Родственникам сообщили, что ему дали двадцать пять без права переписки. Они все поняли, но тем ни менее побежали к друзьям и знакомым. Может успеют. В сущности человек был он добрый, никому зла не делал, никому не мешал. Попал под руку, в какой-то список, и понеслось. Арест, обыск, передачки, суд. В большом составе в Сибирь, потом куда-то дальше, в вечную мерзлоту. Там пришла команда. В натопленном бараке лейтенант повытаскивал из пачки личных дел папки с одинаковым приговором, написал на каждой, что исполнено, и приказал конвойным выводить. Вывели по списку, пересчитали несколько раз и повели в овраг за лагерем.

 

Первую группу построили на краю обрыва, расстреляли, скомандовали строиться второй группе. Он как раз в этой второй группе находился. Что он пережил, ожидая расстрела! Вторая группа, подгоняемая конвоирами, медленно тащилась к месту расстрела.

 

Связь в то время была некудышная, но линия сработала, и лейтенант взял трубку. Вытянулся с трубкой в руке, ответил «есть» и послал немедленно вахтенного за колонной. Вахтенный успел перед самым расстрелом, вытащил его из строя, и помчал обратно в барак. Нары его еще никто не занял. Соседи глянули на него, а он весь седой, и голова и борода. Вылитый старый дед, хотя лет-то ему было немного.

 

Это, выходит, друзья его постарались. Нашли ходы, связи, знакомства. Вышли наверх. И вот, заменили срок и приказали вернуть на пересуд. В Москву.

 

Зима лютая, обозы ходят редко, одного на пересылку не пошлешь. Пришлось сидеть и ждать оказии. А тут лейтенанта застукал начальник в бане с собственной женой. Она, вообще-то, никому не отказывала, но уж очень неосторожен был лейтенант. А все по пьяне. Вот до чего доводит выпивка.

 

Начальник шум поднимать не стал, набил лейтенанту морду и отправил того с повышением в самый далекий медвежий угол. А когда обоз обратно на пересыльный пункт стали собирать, нашего героя пропустили. И то, дело на него так и осталось в стопке «Исполненные». Там же и приказ вернуть на пересуд. А кто этим заниматься будет. Новый лейтенант даже и не думал открывать железные ящики. Он с утра опохмелялся, днем спал в своем кабинетике в жарко натопленном бараке, а к вечеру был в дым пьян вместе с начальником лагеря. Это сильно расстраивало супругу начальника.

 

Усатый загнулся и стало полегче. Начали приходить письма, посылки. Больных актировали и выпускали. Кого-то амнистировали. А на него никаких документов. Ни писем ему, ни посылок. Подал он прошение, дескать, пересмотрите мое дело. А обратно через полгода ответ, что такой-то не значится, провести расследование, кто это там у вас хулиганит. Но время уже было вольготное. Многих расконвоировали, и жить они могли в деревеньке, что располагалась неподалеку от лагеря. Деда тоже расконвоировали. Пустила его какая-то старушка жить в избу – все помощь в доме, и с лошадью будет кому сладить.

 

Лагерь расформировали, деревенька опустела, все уехали. Старики померли. Старушка, у которой он за лошадкой смотрел, тоже отдала богу душу. А перед смертью посмотрела на него внимательно и засомневалась. Как это так: столько лет у меня живет, а все молодой, да румяный. И борода и волосы седые, а сам нисколько не стареет. Это видимо такая перестройка прозошла в организме во время расстрела.

 

Остался он жить в одиночку. Дома в деревеньке развалились, только его изба и конюшня в целости. Тут как-то люди в деревню приехали. Геологи. Попросились переночевать. А было это в Новый год. Срубили они елку, поставили в избе, украсили чем попало. И объяснили ему, что теперь праздновать разрешается. И елка разрешается. Даже в Кремле установили. Выпили все, отметили праздник, а его дедом Морозом прозвали.

 

Уехали геологи, и видно кому-то рассказали. В следующий новый год почтальон заявляется с грудой писем. А еще через год его торжественно по всей стране прокатили. Вместе с его лошадкой. Так в России и появился настоящий Дед Мороз.