Ю́рий Константи́нович Терапиа́но (21 октября 1892, Керчь — 3 июля 1980, Ганьи под Парижем)

 

Поэт, критик, прозаик Юрий Константинович Терапиано родился 9 (21) октября 1892 г. в Керчи. Окончил там же Александровскую классическую гимназию (1911), затем юридический факультет Университета Святого Владимира в Киеве (1916). В 1913 г. в Персии познакомился с одним из учителей зороастрийской религии, что обусловило интерес к восточной эзотерической традиции. В 1916 г. был призван в армию; окончив военное училище в звании прапорщика, в 1917 г. начал службу в Москве, позднее на юго-западном фронте. Летом 1919 г. вступил в Добровольческую армию.

Литературную деятельность начал в 1918—1919 гг. в Киеве: участвовал в собраниях киевского Литературно-артистического общества, затем — общества ХЛАМ (Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты), общался с О. Э. Мандельштамом, Б. К. Лившицем, В. Н. Маккавейским. В «ежегоднике искусства и гуманитарного знания» «Гермес» под редакцией Маккавейского опубликованы стихотворные произведения Терапиано и прозаические этюды. В 1920 г. в феодосийском литературно-артистическом кружке (ФЛАК) познакомился с М. А. Волошиным.

Эвакуировался из Крыма. Жил в Константинополе, затем переехал в Париж (1922). Был постоянным участником русских литературных собраний и объединений. В начале 1925 г. был одним из организаторов «Союза молодых писателей и поэтов» и его первым председателем. С 1926 г. сотрудник газеты «Дни» (привлек заведующий литературным отделом В. Ф. Ходасевич) и «Последние новости». В том же году стал одним из учредителей поэтического кружка «Перекресток» и одним из редакторов (наряду с Н. Берберовой, Д. Кнутом, Вс. Фохтом) журнала «Новый дом». В 1927 — 1928 гг. один из редакторов (вместе с В. А. Злобиным и Л. Е. Энгельгардтом) литературного журнала «Новый корабль». С 1927 г. постоянно участвовал в собраниях общества «Зеленая лампа», созданного по инициативе Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус. Примыкал к ближайшему литературному окружению Мережковских.

Стал одним из наиболее плодовитых литераторов эмиграции: стихи, статьи, рецензии печатались во всех заметных русских журналах и альманахах. Первая книга стихов «Лучший звук» (Мюнхен, 1926) включала поэму «Невод», отразившую религиозно-философские и оккультные тяготения. Выпустил книги стихов «Бессонница» (Берлин, 1935), «На ветру» (Париж, 1938), «Странствие земное» (Париж, 1951), «Паруса» (Вашингтон, 1965). Участвовал в антологии «Якорь» (1936).

Теософские интересы отразились в «Путешествии в неизвестный край» (Париж, 1946) — прозаической книге об обитающих в Гималаях потомках переселенцев с давно исчезнувшего материка. Итогом изучения восточной философии и религии стала книга «Маздеизм. Современные последователи Зороастра» (Париж, 1968; Москва, 1993). В послевоенные годы постоянно печатался в основных эмигрантских журналах и альманахах («Новоселье», «Новый журнал», «Возрождение», «Опыты», «Грани», «Мосты», «Современник», «Оккультизм и йога» и другие), регулярно помещал критические статьи и обзоры в нью-йоркской газете «Новое русское слово» (1945 — 1955), в 1955 — 1978 гг. вел критический отдел в парижской «Русской мысли». Часть публикаций, посвященных литературе Русского зарубежья, собрана в посмертно изданной книге «Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924 — 1974). Эссе, воспоминания, статьи» (Париж; Нью-Йорк, 1987; составители Р. Герра и А. Глезер). Ценным источником сведений о жизни русской эмиграции в 1920 — 1930-е гг. является книга воспоминаний Терапиано «Встречи» (Нью-Йорк, 1953), включающая характеристики основных парижских литературных объединений и аналитические очерки о ряде писателей-эмигрантов. Под редакцией Терапиано был издан сборник стихов русских зарубежных поэтов «Эстафета» (Париж; Нью-Йорк, 1948); составил также антологию «Муза диаспоры. Избранные стихи зарубежных поэтов. 1920 — 1960» (Франкфурт-на-Майне, 1960).

В 1971 г. стал инициатором литературных собраний «Медонские вечера». В последние годы жизни тесно общался с И. В. Одоевцевой, посвятившей его памяти книгу воспоминаний «На берегах Сены» (Париж, 1983). С 1955 г. проживал в «Русском доме» в Ганьи близ Парижа, где и скончался 3 июля 1980 г.

 

* Е. В. Витковский, В. В. Леонидов. Терапиано // Литературная энциклопедия Русского Зарубежья (1918 — 1940). Главный редактор А. Н. Николюкин. Том I: Писатели Русского Зарубежья. Москва: Российская политическая энциклопедия, 1997. С. 382 — 383.

* А. В. Лавров. Терапиано // Русские писатели, ХХ век. Библиографический словарь. В 2-х ч. Ч. 2: М — Я / Под ред. Н. Н. Скатова. Москва: Просвещение, 1998. С. 434 — 437

 

***

Еще недавно так шумели

Витии наши обо всем,

Еще недавно «к светлой цели»

Казалось нам, что мы идем,

 

Что мы «горим», что вправду «пишем»,

Что «дело нас в России ждет»,

Что «воздухом мы вольным дышим»,

Что мы «в послании» - и вот

 

Лишь скудное чужое небо,

Чужая чахлая трава

И, словно камень вместо хлеба,

Слова, газетные слова.

 

***

Я верил в тайное сближенье

Сердец, испытанных в беде,

Я думал – горнее служенье

Дано изгнаннику везде.

 

Но верность – высшая свобода,

Изменой верных смущена.

- Бессонной ночью, до восхода…

Паденье до конца, до дна.

 

Лишь пена, что в песке прибрежном

Кипит, несомая волной,

Лишь горы, что виденьем снежным

Вдали стоят передо мной…

 

***

Без «возвышающих обманов»,

Гостями странными везде,

Чужие – средь различных станов

И нелюбимые нигде –

 

Вы, обреченные судьбою,

Друзья, хранители огня,

Друзья, гонимые со мною,

Враги сегодняшнего дня.

 

***

Куда нам, с нашей нищетою,

В сегодняшний стучаться день?

Над стадом – вещей темнотою

Огромная несется тень.

 

Война. Гражданское волненье…

- Но прочь! Вдоль темных берегов

Люблю воды глухое пенье,

Сиянье горных ледников.

 

Тропой кремнистой над обрывом

Иду один. Навстречу мне

Неумолкаемым приливом

Несутся тучи в вышине.

 

***

Я стою в тишине,

Огоньки, как во сне,

Никого. Одиночество. Ночь.

 

Никакой красоте,

Никакой высоте,

Ни себе, ни другим не помочь.

 

И напрасно я жду,

Ветер гасит звезду –

Свет последний – как будто навек.

 

В аравийской пустыне, на льду, на снегу,

На панели, в окне, в освещенном кругу

Навсегда одинок человек.

 

***

Каким скупым и беспощадным светом

Отмечены гонимые судьбой,

Непризнанные критикой поэты,

Как Анненский, поэт любимый мой.

 

О, сколько раз, в молчаньи скучной ночи

Смотрел он, тот, который лучше всех

На рукопись, на ряд ненужных строчек,

Без веры, без надежды на успех.

 

Мне так мучительно читать, с какою

Любезностью – иль сам он был во сне –

И беззаконно славил как героя

Баяна, что гремел по всей стране.

 

И называл поэзией – чужие

Пустые сладкозвучные слова…

И шел в свой парк… И с ним была Россия,

Доныне безутешная вдова.

 

***

Качалось дерево сухое

В ненастный вечер за окном,

Сад почернел, как остов Трои,

Сожженной гибельным огнем.

 

Всю ночь до самого рассвета

Очаг, дымя, пылал в углу

И дождь, размеренно, как Лета,

Стекал беззвучно по стеклу.

 

Нигде ни шороха, ни стука,

Все то же, как сто лет назад:

Грязь на дороге, ветер, скука,

Восход, похожий на закат.

 

Стихи о границе

Бьется челнок одинокий

Времени в ткацком станке,

Ветер шумит на востоке,

Тучи идут налегке.

 

И в облаках, искушая,

Смелостью гибельный рок,

Птичья летящая стая

Ищет пути на восток.

 

Смотрит в пространство пустое:

Неодолимо оно.

Сердце мое слюдяное,

Бедное светом окно!

 

***

Россия! С тоской невозможной

Я новую вижу звезду –

Меч гибели, вложенный в ножны,

Погасшую в братьях вражду.

 

Люблю тебя, проклинаю,

Ищу, теряю в тоске,

И снова тебя заклинаю

На страшном твоем языке.

 

***

Мир разгорожен надвое забором.

Мы смотрим издали: там наш родимый дом.

Но не хочу туда вернуться вором,

Тюленем пробираясь подо льдом.

 

Все сорок лет! Нет, больше, что там сорок –

Пять тысяч лет блуждаем мы впотьмах

И все твердим: «Уже недолго, скоро…»

Едва держась от боли на ногах.

 

***

Все что было – как много его и как мало!

Ну, а память, магическая игла,

Пестрым шелком узоры по белой канве вышивала,

Возбуждала, дразнила, манила, звала.

 

«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти годы?

Под мостами вода навсегда утекла

И остались одни арок гнутые своды,

Серый камень, чужая парижская мгла.

 

И когда-нибудь скажут: «их время напрасно пропало,

Их судьба обманула, в изгнанье спасения нет».

Да, конечно! Но все же прекрасное было начало –

Радость. Молодость. Вера. И в сердце немеркнущий свет.

 

***

Легкий вечер весенний прекрасен как эти каштаны,

Как вверху облака и прохладная в Сене вода,

Как небесный простор и веселые южные страны,

Как сиянье в глазах и улыбка, что греет всегда.

 

А какой-нибудь скучный прохожий (– на что ему эти богатства?)

Ничего не увидит вокруг, ничего не поймет.

Мы с тобою как братья какого-то тайного братства,

Как народ в Гималаях, что там под землею живет.

 

***

Куда ни погляжу, везде

Размеры дивно совершенны:

Рисунок правилен в звезде,

Кристаллы стройны и нетленны.

 

А сердце, глупое, стучит,

Тоскует, жалуется, плачет.

Что сердцу звезды и лучи?

Оно задумано иначе.

 

***

Сеял, сеял, а зерна на пашне

Все упали не в ту борозду.

Ну, так что ж? Как химера на башне,

Снизу я погляжу на звезду.

 

Вот горит она синей лампадой

Средь неведомой тишины.

Если радость ушла – и не надо,

Я и так доживу до весны.

 

***

Еще вчера – холодный мрак и тени,

А вот сейчас все расцвело в тиши.

Везде сирень. Прозрачен свет весенний,

Над озером застыли камыши.

 

И птица красногрудая без страха

У ног моих клевала червяка.

Я вспомнил все: печаль земного праха

И шум времен, текущих как река.

 

Пришла весна нечаянно и рано,

А там, в Крыму, давно растаял лед

И медленно с зеленого кургана

Спускаются стада, свирель поет…

 

***

Хрупкие ветки качаются

В мокром усталом саду,

Светлое лето кончается

Ветер пророчит беду.

 

Слушаю сердцем молчание.

Прежнее всплыло со дна.

Воспоминанье, прощание

И тишина, тишина.

 

***

Латинский строй и плющ и виноград,

В уступах стен заржавленные звенья,

Развалины старинных колоннад,

Прямые островерхие строенья

 

Открыли мне не романтизм, о нет:

Тут с памятью воображенье слито –

Горит свеча – и на ладони свет,

И на ладони будущее скрыто.

 

Мне нет понять его, не прочитать!

Звонят к вечерне. Грустно без причины.

Лампада веры теплится опять

В притворе пресвятой Екатерины.

 

А колокол, весь в зелени, поет –

О чем – не знает, и звонарь не знает;

Никто в пустую церковь не войдет,

И над оградой голуби летают.

 

***

Тянет свежестью и медом

Из раскрытого окна.

Для чего нужна свобода,

Если кончилась весна?

 

Дождик брызжет на ступени,

Ручейком в траве скользя,

Счастье вьется легкой тенью,

А догнать его нельзя.

 

***

Снова ночь. Бессонница пустая,

Час воспоминаний и суда.

Мысли, как разрозненная стая,

В вечность отлетают навсегда.

 

Полночь бьет. Часы стучат, как прежде,

В комнате таинственная мгла:

Если в сердце места нет надежде,

Все-таки и тень ее светла.

 

***

Матерь Божья, сердце всякой твари,

Вечная, святая красота!

Я молюсь лишь о небесном даре,

О любви, которая чиста,

 

О любви, которая безгрешна,

О любви ко всем и ко всему.

Я молюсь – и снова мрак кромешный

К сердцу приступает моему.

 

Милость ниспошли свою святую,

Молнией к душе моей приди,

Подними и оправдай такую,

Падшую, спаси и пощади!

 

***

В грозе, в дыму, Господь, благослови

И удостой в раю счастливой вести,

Грехов прощенья и Твоей любви

Безбожников и верующих вместе.

 

Одним покровом, Боже, осени,

Дай русским соснам их прикрыть ветвями,

Штыки, снаряды, пули отклони,

Незримый щит подняв над их рядами.

 

О, сколько алой крови на снегу!

Встают бойцы навстречу рати черной,

Стоят они, наперекор врагу,

России новой силой чудотворной,

 

России прежней славою былой,

Как некогда на Куликовом Поле,

В огне Полтавы, в битве под Москвой…

 

Благослови народ великий мой

В его великой трудности и боли!

 

1 января 1950 г.

Да, воистину, из ада

Наша музыка распада,

Разложенья, нищеты:

Ничего любить не надо,

Правды нет и красоты,

Нет надежды и спасенья,

Только гибель, только мщенье

На пороге пустоты.

 

О бессмыслице искусства,

О безвыходности чувства,

В сладкой музыке конца:

«Слезы, грезы, розы, розам…»

- Нет!

Стоградусным морозом

Вглубь до сердца прожжена

Страшная моя страна.

 

В кандалах, под ханским троном,

Слухом, болью обостренным,

Сердцем, горем просветленным,

Чутко слушает она…

 

Нет ответа.

Ночь темна.

 

***

Почему я не убит, как братья –

Я бы слышал грохот пред концом.

Я лежал бы в запыленном платье

С бледным и восторженным лицом.

 

Кровь ручьем бы на траву стекала

И, краснея на сухой траве,

Преломляла бы и отражала

Солнце в бесконечной синеве.

 

Я молчал бы, и в молчанье этом

Был бы смысл, значительней, важней

Неба, блещущего ясным светом,

Гор и океанов и морей.

 

Бог сказал бы: «Вот лежит, убитый,

В грудь принявший легкий лет свинца,

Сын мой младший, на земле забытый,

Преданный и верный до конца».

 

И лежал бы я среди бурьяна,

Звезды б разгорались в тишине,

Падала б роса, и средь тумана

Страшно было б и спокойно мне.