который мне подали в мои шикарные апартаменты, поглощая свежие овощи и зелень, уплетая лобстера и запивая свежевыжатым яблочным соком, я был в нетерпеливом предвкушении сесть за компьютерный стол и начать отстукивать на клавиатуре уже почти сложившийся в моей голове текст. Я даже не сомневался, какой ураганный взрыв я подниму в мировой паутине. С разных уголков планеты на неизвестный мне сервер полетят сообщения. Кто-то будет удивляться, не верить и считать, написанное мною, чистым вымыслом, фантастикой и бредом, кто-то будет негодовать, возмущаться, оскорблять, кто-то считать меня предателем и прикидывть количество сребренников, полученных мною за это предательство. Но что бы не происходило, главным действующим лицом, эпицентром всей круговерти буду я Иван Лукич Свиристелин, пусть и скрывающийся под таинственным ником Этруск. Ведь это я, своим талантом, своим умом и страстностью возмущу интернетсообщество, приоткрыв занавеску в тайный и загадочный мир конспирологии.

Едва я допил остатки сока в бокале, как в апартаменты вошли Ринальдо с Ланселотом. С предельной внимательностью они осведомились, где удобнее всего будет мне работать у себя или в техническом помещении, где есть отдельный кабинет, оборудованный компьютером.

- Как вам будет угодно, - ответил я.

- Тогда предпочтительнее поехать в техническое помещение, - улыбнулся кроличьими резцами Ланс. – Господин Борей распорядился помогать вам и если потребуется уточнять какие-то детали. Вы не против?

- Буду весьма признателен.

- Вот и прекрасно, - отозвался своим баритоном Ринальдо. - Мы доберёмся до места за несколько минут на электромобиле. Кстати, как только мы закончим работу, электромобиль в полном вашем распоряжении, вы можете ехать куда угодно.

- Благодарю.

То, что было названо отдельным кабинетом, на самом деле оказалось огромным залом, буквально напичканным оргтехникой. Но вместе с тем, тот, кто занимался дизайном этого помещения, постарался создать здесь вполне домашний уют, настраивающий на творческую работу.

- Прошу, - сделал гостеприимный жест Ринальдо, когда мы вошли. – Выбирайте, где вам будет удобно.

- Пожалуй, здесь, - выбрал я компьютерный стол у открытого окна, затенённого густой кроной южно-азиатской сосны.

- Прекрасный выбор, - благожелательно проговорил Ланс. – Я тоже пользуюсь этим столом, когда печатаю отчёты. А сейчас не будем вам мешать. Если что-то потребуется, вы можете позвонить вот по этому номеру. Вот моя визитная карточка.

Оставшись один, я некоторое время глядел в окно, наблюдая, как на посадочную площадку в двухстах метрах, похожий на стрекозу, садился нарядный вертолётик. Я собирался с мыслями и прокручивал в памяти утренний разговор с господином Бореем, а потом реальный мир перестал для меня существовать.

Работа настолько увлекла меня, что я забыл, где я нахожусь. Я не замечал щебетания, прыгающих за окном с ветки на ветку птах, тихого рокота прибоя, садовника, подрезающего в цветнике розы. Всё это я увидел, когда радостно возбуждённый поставил последнюю точку в своём репортаже. Тень от стоящей рядом сосны переместилась с моего окна далеко на газон, что говорило о том, что просидел я за компьютером никак не меньше четырёх часов.

Я позвонил Лансу. Через пару минут он пришёл вместе с Ринальдо. Заработал принтер и через несколько минут выдал добрых полтора десятка страниц текста.

- А вы писучий, - почти восхищённо посмотрел на меня Ринальдо и, взяв со стола распечатку, стал неторопливо прохаживаться по гранитным плитам пола, вчитываясь в написанное. Я молча наблюдал за ним, откинувшись на высокую спинку кресла. Прочтя страницу, Ринальдо тут же передавал её Лансу, сидевшему за соседним столом, полуразвалясь и вытянув ноги. Так прошло не менее получаса.

- Что ж, не плохо, - дочитав до конца, сделал своё заключение Ринальдо и, сделав паузу, повторил, - не плохо. Что скажешь, Ланс?

- Согласен. Свежий взгляд. Особенно красочно вы описали, как господин Шагальский пил на брудершафт с президентом Саркози. Нужны, правда, некоторые поправки, вернее уточнения и можно выкладывать в сеть. Поздравляю! – Ланс располагающе посмотрел на меня.

Я сделал невозмутимую мину – мол, я ещё и не то могу. Но похвала этих людей была для меня приятна. Сообща мы поработали ещё некоторое время над текстом и когда закончили, тень от дерева за окном переместилась ещё дальше.

- Ну что ж, потрудились вы на славу, пора и потехе уделить время, - улыбаясь, поднялся с кресла Ланс. – Обед вам принесут в апартаменты, а потом располагайте своим временем, как заблагорассудится.

 

Я подъехал к Сашиному окну на электромобиле. Стеклянная дверь апартаментов была настежь распахнута, и я заметил, что девушка сидит за компьютером, сосредоточенно во что-то вчитываясь. Я нажал клаксон. Хриплый звук, казалось, диссонансом пролетел по окрестностям, спугнув с ближайших кустов стайку птиц. Саша обернулась и, увидев меня, приветственно помахала рукой.

- Сейчас, сейчас, - услышал я её голос. – Совсем маленько дочитать осталось.

Наконец экран погас и Саша, бодро выпорхнув из двери, уселась рядом со мной на сиденье. Меня вновь обдало волнующим девичьим ароматом.

- Что пишут в сети? – скрывая внутреннее волнение и напустив на себя беспечный вид, спросил я.

- Пишут много, но ничего интересного, - ответила Саша. – Делегация из вашего города продолжает своё пребывание в Ирикаве. Шагальский дал местной прессе большое интервью. Да, кстати, посмотрела в новостях ваше интервью.

- И что?

- Как-то вяло и неконкретно, - искоса посмотрела на меня Саша, и усмехнулась.

- Вяло и неконкретно, - немного уязвлённый повторил я за Сашей. – Ладно. Какие будут предложения, мадмуазель? К вашим услугам вот этот Мерседес и уйма свободного времени.

- А какие предложения у вас, мистер Свиристелин? – игриво посмотрела на меня Саша, щуря свои карезелёные глаза.

- Может, покатаемся на катере? – брякнул я первое, что пришло в голову.

- Что ж, заманчивое предложение, но всё же давайте посмотрим, куда нас занесла судьба, попутешествуем на электромобиле.

- Как скажете, мадмуазель. Рисуйте маршрут.

- Значит так, сначала проедем вдоль стены, только не к морю, а обратном направлении, а там посмотрим.

- Слушаю и повинуюсь, - я сделал лихой разворот, и мы бесшумно покатили по широкой дорожке по направлению к стене.

Вдоль неё шла широкая мощёная дорога, убегавшая вдаль и терявшаяся вместе со стеной за высоким скалистым кряжем, поросшим густой зеленью. Вдоль дороги стояли массивные бетонные столбы с высоковольтной линией, и на каждом я заметил камеры видеонаблюдения. Я догадался, куда ведут эти столбы. Ещё вчера, рядом с домом-дворцом, где мы обедали, я заметил внушительных размеров трансформаторную подстанцию, видимо снабжавшую окрестные строения электричеством.

Проехав пару километров, дорога привела нас небольшому строению у стены. Рядом прохаживалось несколько человек в фуражках с высокой тульей, одетых в синие брюки и голубые рубашки. На широких лайковых ремнях у каждого висела кобура с оружием.

- Похоже на охранный домик, - проговорила Саша. – И что же они охраняют? Так, китайская стена имеет брешь, - закончила она с весёлым смешком. – Похоже на ворота. Остановитесь.

Саша приветственно помахала охранникам и, выйдя из электромобиля, заговорила с ними по-японски. А я принялся осматривать огромные закрытые ворота, в большом зёве стены. Они были тяжёлыми, возможно даже чугунными, резными, с наварными драконами и решётками. Наверняка открывались они автоматически, потому что сдвинуть такие створки потребовалась бы дюжина таких атлетов, как Самюэль. Саша всё ещё разговаривала и я уже начал терять терпение. Наконец, Саша, сделав охранникам пальчиками «бай», снова впорхнула рядом со мной на сиденье.

- О чём это вы там так долго любезничали? – недовольно спросил я.

- Знаете куда можно попасть через эти ворота? – не замечая моего насупленного вида, спросила Саша.

- Куда же?

- Оказывается, эта стена отделяет резиденцию господина Борея, от другой части острова, где мы были позавчера вечером.

- И туда можно проехать?

- Можно, но не нужно, - укоризненно посмотрела на меня Саша. – Вы, видимо, ничего толком не помните, а я позавчера столько насмотрелась… Этот Шагальский… Ладно, проехали. Так вот, о Лас-Вегасе… Проехать туда можно, но вернуться назад в резиденцию, можно только по специальному пропуску, а его у нас с вами нет.

- Так давайте попросим Ринальдо или Ланса…

- Думаю, не стоит. Уверяю вас, ничего интересного там нет.

- А я бы с удовольствием пропустил бокальчик, другой холодного пива.

- Не сомневаюсь, только это совсем ни к чему.

- Почему?

- Пьяный вы не подарок. Не такой, конечно, как Шагальский, но тоже тот ещё фрукт. Но самое главное, вы должны иметь ясный и цепкий ум, наблюдательность. Неужели не ясно? – смеясь, спросила она, искоса глянув на мою вопросительную физиономию. – У вас такая ответственная миссия, вдруг что-нибудь забудете на похмельную голову. Поехали!

Нажав на акселератор, я вдруг поймал себя на мысли, что с Сашей произошли какие-то метаморфозы. Изменилась тональность её общения со мной. Было ощущение, что девушка мягко, но настойчиво, чисто по-женски, брала надо мной шефство, а если сказать точнее отвоевывала право лидера в нашей компании. И я, признаться, не мог ответить себе – хорошо это или плохо.

- Чему вы улыбаетесь? – будто прочитав мои мысли, спросила Саша.

- Да просто настроение хорошее, - рассмеялся я.

- С чего это вдруг? – и ведь опять чисто по-женски.

- Ну, как же, море, солнце, благодать, но главное рядом такая умная и красивая девушка.

- Да ну вас, Иван Лукич, вечно вы со своими несерьезностями.

- Может, перейдём на ты? – неожиданно для себя спросил вдруг я.

- Как это… Нет…Нет, я не могу, - смутилась Саша, ещё более моего не ожидавшая такого предложения.

- Не обязательно же называть меня Иваном, можно просто ты, Иван Лукич. Раз уж судьба так распорядилась свести нас вдвоём, к чему фамильярности? Так каким будет ваш ответ?

- Ага, сами предлагаете и тут же фамильярничаете, - совсем по-детски упрекнула меня Саша.

- Хорошо, так каким будет твой ответ, Сашенька?

- Ну, если вам так проще, - переложила на меня ответственность Саша, - я согласна.

- С кем согласна, Сашенька?

- С ва… с тобой, Иван Лукич, - в карезелёных Сашиных глазах скакали бесенята.

Электромобиль неслышно нёс нас по ровной брусчатке вдоль стены. Мы поднялись на кряж и спустились на большую равнину, ослепительно сияющую от солнечных батарей. Высокий хрустальный пик, встречавший нас по приезде прямо по курсу, сейчас переместился вправо и дорога пошла вглубь острова. Потом она вывела нас на горное плато, утыканное спутниковыми тарелками и бесшумно вращающимися локаторами. Здесь на технической станции мы подзарядили батареи электромобиля и вернулись назад уже с темнотой другой дорогой, которая шла берегом моря.

Мы много говорили. Почему-то больше всего Сашу интересовала наши отношения с Дуняшей. Она спрашивала, какой была Дуняша, что любила, как одевалась и почему господин Борей при первой нашей встрече, сказал, что я, чуть ли не считаю себя виновником гибели Дуняши.

Воспоминания хоть и скребли крупной наждачкой по моей душе, я охотно, пусть и с изрядной долей грусти, рассказывал Саше о тех ушедших года, когда я по-настоящему был счастлив. Дуняша была с тем редким замесом доброты, покладистости и чуткости, на которые способны только умные и глубоко чувствующие натуры. Не смотря на мой непростой, взрывной неровный характер, я не припоминал случая, чтобы мы крупно ругались. Единственно, на что была способна Дуняша, это закрыться, когда я уж совсем становился не сносен. Но при этом у неё почему-то всегда была виноватая улыбка, точно она хотела сказать, что это не меня срывает с катушек, а она не может найти подходящих слов, чтобы унять мою выпрягающуюся дурь.

Я не знаю, почему нам Господь не дал детей, хотя она очень этого хотела. Видимо причина была во мне, относившего к вопросу рождения ребёнка с известной долей легкомысленности, безалаберности и эгоизма. Мои мозги были заняты всем, чем угодно только не созданием того климата и взаимопонимания в отношениях, когда семья, называется семьей. Я плыл по течению жизни, ведомый лишь честолюбивыми помыслами создания карьеры и в итоге оказался круглым банкротом. Скорее всего, предвидя это, Небеса так и не приблизили меня к великой тайне деторождения, потому что отцом я, скорее всего, был бы никудышным. Возможно, позднее, до меня кое-что и дошло, но уже ничего нельзя было вернуть.

Я действительно считал себя виновником гибели Дуняши, там, в Египте. Обычно, я всегда контролировал каждое её погружение, но чаще всего мы это делали вдвоём. Накануне того рокового дня, мы с друзьями устроили вечеринку и, как водится, я переусердствовал со спиртным. Утром, тяготясь похмельем, я решил отменить погружение, но Дуняша была настойчива и, как я её не удерживал, она со смехом вырвалась и ушла к дайверам на берег. В баллоне оказалось очень мало воздуха…

Рассказ мой произвёл на Сашу такое сильное впечатление, что я увидел на её глазах слёзы. Она погрустнела, забилась в уголок сиденья, и весь обратный путь молчала, изредка кидая на меня пытливые взгляды изподлобья, точно хотела разгадать, вся ли моя душа почернела.

 

Это ранее утро мне запомнилось особенно отчётливо. Мне показалось, что господин Борей был чем-то раздражён. Его массивный подбородок застыл упрямым тяжёлым валуном, тонкие губы сомкнулись плотнее обычного, а черты лица были чётко обозначены. Он был одет в теплую ватную куртку, повязанную шерстяным шарфом, и, похожую на десантную, кепочку с козырьком. Когда я подошёл к нему, он искоса глянул на меня, кивнул и снова перевёл взгляд на море, которое, видимо раскаченное где-то штормом, сегодня было очень неспокойно. Волны с шумом разбивались о пристань, разбрасывая бисер брызг, радужно горевших в утренних лучах. С погодой что-то происходило, так как в воздухе посвежело, и морской бриз был прохладней вчерашнего. Хотя в небе не было ни облачка.

- Неужели надвигается сезон гроз? – пробормотал господин Борей и зябко поёжился. Верный Самюэль преданно смотрел на хозяина. Аякс зачарованно, с собачьей улыбкой наблюдал за игрой волн. Я подумал, что сегодня господин Борей не особенно настроен на разговор. Он был погружён в себя и занят своими мыслями. Я попытался представить себе о чём, может думать этот человек, для которого мысли простых смертных о добывании хлеба насущного, наверняка, кажутся такими далёкими и примитивными, какими они кажутся избалованному и изнеженному достатком, ребёнку. Но о чём думает сытый ребёнок, можно догадаться – об играх и развлечениях. А какими глобальными мыслями забита седая голова этого стапятидесятилетнего старца? Если всё, что он говорит о себе правда, то очень вероятно, что он вполне может отчитать, как мальчишку, президента любой, самой серьёзной державы, либо одним своим распоряжением устроить чудовищный обвал фондовых рынков, либо полет на Луну.

- Наверняка, вы пытаетесь понять, о чём я думаю? – услышал я голос господина Борея и поймал на себе его проницательный взгляд.

- Да, это так, - развёл я смущённо руками.

- И что вы надумали?

- Может, сейчас я скажу заведомую глупость, но мне кажется, что вы вполне можете отдать приказ НАСА о полёте на Луну.

Господин Борей самодовольно усмехнулся.

- Да, я могу отдать такой приказ, - ответил он, - но не вижу в этом никакого смысла. Это только лишний раз подорвёт энергетический потенциал нашей планеты, но реальной пользы от него будет крайне мало. Это очень сложный проект и очень затратный.

- Но на Луне, как пишут учёные, сосредоточены огромные запасы гелия, и если научиться их доставлять на Землю…

- Зачем? – перебил меня господин Борей. – Энергетические запасы Земли настолько огромны, что никакая нехватка нам не грозит. Надо только, о чём мы говорили с вами вчера, пользоваться ими разумно. Более того, вся энергия Вселенной, всего Космоса работает только на то, чтобы поддерживать энергетический баланс нашей планеты. Одной единственной, где существует разумная, устроенная Создателем, жизнь. Всё остальное – разговоры о пришельцах, цивилизациях других планет, ничто иное, как выдумки людей. Это из разряда чудес, в которые человеку так хочется верить. Пусть верит, на то и дана ему свобода выбора.

- Однако, есть теория, что люди высшей касты – это пришельцы из другой галактики и именно они научили людей тому, что мы сегодня называем цивилизацией.

- Это не так! Всё, что создано сегодня на планете – создано только благодаря нам, многаждырождённым! – господин Борей величаво огляделся, и глаза его блеснули. – Создатель сотворил каждого человека по образу и подобию своему. Но лишь немногим он дал возможность рождаться на этой Земле не один раз. Он наделил их знаниями, не доступными простым смертным, которые могут родиться и умереть только один раз. Это Гондваны, они никогда не смогут взбунтоваться, а если даже и смогут, то их энергия разрушения будет направлена против них самих. Повелевать миром можем только мы – многаждырождённые! - почти выкрикнул господин Борей и глаза его загорелись каким-то полубезумным огоньком.

- Мы – жрецы человечества, - продолжал он, - мы всегда были, есть и будем. Все остальные – у наших ног. Они едят из наших рук. Они сами отдали нам свои хлебы и сказали: накормите нас.

- Но кто вы, наконец? Где ваша родина? Какова ваша национальность? – распалился и я.

- Я – верховный жрец. Моя родина Гиперборея. Это – родина всего человечества. То, что рассказывают про Атлантиду – это также придуманные человеком сказки. Не было никакой Атлантиды, а была могущественная и просвещенная Гиперборея в районе нынешнего Северного моря. Несколько тысяч лет назад на всей планете был тёплый и мягкий климат. Энергия Гондванов направлялась в нужное и определённое Создателем русло. Гиперборея развивалась и процветала. Но Гондванам хотелось большего. Мы дали им свободу и начались разброд и шатания. Пьянство и разврат поразили всё общество. Создатель покарал гиперборейцев похолоданием. Некогда величественные оазисы и города стали пустеть, начался великий исход гиперборейцев по всему миру. Вскоре произошёл ещё один страшный и роковой катаклизм – жестокое землетрясение. Гиперборея опустилась на дно. Но мы предвидели такой исход. Мы сохранили самое ценное, что может быть. Это знания. Имея их в руках, нам не составляло большого труда прибрать человечество к рукам. Мы научились управлять миром через Империи. Египет, Рим, Персия, Китай – каждая страна мобилизовывала свой народ вокруг имперской идеи. Но потом и это стало давать сбой. Языческие боги перестали быть тем авторитетом, каким были ранее. И тогда мы запустили в мир буддизм, христианство и ислам, наделив их заповедями, указанными Создателем в скрижалях Завета. Мы надеялись, что человечество прозреет и повернётся к заповедям души совести, любви. Но как и в случае с язычеством, человек пошёл по пути гедонизма, чувственных наслаждений и материального благополучия, а горний мир, мир света и разума он предал забвению. Мы не мешали ему, предоставив безграничную свободу выбора. Но вместо настоящей свободы, человек, сам того не ведая, получил ещё большую кабалу.

 

Мы снова увидели Сашу, делающую гимнастику на зелёной лужайке.

- Какая организованная и целеустремлённая девушка, - с каким-то едким восхищением, проговорил господин Борей. – И, по моим наблюдениям, очень даже не глупа. Вы ведь теперь на ты? Из неё могла бы получиться образцовая жена. Какой резон ей было ехать сюда…

Я почувствовал, что от слов господина Борея повеяло какой-то недосказанностью. Озадаченный, я кинул на него пытливый взгляд. Он пронзил меня ответным взглядом, в котором блеснул злобный огонёк. Это было лишь мгновение, но я успел это заметить. Потом глаза его потухли и вновь приняли привычное выражение. Он отвернулся и, кутаясь в шарф, проговорил:

- Беседа окончена. Я устал, - он посмотрел на волнующееся море и совсем по-стариковски поёжился. Постоял в задумчивости некоторое время.

- Неужели надвигается сезон гроз? - вновь пробормотал он, - Так рано… Так рано…

Он повернулся и, даже не посмотрев в мою сторону, вяло пошёл, непривычно сутулясь, по дорожке, сопровождаемый верным Самюэлем.

Поджидая Сашу, я присел на скамью. Непонятная тревога вновь поселилась во мне. Я понял, что причиной этого, были последние слова господина Борея. Странные слова. Он сказал, что из Саши могла бы получиться образцовая жена. Но почему в прошедшем времени? И ещё одна фраза - зачем ей было сюда ехать… Куда ехать? На остров Окайдо? А может, он имел в виду Японию? То есть, если бы Саша не приехала в Японию, из неё дома, в России могла бы получиться образцовая жена? Или… Двусмысленность какая-то. Может, в другое время, я бы не придал этим словам большого значения, если бы не этот мимолётный злобный огонёк в глазах старика. Да, да мне именно так и подумалось – старика. Сегодня господин Борей как никогда был похож на него. Эта согбенная сутулость, вялая походка, постоянное кутание в шарф, точно уставшая бегать по жилам полтора столетия кровь его, уже не грела. И эта сквозившая с первых минут нашей встречи раздражительность. Что-то же было её причиной… Стоп! Он дважды повторил одну и ту же фразу про надвигающийся сезон гроз в начале и конце разговора. Так вот в чём разгадка его раздражительности! Просто зажившийся старикан плохо переносит непогоду и как все старые люди, предчувствуя это, становится самым обыкновенным, озлобленным на весь мир, брюзгой. Будешь таким, глядя на молодость, которая тебя безвозвратно покинула. Я повеселел от своих мыслей.

А грозы видать и впрямь здесь нешуточные, раз господин Борей так беспокоится. Я вдруг вспомнил, что рядом почти с каждым деревянным строением, стоит высокая металлическая опора. В том числе и рядом с нашими апартаментами. Вначале, я её принял за телевизионную антенну. Но сейчас я понял её предназначение – это был громоотвод. Надо будет обязательно спросить об этом сегодня у Ланса с Ринальдо.

Подошла, закончившая свою тренировку Саша. Я принялся со смехом рассказывать ей о своих вновь возникших тревогах. Но едва я начал говорить, Саша, кинув многозначительный взгляд на браслет, с разгневанным видом тут же осекла меня.

- Иван Лукич, лучше жевать, чем говорить. Пойдём завтракать.

- Саша, в чём дело? – спросил я изумлённо. – Ты чего-то боишься?

- Ничего не боюсь. Только… Мой дед, очень мудрый человек. Знаешь, как он говорит? Нашёл – молчи, потерял – молчи. А ты – по секрету всему свету.

- Но какой же секрет в нашей беседе с господином Бореем?

- Никакого. Но и рассказывать об этом направо и налево тоже ни к чему.

- Но я ж только тебе? – снова изумился я.

- Ты уверен? – она снова кинула выразительный взгляд на браслет.

- Я… Я не знаю…

Наверное, я имел очень глупый вид. Саша рассмеялась.

- Знаешь, что по этому поводу говорит мой дед? Если не знаешь, что делать, лучше ничего не делай. Я тоже не знаю, одни мы присутствуем при нашем разговоре, или нет. Но, как здравый человек, я могу допускать, что не одни? А коли так, то, как сказал господин Борей, надо фильтровать базар, - улыбалась Саша. – Ведь в приватной беседе можно такого наговорить, таких оценок надавать, что если кто-то услышит этот разговор, запишет и даст, кому надо, послушать, то можно нажить неприятности. Тебе это надо?

Логика в словах Саши была безупречной. Мне ничего не оставалось, как шутливо «взять под козырёк» и стать по стойке смирно.

- Никак нет, гражданин начальник! – и продекларировал:

 

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои!

 

- Ну, вот так-то лучше, - откликнулась на шутку Саша. Потом ведомая каким-то порывом, чуть ли не прильнула ко мне, положив мне на грудь мягкую ладонь. Сквозь ткань рубашки я чувствовал её тепло. Саша посмотрела на меня снизу вверх и проникновенно дополнила:

- Вот закончим здесь свои дела, уедем в Ирикаву, и у нас будет время поговорить. О.кей?

- О, кей, - я с трудом сдерживал себя, чтобы не заключить девушку в свои объятья.

И только за завтраком я понял, насколько Саша была права. Я вспомнил ещё одну фразу господина Борея, которая почему-то выскользнула из цепи моих рассуждений, когда я поджидал на лавочке девушку. Я застыл, поражённый со стаканом сока в руке.

«Вы ведь теперь на ты?» - сказал тогда господин Борей. Но откуда он узнал, что мы с Сашей теперь на ты? Ведь когда я предложил девушке перейти на ты, мы были с ней вдвоём и никто, кроме нас, об этом знать не мог. Так я просидел в раздумьи, пока в апартаменты не вошли Ринальдо с Лансом.

 

- Поздравляю, ваш первый репортаж наделал много шума в сети, - сказал Ринальдо, беря со стола отпечатанные листы с подготовленным мною новым текстом.

- Вы можете посмотреть все посты в Интернете, - подхватил Ланс, как и вчера, развалившийся на стуле-кресле с вытянутыми ногами.

- Благодарю, - сдержано ответил я, глядя в окно, где под напором ветра качались игольчатые ветки сосны.

Возможно, впервые я поймал себя мысли, что мне совсем не хочется смотреть на результаты своего труда. Ещё вчера я бы в экзальтированном предвкушении бросился к компьютеру и с колотящимся сердцем, принялся вчитываться в каждый пост и тут же отстукивать на «клаве» ответное сообщение. Но сегодня, сама мысль, что кто-то незримый отслеживает каждый мой шаг, ввергала меня в мрачно-раздражительное состояние.

Я положил руку с коралловым браслетом на стол, и мне казалось, что эта штуковина слышит даже стук моего сердца. И только ли меня слышат? Скорее всего и видят. Камеры видеонаблюдения понатыканы чуть ли не на каждом дереве, не говоря уж о «китайской стене». Меры предосторожности для охраны важной персоны? Что ж, возможно, но всё равно неприятно. Неужели есть скрытые камеры и в моих апартаментах? Ведь очень уж быстро вошёл тогда, во время моего первого пробуждения, короткостриженный японец с бутылочкой «живой» воды, точно откуда-то наблюдал за мной и ждал, пока я проснусь. От одной мысли, что кто-то может наблюдать даже мои интимные подробности, мне делалось противно.

- Господин Свиристелин, вы меня слышите? – точно издалека донёсся до меня голос Ринальдо. Он стоял у моего стола, держа в руке листы с текстом.

- Я весь внимание, - стараясь быть вежливым, посмотрел на Ринальдо. Мне показалось, что в его глазах мелькнула скрытая усмешка.

«А ведь он наверняка в курсе всего происходящего», - подумалось мне.

- Я хочу сказать, - с привычной вежливой внимательностью продолжал Ринальдо, - что вы довольно красочно описываете окончание вашего разговора с господином Бореем. Но надо ли это? Про Сашу, про сезон гроз.

- Вы считаете, что это лишнее?

- Мне кажется да.

- Что ж, давайте уберём, - с лёгкостью ответил я. А ведь ещё вчера я бился бы за каждую строчку, с жаром и настойчивостью убеждая собеседника в необходимости сохранить текст таким, каким я его создал. Во мне бушевали нешуточные страсти и всё же, стараясь выглядеть спокойным и беспечным, я спросил, обращаясь к Лансу:

- А что, в самом деле, надвигается сезон гроз?

- Да, к сожалению. Нынче раньше обычного, - ответил Ланс.

- Почему к сожалению?

- Остров одинок в море и по нему бьют нешуточные молнии. Вы заметили, наверное, что рядом с каждым строением стоят молниеотводы.

- Я подумал, что это какие-то антенны.

- Значит, плохо изучали физику, - не отрывая взгляд от текста, отозвался Ринальдо.

- Да уж…, - я посмотрел в окно. Ветер усилился, но небо по-прежнему было чистым и голубым.

- Хочу спросить, - оторвал я взгляд от окна, - не в погоде ли причина некоторой… некоторой утренней раздражительности господина Борея. Мне показалось, что он не очень хорошо себя чувствует.

Ланс с Ринальдо переглянулись.

- Скорее всего, вам показалось, - ответил Ринальдо и я почувствовал в его словах фальшь.

- Чем думаете заняться после обеда? – перевёл разговор в другое русло Ланс.

- Хотелось бы прокатиться на катере.

- Не советую, - сказал Ланс. - Море очень неспокойно и вы можете не справиться с управлением. Вы можете посетить аквапарк, с очень редкими видами. Здесь есть небольшой, но уверяю вас, очень уникальный музей, где собраны удивительные раритеты и чудная коллекция картин в подлинниках. Гойя, Рембрант, Веласкес, русский Нестеров, Репин. Если проехать в глубь острова, но по другой дороге, там расположены различные аттракционы и небольшой зоопарк. Есть видеозал с новейшими спецэффектами, где вы можете… даже заняться любовью. Имеется несколько замечательных ресторанчиков, где вам приготовят всё, что вы пожелаете, но без спиртного. Так что, выбирайте.

- Что бы вы порекомендовали посетить в первую очередь?

- Конечно, музей. Мы называем его капищем. Господин Борей обязательно, каждый день посещает его. Уверяю вас, такого вы больше нигде и никогда не увидите. Обязательно посмотрите на «золотую бабу», это что-то завораживающее.

- Признаться, даже не слышал – что это за таинственная «золотая баба»? – смутился я.

- Её уже много веков ищут по всему миру. Но господин Борей категоричен и не под каким предлогом не хочет расставаться с ценной реликвией.

- Вы меня заинтриговали. Прошу вас, продолжайте.

- «Золотая баба» - это символ Арктиды, страны, где когда-то проживали гипербореи. Её изготовили из чистого золота предки жителей нынешней Индии, которые когда-то много тысяч лет назад покинули Арктиду в период великого переселения. Они преподнесли такой дар в знак любви и преданности своей покинутой родине. Энергетика «золотой бабы» просто насыщена просветляющими флюидами. И хочу предупредить вас, что от долгого её созерцания можно сойти с ума.

- Я сгораю от любопытства. А непогода нам не помешает? – спросил я и снова посмотрел в окно.

- Тайфун придет только завтра, так что сегодня наслаждайтесь жизнью, ведь её вам отпущено так мало.

При последних словах я пристально посмотрел на Ланса. В них, как утром в словах господина Борея сквозила какая-то двусмысленность. Но Ланс был сама любезность и доброжелательность. Господи, кажется, мне уже начинает мерещиться. Может быть этот остров – проклятое место? Или у меня паранойя?

- Если хотите, - услышал я голос Ринальдо, - я могу быть вашим гидом.

- Если вас это не затруднит, вы сделаете нам большое одолжение. Думаю, Саше тоже будет интересно, - ответил я, кивнув головой.

- Нет проблем. Сразу после обеда я заеду за вами на электромобиле.

 

Саша, я и Ринальдо шли по узкой мощёной дорожке, которая жёлтой змейкой петляла среди сумрачного сказочного леса. Невероятной величины платаны окружали нас користыми могучими стволами, смыкаясь в вышине тёмными кронами. Тонкий яркозелёный мох, разлился по всему живому и неживому, точно ядовитая плесень. Он окутывал подрост, густо покрывал большие гранитные валуны, корни деревьев, упрямо продвигаясь вверх по стволам. Было влажно и пахло прелью. Солнечный свет не мог пробить плотную густую листву, лишь изредка мерцая редкими, как искорки бликами и в лесу стоял тихий прохладный полумрак.

Несколько минут назад мы оставили свой электромобиль на небольшой площадке.

- Дальше можно только пешком, - сказал нам Ринальдо. – Это место священно и ничто не должно нарушать его первозданный покой. Чтобы подготовить себя к посещению капища, каждый должен пройти как через своеобразное чистилище, по этому лесу. Эти удивительные платаны, огромные мохнатые валуны, завезённые из гиперборейских благословенных мест, хранят вековую энергетику былых поколений. Они напитаны информацией и нередко у наших нечастых гостей могут возникать образы и видения, которые может неожиданно пробудить наша генетическая память.

Мы с Сашей переглянулись, и она как-то машинально прижалась ко мне плечом, точно ища защиты. Напряжённый взгляд девушки был устремлён куда-то вверх, словно она, в самом деле, увидела что-то особенное. Я проследил за её взглядом: на нас, похожий на змеиный, впился фиолетовым зрачком вездесущий не мигающий глаз видеокамеры. Навеянный словами Ринальдо, мой романтический настрой при виде этого «всевидящего ока» быстро улетучился. Мне не нравилось жить в аквариуме. Мне не нравилось, что кто-то видит, как Саша прижалась ко мне своим тёплым плечом, не нравилось, что кто-то следит за моими откровенными взглядами, которые я слишком часто бросаю на девушку, и кто-то слышит учащающийся стук моего сердца, когда я вдыхаю волнующий девичий аромат.

По лесу мы шли не менее получаса, когда вдруг спереди яркой травой в блеске дневного света замелькала большая изумрудная лужайка. Мы вышли к высокой скалистой горе, небольшая тень от которой падала на красивый стриженный газон. Посреди газона, переливаясь на солнце темной блестящей листвой, густо раскинуло крону большое оливковое дерево. Рядом стоял огромный серый валун, со шлифованной стороной, обращённой к нам. На ней, в виде барельефа, блестел чистым золотом натянутый лук со стрелой. На верху валуна, прикованный тонкой золотой цепью, сидел, похожий на грифа, большой чёрный ворон. Мне показалось, что его блестящие полированным антрацитом глаза-бусинки посмотрели на нас вполне осмысленно. Его чёрное, холёное оперенье, отливало всеми цветами радуги. Судя по размерам и «мудрому» взгляду птицы он вполне мог помнить времена приезда в эти места китайских мандаринов.

- Никто не знает сколько этому ворону лет, - словно прочитав мои мысли, задумчиво сказал Ринальдо. – Он был привезен из Италии, где жил в одном из языческих капищ Аполлона. Господин Борей говорит, что ему не меньше тысячи лет, а может быть и больше. Возможно, он даже помнит времена упадка Рима. А эта благословенная олива, как и платаны за нашей спиной выращена из косточки, сохранившейся в вечной мерзлоте в одной из раскопок на полуострове Ямал, который был частью знаменитой Гипербореи. Вместе с соками, она впитала всю информационную энергетику тех давних времен и когда позволят технологии, мы сможем считать эту информацию, а возможно даже увидеть, как уходил под воду нынешний хребет Ломоносова, как наступали ледники, и как шло переселение народов.

Я слушал неторопливую речь Ринальдо, и опять мне казалось, что всё это происходит не со мной, а с кем-то другим, а я наблюдаю за ним со стороны, как длинную предлинную кинокартину, каждый последующий кадр которой принесёт очередной удивительный виртуальный сюжет.

- К-а-р, к-а-р, - пронзительно и громко закаркал вдруг сидевший на камне ворон, обнажая в мощном воронёном клюве розовую стрелку языка. Птица забеспокоилась и захлопала крыльями, достигающими в размахе полутораметровой длины. На зелёной траве забилась неспокойная тень. Не ожидавшая такой вороньей выходки Саша, в ужасе прижалась ко мне спиной, скрестив на груди руки. Я машинально обнял её, чувствуя, как она вся дрожит. Честно говоря, мне и самому было немножко не по себе от этого неожиданного зловещего карканья.

- Да, что-то недоброе вещует эта пташка, - куда-то в пространство смешком бросил Ринальдо. – Однако впереди нас ждут более интересные открытия. Вот наше капище. Когда-то здесь была громадная естественная пещера. Именно в таких, двадцать тысяч лет назад жили гиперборейские волхвы, или жрецы. Они называли пещеру Рамль или Ра-кремль, что означало крепость. Здесь хранились главные реликвии гиперборейцев, располагались основные астрономические и научные лаборатории.

- Научные? – переспросила Саша.

- Да, научные. Гиперборейские волхвы были великолепными астрономами. Они настолько овладели искусством врачевания и продления жизни, что здесь практически не знали болезней, а люди жили так долго, что каждая женщина могла родить по тысячи детей.

Саша с изумлением посмотрела на меня, будто спрашивая: какой бред несёт этот человек!

- Но главным знанием, которым обладали гиперборейцы, - не обращая внимания на Сашу, продолжал Ринальдо, - это умение обрабатывать железо.

- Но, позвольте, - пришла очередь изумиться мне. – Три тысячи лет назад человечество научилось только изготавливать бронзу.

- Всё правильно. Поэтому, владея тайной изготовления великолепной стали, Гиперборея стала центром всего мира. Её власть железным кольцом опоясала весь земной шар. Гондваны, населявшие южные от Гипербореи земли, в те времена могли позволить себе пользоваться только каменными орудиями. Они жили охотой и собирательством и одевались в звериные шкуры. В то время, как гиперборейцы уже давно освоили землепашество и ткацкое производство. Их поля, кроме хлебных злаков, засевались семенами льна и гиперборейские женщины ткали из него тончайшие полотна. Их обменивала знать Гондванов на золото и слоновую кость, которые также хранились здесь, в капище. Впечатляет?

Скалистую кручу огромным полукругом разрезала выложенная из камней розового гранита арка, обнажая полутёмный зёв туннеля, который точно зубами в громадной пасти, поддерживался белым лесом стройных колонн. Справа и слева от арки падали со скалы два хрустальных водопада, и опаловая вода по рукотворным руслам стекала в большой гранитный водоём, посреди которого стояла внушительная фигура всадника, простёршего над водой ладони, и из каждого пальца его били мощные прозрачные струи, под которые заплывали, резвясь, белые дебеди. Что-то грозное и величественное читалось в застывших глазах всадника, внушающее благоговейный ужас и почтение. Завороженные, не в силах оторвать глаз, мы всматривались с Сашей в его грозный благородный лик, в странную одежду, чем-то похожую на старинный русский кафтан, старательно вываянные скульптором завитки его волос и бороды.

- Это Птах, - услышал я голос Ринальдо. – Создатель Вселенной, это он творил мир словом и сердцем.

- Птах? – переспросил я. – Слово какое-то русское.

- Вас это удивляет? – загадочно посмотрел на меня Ринальдо.

- Откровенно, да.

- А разве вы не знаете, что именно русские являются прямыми потомками гиперборейцев? Впрочем, более подробно, если у вас возникнет желание, вы можете узнать у господина Руса. Это наш главный хранитель и толкователь древностей. Кстати, вон он сам идёт нас встречать.

Мы увидели, как из-за колонны показался худой седовласый человек с окладистой бородкой, в очках и направился в нашу сторону. Длинные вьющиеся волосы его были перехвачены на лбу бело-сине-красной ленточкой, а в лице читалось что-то иконописное. Одет он был в лёгкую бело-серую хлопчатую рубаху, очень похожую на косоворотку, расшитую на вороте и рукавах странными древними узорами, напоминающую вышивки русского севера. Рубаха была почти до колен и в поясе перехвачена плетёным бело-сине-красным пояском. Продолжением наряда нового знакомца были такие же бело-серые, похожие на спортивные брюки и лёгкие кожаные сандалии. При всём своём благообразии взгляд у Руса был жёстким и колючим, похожим на взгляд Шагальского. Он сутулился и был достаточно стар, кожа на его руках напоминала древний пергамент и была в частых коричневых пятнышках. И только синие, как озёрная гладь в ясный день глаза, горели живым огнём ума и проницательности.

- Прошу, - сурово, без улыбки проскрипел господин Рус и сделал жест в сторону арки. – Господин Борей сделал необходимые распоряжения, я ждал вас.

Мы поднялись по нескольким ступенькам, ступили на мягкую ковровую дорожку, и нас поглотило тёмное зево туннеля.

Едва за нами захлопнулась массивная двухстворчатая дверь, мы очутились в высокой и куполообразной пещере, освещенной голубыми подсветками, выполненными в виде древних факелов. Они были развешаны по стенам и своду так искусно, что казалось, будто пещера освещена дневным светом. Рукотворное с естественным уживалось так, словно всё нас окружающее создано самой природой. Даже массивные столбы колонны, поддерживающие свод, были выполнены из того же чёрного гранита, что и стены, плавно переходящие в почти идеальный купол, в верхней точке которого, сквозь большое круглое отверстие проникал натуральный солнечный свет. После уличного щебетанья птиц, шелеста ветра в листве оливы, карканья ворона и шума воды в водоёме, мы очутились в гробовой тишине, поколебать которую не могли даже наши шаги по мягкой ковровой дорожке. Она пролегала по большим плитам из розового гранита, вдоль колонн и терялась в дальнем конце пещеры. По обеим сторонам у стен, стояли ровные каменные постаменты, выполненные в строгом, даже грубом стиле, с прикрепленными полированными досками, на которых виднелись письмена на непонятном мне языке.

- Это святая святых нашего капища – усыпальницы знаменитых гиперборейцев, - трескучим тенорком нарушил пещерную тишину господин Рус. - Многие имена наверняка вам ничего не скажут. Но вот эти… Здесь покоятся останки великих волхвов и мудрецов, обучавших древних греков различным искусствам Абариса и Аристея. Они были удивительными музыкантами, философами, владели совершенством написания поэм и гимнов, а также создания величественных архитектурных сооружений. Кроме этого, они были великими магами и волшебниками, способными разговаривать с душами умерших, и превращать свинец в золото. В других гробницах лежат мумии первых египетских фараонов, являвшихся также выходцами из Гипербореи, которая славилась своим искусством строительства пирамид. Эти гробницы-усыпальницы выложены из камней, привезённых с ямальского полуострова, хранящих память о том далёком благословенном времени.

Господин Рус оглядел нас поверх очков сердитым взглядом, пристально задержав его на мне и протрещал:

- Хочу вас предупредить, что здесь очень сильная порой непредсказуемая энергетика. Здесь собран пантеон почти богов, имевших в своё время колоссальное воздействие на других людей. Здесь как бы сгусток многих энергий и каждого сюда пришедшего просвечивают сквозь сакральный генетический рентген, выявляя его ускользающую, но всё же возможную связь с его далёкими предками.

- То есть вы хотите сказать, что кто-то из нас может быть потомком гиперборейцев? – спросил я Руса.

- Может, - что-то похожее на улыбку промелькнуло в глазах господина Руса сквозь очки. – Может, если в вас сохранились какие-то славянские корни. У вас какая группа крови?

- Первая.

- Гм, это не сильный, но всё же аргумент.

- Но при чём здесь группа крови? – нетерпеливо спросила Саша.

- Все жители, населявшие когда-то Гиперборею, имели поголовно первую группу крови. Не удивляйтесь, уже в то далёкое время, волхвы умели это определять. Любой ребёнок, родившийся с другой группой крови, а это было крайне редко, приносился в жертву богам.

- Какой ужас! – машинально прошептала Саша.

- Не смейте делать таких комментариев! – зловеще протрещал Рус, посмотрев на Сашу, и голубые глаза его вдруг побелели. – Не вам судить великих людей, которых вы не достойны даже мизинца. Это была великая раса, следившая за частотой своих рядов и не с вашим примитивным умишком осуждать их великие деяния.

Я увидел, как Саша побледнела и испуганно подалась в мою сторону, точно прося поддержки от трескучего, похожего на скрип несмазанной телеги, голоса господина Руса. Ретивое моё застучало.

- Вот только не надо хамить и пугать людей, - сдерживая себя, и стараясь не повышать голоса, посмотрел я в упор на Руса. Бешенство клокотало во мне. – Мы пришли сюда по доброй воле и реакция девушки на ваши слова, была не комментарием, как вы выразились, а лишь невольной реакцией, машинальным порывом её души, поверьте, достаточно чистой и искренней. Если мы пришлись вам, что называется не ко двору, то давайте закончим нашу экскурсию, почти не начав её.

Я машинально потёр ладонью костяшки своего правого кулака, наблюдая боковым зрением, как напрягся, видимо не ожидавший такого развития событий, Ринальдо. В пещере на минуту воцарилась зловещая тишина. Неожиданно Рус издал что-то похожее на смех и в это время он был похож на сверчка.

- Хе-хе, а вы и впрямь что-то унаследовали от славян. Возможно, я погорячился, - тон господина Руса помягчел, и мне показалось, что он стал поглядывать на меня даже с интересом. – Ладно, забудем об этой маленькой неприятности и продолжим нашу экскурсию. О чём мы говорили?

- О группах крови, - постарался непринуждённо улыбнуться я.

- Да, да, - закивал головой, глядя перед собой, господин Рус. – Так вот, уникальность гипербореев заключалась в том, чтобы хранить чистоту расы и не смешиваться с племенами Гондванов, которые вели полудикий, похожий на животный, образ жизни. Гондваны имели третью группу крови, и их развитие находилось на очень примитивном уровне. Их уделом была скудная и убогая речь, они не имели никакой письменности. Единственно на что они были способны, это делать примитивные рисунки на скалах и камнях, питаться плодами и кореньями да мелкими грызунами. А ещё они приносили в Гиперборею золото, которое они находили в своих пещерах, и слоновую кость, обменивая их на наши товары. Случалось, хоть и редко, что гиперборейка вступала в связь с Гондваном, кровь перемешивалась, а этого нельзя было допустить.

Рус посмотрел на Сашу. Та, поймав его взгляд, улыбнувшись, спросила:

- Но почему?

- Кровь, это что-то вроде своеобразного чипа, который позволяет отличать своего от чужого. Это как отцовство и материнство, сердцем чувствующие своего дитя. Как родители связаны со своими детьми кровью, так и гиперборейский народ, был обьединён всегда первой группой крови. Так определил Всевышний, наградив Гиперборею великой миссией управлять миром.

Это была благословенная и сытая страна. Здесь не было того, что мы называем частной собственностью и любая деятельность и жизнь каждого человека, любой его поступок или деяние были под строгим наблюдением волхвов-жрецов. Здесь не было рабства, а благодатный мягкий климат, железные орудия труда и полгода не заходящее солнце, позволяли выращивать и собирать тучные урожаи зерна, плодов и овощей, при минимальных трудозатратах. В зелёных долинах паслись многочисленные стада коров, лошадей, коз и овец, в достатке обеспечивая население страны молоком и сыром. Мяса Гиперборейцы почти не потребляли, кроме великих праздников летнего и зимнего солнцестояния. В качестве белковой пищи в основном употребляли рыбу, которая в изобилии водилась в море и чистых реках и озёрах.

Волхвы-жрецы подняли на небывалую высоту местную медицину. В результате длительных наблюдений и селекции были собраны уникальные виды трав, продляющих долголетие, и эти травы культивировались на гиперборейских пашнях. Это позволяло выращивать крепких и сильных людей, не знающих устали в работе и отражении набегов Гондванов, которые те устраивали время от времени. Культура гиперборейцев была на высочайшем уровне. Это было областью приложения волхвов-жрецов. Они старались воспитать людей глубоко чувствующих мир, каким его устроил Создатель. Два раза в год – зимой и летом, устраивались великие народные празднества, длившиеся почти месяц. К этим дням приурочивались сочинённые волхвами музыка, песни и гимны, разучивались весёлые танцы, готовились места, где водились хороводы.

Гиперборейское общество было сословным, каждый знал своё место, и это правило было незыблемым. Власть волхвов была абсолютной, а все их устремления были направлены только на то, чтобы сделать общество совершенным. Любое нарушение жестоко каралось.

Рус опять посмотрел на Сашу, продолжал:

- Даже в городском устройстве, в столице Гипербореи Туле, преобладали свои правила. В пещерном замке-кремле жили волхвы. Вокруг него, имея радиальную структуру улиц в круглых глинобитных домах жили русы, а на периферии города расселялись отдельными семьями и родами простые арии, несущие основную тяготу по снабжению горожан продовольствием. Основная задача русов была охранение границ Гиперборейского государства, они были воинами. Арий никогда не мог стать воином, как и рус не мог стать волхвом.

- Очень похоже на устройство пчелиного улья, - задумчиво проговорил я, вспоминая сегодняшнюю беседу с господином Бореем.

- А вам не нравиться такое природное устройство, смоделированное не человеческим разумом? – проскрипел господин Рус.

- Нет, нет, - поспешил я избежать очередной конфронтации и любезно попросил, – продолжайте, прошу вас.

- Скажу более, ариями управляла самая опытная в роду женщина, она была главенствующей во всём, что касается трудовой организации, и её избирали волхвы. Так что здесь есть тоже сходство с маткой пчелиной семьи, которая производит на свет потомство. Кстати, бортничество было весьма развито в Гиперборее. Не из винограда, а именно из мёда готовились слабоалкогольные напитки, которые потреблялись только в периоды великих праздников. Особенно популярны были меды, выдержанные не менее сорока лет.

- Прошу прощения, что перебиваю вас, - соблюдая такт, обратился я к Русу, - но меня несколько шокирует, что ваша речь изобилуют русскими терминами: хоровод, кремль, русы, Птах, сорокалетние меды, вы великолепно говорите по-русски.

- Потому что это мой родной язык.

- Как?! – чуть не в голос воскликнули мы с Сашей.

- Хе-хе, - усмехнулся Рус, видимо удовлетворённый произведённым эффектом. – Все праславянские языки вышли из гиперборейского, как и письменность. И если уж остались прямые потомки великого народа, то их можно искать сегодня только среди славян, скандинавов, иранцев и индусов.

- А как же греки, римляне?

- Это те же праславяне, с веками потерявшие генетическую память и возомнившие себя отдельным, непонятно откуда взявшимся этносом. Ну, а с Римом и того проще: его основали этруски, прямые потомки гиперборейцев. Они же основали Аркаим и Мангазею.

- Честно говоря, господин Рус, у меня голова идёт кругом.

- Это от того, что вы пытаетесь осмыслить всё логически, но при этом вам не хватает знаний. Однако один только рациональный взгляд на многотысячелетнюю историю, ничего не даёт. Вот вам маленький тест. Киевской Руси не стало, остатки её превратились в слабое княжество, а кто-то подался на север, в леса, в скудные суглинки, где морозы и зима длится восемь месяцев в году. И вдруг в этой суровой местности возникает сильное Московское царство. Откуда?! На него тут же начинаются набеги. С юго-востока – половцы, кипчаки и татары. С северо-запада шведы, тевтоны и поляки. Русский человек в постоянной готовности к войне. За ним охотятся, чтобы при малейшей возможности, взять в полон и продать в рабство на восточных рынках. Особенно охотятся на женщин, как главных хранительниц и продолжательниц рода. Климат суровый, не чета той же Испании. По всем законам рационального мышления такое государство просто было обречено на погибель. И вдруг побиваются татары, Минин и Пожарский гонят из кремля поляков, Пётр наголову разбивает шведов. Уже ко времени Ивана Грозного население Руси становится таким же, как в Испании, а буквально через четыре-пять веков превышает его почти в десять раз! Более того, владения русских распространяются на основную часть Евразии. А по определённому закону, тот, кто владеет этим континентом – владеет всем миром. Обьясните мне, как это произошло?!

- Гм…

- И не пытайтесь. Одно вам скажу, без вмешательства горних сил здесь не обошлось. И второе, русские завладели землями, которые им принадлежат по праву.

- Если следовать вашей логике, то русские и есть потомки гиперборейцев?

- Именно так, - торжествующе произнёс господин Рус. – И в первую очередь это относится к языку. Русский язык считается самым сложным языком на планете. Такой язык не мог быть новообразованным. Даже китайский, которому более пяти тысяч лет, если не брать в расчёт иероглифистику, относится к языкам примитивным, с простой грамматикой.

 

Я редко вижу сны. А если вижу, то какие-то однообразные, бесконечные, связанные одним долгим сюжетом, объединяющим порой забавные и несовместимые вещи, которые я фиксирую там же, во сне. Утром я мучительно пытаюсь вспомнить, что же я видел, и не могу. Воображение рисует какие-то смутные тени в слепых вспышках, будто смотришь на быстро текущую воду в свете облачного и ветреного дня. Одно я знаю точно: если мне приснилась подобная чушь, то спал я плохо.

Не знаю, что было причиной, но в эту ночь я опять видел этот долгий и бессмысленный сон. Я ворочался, просыпался, даже открывал глаза, в надежде, что закончится бесконечный сюжет, но едва веки мои закрывались, всё снова возвращалось, текло и смутно колыхалось. И только перед самым пробуждением, будто атомным взрывом тени разогнало в свете ясного дня, я увидел Сашу. В летнем платьице, босоногая она бежала по большому зелёному лугу с высокой травой к… вертолёту. Наверное, было утро, потому что короткое Сашино платьице было мокрым от росы и прилипло к крепким бёдрам. Подбежав к вертолёту, Саша оглянулась и весело помахала рукой, будто дожидаясь кого-то и приглашая с собой. Наверное, меня.

Проснулся я с непонятным сердцебиением, и было такое ощущение, что меня вот-вот разорвёт изнутри. Я ощущал свой пульс каждой клеточкой своего тела. В такие минуты мне становится тоскливо и пропадает всякое желание вообще жить.

За окном было ветрено, и всё небо заволокло серым войлоком. Через приоткрытую стеклянную дверь доносился мощный рёв океана и шум, гнущихся под ветром, деревьев.

Чтобы взбодриться и прогнать утреннюю хандру, я залез под горячий душ и стоял под ним, пока не сделался красным, как дальневосточный краб. Причесываясь перед зеркалом, я поймал себя на мысли, что мне совсем не хочется встречаться с господином Бореем. И причиной тому, кажется, была не моя утренняя хандра, а наша вчерашняя беседа. Ещё отстукивая на клавиатуре её текст, я чувствовал какую- то неприятную неудовлетворённость в душе. Какая-то нечеловеческая гордыня, вселенская спесь сквозила в каждой строке. Вчера я не смог об этом толком подумать, но сейчас, на свежую голову, мысли сами лепились в совсем не благостную картину. В воображении всплыли тонкие губы, тяжёлый каменный подбородок, злобный огонёк в глазах этого Великого Инквизитора, с затерянного в океане острова Окайдо. Если верить его словам, его предки ворочали Империями, будто переставляли на кухне посуду. Они стравливали цивилизации, не взирая на то, какая за этим последует бойня. По словам господина Борея это делалось только с одной единственной целью совершенствования человека. Но замечали ли они самого человека? Конкретного человека, а не массу, её энергию, которую можно подвигнуть и на хорошее, и на худое? Какими слезами умывается и как страдает человек, добывая хлеб насущный, думали ли они об этом?

Управляя тысячелетиями, они сосредоточили в своих руках все богатства мира. Это не человек сам принёс им, а они сами, хитростью забрали у него хлебы, и теперь самодовольно говорят, что это они кормят его.

Они гордятся тем, что предоставили человеку свободу выбора и сделали его хозяином своей судьбы и не принимают на себя вины за то, что человек из «раба Божьего» превратился в «раба вещей». И манипулировать и управлять им стало гораздо проще. Человек стал поклоняться золотой мамоне, и даже не реальному золоту, которое можно потрогать и пощупать, а чему-то виртуальному, какой-то цифре, записанной где-то на банковских счетах. Эта цифра, она вроде и есть, и вроде её нет. Её происхождение не материально, не от мира сего. Постой, постой… Не от мира сего… А от какого же мира? Не Моисей ли в гневе даже разбил скрижали, за поклонение соплеменников золотому тельцу. Этот телец олицетворял… Так, так… И ведь Великий Инквизитор у Достоевского, кажется, говорит в заключение разговора ключевую фразу: «если хочешь знать, то мы давно уже не с Тобой, а с ним». В моей многогрешной, безбожной душе что-то происходило.

Неслышно вошёл Ринальдо, но без обычной располагающей улыбки. Я был абсолютно убеждён в том, что он сейчас скажет и меня вполне это устраивало.

- К сожалению, господин Свиристелин, ваша беседа с господином Бореем сегодня не состоится, - сухо сказал он. – Советую не покидать своих апартаментов. Ветер усиливается и нередко бывают случаи, что с крыш может лететь черепица. Завтрак вам сейчас принесут.

Едва Ринальдо удалился, вошёл официант с подносом в руках и стал расставлять на столике принесённые блюда. Он был невозмутим, как робот, и, кивнув на моё «ариготе», молча удалился.

Вяло доставая палочками варёных креветок из фарфорового горшочка, я, раздумывая над тем, что же послужило причиной сегодняшней не состоявшейся беседы – расходившаяся непогода или нездоровье господина Борея, смотрел сквозь стеклянную стену, как ветер гнул ветви кустарника за газоном и раскачивал толстые провода электролинии, проходившие буквально в двух метрах от сварной опоры молниеотвода.

Мною овладела апатия. Мне захотелось домой, в свою убогую «хрущобу» с засаленными креслами и я почти с ненавистью оглядел весь окружающий меня лоск. Я чувствовал себя посаженным в клетку милостью господина Борея, и мне хотелось раздвинуть металлические прутья и вырваться на волю. Нет, не на свободу, а именно на волю.

Чтобы чем-то себя занять, я включил компьютер. И снова поймал себя мысли, что мне совсем не хочется читать то, что я там понаписал. Не хочется ни с кем спорить, кому-то что-то доказывать, убеждать. Такими убогими и не нужными показались вдруг все мои дела и сама моя многогрешная жизнь, что хотелось выть. Машинально перескакивая с сайта на сайт, мне вдруг неудержимо захотелось окунуться в последние новости и сплетни нашего захолустного городишки. Но едва я зашёл на знакомую страницу, в глаза мне бросилась страшная заметка.

«Вчера, в японской Ирикаве, в автомобильной катастрофе погибла делегация из нашего города. Как заявили в мэрии Ирикавы, причиной аварии стал отказ тормозов микроавтобуса, упавшего с высокого откоса. После падения транспортное средство загорелось, и спасти никого не удалось. Тела сильно обгорели, но полиции удалось всех идентифицировать. Напомним, что в состав делегации входили заместитель мэра Л.С.Шагальский, его помощник А.Л.Афонина, а также известный в городе журналист И.Л.Свиристелин. В катастрофе также погибли водитель микроавтобуса и переводчица из России Александра Рыбкина».

«Как! Анечка с Шагальским погибли?» - было первой мыслью и только потом до меня дошло, что нас с Сашей тоже уже оплакивают. Меня охватило какое-то тупое оцепенение. И тут экран мигнул, и в окне выплыло каменное лицо господина Борея, со зловещей усмешкой. Я сидел перед ним, как кролик перед удавом не в силах не закричать, ни даже глотнуть воздуха. Но это продолжалось какую-то долю секунды и в окне вновь замелькали знакомые виды моего города. Ошарашенный, я не мог понять, то ли это мне померещилось, то ли было на самом деле.

Едва я оправился, первым желанием было тут же встретиться с Сашей и рассказать ей про страшную новость. Но к счастью, парализованный мозг мой, наконец, включился и заставил меня не торопить события. Сначала надо обдумать, что всё это значит. Кто-то меня разыгрывает? Но зачем? Нервы пощекотать? Может всё это происходит, как в известном фильме «Игра» с Майклом Дугласом и счастливый конец уже где-то рядом?

А если нет? Если никакой это не розыгрыш, то нас с Сашей для всех, кто нас знал, уже нет в живых? Или, в самом деле, всё смоделировано компьютером?

Я защелкал мышкой, перескакивая с сайта на сайт. Они открывались мгновенно, что подтверждало, что я нахожусь в сети, и никакого подвоха тут быть не может. Что же делать?

Я завертел головой по сторонам, и тут до меня дошло, что наверняка кто-то снимает мою реакцию через скрытую видеокамеру. Сейчас у меня в этом уже не было никаких сомнений.

«Возьми себя в руки, не паникуй, - сигналило моё серое вещество. – Даже если это и розыгрыш, что вызывает сильные подозрения, то всё равно, веди себя достойно».

Я постарался принять невозмутимую позу и отвалился на спинку стула-кресла. Но всё равно руки мои были ватными, и я чувствовал, что лоб мой мокрый и холодный.

Я снова подумал о Саше. Ведь она ещё во время поездки на катере сюда на остров, заподозрила что-то неладное. Ах, Саша, Саша, какая же ты молодчина! Не будь тебя, с моим язычком и частой несдержанностью, я бы уже таких дров наломал. Как это она сказала: нашёл – молчи, потерял – молчи. Какая умница. Она оказалась прозорливее меня, сорокапятилетнего дурака.

Что же вы задумали, господин Борей? Я знаю, что вам подвластно всё, кроме одного единственного, совсем, казалось бы, незначительного, моего разума. Направьте на меня хоть тысячи видеокамер, опутайте меня проводами и микрофонами, вам никогда не догадаться, что у меня на уме.

Итак, допустим, что это розыгрыш. Тогда развязка не за горами и загадочный Инсайдер, наговоривший мне кучу страшилок, окажется добрым Санта Клаусом, и мы благополучно уедем отсюда, получив хорошую порцию адреналина и мешок с подарками. А если нет, не розыгрыш, что же делать тогда? Бежать? Куда? Кругом бушующая вода, мы на острове. За стеной всё подвластно господину Борею. Тупик? Остаётся одно – только по воздуху. Я даже сумел улыбнуться бредовости этой мысли. Хотя… Помнится, Саша говорила мне в Ирикаве, что она умеет управлять лёгким вертолётом. Хм, интересная мысль. Но как до него добраться, если всё пространство просматривается. Мы не успеем сделать и нескольких шагов, как тут же будем схвачены и с нами сделают…Что же с нами сделают? Я побыстрее постарался прогнать эту мысль.

И в это время в апартаменты вошла Саша.

- Ну, и ветрище, - весело сказала Саша. – С ног сбивает. Думала, не доберусь до вас, в море унесёт.

Она поёжилась, обхватив себя руками за плечи.

- Ты бы хотела, чтобы тебя унесло в море? – грустно улыбнулся я.

- Нет. Как же я тебя одного оставлю?

По тону, каким она мне ответила, я понял, что Саша всё знает. Я порывисто вскочил и, бросившись к девушке, горячо обнял её. Я почувствовал, как она прильнула ко мне, вся дрожа. Дальше окружающий мир перестал для меня существовать.

 

Мы лежали укрытые с головой покрывалом, и я чувствовал у себя на плече тёплое Сашино дыхание. Мир обретал реальность, но я всё ещё не мог поверить в то, что произошло. Со мной рядом лежала удивительная девушка, о близости с которой ещё вчера я мог только мечтать. А сегодня её мягкая атласная ладонь нежно касается моей щеки, и я чувствую себя самым счастливым человеком. Неужели кто-то может своими грязными лапами дотронуться до моего чувства, разрушить его, грубо посмеяться над ним. Пусть только попробует. Я порву его в клочья, я буду грызть его зубами, я буду драться за своё счастье до последнего издыхания.

- Саша, - позвал я, - Сашенька, ты спишь?

- Нет.

- Я люблю тебя.

- Я тоже очень сильно тебя люблю, милый, - голосом, от которого таяло всё у меня внутри, отвечала Саша.

Я погладил её по волосам и прильнул к ним губами.

- Ты удивительная!

- Ты тоже, милый.

- Я удивительный? – со вздохом переспросил я. – Наверное, я удивительный старый болван, с которым происходят всякие разные нехорошие вещи. Ведь это по моей вине…

- Ничего не надо говорить, - Саша приложила свой пальчик к моим губам. – Это же розыгрыш, самый обыкновенный роз-зы-грыш.

- Ты тоже так считаешь?

- Почему считаю, я знаю, - загадочно ответила Саша.

- Ты знаешь? Но как можно разыграть…

- Анна Леонидовна с Шагальским говорили об этом, когда напились, - перебила меня Саша. - Я случайно подслушала их разговор.

- Что? – скинул я с лица покрывало. Бешеная радость и возмущение, посетили меня одновременно. – И ты молчала? Я тут, понимаешь, места себе не нахожу, а она в молчанку играет.

- Т-с-с, - Саша, озорно смеясь, снова приложила к моим губам пальчик, нежно ко мне прильнув.

Я сердито вырвался и сел на кровати, обхватив голову руками. Посидел так минутку, собираясь с мыслями. И вдруг меня разобрал нестерпимый смех. Я упал головой на подушку и разразился гомерическим хохотом. Это был хохот вдвойне счастливого человека.

Глядя на меня, рассмеялась и Саша, и я видел, как в её карезелёных глазах прыгали озорные бесенята.

- И когда же финал? – ещё не остыв от смеха, спросил я Сашу.

- Ну, наберись терпения, милый. Несдержанность не красит мужчину. Возможно, поздно ночью. Нас ждёт сюрприз.

- И кто же автор идеи?

- Этого я не знаю.

- А этот господин Борей, тот ещё фрукт. Я у него спрашиваю…,- с возмущением начал я.

- Т-с-с, - снова девушкин пальчик сомкнул мои губы. – Ничего не надо говорить. Ведь мы договорились, что слово – серебро, молчание – золото. Ну? Ну, таковы правила игры.

- Ладно, - самодовольно произнёс я. – А отсутствие спиртного, тоже в правилах?

- Ну, об этом, если ты помнишь, сказал сам господин Борей.

- Н-да, а как бы сейчас не помешал глоток хорошего коньяку.

- А я не могу заменить его? – в глазах у Саши снова запрыгали бесенята. – Впрочем, отметить событие как-то надо. Ведь у нас с тобой событие?

- Ещё какое! Я даже поверить в это не могу. Кажется, сейчас я знаю, что такое седьмое небо.

- Я тоже. Знаешь что, накинь халат и принеси что-нибудь из холодильника. Там есть один замечательный напиток, уж больно он мне нравится. Он настоян на каких-то травках и очень бодрит.

Я направился к холодильнику.

- И бокалы захвати, - напомнила мне вслед Саша.

- А как эта бутылочка выглядит? – позванивая содержимым холодильника, спросил я Сашу.

- Такая маленькая бутылочка с зелёной этикеткой и крупными чёрными иероглифами. Там ещё цветочек такой в уголке.

- Эта? – я издали показал бутылочку Саше.

- Да, это она. Неси сюда. Бокалы не забудь.

Я поставил на поднос два бокала, бутылочку и с шутовским поклоном поставил их перед Сашей.

- Всегда к вашим услугам моя госпожа.

- Благодарю вас, мой повелитель.

- О, как! Приятно.

Саша сама разлила напиток в бокалы, наполнив мой почти до краёв, а себе, плеснула, совсем чуть-чуть.

- А почему такое ущемление прав женщины? – спросил я, посмотрев на бокалы.

- Женщина всегда должна мужчину баловать, - лукаво ответила Саша. – За тобой тост.

- Тост?

- Ну, да. Или ты мне ничего не хочешь сказать?

- Тебе? Сказать? – я посерьёзнел. – Я очень много тебе хочу сказать. То, что ты самая удивительная из всех женщин, каких я встречал в своей жизни.

- Так, с этого места поподробней и поимённо, - озорно сказала Саша.

- Но я другое хочу сказать. Я только сейчас это почувствовал. Ты ворвалась в мою душу так неожиданно и быстро, что мне до сих пор не верится. Знаешь, я впервые за много лет ощутил осмысленность своего существования. Течение носило меня по волнам жизни, и я плыл по нему, по самому стрежню, обходя заводи и не задумываясь о пристанях. Я строил какие-то фантастические планы, а они не сбывались, я строил снова, и они рушились. Наверное, это потому, что эти планы касались только меня. Моё честолюбие мешало мне оглядеться, я не замечал людей, что окружали меня. Я не перешагивал через них, нет, я их просто не замечал. И они отвернулись от меня и я остался один, как сыч на одинокой ветке. Но сейчас мир вокруг засветился, вспыхнул мириадами удивительных огней, и их зажгла ты, Сашенька. Когда ты прильнула ко мне, я вдруг почувствовал, как две души соединились, ведь это так, милая?

- Да, - чуть слышно проворковала девушка.

- И я очень хочу, чтобы они не разъединялись! За тебя, моя радость!

- За нас! – подняла Саша свой бокал. – Как водится по-русски, до дна.

- А теперь иди ко мне, - вспыхнув, позвала меня Саша, когда я осушил свой бокал.

- Это какое-то наваждение, - пробормотал я, заключив девушку в объятья.

 

Проснулся я от грохота. За окном ревел страшной силы ураган. Грохотало и скрипело где-то наверху. Видимо слова Ринальдо сбылись, и на крыше сорвало черепицу, потому что оттуда сыпалось на газон какое-то крошево.

Я огляделся спросонья и увидел Сашу. Она сидела, привалившись на спинку кровати и, не мигая, смотрела на ураганную круговерть. Мне она показалась очень сосредоточенной. В апартаментах было темно, и только уличные огни сквозь стекло бродили по сумраку колышущимися тенями. Я нашёл Сашину ладонь и крепко её сжал. Девушка повернула голову и улыбнулась. Я заметил, что улыбка её была блуждающей, как и взгляд. Она как бы смотрела на меня и не замечала, занятая своими, только ей ведомыми, мыслями.

- Сашенька, который час?

- И здоров же ты до сна, Иван Лукич. Это ж надо умудриться проспать целый день. Уже вечер, седьмой час.

- Ни фига себе! А что же ты меня не разбудила?

- Уж больно сладко ты спал. Да и что делать в такой день, если носа на улицу нельзя высунуть. Только отсыпаться. Кстати, ты храпишь.

- К сожалению, есть такой грех. А ты чем занималась?

- Твой сон охраняла! – рассмеялась девушка.

- Какой же я счастливый, Сашенька. Иди ко мне, - потянулся я к девушке.

- Подожди, - слабо сопротивляясь, вывернулась Саша. – Что это?

За окном вдруг всё замерло, и установилась полная тишина. Как будто неведомый дирижёр одним мановением своей палочки остановил оркестр. Мы молча уставились друг на друга. Это было похоже на непродолжительную театральную паузу в конце спектакля, перед тем, как зал взорвётся шумом оваций. И тут прогремело так, что мы с Сашей испуганно прижались друг к дружке. Первая молния зигзагом расколов небосвод ударила в молниеотвод, стоящий рядом с домом-дворцом, где мы встретились первый раз с господином Бореем. Она осветила застывшие окрестности, будто огромной фотовспышкой. Потом молнии стали бить одна за другой. Это было похоже на грозный и зловещий небесный фейерверк.

- Теперь я знаю, как Господь наказал Содом и Гоморру, - прошептала, побледнев лицом, Саша.

И в это время мы услышали крик, похожий на звериный вой. А в свете вспышек молний и уличных фонарей, увидели группу людей, бегущих по направлению к нам. Впереди, с растрёпанными волосами и безумными глазами, я без труда узнал Великого Инквизитора острова Окайдо. Его рот раскрылся в диком оскале. Руками он обхватил свою голову и, приседая при каждом раскате грома, страшно кричал. Потом вскакивал и, вырываясь и расталкивая других, бежал дальше. Рядом с ним поскуливая от вида своего хозяина бежал голубой Аякс. Впереди господина Борея преграждая ему путь распростёртыми руками бежал Ринальдо. Сюгоро с Лансом пытались остановить своего патрона, хватаясь за руки и одежду. Сзади, не отставая ни на шаг, спешили короткостриженный японец и Самюэль.

- Прочь, прочь с дороги. Вы не посмеете мне мешать. Я брошу вас в геенну, я поражу вас огненным смерчем, я обрушу на вас скалы. Прочь, прочь, я сказал, презренные рабы, - брызжа слюной, кричал господин Борей.

- Какой ужас, - прошептала Саша и, схватив подушку, вжалась в неё, будто пытаясь защититься. Я потеряв возможность соображать и дар речи, оцепенело глядел на безумного старика.

Он подбежал к стеклянной стене и точно прилип к ней лицом и ладонями. Тут же грозно рыча встал на задние лапы Аякс. Я не знаю, видел ли он нас, но я отчетливо слышал каждое его слово.

- Ты слышишь меня? - зловеще простонал Великий Инквизитор и застучал кулаком по стеклу. Пёс громко лаял. – Ты посмел бросить мне вызов. Мне, многаждырождённому, который повелевает миром. Ты посмел меня оскорбить, и ты ответишь за это. Месть моя будет страшной. Ты презренный раб, который не достоин прикоснуться к моим одеждам, бросил вызов мне Верховному Жрецу. И я сгною тебя на моих триерах. Тебя прикуют стальной тонкой цепью к трюмному балласту, и будут кормить раз в сутки кухонными отбросами. Твои ладони покроются кровавыми мозолями, а потом от влажного климата и морской воды они превратятся в незаживающие гнойные раны. Каждый день тебя будет за малейшую оплошность стегать кнутом надсмотрщик, превращая твою плоть в кровоточащие рубцы. С каждым днём силы твои будут таять, и уже через год ты превратишься в дряхлого старика. Твоя жизнь станет невыносимой, и ты не раз пожалеешь, что имел несчастье один раз появиться на этом свете. Эта кара станет каждоминутным напоминанием о том, что ты посмел бросить слепой и безумный вызов мне, многаждырождённому. Я…

И тут молния с грохотом ударила в ближайшую вышку.

- А-а, - застонал Великий Инквизитор и, обхватив голову руками, опустился на землю. Видимо силы совсем оставили его. Он поднял голову, и мне показалось, что взгляды наши встретились. Его лицо имело какой-то странный голубоватый оттенок, как у покойника. В какой-то момент мне даже стало его жаль. Поглядывая на наши апартаменты, свита подхватила старика на руки и осторожно понесла его прочь от нас. Едва они скрылись за кустами, я посмотрел на Сашу. Её глаза были полны ужаса.

- Саша, что это? – испуганно спросил я.

От моих слов, она будто очнулась и не слова не говоря, кинулась к компьютерному столу. Вернулась она с большими ножницами для резки бумаги, похожими на портные.

- Быстро! – выдохнула девушка. Она просунула ножницы под мой браслет и с силой нажала. Браслет тёмной змейкой скатился на покрывало.

- Саша, что ты делаешь?

- Молчи! – гневно простонала Саша и сунула ножницы мне. – Быстро.

Я проделал ту же процедуру с её браслетом. Саша схватила оба браслета и плотно накрыла их подушками.

- Теперь слушай и запоминай, - тоном, не терпящим возражений, проговорила девушка. – Там, у холодильника на стене есть блестящая двухметровая металлическая труба. Она слабо прикреплена и ты без труда её вырвешь. Потом ты через дверь выйдешь на улицу…

- Саша, что ты задумала?

- Рядом с молниеотводом проходит электролиния. Если его соединить с линией будет сильное короткое замыкание. Начнётся суматоха и нам за это время необходимо добежать…

- …до катера? Но там же шторм.

- Нам надо добежать до вер-то-лёта, - внятно, разделяя каждое слово, проговорила Саша. – Только делать надо всё быстро, пока этот безумец не пришёл в себя. Видимо у него крыша едет в грозу, не даром он так её боится.

- Саша, так это не розыгрыш? – оторопело, почти хныкнул я.

- Иван Лукич, быстрей, не задавай детских вопросов! – рявкнула Саша.

Мне точно пинка дали. Я кинулся к холодильнику и через несколько секунд, выворотил из стены толстую металлическую трубу, рассыпав по полу развешенные на ней безделушки. А ещё через миг я выбегал на улицу, через открытую Сашей дверь. Молнии непрестанно продолжали резать пространство голубыми ломаными линиями.

- Давай трубу, - крикнула мне Саша.

- Нет, милая, я сам.

- Хорошо! – быстро сообразив, что я буду непреклонен, проговорила Саша. – Нужно подняться по молниеотводу и установить трубу так, чтобы пока она падает на провода, ты успел спрыгнуть. Ты понял, понял меня?

- Да любимая.

- Скорей, скорей.

Я быстро взобрался по сварной конструкции до уровня, когда Саша смогла мне протянуть трубу. Остальной путь – а это ещё около трёх метров, мне дался тяжело, так как надо было не выронить из рук стальную трубу. Один миг мне показалось, что я вот-вот сорвусь, и всё придётся начинать сначала. Нас заметят и, тогда Великий Инквизитор исполнит своё обещание. Воспоминание об этом заставило меня напрячь все свои силы.

Наконец я достиг нужной высоты, когда можно было перекинуть трубу с молниеотвода на линию. И тут я понял, что мы не учли ещё одного момента: чтобы труба не соскользнула, один конец её надо было привязать к вышке.

И тут я вспомнил о брючном ремне. Я уже и не помню, каких трудов мне стоило его расстегнуть. Снимая ремень, я краем глаза наблюдал, что от из дома-дворца выскочил человек и бегом направился в нашу сторону.

- Саша, опасность, - крикнул я, приматывая конец трубы ремнём. –

Я как бы подкинул конец трубы чуть вверх и прыгнул. Надо мной раздался сильный треск, на землю посыпался сноп искр, и в это время молния бабахнула в наш молниеотвод. Я на секунду потерял сознание.

Очнулся я от Сашиного прикосновения. Она плакала и целовала моё лицо. Я ощутил солоноватый привкус её слёз.

- Иван Лукич, миленький, ты жив? Ну, очнись же, очнись.

- Сашенька, я в порядке, всё получилось?

- Даже больше, чем я думала. Скорей, скорей.

Я приподнялся и не поверил своим глазам. Уличные огни не горели, окрестности озарялись только сполохами молний и разгорающимся заревом, полыхающего дома- дворца.

- Саша, что происходит?

- Трансформаторы взрываются. Видимо от молнии.

Тут раздался хлопок, будто раскололся арбуз и в воздух взлетели, похожие на напалм лафтаки горящего трансформаторного масла. Часть пылающих хлопьев упало на «китайскую стену» и часть на крыльцо и крышу дворца, добавив жару.

- Иван Лукич, миленький, скорей. Нельзя терять ни минуты.

Я встал и присел от боли.

- Кажется, я подвернул ногу.

Вдруг передо мной в двух шагах возникла фигура короткостриженного японца. Он встал в стойку напротив меня и готовился нанести удар. Сашу он видимо в расчёт не брал.

- И-я, - услышал я Сашин голос и в то же мгновение нога девушки в полёте крепко смазала японца по физиономии. Тот, пошатнувшись и мотнув головой, устоял на ногах. И всё же это был хоть и сильный, но удар женщины. Однако он привёл на некоторое время моего противника в замешательство. Пришла моя очередь. Оттолкнувшись здоровой ногой и вложив в удар всю тяжесть своего тела, я обрушил его на японца. Удар пришёлся прямо в подбородок и буквально подкинул японца. Было слышно, как клацнули его зубы. Подобно подбитому коршуну, он, взмахнув руками, со всего маху треснулся головой о дорожку, издав звук, будто раскололся орех. Я набросился на него, и стал остервенело бить по лицу, пока меня не оттащила Саша.

- Скорей, Иван Лукич, оставь его, он без чувств. Бежим.

Легко сказать, бежим. Нога нестерпимо ныла, и я едва мог на неё приступать. Мы продирались по кустам, как скачущие лоси по чащобе, издавая громкие звуки. Если нас хватились «основные силы», нас вычислят без труда. И тут хлынул дождь. Впрочем, слово дождь вряд ли подходит. С небес буквально обрушились сплошные потоки воды. Я потерял ориентиры и послушно ковылял за Сашей, с трудом превозмогая боль. Вдруг сзади послышались голоса и мы едва успели спрятаться в зарослях у беседки. В свете полыхающего изнутри дворца мы заметили группу людей, быстро спешащих в сторону пристани. Они громко о чем-то говорили.

- Думают, что мы поплывём на катере, - прошептала Саша. – Вперёд. Только бы машины были не заперты.

Последние метры до вертолётной площадки я завершал уже ползком, почти теряя сознание от боли. Я не помнил, как я поднимался в машину, как мы взлетали, и очнулся только тогда, когда сквозь пелену дождя различил оранжевое пятно горящего дома-дворца, которое быстро от нас удалялось.