Дворецкий попросил подождать. Я сел, закинул ногу на ногу, вытащил пачку сигарет и зажигалку, вытряхнул из пачки одну сигарету, закурил. Курил, следя, чтобы пепел на сигарете рос ровным столбиком. Когда столбик стал наклоняться, стряхнул пепел на ковер, и затушил сигарету о подошву ботинка. Огляделся в поисках, куда выкинуть окурок. Ни пепельницы, ни цветочного горшка, ни тарелки с засохшими остатками салата. Я обвел глазами гостиную. Идеальная чистота. Мебель в стиле Чипендейл.

 

Полированный стол на ножках в форме львиных лап отражает свет торшера с наборным керамическим абажуром, за которого заплатили, вероятно, целое состояние. Кресла, обтянутые тисненной кремовой кожей, утопают ножками в ворсе белого персидского ковра. Напротив большого венецианского окна стоит резная деревянная статуэтка почти в человеческий рост, изображающая мастурбирующего китайца.

 

На стенах портреты мужчин с импозантной внешностью. Несколько портретов кисти Веласкеса, остальные писались художниками фламандской школы. У мужчин один и тот же тип лица.

- Вероятно, основатели рода, прадед, дед, отец и другие, - подумал я.

 

Среди портретов выделялся единственный натюрморт. На крохотном столике человеческая голова с открытым черепом и торчащей из него ложкой. Рядом блюдце с кусочком мозга и бокал с вином. Голова смотрела прямо на меня, точнее на мою руку с зажатым в пальцах окурком, и недовольно морщилась.

- Кажется, это Босх, или кто-то из его талантливых подражателей. Может быть даже Мурилье.

 

Мой шёпот эхом отразился от высокого потолка, покрытого фресками Микеланжело и Ватто.

Откуда-то издалека, наверно из библиотеки послышалась фортепьянная музыка. Неумелый музыкант пытался исполнить сонату ре-бемоль Стравинского.

 

Раздались приближающиеся шаги. Дверь в гостиную распахнулась. Я секунду колебался, затем поднес окурок ко рту и проглотил его.