Нет, не так: начало есть, и начало как раз такое, как здесь. В общем, вот что: глава 1. Глава 1. Встреча с прошлым «Бармин позвонил. На лестничной площадке было темно и тихо, за дверью тоже не слышно было никаких звуков. Чтобы убедиться, не ошибся ли он, Бармин достал отсыревший коробок спичек и несколько раз чиркнул; с пятой спички в нос ударил кислый запах серы и колеблющийся свет вырвал из темноты номер квартиры. «Наверное, все уже спят, а ты, старый идиот, шатаешься здесь, - чертыхнулся он про себя. - Ну, ещё разок - и домой придётся шлёпать. В гостиницу не поселят - прописка местная.» Но звонить ему не пришлось: за дверью послышалось шлёпанье тапочек, щёлкнул выключатель, в замочную скважину полез ключ. Бармин облегчённо вздохнул и тут же забыл приготовленную для извинений фразу. Дверь открылась, яркий свет ослепил глаза и он не сразу понял, кто ему открыл. - А, Ваня! - услышал он глухой знакомый голос и в следующий миг разглядел на пороге высокую сутулую фигуру Лосева, стоявшего в ярком свете в трико и футболке. - Заходи - заходи, вон как с тебя течёт. - Лосев потащил его за мокрый рукав. - Ты извини, Миша… - начал было Иван Тимофеевич, но тот не дал ему договорить, снял с него шляпу и, расстёгивая пальто, спросил: - Что случилось, Ваня, на тебе лица нет. Может, что с Тамарой Семёновной? - он обеспокоенно смотрел на Бармина. - Жива - здорова твоя Семёновна, - отмахнулся Бармин, стаскивая с его помощью промокшее пальто. - И ничего особенного не произошло, просто я ушёл от неё… Густые брови Лосева удивлённо взметнулись вверх, он недоверчиво уставился на Бармина, держа в руках пальто, с которого стекали на пол капли воды, потом хотел было что-то спросить, но Иван Тимофеевич, заметив в дверях ближайшей комнаты взлохмаченную голову соседки, остановил его: - Потом, Миша, потом. Дай - ка пальто, а то утонешь в луже. - И верно, - спохватился Лосев. - Пойду за тряпкой. Голова соседки исчезла. Бармин забрал пальто и, выйдя на площадку, несколько раз с силой тряхнул его, отяжелевшее от воды. Капли холодным душем обдали ему лицо: «Не хватало ещё, чтобы сердобольные соседки совали свой нос», - со злым недовольством на себя подумал он. - «Шут в пятьдесят лет». Бармин Иван Тимофеевич был из породы тех людей, для которых честь и ответственность превыше всего. Потому он и окончил в аккурат перед войной юридический факультет в Москве. Но вместо работы прямиком отправился на фронт в танковые войска, в которых служил срочную. Перед тем, правда, успел завезти жену Таню с сыном в Воронеж к своим родителям. Война закончилась для него в Секешфекешваре в Венгрии, откуда его доставили в воронежский госпиталь полуживым. Выходила его молоденькая медсестра Тамара, бывшая студентка театрального училища. Семьи у Бармина не было уже почти два года, и заботливые руки медсестры, а затем и успешной театральной актрисы довершили дело - они поженились. Среднего роста, яркий шатен с мужественным профилем, спокойный, уравновешенный, Иван Тимофеевич всегда производил на всех приятное впечатление. На коллег он действовал каким - то необъяснимым магическим образом, и те редко не соглашались с его доводами, оценками или решениями. Друг его, Михаил Степанович Лосев был на десять лет старше Бармина, имел весёлый взрывной характер и был братом его первой жены. Лосевы были москвичами, сестра окончила музыкальное училище перед войной и вышла замуж, а он ещё в тридцатом - геологический факультет МГУ. Вместе с Урванцевым Н. Н. прошёл и проехал весь Таймырский полуостров, готовил документы главному геологу Норильской экспедиции Воронцову А. Е. для обоснования на правительстве необходимости промышленного освоения Норильского месторождения полиметаллических руд. До него доходили смутные слухи о яростных сшибках на заседаниях в Политбюро ЦК ВКП(б) между Орджоникидзе Г. К. и Ягодой Г. Г., которому помогал до своей смерти в 1934 году своим авторитетом Менжинский В. Р., чей же наркомат будет осваивать заполярные кладовые: тяжёлой промышленности или ОГПУ - НКВД. Дело решил Сталин, резонно заметив в начале тридцать пятого, что чекисты накопили уже немалый опыт в освоении пустынных земель: у них и руки есть в неограниченном количестве, и любые кадры найдутся, любого профиля: «Твоя же задача, Серго, в этом тяжелейшем деле помочь товарищам найти такие кадры, - примиряюще, как всегда, улыбнулся Иосиф Виссарионович. - И побеспокоиться о соответствующем оборудовании, и нашем, и иностранном. Не вечно же они там киркой да ломами будут долбать, в тех шахтах будущих и рудниках.» - хозяин весело подкинул на ладони увесистый кусок норильского халькопирита. Такой вариант всех удовлетворял. Удовлетворил он и правительство, которому Воронцов докладывал в марте. А в июле первую тысячу зэков и сто вольнонаёмных, строителей будущего комбината, высадили в селе Дудинском, добавив таким образом рабочую силу к имевшемуся уже мизерному населению норильского поселения. И теперь каждую навигацию гнали туда з/к и баржами по Енисею, и сухогрузами по Северному морскому пути. И вековечная тундра начала оживать. Веками молчавший Север, которому ещё при царе отдали свои жизни или молодость Миддендорф А. Ф., Толль Э. В., Вилькицкий А. И., Седов Г. Я., Колчак А. В. и многие другие, наполнился людским многоголосьем, лаем собак, гудками и скрежетом железных машин и механизмов. Север, Гиперборея наша… До войны Лосев с Барминым, когда тот уже женился на Тане, виделся лишь нечастыми наездами в Москву. Как, впрочем, и со своей семьёй. Все попытки Лосева попасть на фронт разбивались о его железную бронь. В пятидесятом году семья его распалась, и после выхода на пенсию в пятьдесят пятом он вернулся из Казахстана уже в Воронеж, в комнату одинокой тётки, оставшуюся после её смерти. Тут он опять встретился с Барминым. Лосев уже подтёр пол и, указывая тряпкой на дверь своей комнаты в конце длинного коридора, улыбнулся: - Ну, милости просим в мою холостяцкую берлогу. А я пока вещички твои определю на кухне, пусть просушатся. Давай пальто. Бармину было неловко оттого, что он причинил столько хлопот хозяину, но зная его характер, он молча отдал пальто, снял промокшие ботинки и пошёл в комнату. Комнатка, где жил Лосев, действительно чем-то напоминала берлогу старого одинокого медведя. По обе стороны единственного окна стояли большой письменный стол и уже постеленная диван - кровать; рядом со столом стояло старенькое, почему-то показавшееся знакомым, пианино, над которым оскалила клыкастую пасть голова тигра; напротив прижался к стене небольшой сервантик, наполовину заваленный книгами; в углу у двери примостились два огромных чемодана и рюкзак, по-видимому заменявшие Лосеву платяной шкаф. Вся обстановка имела довольно древний вид, и только кресло и торшер, стоявшие у окна, сиротливо выделялись своими современными линиями. Над постелью хозяина выше маленького коврика висели оленьи рога и потемневший от времени и погоды карабин. На противоположной стене, кроме тигриной головы, висела небольшая картина: по заснеженной бескрайней тундре неслась навстречу низкому тусклому солнцу оленья упряжка… - Ты что это стоишь, как в гостях, - услышал Иван Тимофеевич за спиной и обернулся: не слышно вошедший Лосев с улыбкой наблюдал за ним. - Располагайся, будь как дома, это тебе не музей. - А я как раз наоборот подумал, - засмеялся Бармин. Одинокий уют комнатки и добродушие её хозяина исподволь заставили Бармина отвлечься от своих злых и невесёлых мыслей, и он с облегчением почувствовал, что приобрёл здесь участие и ночлег. Иван Тимофеевич снял пиджак, повесил его на спинку кресла и ослабил туго затянутый галстук. Лосев что-то искал в чемодане. - Слушай, Миша, - Бармин, ещё не уверенный в своей догадке, решил спросить. - Это пианино, оно случайно, не… - Да-да, ты угадал, - опередил его Лосев, натягивая кофту. - Это её. Постарело оно за эти годы, как и мы с тобой, почти уже рухлядь. Но бросить было жалко, так и таскал за собой из города в город, как память о сестре, - он вздохнул. - Ну ладно, сейчас я тебя чайком напою, а то можно и по стопочке - вон как ты продрог, аж нос посинел. Бармин машинально поднёс руку к носу и, ощутив пальцами холодок, рассмеялся: - Да, действительно, чёртова погода. Битый час прошлялся под дождём. И тебя вот поднял с постели. А может, не стоит возиться, Миша? - Оставь ты свою щепетильность. Не растрогаешь. Для меня же, чтоб там ни случилось, твой приход - праздник, - Лосев накинул на плечи вязанную шерстяную кофту. - Сколько мы не виделись? Бармин попытался вспомнить, но как ни странно, тут была бессильна его тренированная профессией память, и он только пожал плечами: - Да что-то около трёх лет. - Если не больше, - Лосев грустно улыбнулся. - А ты с извинениями… Поскучай ещё немного. - И он вышел на кухню. Иван Тимофеевич подошёл к пианино, открыл крышку, провёл ладонью по стёршимся клавишам. Ему вспомнилось, как крепкие загорелые руки Тани извлекали из них в то воскресное утро тревожные и гордые аккорды рахманиновского прелюда. Закончив играть, она уткнулась лицом в рядом стоявшего Бармина, а он гладил, гладил её волосы и, взяв её лицо в ладони, целовал, целовал его, вдыхая запах этих волос, этого молодого крепкого тела… Из кухни еле доносился голос по радио, но они каким-то чувством разобрали, угадали, что говорил этот голос: он объявлял о вероломном нападении фашистской Германии… Таня безвольно опустила руки и посмотрела на него снизу вверх - ужас и боль застыли в её глазах… Вошёл Лосев с двумя полными стаканами. Бармин освободил место на столе, отодвинув в сторону в беспорядке лежавшие журналы и книги, и тут заметил дюжину разных коробочек и пузырьков с таблетками и порошками. - У тебя что, сердце? - спросил он. Лосев поставил чай и с улыбкой похлопал себя по груди ладонью: - Нет, мотор мой ещё не износился, хоть и немало сыпали в него песку, как сказал поэт. А вот лёгкие выдохлись, уже третий год глотаю эту дрянь, особенно в такую погоду, - он выдвинул ящик, брезгливо сгрёб туда все лекарства и, снова задвинув, засмеялся. - Чтобы без свидетелей. Кутить так кутить! Затем он достал из серванта бутылку коньяка, две стопки и поставил их рядом с чаем. - А у тебя неплохая микстура есть, - Бармин пощёлкал пальцем по бутылке. - Как раз ко времени. - И к месту! Погоди, то ли ещё будет!.. Лосев сходил на кухню и принёс нарезанный хлеб и трёхлитровую банку красной икры. - Да ты по-царски живёшь! - удивился Иван Тимофеевич. - Каким ветром? - Северным, - польщённый Лосев достал из стола охотничий нож, быстро открыл банку и коньяк. - Знакомый капитан подарил, говорит, для поддержки духа, - он весело подмигнул, потирая руки. - Начнём? Лосев наполнил стопки. По старой привычке к тостам спросил: - Ну, Тимофеич, за что пьём? - За всё, Миша. За тебя, за меня, за нашу встречу, за это пианино. И за Семёновну, чтоб ей там пукнулось. Выпили. Бармин помазал ломтик хлеба икрой и сел в кресло, вытянув ноги. Икринки с приятным хрустом лопались на зубах, по телу разливалось тепло, изгоняя озноб. Лосев подцепил ножом икру и отправил её в рот. Затем налил ещё и сел на диван. «Где и как взвешивать те проценты своей или её вины? - думал между тем Бармин о жене. - Эта её вечная борьба за власть, за преклонение… Нет, просто мелкий хищник, причём любящий хищник и сам от себя страдающий.» - А она знает, где ты приземлился? - спросил Лосев, словно угадав его мысли. - Да уж, наверное, догадывается.» |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
