Словно вскрытая рана прорывается голубовато-серая кровь зимы из-под сна заливных облаков. Скрипка снега играет двадцать четвёртый каприс Паганини. Ветер застрял в ветвях росписью по керамике. Швейцары дорожных столбов приоткрывают глаза, анонсируя рыхлой суглинок ночи, где иней, как лиманные лечебные грязи, оцепляет больное сердце. Аорта неба качает холодный воздух. Снег перевязывает буро-чёрные язвы травы; на больное место ложится кошка. Тоскливо. Уютно поздно. Порознь со всем миром – а может, и вместе, собирая на шторах следы соленых звёзд, как помёт голубиный. Тень от липы в окошке крестится день-деньской, подбрасывая озноб. Пар из труб, словно чай с малиной, заливает ноздри. Искрой вечерней, свечка солнца ложится в гроб. Месяц (кожа да кости) лезет дворняжкой на холмик могильный. |