Прежде чем Вы, дорогой читатель, начнете

читать эту повесть, хочу сказать пару слов. Зачем она написана, для кого

она и о чем? Мне давно и очень хотелось показать тем, кто знает о морской

жизни только из приключенческой литературы, что происходит там, на этих

железных кораблях среди бескрайних просторов, когда они отходят от

причалов и исчезают за горизонтом. Что такое труд в море, как устроен быт

на судне, как люди живут там? Что люди имеют и что теряют, находясь

вдали от родного дома?

Пишу о том, что было в восьмидесятых годах прошедшего века. Сейчас

очень многое уже изменилось, но пишу именно о том времени, в котором,

как и мой герой, варился и я. Изменились реалии нашей страны как на

берегу, так и в море. Изменилось многое, но главное осталось тем же -

люди, корабли и море. События, описанные в книге, частично основаны на

личных впечатлениях, частично на рассказах друзей, частично

вымышлены, но все описанное происходило или могло произойти в то

время. И не только в то. Что в книге реально, а что вымысел – решайте

сами.

 

Глава первая. Прелюдия

 

Ярким предмайским днем я стоял перед массивной дубовой дверью с

блестящими, отполированными тысячами рук большими латунными

ручками.

Для того, чтобы войти в эту дверь с красивой, отлитой из бронзы

вывеской «Дальневосточное Морское Пароходство», долгие годы мечтал об

этом, а потом учился шесть лет в высшем мореходном. И вот, я здесь. В

новенькой форме, фуражке с «крабом» и направлением на работу.

Массивная дубовая дверь открылась на удивление легко. Вошел в

просторный вестибюль с большой картиной на морскую тему на стене.

Пожилой вахтер посмотрел мое направление и сказал, улыбнувшись:

- Вам на третий этаж и направо.

Миновав узкий коридор с протертым старым паркетом, заставленный

шкафами с папками, оказался в тупике с несколькими крашеными в

непонятный серо-белый цвет дверями. «Служба безопасности

мореплавания», «Главный штурман», «Капитаны – наставники». От одних

только этих табличек дрожь брала. Мне нужно было в Службу. Стучусь. Не

ожидая ответа, открываю дверь.

Просторная комната. Мужчины в такой же, как и моя, но с другими

погонами и различными знаками на груди, морской форме. Здороваюсь,

подаю документы ближайшему. Он долго смотрит их и передает другому,

худощавому человеку лет пятидесяти. Тот, внимательно посмотрев бумаги и

пахнущий типографской краской диплом, поднял очки и стал не мигая, в

упор смотреть мне в глаза. Не выдержав этого проникающего взгляда,

опустил глаза.

- Итак, молодой человек… Работать пришел или так, побаловаться?

- Работать

- Вот как… Что ж, если работать - начнем знакомиться!

И завертелось все, закрутилось в водовороте хождения по коридорам и

кабинетам, заполнения множества анкет и получения всевозможных

инструктажей, а затем – сдача различных зачетов и проверка знаний в

комиссии. А еще, была медкомиссия. Все это продолжалось недели две и, в

конечном итоге, предстал я перед инспектором по штурманам отдела

кадров плавсостава пароходства, полностью упакованный всеми

необходимыми документами, свидетельствами и справками.

- Та-ак, молодой человек, готов к трудовым свершениям?

- Готов, - ответил я, отметив про себя, что из уважаемых старших в

училище, вновь попал в молодые.

- Тогда – в бой! Тут у меня человечек стонет, замену просит. Жена у него,

понимаешь, рожать надумала срочно. Думаю, что ты вполне мог бы… Ты

как, не возражаешь? И заметь, не четвертым, а сразу третьим помощником!

- Нет, не возражаю.

- Вот и молодец. Тогда садись, будем направление писать.

Через десять минут я снова носился по знакомым уже этажам, получая визы

на направлении, всяческие инструктажи уже по конкретной работе, по

конкретному судну. Как выяснилось, судно грузилось в Арктику или, как

говорили все вокруг - «в полярку». На следующий день, утром мне

надлежало явиться на судно.

В ту ночь спал плохо, часто просыпаясь и глядя на будильник. В конце

концов, он прозвенел. Быстро собрался, глотнул чаю и с легким

чемоданом, собранным накануне, понесся навстречу взрослой, настоящей

жизни.

Расспрашивая встречных докеров, долго шел по порту, заваленному

всевозможными ящиками, железяками, бетонными конструкциями, мотками

толстой проволоки, поддонами с мешками и пачками толстых стальных

прутьев, к нужному причалу, и увидел наконец над вагонами черный борт

судна, трубу с красной полосой и серпом с молотом на ней, а над крылом

мостика надпись «Иркутск». Пробравшись меж двух железнодорожных

составов, с трепетом подошел к трапу.

Матрос, мужичок лет тридцати в видавшей виды телогрейке с красной, с

белой полосой посредине повязкой, молча взял мое направление, долго его

разглядывал, и тоже молча, нажал кнопку на белой, свежевыкрашенной

переборке. За деревянной дверью с маленьким круглым иллюминатором

раздался звонок.

- Сейчас вахтенный помощник выйдет, - неожиданно улыбнулся он, -

третьим к нам?

- Да, третьим помощником.

- Хорошо, а то наш третий совсем извелся, второй год без отпуска, да и

жена еще рожать собралась, - как-то размеренно, на одной ноте

проговорил матрос.

Послышались шаги и дверь распахнулась. Судя по погонам, это был второй

помощник.

- Привет! Третьим пришел? – прозвучал тот же вопрос.

- Да.

- Николай, - представился он и протянул руку.

- Алексей, - ответил я, ощутив крепкое пожатие.

- Идем к мастеру.

Здесь я должен сказать, что некоторые должности имеют в экипажах свои

местные названия. Капитан на разных флотах зовется в экипажах по-

разному. На военных кораблях это «командир» или «кэп», на рыбацких

судах так же, а вот на судах торгового флота капитан - это «мастер». Дело

в том, что во всех международных документах капитан значится, как

«Master of The Vessel», то есть «хозяин судна». Видимо, от этого и пошло.

Старпом – «чиф», от английского «Chief Officer», то есть старший офицер.

Второй помощник – «второй» или «ревизор». Такое название должности

пришло еще из старинного флота, когда второй офицер занимался

снабжением корабля углем и продовольствием, а в описываемое время

объект его ответственности кроме штурманской работы - перевозимый груз,

его укладка, оформление и учет. Старший механик – «дед», и никто не

знает, откуда это пошло, а радист – «маркони», что вполне можно понять.

Боцман же еще с петровских времен - «дракон», что говорит само за себя.

Повар – «кондей» и неизвестно, почему. Может быть, от супа «кондёр»?

Дверь в каюту капитана была открыта. Это также одна из множества

традиций на торговом флоте. Если дверь открыта, заходи и решай свои

вопросы, а закрыта - значит владелец ее отдыхает или занят чем-то и не

хочет, чтобы его беспокоили. Если же очень нужно – позвони по телефону

и скажи все, что необходимо.

Постучав в дверной косяк, второй вошел и доложил, что привел нового

третьего. Я также вошел и подал направление капитану, невысокому

человеку лет сорока. Почитав бумагу, он встал и протянул мне руку.

- Эльмарт Андреевич.

- Алексей … Иванович, - добавил я, увидев смешинки в глазах капитана.

- Алексей Иванович, ревизор покажет каюту третьего, а завтра утром будет

сам третий, примете у него дела, а старпом расскажет все остальное. Он

также будет завтра с утра, сегодня у него медкомиссия.

- А что мне делать сейчас?

- Сейчас Николай Петрович покажет судно и ответит на все появившиеся

вопросы.

Второй открыл ключом -«вездеходом» каюту с табличкой «Третий

помощник» и я с легким волнением поставил свой чемодан на палубу

первой своей персональной каюты. Вещи сдающего третьего стояли у

двери, уже собранные. Сама каюта представляла собой одну небольшую

комнату с умывальником, узким диванчиком и письменным столом с полкой

для книг над ним. А еще, там имелась кровать, а вернее – ниша за серой

шторкой, в которой размещалось высокое сооружение с большим

выдвижным ящиком и довольно мягким матрасом. Над головой – небольшой

светильник. Посредине, над кроватью – полочка с сеткой, совсем как в

поездах, а рядом, в прозрачном пластиковом кармашке – «Расписание по

тревогам третьего помощника капитана». В нем по пунктам расписывалось,

что и как третий помощник должен делать по разным тревогам.

Внимательно прочитал расписание. «Общесудовая» – длинный звонок

громкого боя, «Человек за бортом» - три длинных звонка, «Шлюпочная

тревога по оставлению судна» - семь коротких и один длинный. Все это

было знакомо еще с практик.

Начать ознакомление с судном мы решили с мостика. Второй чуть

замешкался, я первым подошел к крутому узкому трапу, ведущему наверх и

уже занес ногу на нижнюю ступеньку, когда увидал вдруг, что сверху

спускалась женщина. Вернее, я увидел цветастую легкую ткань и очень

бледные, довольно длинные ноги в красных босоножках. И случилось то,

что случилось. Я запнулся и полетел вперед. При этом, в падении,

протягиваю руки и… моя правая рука оказывается в мягком … через

тончайший шелк платья.

- Ой, простите, я… - абсолютно смущенный и наверняка красный как рак,

забормотал я.

- Да ничего, - ослепительно улыбаясь, сказала она, – мне даже

понравилось! Никак, новый третий? Да хорошенький – то какой!

К этому моменту я уже поднялся и мог рассмотреть ее. Огненно - рыжая, с

множеством конопушек на лице молодая женщина двадцати пяти –

двадцати семи лет, она явно получала удовольствие от своей роли в этом

происшествии. Широко улыбаясь, прошла мимо нас, усиленно двигая

солидными бедрами, оставив пьянящий аромат хороших духов.

- Ты особенно-то не заглядывайся, стервь она! Да и мастер голову отвинтит

за нее, как куренку.

- Понял. И не заглядываюсь я совсем…

- Ну-ну… Ладно, идем мост смотреть.

Ходовой мостик оказался обычным, стандартным. Я видел уже такие. Все

приборы были хорошо знакомы и по училищу, и по практикам на судах

пароходства. Оказалось, что показывать на мостике нечего. Карты,

которые и были моей основной заботой по должности, покажет и все

расскажет об их состоянии сдающий третий. Подойдя к лобовым

иллюминаторам, мы смотрели, как грузчики в трюме укладывают мешки с

чем-то.

- Вот черти! Ты только глянь! Говорил же им, как укладывать должны, а

они опять пустот наделали! Идем, а то навытворяют нам делов!

Так и не увидев сверху эти пустоты, я заскользил по перилам вниз по

трапу, вслед за ним.

Овес в мешках, а это был именно он, заполнял уже половину трюма.

Ревизор нырнул в открытую стальную дверь тамбучины между трюмами.

Заглянул – там находился большой квадратный лаз с высоким комингсом .

Массивная крышка с задрайками была открыта. Вниз, в трюм вел скобтрап.

Спускаться в новенькой форме вспомнив, как мама наглаживала мне ее

вчера вечером, не решился,.

Перегнувшись через комингс трюмного люка, с интересом наблюдал, как

второй, яростно жестикулируя, с жаром ругается с грузчиком. Судя по

белой повязке на рукаве, бригадиром. Отсюда мне хорошо было видно, что

под подзором, то есть, в трюмном пространстве не в просвете люка, между

мешками и бортом осталась пустота около полутора метров шириной. Я

прекрасно понимал, насколько опасны такие пустоты. При качке груз может

сместиться на один борт, и судно получит большой крен. При серьезном

волнении такое смещение может плохо кончиться. Через несколько минут

второй вылез из трюма.

- Нет, ну ты понял? Им, видите ли, трудно мешки выкладывать у бортов, а

то, что мы перевернуться можем, они считают моими пустыми фантазиями и

что мне лишь бы повредничать! Они, видите ли, всю жизнь так укладывают,

и никогда никаких претензий не было, - в сердцах возмущался он.

- Ну, да ладно, - продолжил Ревизор, - они теперь час – другой будут

работать как по букварю, не подкопаешься! Идем дальше, судно покажу.

Налазившись по судну, заглянув во все укромные уголки, к пяти часам

вымотался донельзя.

- Ну что, третий, теперь дуй домой! Завтра увидимся. Только к завтраку не

опаздывай. Мастер психует, если на завтраке в кают-компании нет

штурманов и механиков без особой причины.

- И даже на стоянке?

- И на стоянке тоже.

- А во сколько завтрак?

- Как и на всем флоте, ровно в 07.30.

- «Не позднее половины шестого нужно будет встать», - подумал я, пожал

ему руку и пошел вниз, к трапу. По порту шел с гордо поднятой головой,

стараясь делать это степенно, но постоянно срывался на свой обычный,

быстрый шаг. Нелегко выглядеть степенным и внушительным с талией как у

балерины при весе 45 кило, если взвешиваться в верхней одежде!

Утром, быстренько собравшись, понесся к электричке и поднялся на судно

минут за пятнадцать до завтрака. Третий был уже на борту. Быстро

познакомились.

- Сейчас позавтракаем и пойдем к чифу. Скорее всего, он тебя сразу на

вахту поставит – больше некому. Ну, да ничего, я сегодня весь день с тобой

буду, вместе справимся! Все, идем. Мастер наверняка уже там!

Он открыл деревянную, с матовыми стеклянными вставками дверь с

латунной табличкой «Кают-компания» и вошел первым.

- Прошу разрешения, - повторил я за ним.

- Капитан, сидящий за угловым столиком так, что ему были видны

остальные три стола кают-компании, молча кивнул, отхлебнув чай из

стакана в массивном подстаканнике.

- Садись здесь, это твое законное место, а я сяду на место начальника

рации, его не будет сегодня, – тихо сказал третий и указал на одно из

четырех мест за столиком.

В этом кроется еще одна из множества традиций на флоте. У каждого в

кают-компании свое место, и никто не имеет право его занимать. Если на

стоянках на место отсутствующих младших офицеров могут посадить гостя

или жену, то на место капитана, старпома и стармеха никогда и никому

даже в голову не придет кого-то посадить! Да и вообще, с кают-компанией

связан целый букет традиций, идущих еще с парусного флота. Во-первых,

входя, все спрашивают разрешение у капитана. Вставая из-за стола – тоже.

В кают-компанию никогда и никто не придет в трико, в тапках, в майке и

т.д. Получив разрешение, говоришь обязательное «приятного аппетита», и

то же самое при выходе из-за стола - разрешение и пожелание. На ходу, в

рейсе, после ужина народ долго сидит, разговаривая на разные темы, чаи

гоняет. На стоянках, особенно в родном порту, такого практически не

бывает.

Стояночный завтрак незатейлив – очень неплохо заваренный чай да белый

хлеб с маслом. Но какой это был хлеб! Свежайший, вкусный, только что

испеченный.

- У нас классные повар и пекарь, но повар в рейс не пойдет, списывается в

отпуск и не знаю, кто придет. Пекаришка совсем еще молодая, полгода как

из танкового училища, но хлеб делает отличный! – добавил он.

Так я и узнал, что находкинское профтехучилище № 18, выпускающее

судовых поваров и пекарей, почему-то называют «танковым училищем»!

Потихоньку отхлебывая чай, я осматривал кают-компанию. Отделанные

полированным деревом панели, пианино того же цвета, пара шкафчиков с

дверцами, на стене над пианино – красивая картина, выполненная из

кусочков дерева разных цветов. Мне сразу вспомнилось название этой

техники – интарсия. Мы подарили своему командиру роты небольшую

картину в такой технике на выпускном вечере.

На лобовой переборке, между большими квадратными иллюминаторами, в

деревянном ящичке под стеклом был портрет молодой женщины - крестной

матери судна и горлышко от бутылки шампанского. Той самой, которую она

разбила о борт при спуске судна на воду.

В кают-компанию один за другим входили люди, соблюдая тот же ритуал.

Третий шопотом рассказывал, кто есть кто. Когда почти все места за

столами были уже заняты, вошел плотный человек лет сорока.

- Чиф, - тихо сказал Третий.

Старпом сел за наш стол и внимательно посмотрел на меня.

- Сергей Иванович.

- Алексей Иванович, - ответил я.

- Полутёзка, значит, - отхлебнув из стакана, улыбнулся он.

Молча допив чай, мы с третьим встали и вышли из кают-компании с

соблюдением ритуала.

- Вот и ладушки, - сказал третий, когда мы вернулись в каюту, - сейчас

перекурим и пойдем к чифу.

- Как он, строгий?

- Да как тебе сказать…Так вроде бы и ничего, но иногда взрывается и тогда

под горячую руку лучше не попадаться. Потом, однако, отходит. Есть у него

черточки, конечно… Ты сам увидишь, не буду о них. В твою работу лезть не

будет. Это мастер тебя за карты гонять будет, уж больно дотошный. Так

что, корректуру не запускай, а то неприятностей наживешь. Лучше всего

будет, если сходишь в картографию и договоришься, чтобы основную

коллекцию карт на свеженькую поменяли. Без коньяка да конфет ни-ни,

даже и не суйся туда!

- Понял. Так и сделаю.

- Все, идем.

В каюте старпома был народ. Какой-то человек сидел на диване за

продолговатым столом, разложив какие-то бумаги. Сам чиф сидел за

письменным столом и разговаривал с пожилым сухощавым человеком,

стоящим рядом.

- Значит, договорились, Степаныч? Никого и никуда, пока продукты не

примем.

- Понял. Сделаем, - ответил пожилой и вышел из каюты.

- Ну что, соколы ясные, - обратился Чиф к нам, - готовы на великие

свершения?

- Вижу, готовы, - тут же сам себе ответил он, - тогда дружными рядами и на

вахту, на вахту, на вахту! Освобожусь – поговорим чуток.

- Я же говорил! - сказал Третий, - Идем ко второму, вахту принимать.

Второй сидел в каюте и разговаривал с мужичком в меховой куртке.

- Вот видишь, здесь же ясно нарисовано – шифер под носовой забой , а ты

куда его засунул? На него что, теперь кирпич ставить?

- Да ладно, вижу я. Исправим. Бригадир просмотрел.

- Просмотрел… – ворчал второй, - взять бы вас с собой, чтобы сами

посмотрели на выгрузке, чего и как понагрузили… Заходите, ребята.

Посидите минутку. Сейчас мы тут

со стивидором разберемся и пойдем с вами вахту сдавать.

Минут через десять мы шли по палубе на бак – в носовую часть судна.

Посмотрели швартовные концы, толстенные капроновые канаты, хорошо ли

натянуты, прошли по всем трюмам. Первый трюм был уже заполнен и

закрыт

- В трюме цемент в паллетах - мешки на поддонах, обтянутые

полиэтиленом, а в твиндеке вояцкие дела разные погрузили в ящиках, да

бочки для них тоже.

Во втором трюме грузился всяческий строительный груз – паллеты кирпича,

шифера, пачки разного металла, от арматурного прутка до мощных балок, а

также много ящиков и бочек с разными строительными материалами. Трюм

уже почти загружен, осталось перекрыть люк твиндека и загрузить его. В

наполовину полном третьем находились те самые злополучные мешки с

овсом. Четвертый, кормовой трюм был наполовину заполнен большими,

литров на 200 каждая, дубовыми бочками.

- Вино в них. С сопровождающими идет, - почему-то шопотом сообщил

Второй.

- А в твиндеке что будет, тоже вино? – спросил я.

- Нет, в твиндеке будет водка, коньяк, колбаса сырокопченая в бочках и

консервы всякие.

- Здорово! И выпить и закусить!

- Конечно, этого достаточно будет в трюме, но не рекомендую... Не по

морскому это - груз трогать. Только, угостят ежели, - хитро подмигнул и

добавил второй, улыбнувшись.

- Вот только огурцы соленые не по логике погрузили - в первый трюм! –

помолчав, добавил он.

Закончив обход, второй передал мне синюю с белой полосой повязку, с

петровских времен называемой на флоте таинственным старославянским

словом «Рцы» и сказал, что едет в пароходство, на судне будет утром. Моя

главная задача состояла в том, чтобы следить за том, чтобы грузчики

грузили судно в соответствии с грузовым планом и как следует укладывали

все, чтобы в море ничто не повалилось и не подавилось. Объяснив это, он

передал мне грузовой план - лист, на котором был нарисован разрез судна

с трюмами, расчерченными на кусочки с указанием названия, количества и

веса каждой партии груза.

- Однко все, пошел я готовить документы на сдачу. Зови, если что, - сказал

третий, и я остался один на палубе.

Так и началась моя первая вахта. Не зная, что делать дальше, пошел на

корму. Кнехты с намотанными швартовными концами, шпиль. Несколько

бочек с чем-то, привязанных к леерам. Все, как и на всех судах. С одной

только разницей - на этом судне я уже не курсант, а третий помощник! Это

ощущение не покидало меня и волновало своей новизной.

Минут через десять услыхал два звонка. С курсантских времен я знал эту

систему звонков, даваемых вахтенным матросом. Один – вызов пожарного

матроса, два – вахтенного помощника, а три – сообщение о приходе или

сходе с борта судна капитана. Рядом с вахтенным матросом стоял человек с

папкой в руке.

- Продукты привез, принимайте, - сообщил он мне, - сухие с машины, а

через час - полтора «Айсберг» подойдет, мясо, рыбу и молочку привезет. Я

к машине, а вы уж тут побыстрее, а то мне еще на два судна нужно

продукты завезти.

- Хорошо, - сказал я и пошел в свою каюту, к третьему.

Третий сразу повел меня к старпому. Все закрутилось, завертелось.

- «Внимание! Всем свободным от вахт выйти на погрузку продуктов, -

объявил я по трансляции, - Артельщику принять продукты».

Артельщик – тот же член экипажа, который, кроме своей обычной работы,

по совместительству является еще и кладовщиком продуктового склада.

Обычно артельщиком назначается опытный, серьезный матрос.

Собралось человек десять. Командовал боцман, тот самый Степаныч. Они

пошли к машине, стоящей за вагонами. Третий крикнул крановщику на

кране, работающем на четвертый трюм и тот, подцепив вынесенную на

палубу сетку, сплетенную из каната, подал ее к машине. Минут через

пятнадцать сетка опустилась на палубу. В ней были большие и маленькие

ящики, картонные коробки, мешки с мукой, крупами, сахаром, пара бочек с

чем-то. Поднявшийся на борт народ стал быстро переносить, перекатывать

все к лифту. Операция с сеткой проделывалась несколько раз. Множество

мешков картошки, моркови, лука… Все это носилось и разносилось по

камерам «артелки ». Закончив, уставшие люди сели между четвертым

трюмом и надстройкой возле иллюминаторов камбуза, выходящих на

палубу. Оттуда доносились умопомрачительные запахи, но главный – запах

только что испеченного хлеба. Мужики с удовольствием курили и

занимались тем, чем всегда занимаются нормальные мужчины в такие

минуты - травили анекдоты, время от времени взрываясь хохотом.

Прервал эту идиллию мощный гудок с «морского» борта. Я подошел к борту

и увидел, что к нам подходит маленький пароходик с большим краном, с

названием «Айсберг» на борту.

- Ну что, отдохнули? – сказал Степаныч, - За работу! Иванов, прими концы!

С «Айсберга» полетел тонкий прочный кончик с тяжелой плетеной грушей

на конце. На военном флоте эта снасть называется «лёгость», а на

торговом – «выброска». Ее кидают на борт или на причал, а затем с ее

помощью вытаскивают привязанный швартовный конец. Опытные матросы

иногда кидают ее метров на сорок! Чтобы дальше летела, грушу долго

пропитывают в свинцовом сурике – очень тяжелой грунтовке ярко-

оранжевого цвета.

Грузовая сетка с полутушами коров, свиней, баранов, с ящиками

мороженой рыбы, барабанами творога и сметаны, флягами молока,

коробками масла и прочими продуктами ложилась на палубу и,

освобожденная, взлетала вновь, чтобы вернуться наполненной. К обеду все

продукты были на борту и разнесены по камерам.

Тем временем, непрерывно шла погрузка. Грузчики работали на два трюма,

и я не видел ничего такого, что требовало бы моего вмешательства. Ровно в

полдень мы с третьим пошли на обед. Что это был за борщ! После

проведенных на палубе часов мне показалось, что ничего более вкусного я

не пробовал! Намазав на свежайший, тающий во рту хлеб толстый слой

горчицы, я ел горячий, наваристый флотский борщ и думал, что если обед

все остальные дни на судне будут таким же, я буду совсем не против!

После обеда пришел капитан-наставник. Судя по озабоченному виду

третьего, это было серьезно. Меня, поскольку я новенький, отпустили, а

третий пошел с ним на мостик. Пробыли они там часа полтора. Когда

вернулись, капитан-наставник долго писал что-то под копирку в каюте. Как

выяснилось – акт проверки.

Закончив, наставник сказал нам обоим сесть и долго монотонно, на одной

ноте, читал акт, в котором перечислял замечания. Закончив читать, он

поднял голову и внезапно улыбнулся.

- Да ладно, не переживайте! Замечания мелкие, их до отхода исправите

запросто, так что, я этот акт не пошлю в Службу мореплавания, а приду

перед отходом и еще раз проверю. Только вы должны будете звонком

предупредить меня о том, что готовы к предъявлению, иначе не приду и

буду вынужден акт все же передать. Все понятно?

- Да, - ответили мы одновременно.

- Вот и хорошо. Проводите меня к капитану, - сказал он, глядя на меня.

Капитан встал навстречу и подал руку наставнику.

- И как дела у нас?

- Нормально, ничего такого, страшного. Дал пищу для размышления

штурманам и перед отходом проверю. Вот, тогда и скажу все окончательно.

- Чайку?

- Не откажусь. Ты третьего-то отпусти.

Капитан кивнул, и я быстро пошел в свою каюту.

- Это же сколько понаписал! – глядя в акт, с тоской и досадой в голосе

простонал Третий, - вот же… И надо же было именно ему прийти! Он всегда

так… с улыбочкой своей иезуитской!

- И что теперь? – спросил я.

- А что теперь…пахать днем и ночью нам теперь! Значит так. Я сейчас в

штурманской займусь замечаниями по журналам да папкам, а ты лети в

картографию и договаривайся по картам. Чифу скажу, что пока побуду на

вахте.

Все дальнейшее напоминало театр абсурда. Нужно знать то время, чтобы

понять происходящее. Залетев в ближайший от проходной гастроном, я не

увидел коньяка. Объехав несколько магазинов, в одном из них нашел, но

все три бутылки, имеющиеся в отделе, были с ободранными этикетками…

Делать нечего - купил бутылку «Грузинского», которую мне завернули в

коричневую оберточную бумагу. Вхожу в здание, на пятом этаже которого

располагалась картография. Поднимаюсь. За деревянным барьером сидят,

уткнувшись в карты, пять женщин. Из боковой двери вышел худой мужчина

огромного роста.

- Слушаю вас. Что хотели? – почему-то шепотом спрашивает он меня.

- Карты, - на всякий случай тоже шепотом отвечаю я.

- Поиграть, что ли, со мной в карты хочешь? – так же шепотом спрашивает

он.

- Да нет, карты обменять хочу.

- На что менять будем? Бусы, стеклышки, тряпочки цветные?

- На другие, откорректированные, - уже злясь, не прошептал, а прошипел

я.

- Ага, теперь уже яснее, а то никак в толк не возьму, чего тебе надо! А чего

шепчешь - то?

- Так и вы…

- Голос у меня такой. Я всегда шепчу, а ты можешь говорить вслух – здесь

все свои! Ладно, что с тобой поделаешь, давай.

Видя, как давятся от смеха женщины за барьером, я понял, что такой

спектакль здесь не впервые разыгрывается. Подаю сверток, готовый

провалиться сквозь землю. Это первая в моей жизни взятка…

- Разверни.

Разворачиваю бутылку. Он смотрит прямо мне в глаза.

- Хорошо это, - сказал он и повернулся, чтобы уйти.

- Что хорошо? - набравшись смелости, спрашиваю вслед.

- Краснеть еще умеешь - хорошо это. Я просил у тебя заявку.

- А ее нет у меня…

- Тогда спроси у девочек – помогут или нет.

Я повернулся к ним и увидел на их лицах улыбки.

- Наверное, помогут, - сказал я, тоже улыбнувшись им.

- Вот и хорошо, - прошептал Высокий, - вези карты. Только заявку не

забудь. Кстати, я видел пару раз, как девушки наши чаёк с коньячком

пили. Нравится им, наверное, с коньячком…

Благодарно кивнув ему, поставил на стол за барьером злополучную

бутылку и вылетел из картографии. Вернувшись на судно, рассказал все

третьему. Он долго смеялся, а потом замолк.

- Ты извини меня, я должен был тебе сказать, что коньяк девчонкам.

Закрутился… А он вообще не пьет- с горлом у него проблемы. Мог скандал

устроить серьезный! Понравился ты ему, видать!

- Сейчас схожу к чифу, пусть машину вызывает карты везти. Я уже

упаковал их в рулоны, а описи у меня готовы. Заявку мигом напечатаю.

Через час пришла машина и третий уехал на ней вместе с картами, чтобы

сдать их и уехать домой.

Часов в пять, когда свободный от вахт народ начал разъезжаться по домам,

раздался мощный гудок. Выглянул из иллюминатора – к нам подходил

небольшой танкер. Тут же зазвенел телефон. Звонил вахтенный матрос. Я

сказал ему вызвать пожарную вахту, и пошел вниз, на палубу. Матрос и

моторист из пожарной вахты, то есть люди, которые обязаны находиться на

случай пожара на борту во время стоянки, были уже у трапа. Я остался за

вахтенного матроса, а они втроем пошли принимать концы у танкера.

Вскоре они вернулись, а я поднялся на мостик и сделал объявление по

трансляции о том, что у борта ошвартовался танкер и курение на открытых

палубах запрещено, а иллюминаторы по этому борту должны быть

задраены.

Затем возник небольшой конфликт с грузчиками. Трюмный матрос,

наблюдающий вместе со мной за погрузкой, сообщил, что грузчики снова

оставили большую пустоту, правда в другом трюме. Потребовал

переделать. Поворчали, но согласились.

Примерно в 20 часов пришел пожарный инспектор. Велел собрать

пожарную вахту. Долго разговаривал со всеми, спросил обязанности, а

потом пошли по судну. Он явно чего-то ждал от меня. Пожарный матрос,

который ходил с нами, знаком показал мне, что хочет что-то сказать. Я

отстал и матрос шепнул, что ему нужно налить, иначе он не уйдет!

- А у меня нет, - растерянно сказал я.

- Сейчас принесу, в каюте на столе будет, - сказал матрос и исчез. Через

пару минут, когда мы проверяли пожарный песок в ящике на баке, матрос

вернулся и подмигнул мне.

- Может, сходим в каюту, - наобум, не зная что сказать, ляпнул я.

- А чего, можно и сходить. Почему не сходить? – не задумываясь, сразу

согласился инспектор и пошел впереди меня!

Войдя в каюту, инспектор остановился. Из-за его плеча я увидел, что на

столе стоит чуть больше полбутылки водки и стакан. На стакане – кусок

хлеба и соленый огурец.

- Ну что же, несколько прямолинейно, но зато честно! – сказал инспектор и

сел за стол.

- Давай журнал.

Я подал ему журнал пожарной вахты. Он полистал его, сделал короткую

запись и, закрыв, налил себе полстакана.

- Тебе нельзя, ты на вахте, - произнес он, не отрывая глаз от стакана и тут

же опрокинув его, смачно хрустнул огурцом.

Больше всего я боялся, что теперь инспектор останется и будет болтать о

чем-то, но он встал и надел свою видавшую виды фуражку.

- Служба, понимашь! Некогда мне. Нужно идти. Ты уж тут бдительности-то

не теряй. Сам понимашь, пожар – дело серьезное!

Взгляд его не отрывался от стола. Он как бы замедлился в движениях. Я

понял.

- Так вы возьмите то, что там осталось – мне же все равно не пригодится,

на вахте же я.

- И то верно. Зачем она тебе? Ни к чему. А я могу и примерзнуть ночью. Ну,

бывай, Третий! Не провожай, сам дойду.

Быстрым, легким движением инспектор сунул бутылку вместе со стаканом в

карман брезентового плаща и исчез.

Наконец-то я остался один! Так уставать мне не доводилось с первого

курса, когда стоял в ДП - дежурном подразделении, делавшим всю тяжелую

работу по училищу. Добравшись до дивана, прилег и немедленно

отключился, провалившись в тяжелую, тягучую черноту.

Как мне показалось, почти сразу же зазвонил телефон. Он долго звенел,

пока я, очнувшись, не осознал, что это такое. Звонил вахтенный матрос.

Меня ждали внизу. Мельком взглянув на висевшие на переборке часы,

отметил, что была уже половина первого ночи. У трапа ждал бригадир.

- Командир, сегодня работать больше не будем. С утра придут три бригады,

а на ночь закрывай трюма – дождик обещают.

- Вызывайте трюмного и пожарного матроса, - приказал вахтенному.

Через два часа тяжелые люки были закрыты, и я снова прилег на диване.

Проснулся от голоса третьего.

- Ну, ты даешь! Уже пятнадцать минут восьмого, а ты еще спишь.

Вахтенного раздолбай как следует – не позвонил тебе в семь, не разбудил.

Через пару минут вошел второй.

- Привет! Как тут дела? Не работали ночью?

- Нет, не работали.

- Значит, повезло тебе - поспать дали.

В эту минуту раздался голос старпома по трансляции: «Третьему

помощнику зайти к капитану»

- Прям натощак, до завтрака… - удивился третий, - идем вместе, а то акты-

то мы подписали, но не докладывали капитану.

Старпом и второй были уже у капитана. Там же находился и другой

мужчина лет сорока, как выяснилось позже – стармех. Они сидели на

диване.

- Алексей Иванович, как у нас обстоят дела с картами?

- Разрешите, я отвечу, Эльмарт Андреевич, - вмешался Третий.

- Да.

- Я договорился - карты будут готовы сегодня к обеду. Вся коллекция,

откорректированная на сегодняшний день.

- Понял. Спасибо. Спецкарты арктические я уже получил. Алексей

Иванович, документы на отход еще не готовили?

И опять мне не дали ответить. Старпом тут же, опередив мое «Нет», сказал,

что сегодня после обеда мне этим и предстоит заниматься. А я-то, по

простоте душевной, полагал после вахты поехать домой!

- А печатать-то на машинке умеете, Алексей Иванович? – спросил капитан.

- Да, пару раз печатал, - ответил я, и все почему-то рассмеялись.

- Ничего, к утру будет стучать как заяц на барабане, не хуже

профессиональной машинистки, - заявил старпом.

- Ревизор, как с погрузкой?

- Завтра к обеду закончат. С оформлением документов и к восемнадцати

будем готовы.

- Николай Иванович, как с топливом, со снабжением?

- Топливо принято, снабжение на борту.

- Сергей Иванович, объявите экипажу, что увольнение до завтра, до

семнадцати часов. Все свободны.

Выйдя из каюты капитана, спросил старпома:

- Сергей Иванович, а когда я смогу домой поехать?

- Да в любой момент… после того, как будете печатать наравне со мной, а я

хорошо печатаю.

Я не знал, как на это реагировать – как на шутку или серьезно? Старпом

сам ответил на этот немой вопрос.

- Заходите. Вот Вам НБЖС – «Наставления по борьбе за живучесть судна».

Знакома такая книга?

- Конечно, я же аттестацию сдавал…

- Вот и чудненько, вот и славненько! Значит, так… Перепечатаете первые

три раздела. Никаких подчисток и исправлений не должно быть. Как будет

готово – сразу домой! Там не так уж и много, всего–то семьдесят страничек.

Да, чуть не забыл! Прежде чем домой уходить, напечатаете судовую роль .

Документы всех членов экипажа можно взять у меня. Шесть экземпляров

нужно. Форму роли найдете у себя в столе. Между прочим, машинка только

четыре пробивает. Там же, в столе есть бланки заявления на отход и кое-

какие другие документы для пограничников и портнадзора. А еще, нужно

судовые документы на отход подготовить к предъявлению. Ну, да не

пугайся - сдающий третий будет рядом до отхода и покажет, что к чему!

Вопросы есть? – закончив тираду, спросил он меня, - Нет вопросов.

Свободен! За работу, товарищи, за работу! Впереди нас ожидают сияющие

вершины и полная свобода личности!

Я не имел ни малейшей возможности вставить что-либо в непрерывный

поток слов. Да это, судя по всему, вовсе и не предполагалось. Я был в

полном смятении.

- Ты не первый такой, успокаивал меня третий. Меня точно так же учили!

Не переживай, он не со зла. Просто тебе же нужно будет работать потом, а

как же без машинки? Все на ней, родимой, держится!

- Хоть позвонить домой…

- А ты сбегай на проходную, там телефон есть.

- Точно, сейчас сбегаю. Чую, не попасть мне домой.

- Похоже, на то, - засмеялся Третий.

В два часа ночи я закончил печатать НБЖС. И действительно, если сначала

приходилось долго искать каждую букв и рвать лист за листом, попадая не

на те буквы, то последние страницы действительно, строчил «как заяц на

барабане». Пальцы сами уже попадали на нужные кнопки.

Вздремнув пару часов, опять засел за машинку – делать Судовую роль, то

есть список экипажа с названием должности, номером паспорта и датой

рождения. Казалось бы, просто, а вот… Каждый паспорт открываешь,

читаешь, печатаешь. Все просто и идет хорошо, но… Сбой, ошибка и все

сначала! Роли с исправлениями пограничники не принимают. Хоть плачь!

Стиснув зубы, снова и снова вставляю бумагу и начинаю сначала. К обеду

как-то легко напечатал две закладки без единой помарки и абсолютно

счастливый, довольный собой, гордо несу стопку ролей старпому.

- Молодец! Будет толк! Там еще трое новых пришли – вот их паспорта.

Через пару часов нужно будет отнести документы погранцам и в

портнадзор.

Я подумал, что наверное сейчас, прямо здесь убью его с применением

всяческих жестокостей, чтобы подольше помучался и мне все равно, что

мне за это будет!

- Хочешь кофе? У меня вкусный, японский, растворимый! – бодрым,

невинным голосом спросил Чиф.

Я не знаю, чего мне больше хотелось в эту минуту – плакать или смеяться?

Вместо этого просто отрицательно помотал головой и на ватных ногах

пошел к себе.

Все документы были готовы через два часа. Я шпарил на машинке заяц на

барабане и практически не ошибался…

В девятнадцать, побывав у медиков в карантинной службе, где предъявлял

роли и медкнижки повара, пекаря и ответственного за пресную воду

плотника, я положил на стол перед инспектором портового надзора все

нужные документы. Полистав их, проверив все, что ему было нужно, он

поставил штампы на роли и на заявлении на отход.

На судне доложил капитану, что отход оформлен и готов уже был упасть от

усталости на диван в каюте, когда вошел второй и, передав мне повязку,

сообщил о переходе с 20 часов на ходовые вахты. Вахта третьего

помощника на ходу как раз начинается с двадцати и длится до двадцати

четырех часов, а утром с восьми до полудня. Я встал, молча надел повязку

и пошел на палубу.

Там шла погрузка техники. Палубный груз – это прямая забота старпома, и

он был там, вместе с боцманом руководил установкой на люках и на

палубе, между трюмами и бортом тракторов, грузовиков, контейнеров. Я

выполнял какие-то поручения капитана, ходил с какими-то людьми по

палубе, что-то говорил, что-то подписывал, с инспектором портнадзора

проверял выполнение каких-то пунктов предыдущих проверок. А потом

занимался раскладыванием карт в соответствии со сделанной капитаном

предварительной прокладкой курса. Все было как в непрерывном

кошмарном сне.

К нулю все было погружено, документы оформлены и груз закреплен

матросами. Я сдал вахту ревизору и сел на диван в каюте, находясь в

полной прострации. Вздрогнул, очнувшись, только когда по трансляции

прозвучало «Всем посторонним и провожающим покинуть борт судна. Судно

снимается в рейс. Палубной команде по местам стоять на отшвартовку.

Боцману и третьему помощнику на бак, второму помощнику на корму.

Принять буксиры». Я даже не удивился, да и вообще, был бы, наверное,

потрясен, если бы ничего этого не произошло, и меня просто оставили в

покое.

На баке было холодно. Боцман с матросами сгрудились у брашпиля . С моря

подходил буксир с красным и зеленым огнями по бортам.

В динамике моей маленькой рации прозвучало «Третий – мостику».

Ответил. «Принять буксир». Сказал боцману и тот посылает матросов.

Приняв толстенный буксирный конец с буксира, они кладут его на кнехт.

Через пять минут команда «На баке - отдать все концы». Передаю боцману.

Матросы сбрасывают концы с кнехтов и ослабляют их. Швартовщики на

причале сбрасывают их с причальных «пушек». Боцман громко материт на

чем свет стоит швартовщиков за то, что сбросили концы в воду – они

теперь мокрые и руки у матросов, выбирающих их, мерзнут.

Через пять-семь минут докладываю, что на баке чисто, концы выбраны.

Буксир начинает работать. «Всем отойти от буксирного конца» - звучит

команда на рации. Судно оттягивается буксирами от причала.

Буксиры словно игрушку, раскручивают нас носом на выход. Вскоре звучит

команда «Отдать буксиры на баке и корме». Скинули конец. Буксир

убежал. Судно стало мелко трястись от работы нашей машины. Огни на

берегу начали двигаться назад. Причалы удаляются. К трапу подлетает

катерок. На него сходит лоцман.

- «На баке и корме, боцману и третьему остаться, - звучит в динамике на

мачте,- палубной команде убрать трап, все крепить по - походному».

Огней по носу становится все меньше. Справа по носу из множества других

выделились три ярких красных огня. Они все больше сближались и когда

почти выстроились в одну вертикальную линию, судно пошло влево. Это –

створные огни. Они, красные огни Токаревского створа, встречают и

провожают все суда. Сегодня они провожают нас.

Минут через пятнадцать в динамике рации раздается: «На баке, якоря в

клюзы (те «ноздри», в которых якоря прячутся на носу судна) и крепить по

-походному».

Когда наконец добрался до своей каюты, стрелки на часах показывали

половину четвертого. Разделся, на автопилоте сходил в душ и упал в

кровать. Сна не было. Стоило закрыть глаза, начинало мерещиться что-то

странно-страшное, бесформенное. Терпеть это было невозможно. Встал,

налил стакан воды из-под крана. Выпил. Она была теплая и противная на

вкус. Посидел немножко в темноте. В постель ложиться не хотелось. Внутри

я был весь пустой. Только голова тяжелая. Она тянула вниз. Лег на диван,

накрывшись телогрейкой с головой и немедленно заснул.

Глава вторая. Ведьма

 

Разбудил телефон. Трезвонил он по-прежнему резко, громко, но мне

показалось, что на этот раз он звенел как-то весело. Быстро поднялся, взял

трубку.

- Да, третий.

- Пора, красавица, проснись! – раздался в трубке голос чифа, - Быстренько

к мойдодыру и на завтрак, да и меня неплохо было бы сменить!

- Понял, просыпаюсь.

Все было совсем другим, не таким, как вчера и тем более, не таким, как

ночью! Настроение просто замечательное! Судно приятно дрожало и чуток,

почти незаметно покачивалось. На переборке дрожало и время от времени

шевелилось большое и какое-то нарядное пятно солнечного света.

Двигалось оно медленно, то касаясь краем выключателя, то отходя от него.

- «Рулевой рыскает на руле», - понял я и нырнул в душ.

На завтрак была вечно-любимая мной яичница с колбасой, и это добавило

еще одну нотку в тот хор, который пел у меня в душе. Рыжеволосая

буфетчица, поставив передо мной тарелку, улыбнулась в ответ на мое

«добрутро» и, обдав чуть уловимым ароматом духов, нырнула к себе в

буфет. Народу в кают-компании было мало. Я собирался уже встать из-за

стола, когда в кают-компанию вошли капитан и человек, которого я еще не

встречал. Он сел рядом с капитаном и мне стало ясно, что это первый

помощник, комиссар.

Ровно без десяти восемь взлетел по трапу наверх и вошел на мостик через

штурманскую. Чиф склонился над картой и, обернувшись, улыбнулся в

ответ на мое приветствие.

- Похвально, похвально! Как по букварю – на вахту за десять минут.

- «А то, - подумал я, - чай плавали уже на практиках, знаем службу!»

Вошел в рулевую. На руле стоял матрос - артельщик. Это тоже не случайно.

Дело в том, что артельщик будит в шесть утра повара и пекаря (чем

вызывает массу подколок и подтруниваний у команды), выдает им

продукты и помогает в переносе тяжестей, рубке мяса и других камбузных

делах. Да и вообще, хороший тандем повар-артельщик – это залог

отличного питания экипажа.

Поздоровался с ним, подошел к лобовому иллюминатору. Впереди было

чисто. Горизонт как будто прочерчен по линейке - яркий и четкий. Слева

чуть синели берега. Ветра практически не было. Зеленая, гладкая, густо-

маслянистая на вид вода играла бликами от недавно вставшего солнышка.

- А авторулевой что, не работает? – спросил я у входящего из штурманской

старпома.

- Работает, почему нет? А во льдах тоже на автомате ходить будем? Нужно

натренировать за переход рулевых, чтобы потом не пришлось за голову

хвататься. Правильно? – спросил он рулевого, подмигнув ему.

- Наверное, правильно, а меня-то зачем, я ведь не первый день в море?

- Ничего. Все, так все! Потерпи. Только на пользу пойдет!

Минут пять я стоял, с удовольствием глядя на эту мирную гладь, на палубу,

заставленную старой техникой, идущей видимо с капремонта «на

материке», как говорят северяне. Пришел мой матрос и, стоя рядом с

рулевым, тихо говорил ему что-то.

- Ну что, пойдем вахту принимать? – сказал чиф.

Курс проложен аккуратной линией вдоль берега через всю карту. До

середины линии через равные промежутки на ней и чуть сбоку стояли

кружки – это наши точки, определенные старпомом. Нормальная работа

штурмана на ходовой вахте – постоянное наблюдение за горизонтом и

постоянное определение местоположения судна всеми доступными ему

способами. Это и пеленга на мысы и маяки, расстояния до мысов и

островов, измеренные радаром, а в открытом море место - определения по

звездочкам, солнышку, по радионавигационным системам. Спутниковой

навигации в те времена еще не было. А когда нет ничего, небо затянуто

тучами, остается только один способ не потерять место – счисление. Это

означает, что место ставится на прочерченной линии курса по

определенной приборами скорости и времени. В авиации это называется

полетом вслепую, по приборам. Как только истинное место определится,

счислимое корректируется. Так и проходит на ходу вахта за вахтой в

заботах об определении своего места, да наблюдением за горизонтом.

После завтрака на мост поднялся капитан, а еще минут через десять –

первый помощник, комиссар. Перебрасываясь редкими фразами о чем-то,

они смотрели вперед. Это еще одна традиция – все на ходовом мостике,

зачем бы ни пришли, должны смотреть вперед, если не занимаются чем-то

определенным. Таким образом, даже за разговорами не просмотришь

опасность – судно или еще что, а в море всякое встречается, особенно у

берегов! Бревна, бочки какие-то, лодки полузатопленные. Если прозевать,

можно налететь на что-нибудь. Конечно же, усиленный ледовый пояс не

пробьешь, но все же…

Кстати, насчет посетителей. На ходовой мостик на ходу никто не имеет

права зайти «просто так». Только капитану, штурманам, радистам,

вахтенным матросам, а еще – стармеху и комиссару официально позволено

подниматься на мостик. Условие одно – не отвлекать ни вахтенного

штурмана, ни матроса.

- Журнал за вчерашний день уже заполнили? Спросил капитан.

- Нет, не заполнял еще.

- А старпом?

- Сейчас гляну, - ответил я и пошел в штурманскую. Журнал не заполняли

ни второй, ни старпом.

Судовой журнал – самый главный документ на борту любого судна, потому

что в нем отражается вся жизнь судна. На ходу пишутся все курсы,

повороты, приходы и отходы, режимы движения, погода и еще многое

другое, что позволит потом, если нужно, восстановить все действия судна и

проложить на карте его путь. На стоянках тоже пишется все, что

происходит – все грузовые операции, подходы танкеров и барж, да и

вообще, все важные моменты. При необходимости, в нем регистрируется

рождение человека или его смерть, даже брак может быть зарегистрирован

в судовом журнале и он будет признан Законом, потому что капитан

является чрезвычайным и полномочным представителем своего

Правительства на борту судна! Потом, на берегу, официальная выписка из

судового журнала меняется на официальный документ.

Из-за этой своей важности заполнение журнала – довольно непростая

процедура, сильно регламентированная разными документами и потому

довольно нудная! Именно поэтому капитаны постоянно ругают штурманов,

требуя аккуратности и точности в заполнении журнала, а проверяющие

капитаны-наставники добавляют свою лепту в виде пунктов в актах

проверок! Существует множество анекдотов «местного значения» насчет

записей в судовой журнал. Например, такой : «У капитана и второго не

сложились отношения. Как-то раз, второй поднялся на мостик с легким

запахом спиртного. Капитан не преминул тут же занести в журнал запись:

«Такое-то число, время, второй помощник поднялся на мостик нетрезвым».

На следующий день появилась запись второго помощника: «Такое-то число,

время. Пятые сутки перехода. Капитан поднялся на мостик, трезвый».

Конечно же, это анекдоты, но… в каждой шутке есть доля шутки!

Моя первая ходовая вахта прошла спокойно, без особых всплесков, как и

положено. Встречных судов почти не попадалось. Ревизор пришел во

время. Сдав вахту, с удовольствием пошел вниз. Обед был просто

потрясающий! Вкуснейший борщ со сметаной, огромная котлета с пюре и

конечно же, традиционный флотский компот.

- «Жизнь явно удалась, - подумал я, входя после обеда в каюту с твердым

намерением воплотить в жизнь давнишнюю морскую традицию –

«адмиральский час». Почему адмиральский? Ответ на этот вопрос дал

Станюкович - после обеда «беспокойный адмирал» всегда часик отдыхал, и

в это время все старались делать то же самое, потому как, бодрствуя, он

замучивал экипажи своими причудами с учениями и тренировками. Уютно

устроившись на диване, почти сразу задремал.

Неприятный, резкий звук авральных звонков громкого боя в коридоре

буквально смел меня с дивана. Когда звук прекратился, в динамике

трансляции раздался голос чифа:

- Учебная общесудовая тревога. Судно к борьбе за живучесть изготовить.

И опять этот жуткий звук. Я кинулся к своей карточке, несколько секунд

смотрел на нее и, достав из подкроватного ящика спасательный жилет,

полетел на мостик, где было мое место по этой тревоге.

Старпом и капитан спустились вниз. Минут через пять поднимается старпом

и, включив трансляцию, объявляет: «Отбой тревоги, аварийный инвентарь

разнести по штатным местам». Довольный столь быстрой развязкой, иду в

каюту, прячу жилет и снова устраиваюсь на диване.

На этот раз я не успел задремать. Вновь меня сорвало с дивана этим

ужасным звуком. Опять лечу с жилетом на мостик. Все повторяется с тем же

результатом. Опять отбой, опять все по местам, диван, телогрейка, звонок…

На третий раз проиграли учения по борьбе с пожаром. Я записывал

доклады аварийной партии. Вскоре старпом дал три длинных звонка и за

борт полетел деревянный ящик с куском красной тряпки.

- Тревога «Человек за бортом».

Капитан поворачивается ко мне.

- Давай, третий, действуй!

Это было настолько неожиданно, что на долю секунды я растерялся, а

потом все-таки сработало то, чему меня учили в училище и что

отрабатывалось на практиках.

- «Тааак, - мгновенно успокоившись, соображаю - ящик сбросили с правого

борта…»

- Право на борт, сообщать курс через десять градусов, - даю команду

рулевому.

- Десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, - докладывает рулевой.

- Лево на борт, - громко командую рулевому, когда тот докладывает, что

курс изменился на шестьдесят градусов, - ложиться на обратный курс.

- Есть, на обратный курс, - докладывает рулевой.

Теперь все замерли в ожидании - выйду я на упавшего за борт или нет…

- Вижу человека за бортом, пять градусов справа,- раздается минут через

пять. Кричит матрос - наблюдатель на правом крыле, и вскоре ящик

проплывает метрах в двадцати от нас. Если бы это был действительно

человек, мы бы успели остановить судно и, спустив шлюпку, поднять его на

борт.

- Неплохо, третий! Очень даже неплохо! Возвращайтесь на курс, - громко

сказал капитан, и в ушах моих это звучит как овация!

- Командуй отбой, чиф, - говорит капитан и уходит с моста.

Потом, в столовой экипажа был грозный разнос – разбор учений. Все было

очень плохо. Собирались плохо, по трапам ползали, а не летали. Много еще

чего говорилось, но главное – тревоги теперь будут каждый день, пока не

отработаем все как следует.

Добрался, наконец, до дивана, но спать уже не хотелось. Полистал

журналы, стоящие на полке и пошел на мостик. Там уже находился старпом

– принимал вахту у второго.

- Третий, ты молодец, что пришел. Посмотри вперед, я сейчас быстренько

заполню журнал и потом ты тоже запишешь, а после ужина второй и ты

запишете ходовые вахты, так и нагоним журнальчик.

Это «быстренько» закончилось как раз к моей вечерней вахте, в 19.30 -

только чайку попить и на мост!

Ровно в 20.30 понял, почему моя вахта с 20.00 до 24.00 называется на

флоте «пионерской». Позвонили из столовой команды и попросили

объявить, что через пять минут начнется демонстрация кинофильма

«Кавказская пленница». Я включил трансляцию и сделал объявление.

- Пионеры на вечерний сеанс не допускаются, - добавил рулевой со

вздохом!

Да, именно в этом и состоит большой минус вахты третьих помощника и

механика – все фильмы, вечеринки, да и вообще, вся неофициальная

жизнь на судне происходит во время этой вахты! В те времена видео еще

не было, и поэтому судно, выходя в рейс, получало обычно штук двадцать

тяжелых коробок с фильмами, которые и крутились в столовой команды на

стареньком, громко трещавшем кинопроекторе каждый вечер. В портах

менялись фильмами на вечер с соседними судами, и далеко не всегда это

были только советские суда.

День за днем наше судно шло на север. Прошли пролив Лаперуза,

пересекли Четвертый Курильский пролив между островами. Камчатка

встречала нас неласково. Уже на подходе погода начала портиться. Небо

стало тяжелым, в рваных темных тучах, несущихся нам навстречу. Ветер

крепчал все больше. Матрос, вернувшийся с вертушкой-анемометром с

верхнего мостика, с ошалелым от сумасшедшего ветра видом подал мне

его. Ветер был семнадцать метров в секунду. Восемь баллов . Вода

покрылась пеной, волны на глазах становились все круче и неслись нам

навстречу. Судно стало время от времени как будто натыкаться на

препятствие, зарываясь носом в воду и поднимая при этом огромный веер

брызг. Качка становилась все более резкой. Нос судна то взлетал высоко,

то зарывался глубоко, черпая воду, которая белой пенной волной летела по

палубе, водопадом падая с бака. Старпом поднялся на мостик.

- Ну что, третий, портим погодку, да?

- Да я что, я ничего. Оно само так выходит, я не этого хотел, - подыгрываю

я.

- Ладно, высеку - прощу!

Взяв микрофон, чиф включил трансляцию.

- «Внимание, боцману проверить и обтянуть крепление люковых закрытий

и палубного груза, судно к плаванию в штормовых условиях изготовить.

Экипажу закрепить имущество по заведованию и задраить все

иллюминаторы на глухари. Водонепроницаемые двери по главной палубе

задраить. Выход на главную палубу запрещен. О готовности доложить на

мостик, - разнеслось в динамиках по всем уголкам и помещениям судна.

Дверь в штурманскую открылась, вошел радист с принятой по радио

метеокартой в руках.

- Свеженькая! С пылу, с жару. Налетайте, господа штурмана! - бодрым

голосом зазывалы пропел он.

Мы со старпомом склонились над мокрым еще листом электрохимической

бумаги. Судя по картинке, нам предстоял довольно серьезный шторм.

Тропический циклон, промчавшись над Японией и Курилами, догонял нас и

направлялся в сторону Камчатки развившимся, с утроенной силой.

На мост поднялся капитан. Я вышел из штурманской. Старпом закончил

писать журнал и спустился вниз. Мастер долго колдовал над картой,

смотрел на прогноз, а потом вошел в рулевую, молча постоял минут десять,

глядя в лобовой иллюминатор и вышел.

Шторм крепчал. Мы шли не очень далеко от берега, милях в десяти, но

ветер был с океанской стороны и поэтому волна шла крутая, достигая уже

высоты метров пять-шесть. Судно, продолжая зарываться носом, теперь

уже раскачивалось, кренясь на оба борта довольно внушительно. Я стоял,

расклинившись между радаром и пультом, наваливаясь на них то левым, то

правым боком и напряженно вглядывался во мглу впереди через штормовой

дворник, представляющий из себя мотор с круглым стеклом диаметром с

полметра. Стекло быстро крутилось, и вода, стекая от вращения, делала его

прозрачным в отличие от остальных иллюминаторов, мутных от брызг и

морской соли.

Ставя точку, приходилось бегать от радара к карте, цепляясь за все подряд

Устоять на ногах, не держась ни за что, было невозможно. К концу вахты

крен на оба борта достигал уже пятнадцати градусов. Качка стала

стремительной, вызывающей ощущение, которое бывает на качелях, когда

летишь вниз. Скорость резко упала. Вместо тех пятнадцати узлов ,

которыми мы шли по спокойной воде, сейчас делали от силы девять, да и

то, удары о волну становились все сильнее. Судно трясло как машину на

ухабах.

К концу моей вахты на мост опять поднялся Мастер и минут пятнадцать

стоял, глядя вперед.

- Дайте команду в машину, пусть сбавят оборотов пятнадцать. Народ

пообедает, тогда опять добавим, если погода позволит.

Ход упал до семи узлов, но действительно, качка стала менее

стремительная и крен не более десяти - двенадцати градусов.

Сменившись, спустился в каюту. На палубе валялись книги, пепельница.

Быстренько помыл руки и направился в кают-компанию. На качке у меня

проснулся просто зверский аппетит. Однако, если быть честным, и без нее

я никогда его отсутствием не страдал!

В кают-компании кроме меня и третьего механика уже никого не было.

Буфетчица полила из графина скатерть. Бортики были подняты. К слову,

это просто гениальное изобретение – устройство столов на судах! В разные

времена, что только ни придумывали моряки, чтобы можно было нормально

приготовить, а потом съесть пищу во время сильной качки. Все ухищрения

свелись к тому, что на камбузных плитах стали делать легко собираемые

решетки из прочных металлических деталей, способные при любом крене

удерживать на месте кастрюли емкостью до пятидесяти литров.

На столах в столовой и кают-компании стали делать бортики высотой три –

четыре сантиметра, которые в нормальных условиях опускаются, а в

штормовых – поднимаются и фиксируются. Кроме этого, на столы стелятся

плотные льняные скатерти, которые в шторм поливаются водой. Мокрые,

они и сами не скользят, да и все, что на столе лежит, также не скользит.

Остается только наливать в супницы, тарелки и стаканы так, чтобы

содержимое при крене не переливалось через край.

Из буфета выплыла буфетчица. Не знаю, то ли это качка заставляла так

делать, то ли что другое, но бедра ее с очень сексуальным маленьким

кружевным передником на довольно короткой юбке, совершали

внушительные колебания. Ставя супницу с синими якорьками передо мной,

она выгнулась грациозным движением кошки, приглашая меня совершить

кратковременную экскурсию взглядом в вырез кофточки. Как истинный

джентльмен, я не мог отказать даме и с удовольствием проделал это

увлекательное путешествие. Судя по ослепительной улыбке, она была

весьма довольна результатами своего натиска.

- Эх, Лидка, Лидка! Не бывать тебе приличной старушкой, – заметил третий

механик, высокий и худой мужчина лет тридцати, внимательно

наблюдавший от соседнего стола за нашим с ней безмолвным общением.

- Это почему же, Анатольборисыч? – игривым тоном спросила она.

- А не доживешь!

- Так я же молодая, здоровая и годная без ограничений – в санпаспорте

моем об этом с подробностями всяческими сказано. Могу принести,

показать. С чего ж мне не дожить-то, а?

- Так прибьет кто-нибудь за кокетство и глазки твои шаловливые.

- Да ладно, так уж и шаловливые, - засмеялась она, протянула к нему свои

руки и, игриво пошевелив пальчиками, в очередной раз качнула бедрами и

скрылась в буфете. Вскоре оттуда стали доноситься звуки льющейся воды и

стук тарелок.

- Ну, парень, держись! Похоже, Лидка в атаку на тебя собралась, - сказал

он мне со смехом.

- А что, больше не на кого в атаки ходить?

- Да почему же не на кого, есть! Но она ведь такая, сама выбирает, на кого

ходить! - тут он приложил палец к губам и глазами указал на буфет. На

полированной деревянной панели, как в зеркале, было видно, что

буфетчица подошла к двери и стоит, прислушиваясь. В буфете зазвенел

телефон.

- Да, я. Все поели, все убрано, - сообщила она.

- Сейчас обороты добавят. Вздремнем мы с тобой, пожалуй, - с грустной

улыбкой заметил третий механик.

Уже поднимаясь в каюту, почувствовал, что судно начало по-другому

дрожать и качка явно усиливалась. Идти теперь получалось только держась

за поручень, идущий вдоль всех коридоров. Открыв дверь, не удержал ее

на большом крене, и она с силой хлопнула по ограничителю, а я влетел в

каюту, ища на лету, за что зацепиться, чтобы не врезаться в стол. Сделать

это я не успел, потому что судно стало стремительно переваливаться на

другой борт. Схватившись за прикрепленный к палубе диван, с трудом

подтянул себя к нему. В коридоре что-то загрохотало. Через минуту

зазвонил телефон. Звонил чиф.

- Алексей, поднимись на мостик, мне нужно спуститься в каюту. Похоже,

сейф оторвался и громит там все на свете.

Подняться на мост оказалось не совсем простым делом. Влипая то в одну

переборку, то в другую, кое-как поднялся. Чиф тут же пошел вниз, а я

вошел в рулевую. Мне показалось, что кренясь, судно чуть ли не черпает

воду крыльями мостика. Кренометр показывал крен до двадцати градусов.

Волна была очень большая. Она накатывала на судно, не успевающее

взбираться по ней и широкой пенной рекой катилась по палубе, испытывая

на прочность все на своем пути.

Размахи качки были такие стремительные, что руки устали уже держаться

за поручень. Пришлось как-то приспосабливаться. Я встал в пространство

между радаром и пультом и расклиниться в нем. Старпома не было около

часа. Когда он появился наконец, вместе с ним пришло облако

тошнотворного запаха ацетона. Вообще-то, мне всегда нравился этот запах,

но сейчас, на качке он казался просто отвратительным и сильно мешал

жить!

- Вот, третий, - обратился ко мне чиф с назидательным видом, - задумаешь

ежели красочки домой баночку налить – сразу же и уноси, потому как если

забудешь про нее, она сама тебе о себе и напомнит! Иногда и не без

помощи оторвавшегося сейфа.

В коридоре также невыносимо пахло краской. От нее некуда было

деваться.

- «В аду должно пахнуть ацетоном, - подумал я, чувствуя, как противное

ощущение все больше и больше прорастает во мне зарождающейся

тошнотой.

Быстро, быстро на воздух! Накинув телогрейку, вышел на шлюпочную

палубу. Там свистел тугой, насыщенный водяной пылью ветер, и я решил

спуститься на палубу ниже. Там, у кормовой переборки, имелась небольшая

площадка, куда ветер не добирался. Вдыхая прохладный воздух полной

грудью, потихоньку справился с тошнотой. Постепенно она перешла в

небольшую тяжесть в голове, но это вполне можно было терпеть.

Качка продолжалась больше суток. Спать в таких условиях было почти

невозможно. В кровати - постоянное переваливание с бока на бок, на

диване – с головы на ноги. Забывался на полчасика и снова просыпался. В

кают-компании все невеселые, в столовой не крутят кино. Народ

молчаливый, серый какой-то. Меню самое простое.

Проснувшись утром, сразу понял – все изменилось. На переборке играли

солнечные блики! Да и сама качка стала не такой стремительной. Судно

медленно, как бы нехотя переваливалось с борта на борт. Открыл

иллюминатор и оттуда – свежий прохладный воздух. Настроение весенне-

замечательное. Жизнь налаживается! Быстро привожу себя в порядок и

скатываюсь по трапу к кают-компании. Там, за залитыми веселым солнцем

столами, сидят уже все кроме вахты. Как и я, все пришли на пять минут

раньше. Буфетчица, вся романтически воздушная, в ярком цветастом

платье, разносит жареную колбасу – еще одно блюдо, которым меня можно

подкупать, если бы у кого-то появилось желание и основание делать это!

Все одно к одному - жизнь снова прекрасна и удивительна!

И вновь закипела деятельность на судне! Матросы во главе с боцманом

выползли на палубу и осматривали все, выискивая повреждения и

подтягивая хорошо поработавшие крепления. Начисто отмытая от

стояночной грязи палуба нарядно сверкала зеленью.

Яркое солнце с легким ветерком быстро высушили палубы и надстройку,

при этом все на судне покрылось слоем кристаллов соли. Ее можно было

собирать скребком, если бы это пришло кому-нибудь в голову.

Единственный человек, которому было дело до соли – боцман, Степаныч.

Они с солью вечные враги.

Дело в том, что по соленой поверхности нельзя красить. Краска облезет

тонкой пленкой, едва успев высохнуть. Вот и приходилось боцману следить

за тем, чтобы все, что будет краситься, сначала промывалось пресной

водой, по возможности горячей.

Покраска на судне – это особое дело. Кроме вахт на мосту, это основная

работа палубной команды в море. Целыми днями ревут турбинки или, как

их еще называют, «шарошки» - пневматические машинки для обивки

ржавчины и окалины. Обычно самые опытные матросы обивают ими

ржавчину и старую краску с палуб и переборок. На нашем судне это

являлось «фирменным занятием» Тимохи - колоритнейшей фигуры, каких

на сегодняшнем флоте уже, пожалуй, и не встретишь.

Длинный, худой, вечно озабоченный чем-то, он был одновременно и

уважаемым человеком, и объектом постоянных нападок судовых

юмористов. Возраст его знал только я, поскольку паспорта всех членов

экипажа хранились у меня. Сгорбившись, с черным от вечного загара

лицом, испещренным идущими в разные стороны морщинами, он как-то

боком быстро передвигался в нужном ему направлении и смотрел на мир

маленькими, почти бессмысленными, белесыми глазками.

Тимоха с ранней юности, еще с военных времен ходил кочегаром на судах с

котлами, работающими на угле. Иногда, после пропущенной чарки, он

разражался рассказами о том, как они принимали суда в Штатах и

перегоняли их во Владивосток. Его речь, при нормальных-то условиях

малопонятная, в такие минуты становилась скорострельной и почти без

каких-либо интонаций, но моряки не обращали на это внимание, пытаясь

выудить из потока звуков смысл, а выуживать было что!

Сначала я с трудом понимал, кто и зачем держал его на судне, но вскоре

узнал, что главный и совершенно непререкаемый его талант состоял в

работе с турбинкой. Это был настоящий спектакль! Обычно скрюченный и

как бы стремившийся минимизировать свое тело в пространстве, он

выпрямлялся, расправлял плечи, поднимал голову и гордо шагал к месту

своего действия, с благоговением неся турбинку, которая всегда хранилась

в его рундуке, с любовью перебиралась и смазывалась. В другой руке он

держал подушку, сшитую из телогрейки и набитую непонятно чем.

Вид его в специально для такого случая существующей рабочей униформе

был достоен кисти «передвижников»! На голове – невероятного цвета и

вида, бывшая когда-то кожаной, драная шапка почти без меха, сверкающая

залысинами. Мы подозревали, что она с ним путешествует с судна на судно

со времен войны. На плечах - новенькая телогрейка с аккуратно

пришитыми белой капроновой нитью брезентовыми заплатами на локтях,

подпоясанная линем с висящей на нем мятой фляжкой. Эта фляжка была

предметом особых подначек, потому что он никогда и никому не давал

хлебнуть из нее и очень злился, если его просили об этом или

интересовались, что в ней. На ногах – тяжелые, не меньше, чем сорок

пятого размера, низко подвернутые кирзовые сапоги, из которых виднелись

портянки, сделанные из старого солдатского одеяла.

Главной деталью Тимохиного рабочего туалета были шорты, сделанные из

широченных стеганых ватных штанов, какие в те времена выдавали на

зиму вахтенным матросам. Обрезав по колено, он не подшил их снизу, и

оттуда, словно меховая оторочка, клоками торчала серая, свалявшаяся

вата. Давно знающие его люди утверждали, что в таком виде Тимоха

работал турбинкой и в Арктике, и в тропиках.

Тимоха страшно волновался перед выходом на работу с турбинкой,

нервничал, становился раздражительным, и не дай Бог, чтобы к тому

моменту, как он прибудет к своему рабочему участку, туда не был

проброшен воздушный шланг или в системе нет сжатого воздуха. Нет ни

одной должности на судне, которую он, обычно тихий и беззлобный, не

пронес бы самым отборным матом, с художественным описанием всей

возможной родословной поминаемого. Больше всех доставалось в этом

случае, боцману и старпому.

Когда все неурядицы и препятствия преодолевались, начинался ад для всех

и особенно для тех, кто спал после ночной вахты. Его турбинка ревела и

ревела, не умолкая ни на минуту в течение всего дня. В надстройке, как в

металлической бочке, стоял непереносимый грохот. Стоя на коленях на

своей подушке, метр за метром передвигался он, оставляя за собой

очищенные до белого металла участки. Начав работу ровно в восемь часов

утра, заканчивал ее тогда, когда солнце скрывалось за линией горизонта, и

дальнейшая работа становилась невозможной.

Закончив, Тимоха отсоединял турбинку и, стряхнув с подушки окалину, шел

в каюту, долго мылся в душе и появлялся, наконец, в столовой, где народ

уже поужинал и в ожидании начала фильма коротал время за шахматами,

домино или просто за трепом на разные темы.

С появлением Тимохи все оживлялись, ожидая начала очередного

спектакля. Дневальная, хозяйка столовой команды, выносила ему большую

тарелку и полную супницу густого, почти кипящего борща. Медленно,

степенно, тарелка за тарелкой, он съедал весь, наливаемый обычно на

четверых, борщ, не забывая при этом намазывать толстенным слоем

злющей горчицы большие ломти свежего хлеба. Дневальная, все это время

сидевшая напротив, вставала и выносила из буфета второе – штук пять

котлет на тарелке с горой гарнира. Это блюдо исчезало точно так же

степенно и неотвратимо. Затем следовал стакан компота. Его Тимоха

обычно не допивал и, оглядев зрителей осоловевшими от удовольствия

глазами, отодвигал стакан с видом вполне довольного жизнью человека,

для которого этот компот - уже лишнее. Этот жест обычно вызывал бурю

восторгов и аплодисменты.

Через какое-то время я узнал, что лет десять назад, на севере, во время

выгрузки, Тимоха получил травму. Его сильно стукнуло крановым гаком по

голове. Учитывая, что гак на портальном кране весит более ста килограмм,

можно представить себе ту травму. После этого он и стал таким, каким я его

узнал. Сначала его хотели списать с флота, но какой-то капитан пожалел и

взял на судно. Постепенно выявился этот талант, и с тех пор вопрос о его

списании больше не вставал. Тимоха переходил с судна на судно, подолгу

задерживаясь на каждом, честно работая и служа объектом беззлобного

подшучивания, однако никогда не обижаясь и не проявляя агрессии по

этому поводу.

Сменившись с вечерней вахты, я заполнил журнал и собрался было

спуститься в каюту, как в штурманской раздался звонок. Чиф взял трубку и

сразу протянул ее мне .

- Это тебя.

- Да, третий, - ответил я.

- Третий, хочешь чайку с вареньем попить? - раздался в трубке голос тоже

только что сменившегося третьего механика.

- Да можно, почему бы и нет, - ответил я, несколько удивленный этим

приглашением на полуночный чай.

- Тогда спускайся в кают-компанию.

- Хорошо, в каюту зайду и минут через пять буду.

В кают-компании был полумрак. Шахматный столик у дивана освещался

небольшим светильником. На столе стояли два стакана в подстаканниках,

заварной чайничек, вазочка с каким-то вареньем и блюдце с печеньем.

Третий механик уселся на стуле, я сел на диван напротив.

- По какому поводу такой интим? – с удивлением поинтересовался я.

- Ты знаешь, я человек мягкий, не могу отказывать людям. Поставь себя на

мое место…

- Не понял ничего. Давай с самого начала и чуточку поконкретнее, а?

Он не успел ответить. В кают-компанию впорхнула Лида.

- Ой, мальчики! А можно, я с вами тоже чайку попью, а то не спится что-то.

- Почему же нет, садись! - как-то радостно и четко, словно отвечая у доски,

продекламировал Анатолий.

- Тогда я сейчас, только стакан себе возьму.

- А у меня что-то есть, - пропела она, почти сразу вернувшись из буфета с

заполненной на две трети бутылочкой со знакомой мне этикеткой

грузинского коньяка.

- Вот это - дело, - радостно заявил Анатолий и, взяв у нее бутылку, щедро

налил мне в чай из нее. Дождавшись, когда она нальет себе чай, плеснул и

ей.

- А себе? – спросил я.

- Да нет, я без коньячку.

Ситуация достаточно прозрачная. Буфетчица сидела рядом со мной,

обдавая пышущим от нее жаром. А может, мне так только казалось? Да и

вообще, это мне только снится? Разве такое бывает? Это я должен был бы

устраивать что-нибудь подобное, а здесь… Чудеса! Да нет, ноги ее, вкусно

выглядывающие из-под короткой юбки, были очень даже реальны и всего в

каких-то двух ладонях от меня.

Лидка тарахтела ни о чем без умолку, избавляя нас с третьим механиком от

необходимости что-то произносить. Минут через пять-семь, когда она

замолкла, чтобы отхлебнуть чай, Анатолий воспользовался моментом и

сказал, что что-то где-то забыл и мгновенно испарился, не дожидаясь

реакции на свои слова.

- Ты думаешь, он не вернется? – спросила она, глядя на меня в упор своими

колдовскими синими глазами.

- Н-не знаю, - пролепетал я, чувствуя, как кровь бросилась в лицо и

застучала в висках. Продолжая в упор смотреть на меня, она неожиданно

расплылась в широченной белозубой улыбке.

- Ой, а чего это мы так засмущались, а? Ах, ты ж мой хорошенький! –

вполголоса пропела она и нежно, но уверенно взяв мое пылающее лицо в

прохладные ладони, впилась в губы жадным, властным поцелуем.

Не могу сказать, чтобы я был искушенным в общении с женщинами на тот

момент, но и имеемый уже скудный опыт говорил о том, что эта женщина

совершенно необычна. Она одновременно и пугала меня, и возбуждала.

Каждая клеточка моего тела реагировала на нее. Задыхаясь, я стал

проявлять активность, но она тут же отстранилась.

- Тихо, тихо, дурашка! Зачем торопишься? – жарко прошептала она и в

ответ на мою попытку обнять ее, взяла мои руки и положила их себе на

грудь.

- Потрогай меня лучше. Видишь, какая я мягкая. Не бойся… Тебе все

можно.

- Ну, все, все... Хватит… Успокаивайся, миленький! Ишь, как сердечко

стучит, так и выскочить может! – прижав мою голову к своей груди, каким-

то колдовским, обволакивающим шепотом щекотала она мое ухо…

И действительно, постепенно мне стало невыразимо хорошо, легко и

спокойно. Моя голова на груди этой незнакомой женщины, и она

успокаивает меня… Все происходящее вдруг показалось таким

естественным, таким нормальным, что легко вздохнув всей грудью, я еще

глубже успокоился, и тогда она мягко, но неожиданно уверенно подняла

мою голову своими прохладными ладошками.

- Встань, - спокойным, тихим и не терпящим возражения голосом сказала

она.

- Теперь иди спать.

- Ты ведьма? – мгновенно разозлившись, совершенно неожиданно для себя

самого, спросил я.

- А ты в этом все еще сомневаешься? – спокойно, как будто ожидала этот

вопрос, серьезно сказала она, - Конечно же, ведьма и очень люблю

питаться такими сладкими мальчиками, как ты.

- А…

- Ты смотри, Алешечка, - прервала она меня, - не балуйся! Ты теперь мой,

пока я тебя не отпущу. Невмоготу станет – скажешь честно. Глядишь, может

и отпущу до срока, - серьезно добавила она, тихо рассмеялась, подмигнула

и сделала ручкой «бай-бай».

Мне же было совсем не смешно. Практически сразу, выйдя из кают –

компании, почувствовал страшную усталость и опустошенность во всем

теле, словно мешки весь день таскал. Совсем не помню, во сколько и как

доплелся до своей каюты, как рухнул в нерасстеленную постель и

провалился в тяжелый сон.