1. - Они целовались! У сортира. Димка и Алина . А я стояла и смотрела, как он ее тискает. Ее жирная помада размазалась по его губам. Этими губами он говорил, что любит меня. Еще утром говорил, что любит. Оказалось, врал. Да и есть ли она вообще, любовь? Есть грязные губы в жирной помаде ядовитого фиолетового цвета. А любви – любви нет. Зачем же я так налакалась? Голова кружится. И откуда она взялась эта Алина? Доска для серфинга и три кило силиконовых титек в фиолетовой помаде. Ах, Алиночка, у вас такое красивое имя! Красивое! Дрянь такой! А все Наташка! Самый модный кабак! Вся Москва ломится. Стильно! Дресс-код: платье - в пол! Ну пришли мы в этот грузинский ресторан «Пиросмани». Внутри- сарай-сараем.. И коровы на стенках. Прям колхозная МТФ. А глаза у коров человечьи. Груууустные! Я чуть не заплакала. Так мне их жалко стало. И себя тоже. Такая же одинокая и несчастная, как этот лапочка-жираф среди коров. Жирафа-то на фига воткнули в коровью компанию? Вот мутит! Зачем же я так напилась? Платье в пол купила. А как же! Вся Москва ломится! Димка говорил: «Бери черное!» А я назло ему купила алое. А не надо было говорить про меня продавщице, что я неформат! Это я-то неформат? Дрянь такой! Зато теперь я в этом неформатном платье среди коров, как мулета тореродора… торедорора… Черт! То-ре-о-до-ра! Жаль, что коровы нарисованные, а то бы я устроила Димочке с Алиночкой испанскую корриду. Хотя плевали они на мою корриду. Я сама слышала, как эта Алина звала Димку в Испанию. Оказывается, папашка ее может их прямо из кабака в Испанию запулить. Смотреть, как быки друг друга убивают. Ну, очень крутой папашка, поэтому Алиночка – формат, а я – нет. Продался Димка за Испанию. Зато у меня платье – в пол. Вот интересно, а зачем коровам платья – в пол? Неет, с дресс- кодом они погорячились. А это кто? Неужели Тамара! Или я совсем пьяная? Не может быть! В этом сарае будет петь сама Тамара? Неужто с лапочкой Дюжевым? Круто! Уж Дюжев никогда не посмеет обозвать девушку неформатом. Классная песня…Люблю ее... "Нико, Нико, Пиросмаааааани… Если б ты меняяя когда-то встреееетил…" Уж Пиросмани точно не польстился бы на силиконовые титьки. Потому что он был художник! Потому что он был настоящий мужчина! Потому что он умел любить. Он осыпал свою девушку цветами. Три… ик… миллиарда роз. И все до одной алые, как мулета тореродора… И не говорите мне о любви. Ни слова! Все! И вообще, последним влюбленным на Земле был этот самый Пиросмани. Миллион, миллион, миллион алых роз...И все. И больше нет никого. Одно притворство! И Димка такой же притворщик. Предатель в помаде. Пусть катится в свою Испанию колбаской! Что ж мне так погано! Надо подышать воздухом… Стриженая под мальчика брюнетка в алом шелковом платье, пошатываясь, шла по центральному проходу. Слева, на глухой стене ресторанного зала, висели картины, так огорчившие девушку. Сливочно-молочная корова в черных копытцах, как в туфельках, задумчиво смотрела на гомонящую нарядную толпу. Рядом - черный бык с печальным взглядом больших человечьих глаз. А ближе к выходу - грациозный удивленный жираф. Девушка рассмеялась и помахала жирафу изящной крохотной сумочкой: - Эй, глазастик! Пошли со мной! В Испанию! На хрена тебе эти коровы? Ты для них – неформат! И я неформат! Скачи сюда! К ноге! Споем вместе: "Нико, Нико, Нико Пиросмааани…" Девушка похлопала ладошкой по бедру, обтянутому алым шелком. Жираф неожиданно осторожно переступил передними ногами, потянулся, изогнулся и легко спрыгнул со стены на пол. Девушка в алом потрясла головой, словно хотела , избавиться от возникшего видения. Но жираф не исчез. Грациозно перебирая стройными ногами, он плавно двинулся к девушке. - Мама! – прошептала девушка и, повернувшись, бросилась к выходу на сразу ослабевших ногах, но со всего маха угодила не в открытую дверь, а в её закрытую зеркальную половину. Звон разбитого стекла, крик, шум, темнота… Инга очнулась на улице. Она сидела на булыжной мостовой, привалившись спиной к стене дома. Рядом пышно зеленел и собирался расцвести какой-то куст. В ботанике Инга, как горожанка в третьем поколении, совсем не разбиралась. Сквозь тонкий шелк платья она ощущала горячую шероховатость стены. Да и сиделось на булыжниках не очень комфортно. Голова гудела, в висках пульсировала острая боль. Вот заразы! Небось охрана выкинула на улицу как какую-то сявку. Ну, у Димки новая любовь, ему не до меня. Но Наташка! Хороша подруга! Даже не заступилась… Инга огляделась. Заходящее солнце катилось по черепичным крышам, заливая улицу мягким светом. Странно, в ресторане ей казалось, что на улице уже темно. Инга посмотрела направо. Куст был на месте и все так же призывно зеленел. Инга с трудом повернула гудящую голову влево и обомлела: по узкой улице легкой иноходью убегал жираф, словно обсыпанный солнечной пылью. Инга могла бы поклясться, что жираф тот самый, с ресторанной стены. Покачиваясь, Инга с трудом поднялась и побежала за жирафом. Если вы хоть раз в жизни бегали на шпильках по булыжной мостовой, можете считать себя каскадером. По гамме эмоций, высекаемых тонкими каблучками и количеству адреналина в крови, бег на шпильках уступает, наверное, только бегу по льду. Когда вы без коньков, но в ластах. Эх, сейчас бы Инге армейские берцы, она бы показала этому жирафу, как надо бегать. Но ведь уйдет, уйдет! Завернет за угол и ищи его потом. Если бы кто спросил Ингу, зачем она, рискуя подвернуть ногу или свернуть шею, бежит за жирафом, она бы вряд ли внятно объяснила. Но с другой стороны, не каждый день жирафы соскакивают со стены и бегают по улицам, как настоящие. Упустить такой сюжет Инга просто не могла. Все-таки она уже целые сутки числилась в штате «Вечерки» корреспондентом отдела информации. Полноценным корреспондентом, заметьте, а не каким-то там стажером. Жираф завернул за угол. Плюнув на приличия, Инга сбросила туфельки, серые перламутровые туфельки на шпильке, подхватила их и побежала быстрее. Итальянским колготкам, конечно, хана, но разве настоящие профи в погоне за информацией думают о колготках? Она завернула за угол и со всего размаха врезалась, как пишут в нынешних газетах, в лицо кавказской национальности. Если следовать логике этого словосочетания, то о случившемся можно было бы сказать и так: лицо балтийской национальности столкнулось с лицом кавказской национальности. Последнее окинуло Ингу удивленным взглядом. Инга поспешила извиниться: - Простите! Я не хотела! А где жираф? Он туда бежал, – Инга махнула изящной туфелькой, показывая, куда должен был направиться неугомонный жираф. Кавказец вежливо приподнял шляпу, улыбка чуть тронула его губы, он говорил медленно, с сильным акцентом, старательно выговаривая слова: - Простите великодушно, но в Тифлисе есть только один жираф и тот нарисован на стене. Вряд ли он будет бегать, не спросив у меня разрешения. Я его хозяин! Я его нарисовал! Инга ухмыльнулась, оценила шутку. - Но он, действительно, бежал. Я видела! Или вы думаете, я сошла с ума? - Что вы! Я далек от таких мыслей, - совершенно серьезно произнес незнакомец, устремив на Ингу внимательный взгляд черных глаз. И вдруг широко улыбнулся и продолжил: - Разве что вашу красивую головку слегка побило градом. Так у нас говорят. - Где это у вас? - В Тифлисе. Инга с досадой бросила туфельки на мостовую и сердито попросила: - Помогите мне! Незнакомец поддержал Ингу. Она обулась и, все еще досадуя, что упустила сенсацию, спросила: - А чего это вы про Тифлис вспомнили? Опять шутите? Меня кстати Ингой зовут. Незнакомец вновь дернул фетровую шляпу с головы. Инга улыбнулась его старорежимной вежливости, но услышанное окончательно развеселило ее: - Позвольте представиться, - с достоинством произнес незнакомец, - Нико Пиросманашвили, художник. Только сейчас Инга обратила внимание на деревянный чемоданчик в руках нового знакомого. Настоящий раритет! Наверняка самодельный, на крышке нарисован мужчина в костюме и цилиндре, а разноцветные пятна на поверхности не вызывали сомнения в том, что оставлены они краской, точнее – испачканными краской руками. - Так вы косите под Пиросмани? Не слабо! Сын лейтенанта Шмидта! Понимаю, бизнес! Ну, а на самом деле, как вас зовут? Остап-Сулейман- Берта-Мария-Бендер-Бей? - Я плохо вас понимаю, уважаемая! С господином Шмидтом и его сыном не знаком. Но меня знают многие уважаемые люди Тифлиса. Спросите обо мне у Бего Яксиева. У него духан на Песковской. Там, где начинается Цициановский подъем. Или у господина Титичева, владельца «Эльдорадо». Инга расхохоталась: - Здорово вы вошли в роль! Я чуть было не поверила вам. Слушайте, одолжите мне мобильник на минутку. Мне надо вызвать такси, а я не хочу возвращаться в ресторан. - Простите? Не понял! – рука незнакомца вновь метнулась к шляпе. - Да оставьте вы свой котелок в покое! Я уже оценила ваше актерское мастерство! Браво! Дайте телефон, пожалуйста! Не будьте жадиной! – рассердилась Инга. Незнакомец, назвавший себя Пиросмани, растерянно пожал плечами. Инга раздраженно мотнула головой. За спиной послышался нарастающий цокот копыт, она только хотела удивиться, как из-за угла вывернула пролетка, а может, это был фаэтон. Инга не очень разбиралась в гужевом транспорте. Черный конь, сдерживаемый извозчиком, нервно бил копытом… Элегантная дама в сером шелковом платье, сидевшая в экипаже, привстала и замахала зажатой в руке газетой: - Нико! Я вас везде ищу! Где вы бродите? Посмотрите, что про вас пишут! Оказывается, вы гений! Это надо отпраздновать! Хочу самого дорогого шампанского! И золотую диадему. Нико, вы напишете меня верхом на жирафе, и на мне будет только золотая диадема. Инга, разинув от удивления рот, смотрела на красавицу. Фарфоровой белизны личико, живые серые глаза, яркие губы. Из-под немыслимо элегантной серой шелковой шляпы с огромными полями выбивались редкой красоты рыжие кудри. Инга обернулась к незнакомцу, которого красотка называла Нико: - Здесь что? Кино снимают? Вы артист? Ее вопрос остался без ответа. Незнакомец при виде красотки в сером вспыхнул. Он так и не сказал ни слова. Красиво очерченные губы его кривились в иронической улыбке. А услышав про золотую диадему, он побледнел. Инга могла бы поспорить на миллион: незнакомец по- настоящему разозлился. - Едем! Едем! – настаивала красотка. - Кто это с вами, Нико? Я ревную! Я сейчас закачу вам сцену. Шучу! Приглашайте вашу спутницу в экипаж и немедленно едем! Мы опаздываем! Ну, так как, гений? Вы покупаете мне диадему? Иначе мне ее купит Дато! Инга оценила и вспыхнувшее лицо незнакомца, и его ироническую улыбку. Этот так называемый Нико, видно, крепко запал на эту рыжую. В Инге вновь проснулся репортер. Упустила жирафа, зато попадет на съемки фильма и сделает репортаж. Повеселевшая Инга тихонько толкнула незнакомца: - Пошли! Нас зовут! В экипаже Инга и по-прежнему молчавший Нико уселись напротив красотки. Та, разложив пышные юбки шелкового платья по сиденью, звонко расхохоталась: - Нико! Какой же вы… медведь! Все молчите! Представьте мне свою спутницу! Инга, не дожидаясь, пока ее представят, назвалась, без стеснения разглядывая новую знакомую. -Маргарита де Севр. Актриса, - улыбнулась красотка, - а господина Пиросмани вам, я думаю, представлять не надо. Вы знаете, Инга, что учудил этот несносный Нико? Он написал портрет жирафа. А я просила написать мой портрет. Но он предпочел жирафа! Конечно, он безумно, безумно талантлив, наш Нико! Но променять меня на жирафа! Маргарита говорила с забавным акцентом, ударяя в каждом слове последний слог. Инга слушала актрису с напряженным вниманием. Вдруг лицо ее просияло: - Я поняла! Это будет фильм о Пиросмани? Маргарита насмешливо вскинула брови. - Фильма о Пиросмани? Милочка, вы шутите? Нет, ну, я понимаю, конечно, что наш Нико - гений, но есть немало других достойных людей. Например, Дато Мандиашвили. Маргарита лукаво подмигнула Нико. Он еще больше помрачнел и крикнул извозчику, чтобы тот остановился. - Нет-нет! Мы едем дальше!– рассмеялась Маргарита. – Нико, не будьте таким ревнивцем. Я вам приказываю. Мы едем в Муштаид! - Куда мы едем? – изумилась Инга. - В сад Муштаид, милочка. - Но я не знаю в Москве такого места. А уж я Москву изучила вдоль и поперек, получше коренных москвичей. - А причем тут Москва? – теперь уже изумилась Маргарита. – Милочка, проснитесь, это благословенный Тифлис, сейчас мы выехали на Михайловский проспект. Я увидела вас с Нико на Кирочной, рядом с немецкой кирхой. Помните? Смотрите – справа Тифлисское юнкерское училище и Михайловский плац, а за ним – Кура. Сейчас будет обсерватория, а потом сад Муштаид, куда мы и направляемся. Инга ошарашено вертела головой. - Какая Кура в Москве? Какой сад Муштаид? Вы что мне голову морочите? Кончайте меня разыгрывать! Но вряд ли все эти невесть откуда взявшиеся экипажи, катившие по проспекту, городовые в белых гимнастерках, военные, словно шагнувшие из фильмов про революцию, - вряд ли все они собрались здесь для того, чтобы разыграть Ингу. Дамы в длинных платьях и шляпках прятались от солнца под кружевными зонтиками, мужчины в сюртуках и котелках, шли, разговаривали, смеялись, курили сигары. Конечно, никого сейчас длинным платьем не удивишь. Инга и сама сегодня надела платье - в пол. Но что-то неуловимо странное было в этих зданиях, в этих людях, в этих одеждах, какая-то общая печать давно прошедшего времени чувствовалась, флер старины, словно все они – и мужчины, и дамы сошли с пожелтевших дореволюционных фотографий. И еще один момент смутил Ингу. Все, кого она видела сейчас на проспекте, были, безусловно, представителями Кавказа. Конечно, сегодня в Москве много кавказцев, но не до такой же степени. И что же? Их всех собрали, вырядили и заставили фланировать по проспекту перед Ингой? Этого просто не могло быть. Инга всегда была трезвомыслящей девушкой, да к тому же еще и репортером. Тогда что происходит? Может, она стала жертвой массового гипноза? Что-то Инга читала о подобных штучках. Но вопрос остался без ответа. Потому что в этот миг, пугая лошадей громкими гудками, экипаж обогнала неуклюжая конструкция: гибрид кареты и автомобиля. Тележные колеса странного авто бойко стучали по булыжной мостовой. Усатый водитель окинул Ингу заинтересованным взглядом, улыбнулся и снова сжал сигнальную грушу, из трубы на капоте гибрида вырвался резкий гудок. Автомобильный прадедушка перегородил дорогу, извозчик осадил испуганного коня. Инга чуть не выпала на мостовую. Надо же! Это допотопное чудище лихо подрезало экипаж. И ни одного гаишника рядом! Да что же это такое! Извозчик что-то возмущенно выговаривал водителю, тот снисходительно улыбался. Из нутра гибрида меж тем выкатился толстячок в новеньком костюме- тройке. Инга улыбнулась, очень уж появившийся субъект был похож на героев гангстерских фильмов. В петлице белая гвоздика, в руках – огромный букет белых роз. Черные зализанные волосы блестят на солнце бриолиновым блеском. Глаза навыкате сально щурятся, тоненькие фатовские усики над сочными красными губами незнакомца завершали его вполне киношный облик. - Несравненная Марго! – воскликнул субъект, картинно распотрошил букет, бросил его к ногам актрисы. – Прошу ко мне! В мое авто. Богиня! Ингу и Нико субъект явно игнорировал. Красотка Маргарита рассмеялась, вышла из экипажа, послала Инге и Нико воздушные поцелуи и нырнула в нутро гибрида. Туда же вслед за ней полез торжествующий любитель роз. Но, задержавшись, он громко, так, чтобы слышали все, спросил: -Господин художник, вы сами расплатитесь с извозчиком или это сделать мне? 2. Инга вспыхнула от возмущения. Этот самодовольный толстяк слишком уж задавался. И ведь нарочно унизил художника. И специально говорил громко, чтобы рыжая тоже услышала и оценила. В Инге мгновенно проснулась пролетарская солидарность со всеми униженными и оскорбленными. Она уже открыла рот, чтобы сразить толстяка знаменитым: «Ешь ананасы и рябчиков жуй! День твой последний приходит, буржуй!»,- но ее опередил Нико. Он достал из кармана купюру, небрежно засунул ее в карман толстяка со словами: - Это твоему водителю на чай, любезный! Довезешь мадемуазель де Севр вовремя и без приключений. И обращаясь к извозчику, с непередаваемым выражением превосходства произнес: - Трогай! Экипаж, объехал авто, Инга с мстительным удовольствием успела заметить выражение растерянности на лице толстяка, не удержалась и показала ему язык. Водитель потискал сигнальную грушу, гудок сыграл начальные такты какой-то мелодии, и гибрид, отчаянно дымя и чихая, покатил по проспекту. -Вы были великолепны! – улыбнулась Инга художнику. – А этот, с розами, он кто? Режиссер картины? - Владелец скотобоен Дато Мандиашвили, - с горькой иронией ответил спутник Инги и снова замолчал. - Тоже мне персона! Но почему? Почему вы позволили ему увезти ее? Я же видела, как вы смотрели на нее? У вас из-под носа увели женщину, а вы сидите и кукситесь! И вообще, кто-нибудь объяснит мне, что происходит?! И куда мы едем? Но незнакомец по имени Нико упорно молчал, погрузившись в свои переживания. - Понятно, - Инга непритворно вздохнула, - кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест… Незнакомец наконец-то отвлекся от своих мыслей и спросил: - Какая кошка? Зачем кошка? Инга рассмеялась: - Да вы что, не помните этот стишок? Это же шутка! - Странные у вас шутки. Вы вылетели из-за угла, как экзотическая птичка. Теперь вот про кошку шутите. Говорите, куда вас отвезти, мадемуазель Птичка. Я отвезу. - К метро, пожалуйста. - Где он живет, ваш метро? Инга ухмыльнулась: - Мы бы могли посоревноваться, чьи шутки более странные. Она машинально раскрыла брошенную легкомысленной Марго газету и присвистнула в крайнем изумлении. - «Тифлисские ведомости»? 5 мая 1909 года?! Чтоб мне сдохнуть! Свеженькие, еще краской пахнут. Незнакомец ухмыльнулся: - Вы никогда не видели газету? Инга взвилась: - Да я сама работаю в газете. Но вот эту вижу в первый раз. «Тифлисские ведомости» в Москве? – бормотала она, быстро просматривая газету.- Ущипните меня! Ага! Вот и заметка о картине Пиросмани. «Талантливый самородок… в высшей степени самобытен… холодноватость цвета… «Жираф» поражает своей…» Инга отшвырнула газету и с жгучим интересом уставилась на незнакомца. Все странные события последнего часа, странные сами по себе, по отдельности, вместе вдруг сложились в целостную картину, совершенно фантастичную, но, по крайней мере, объясняющую эти события. - Так вы не артист? – пробормотала она растерянно. - И не жулик? Вы что? Настоящий? Вот это номер! Настоящий Пиросмани? Ах! С ума сойти! И это не кино? Но как? Как я попала туда, то есть сюда? Я все помню! Мы приехали в ресторан. Московский грузинский ресторан «Пиросмани». Да-да! Не смотрите так удивленно! Я перебрала вина, потому что…. Ну, это неважно… Вообще-то я не пью, я не алкашка. - Ал-каш-ка… - эхом откликнулся незнакомец. Он с любопытством смотрел на Ингу. - Ну, да! Я пошла подышать воздухом, потому что напилась. Я шла по залу и позвала жирафа, а он побежал за мной. Но чего не привидится спьяну! Я тоже побежала и врезалась в дверь. Это я помню. А дальше ничего не помню. Очнулась на улице. Я думала, меня охрана выставила за то, что дверь им разбила. Получается, я врезалась в дверь и очутилась в Тифлисе? Ничего себе прыжочек! Это что же получается? Я своей головушкой протаранила не только дверь, но и время? Незнакомец покачал головой, осмысливая услышанное. - А где? Где эта дверь? Где этот ресторан? - В том-то и дело, что в Москве. Незнакомец недоверчиво усмехнулся: - Вы большая выдумщица. Инга хмыкнула: - Я бы тоже не поверила. И никто не поверит, что я попала, - она быстро открыла газету и ткнула пальцем, - попала в 1909 год. Подождите! - Инга сжала виски. -Вы уверены, что это Тифлис и сейчас 1909-й год? Бред какой-то! Я хотела сказать - потрясающее везение! Шеф описается от радости! Но это при условии, что я вернусь! Мама! А как же я вернусь-то? Стоп! Я подумаю об этом после. А это точно не подстава? Ну-ка быстренько скажите, кто у вас президент? Саакашвили, да? Ну что вы так смотрите на меня? Вы считаете меня сумасшедшей? Да если бы вы только знали, откуда я! Если бы вы только знали, вы бы сами сошли с ума! Ну, как вам тут живется? Вот я идиотка! Не о том говорю. Подождите, щас я сосредоточусь! - Не торопись, дорогая, - участливо сказал художник, - отдохни! С той самой минуты, как Маргарита сбежала с владельцем скотобоен, Нико сделался на удивление спокойным. Больше всего ему хотелось остаться одному. Вернуться в Ортачалы. Сесть с кувшином вина под старой акацией, смотреть на барашки облаков и ни о чем не думать. Забыть. Забыть эту женщину с красивым лицом и изменчивой, как погода в горах, душой. Унижаться он не станет. Он сильный, он справится. И наверное, он бы уехал или ушел пешком в Ортачалы, если бы не эта забавная девушка в алом платье. Тоненькая и гибкая, как стебелек. Волосы острижены коротко, словно тифом переболела. На мальчика похожа с этой стрижкой. С Маргаритой ее не сравнить: ни женской стати, ни округлых форм, так волнующих мужское сердце. Но смешная. Говорит странно, словно заговаривается. Может, и в самом деле немножко не в себе? Ну, как ее такую бросишь? Что-то в ней есть необычное. Нико даже не сразу для себя определил, что. Пожалуй, слишком живая. Смелая. И этим очень отличается от всех, известных ему женщин. Нико не мог сказать, что ему нравятся ее манеры. Но забавна. Вертит головой, как птенец в гнезде. Глаза изумленные. И красивые. Серо-голубые, как небо во время летнего дождя. Жаль, если она и в самом деле не в себе, бедняжка! От избытка чувств Инга подпрыгивала на сидении и смотрела по сторонам, жадно впитывая необычные впечатления. - Эх, жаль сумочка с мобильником в той жизни осталась. Я бы снимков нащелкала! Вот это я попала! – восторженно взвизгнула она. Она искоса посмотрела на задумчивого Пиросмани. - Ой, простите! Я всегда много говорю, когда волнуюсь. Меня все за это ругают. А я не могу остановиться. А вы здорово умыли этого скотоубивца! Правда! Я горжусь вами. Вы сильно расстроились, да? А давайте мы найдем их и вы для начала набьете ему морду лица! А я сделаю об этом репортаж и продам его в ваши «Тифлисские ведомости». – с чувством сказала Инга. - Прямо вот так вот и набить? Вы уверены? Но ведь это же лицо человека, даже если его зовут Дато Мандиашвили, - Пиросмани с насмешкой смотрел на Ингу. – А что? За любимую женщину надо бороться! Шпагой, кулаком, интеллектом, короче, чем придется, что под руки попадется. Я даже заголовок придумала: «Роковой удар влюбленного художника. Владелец скотобойни терпит фиаско». Интересно, какие у вас тут гонорары? И вообще, женщин надо завоевывать, а не покупать, как кусок мяса на рынке. Вот ваш скотоубивец купил вашу Маргариту с потрохами. Скукотища! Мужиков вообще-то тоже покупают. Есть один – дрянь такой! – продался за Испанию. Противно… Но мы-то с вами не продаемся? Правда? Пиросмани неожиданно улыбнулся, снял шляпу и бросил ее на сиденье. Легкий ветерок тут же растрепал его волосы, чуть тронутые сединой. Все еще улыбаясь, он откинулся на спинку сиденья, запрокинул руки за голову, зажмурился, подставляя лицо солнцу, и заговорил: - А я никогда не понимал вас, женщин. Вы такие загадочные. Как будто из другого мира. А может, вас приносят ангелы? Или птицы? - Ага, аисты! Но меня, я думаю, нашли в бочке с капустой. Наверное, поэтому я ее обожаю с детства. Родителей я не помню, меня тетка воспитывала. Она тоже умерла. Давно. Так что, никого родней капусты у меня нет. А продажный испанец не считается! - Неет, - засмеялся Пиросмани, - вас, уважаемая, не аист принес, а сорока. Я так думаю! - Такая же болтливая? Трещу, как сорока? – Инга скорчила забавную рожицу. – Есть немного! - Нет, не болтливая. Веселая! Смешная Птичка из другого мира. Инга разулыбалась и от избытка чувств стукнула кулачком по острой коленке: - В точку! А вообще-то вы все навыдумывали про женщин. Я вам сейчас объясню. И вы все поймете. Если бы за меня боролись, я бы выбрала победителя! Вот вы думаете, что победил этот полосатый скотоубивец, потому что она уехала с ним. Да? А вот и нет! Победили вы! Вы вели себя, как мушкетер! С достоинством! Д`Артаньян - Михаил Боярский. Вы даже похожи чем-то! А он – этот ваш скотоубивец, он ведь взял деньги! Я видела. Я бы их выбросила, бросила вам в лицо. А он взял! Инга захлопала в ладоши от удовольствия. – Я придумала, дорогой мушкетер, мы заключаем с вами союз! Она протянула Нико руку: -Ну, давайте же свою руку!- потребовала она. Ее ладошка утонула в большой и сильной ладони Нико. - Ну вот! С такими руками и такой робкий! И хотя я уже два часа, как не верю в любовь, мы заключим с вами союз борьбы за любовь!- торжественно провозгласила Инга. – Я буду помогать вам, а вы тоже поможете мне забыть одного подлого любителя Испании. Но ваша Маргарита, она, конечно, не оценит. Да и фиг с ней! Мы все равно поклянемся не сходить с намеченного пути до полной и окончательной победы! Мы ее отвоюем у этого скотоубойного гангстера, а потом вы ее бросите, чтобы она прочувствовала, каково это, когда бросают. Инга печально вздохнула, но тут же улыбнулась. - Ну что? Договорились? Осталось закрепить клятву каким –нибудь крепким словом. Она подумала, покопалась в памяти, и брякнула: – Гамарджоба! Гмадлобт! – еще подумала, помолчала и совсем жалобно спросила: - Нет, вы правда Пиросмани? Без балды? Нико, выслушав сумбурную горячую речь Инги, схватился за голову и захохотал. Инга захохотала следом. Отсмеявшись, он подмигнул Инге, торжественно взял ее ладошку, бережно пожал. - Смешная Птичка! Ты рассыпала смех, и мое сердце согрелось. Гмадлобт, дорогая! Инга ухмыльнулась: - Здорово! Натаха умрет от зависти! А то, понимаешь, хвасталась, что именно ей на концерте Стас Михайлов подмигнул! А то будто! Там таких дурочек сорок рядов сидело, и все сразу в обморок упали от счастья. Поди, угадай, кому он там мигал! Стас Михайлов! А мне подмигнул сам Пиросмани! Мне одной! 3. В саду Муштаид играл военный оркестр Кавказской гренадерской Великого Князя Михаила Николаевича артиллерийской бригады. Молодцеватые музыканты в мундирах с алыми наплечниками, расшитыми белой тесьмой, исполняли марши и вальсы. Нарядная публика чинно гуляла по дорожкам между цветущими акациями. Старинные акации, сплетаясь ветвями, образовали зеленые шатры. Сладкий густой аромат белых цветочных гроздьев расплывался в душном воздухе, но иногда свежий ветерок приносил с Куры долгожданную прохладу. Около сцены в форме традиционной ракушки выстроились полукругом столики под белыми скатертями. Толстячок в полосатом костюме уже захватил боевую позицию. Он вальяжно расположился у самой сцены, притопывая в такт полковой музыке. Инга и Нико заняли столик напротив. Услужливый половой немедленно принес бутылку вина и бокалы. Сыграв напоследок "Старый егерский марш", военный оркестр собрал инструменты и покинул сцену. Но публика не расходилась. Ожидали выступления Маргариты де Севр. Француженку знали в городе и любили. Маргарита появилась неожиданно из боковой дверки ракушки и танцующим шагом выбежала на авансцену. Коротенькое белое платьице из легкого шелка, распущенные по плечам рыжие кудри. Она походила на большую роскошную куклу. Впечатление усиливалось нарочито ломаными, но грациозными движениями. Присела в реверансе, рассылая публике воздушные поцелуи. Пышная грудь соблазнительно волновалась под обтягивающим лифом. Музыканты – седой скрипач с пронзительным взглядом черных глаз, толстая усатая тетка с тамбурином и мальчик лет семнадцати с аккордеоном - заиграли красивую протяжную мелодию. Маргарита запела высоким звонким голоском, похожим на звучание стеклянного колокольчика. Инга не знала французского, но слово «L'amour » она перевела. Маргарита пела о любви, и даже самый наивный зритель понимал, что поет она для одного человека – полосатого толстячка. Во время проигрыша пышная Маргарита затеялась танцевать. Инга вынуждена была признать, что танцевать француженка умела. Она легко кружилась, задорно передергивала плечиками, от чего грудь в глубоком вырезе платьица приходила в волнение. И в такое же волнение приходила и публика. Мелькали руки, мелькали ножки, вихрем разлетались кудри. На это стоило посмотреть. Теперь Инга понимала, почему выступления Маргариты пользуются таким бешеным успехом. Ей и самой хотелось подхватить подол платья и пуститься вслед за Маргаритой в пляс. И нисколько не удивили Ингу бурные овации, которыми проводили Маргариту зрители. Она выбежала на поклон и замерла на миг в соблазнительной позе, тетка на тамбурине отстучала дробь, и Маргарита картинно изобразила, как она вынимает из груди свое сердце, оно бьется в ее руках, а она протягивает и с поклоном отдает его полосатому толстячку. Ингу передернуло от фальшивости этого жеста. Но толстячок пришел в неистовый восторг. С криком: «Браво!»- он вскочил, ринулся к сцене, упал на одно колено, посылая певице воздушные поцелуи. Инга покосилась на Нико. Он сидел, опустив голову, сжимая в руках пустой бокал. Сердце Инги переполнилось сочувствием. Некстати вспомнился дрянь такой, целовавший у сортира случайную девку. На душе стало совсем погано. А у сцены разворачивался спектакль под названием «Сделайте мне красиво!». Толстячку притащили огромный букет белых роз. Маргарита стояла на сцене в позе раскаявшейся Магдалины, сложив ладошки на груди. А толстячок выдергивал из букета розы и швырял их под ноги Маргарите. Толпа сопровождала каждый цветок восторженными криками. Разбросав розы, неистовый поклонник бережно достал из-за пазухи футляр, показал его зрителям, вскарабкался на сцену, достал из футляра диадему, снова потряс ею перед публикой и водрузил диадему на голову Маргариты. Инга снова украдкой взглянула на Пиросмани. Откинувшись на спинку стула, скрестив на груди руки, он мрачно смотрел на сцену. Инга наклонилась к нему и прошептала: - А букетишко так себе. Ну, никакой фантазии. Нашел, чем удивить! Да он жмот! Чего он их по одной выдавал, эти розы? Небось считал вслух, чтобы она запомнила, как он на нее потратился. Да и цацка эта наверняка из самоварного золота. Нет, ему с вами не сравниться! Вы же подарили ей миллион роз! Вы утопили ее в розах. Если она не оценила, значит, нечего о ней страдать! -Миллион роз? - изумился Нико.- Я не дарил мадемуазель де Севр миллион роз. Инга разочарованно свистнула: - Так я и знала, я чувствовала, что это всего лишь красивая выдумка. Жаль! Идея была хороша! А давайте воплотим эту идею в жизнь! Нико! У вас есть деньги? Нико равнодушно пожал плечами: - Э, деньги не проблема. Я достану. Сколько надо? - Наверное, много! Мы купим тысячу, нет мы купим миллион роз, и вы, как в песне, завалите Маргошу этими розами, и дом завалите, и улицу заодно. - В какой песне? – удивился Пиросмани. - Нико, я скажу вам по секрету, там, где я живу, про вас сложили песню. - Ты большая фантазерка! Кому нужен простой художник, чтобы сочинять про него песни! Откуда ты прилетела, Смешная Птичка? - Лучше не спрашивайте, все равно не поверите. А песенка душевная! Хотя я ее не люблю. Я ее целый год в ресторане пела. Она мне надоела до тошноты. Но для вас спою! Сейчас я этой сладкой парочке устрою танцы под лопухом. Нервных просят удалиться. Жаль, микрофона здесь нет. Хотя о чем я! Какой микрофон! Инга постучала кулачком по лбу, скорчила забавную рожицу и пошла. У сцены она долго шепталась с музыкантами, что-то выстукивала на тамбурине, отбивая ритм рукой. Усатая тетка согласно кивала. Еще несколько минут Инга напевала мелодию, а музыканты осваивали ее. Маргарита тем временем переоделась и под восторженные выкрики публики покинула сцену, полосатый толстяк гордо усадил ее за столик, а золотую диадему аккуратно положил в футляр и спрятал за пазуху. Зеваки восторженно пялились на звезду: как она улыбается своему спутнику, как манерно берет бокал с вином, как маленькими глоточками пьет. Инга поднялась на сцену. Но никто не обратил на нее внимания. Все млели от созерцания звезды. На Пиросмани Инга старательно не смотрела. Она сделала знак музыкантам, те заиграли нечто среднее между лезгинкой и походным маршем. Публика с любопытством обернулась. Инга промаршировала на авансцену и, стараясь попадать в заковыристый ритм, лихо исполнила танец маленьких утят. Правда, известный всем детям на планете танец Инга творчески разнообразила. Добавила парочку эротических покачиваний бедрами, подсмотренных в ночном клубе, где у шеста всю ночь извивались и раздевались специально обученные девушки. Конечно, Инга использовала свои более чем скромные бедра в половину, даже в четверть силы, но и эти почти невинные движения вызвали у публики сначала оцепенение, а потом неуправляемый восторг. Зрители окружили сцену плотным кольцом. Но за изумленными и радостными лицами мужской половины зрителей Инга разглядела оскорбленную мордочку мадемуазель Маргариты. Она что-то сердито выговаривала своему спутнику. Инга ухмыльнулась. Бедная Маргарита! Сюрпризы для нее еще не окончились. Инга посмотрела на Пиросмани. Отвернувшись, он с мрачным видом прихлебывал вино, на Ингу не глядел. Ах, так? – разозлилась она. Решение пришло мгновенно. Она похлопала в ладоши, призывая публику к молчанию, дождалась тишины и в этой тишине звонко объявила: -Песня о художнике Пиросмани. Исполняется впервые! Аккордеонист сыграл несколько тактов, и она запела… Жил-был художник один, Домик имел и холсты. Но он актрису любил, Ту, что любила цветы. Ее низкий с хрипотцой голос, казалось, сразу заворожил зрителей. К сцене спешили и те, кто прогуливался по дальним дорожкам сада. Но Инга уже никого не видела. Сейчас она пела только для одного человека в этом вечернем саду. Только для одного. Вот он отставил стакан, подпер голову рукой. Слушает. Слушает! Он тогда продал свой дом, Продал картины и кров, И на все деньги купил Целое море цветов. Миллион, миллион, миллион алых роз Из окна, из окна, из окна видишь ты, Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен и всерьез, Свою жизнь для тебя превратит в цветы. Музыканты заиграли затейливый проигрыш с восточными интонациями, Инга, покачиваясь в такт музыке, дожидалась знака усатой тамбуринщицы. Никогда раньше Инга не пела эту незатейливую песенку с таким чувством. А сейчас она старалась так, будто номинировалась на «Евровидение». И не потому, что рассказывалось в песне о красивом мужском поступке. Покажите женщину, которая не мечтает быть осыпанной цветами? История, конечно, красивая, но, как сегодня выяснила Инга, придуманная. Хотя она сама читала, как губернатор одной из областей с вертолета рассыпал цветы для своей молоденькой жены. Ну, так то же губернатор. Все в его руках. А вот купить цветы на последние деньги, пожертвовать всем – это поступок, достойный песни! Да и день сегодня выдался необычный. Можно сказать, фантастический. События этого дня ей еще предстояло обдумать и оценить. Где-то там, в другой жизни, остался неверный Димка. Сейчас ей не хотелось думать о нем. И о том, как она будет возвращаться домой, ей тоже не хотелось думать. Сладко пахла акация, от ее хмельного аромата кружилась голова. А может, дело вовсе и не в акации? Почему-то все проблемы и переживания той, прежней, жизни вдруг перестали ее волновать. Продажный Димка, предстоящий техосмотр ( Инга лихо водила свою малолитражку), кредит, в который она влезла по дурости – все как-то утратило свою значимость. В конце концов, этот кульбит во времени вполне можно приравнять к полету на Луну. Ну, и кого бы на Луне волновал кредит в земном банке! И дело даже не в том, что Инга неожиданно попала в другую жизнь, в другое время. С ней происходило что-то странное, не очень понятное. Какое-то беспокойство томило ее, такое же сладкое, как запах цветущей акации. И причиной этого беспокойства, как ни странно, оказался ее новый знакомый. Вот сейчас она стояла на сцене и очень хотела, чтобы он улыбнулся. Дикость какая-то! Еще два часа назад она и думать о нем не думала. И знать не знала. А теперь ей срочно понадобилась его улыбка. Во растащило! Расскажи кому – не поверят! И вообще чего о нем думать, когда он сохнет по красотке Маргарите! И пускай сохнет. Ей, Инге, вообще от этого Нико ничего не нужно. Ну, разве что пусть разочек улыбнется. От улыбки его лицо преображалось, становилось таким добрым, беззащитным. И ей хотелось улыбаться в ответ. Разве так бывает? Выходит, бывает. А что она о нем знает? Совсем немного. Походный запас кроссвордиста: он гений. Конечно, Инга, как всякая более-менее образованная девушка помнила и щемяще-пронзительные строки Окуджавы о тарелке супа, которого не хватило умиравшему от голода Пиросмани. Но сейчас, в этом цветущем саду, под этим ясным небом она не могла поверить, что талантливый красивый сильный мужчина может умереть да еще голодной смертью. Этого просто не может быть. Господи! Что со мной! Да ведь он уже умер, почти сто лет назад. Кажется в восемнадцатом году. Его нет. И этих нарядных людей давно уже нет. И косточек не осталось. Какой ужас! Стоп! Иначе чокнешься. Верь своим глазам. Вот они, живые. Смеются, смотрят на тебя. И ничего не знают. Для них все еще впереди. И Нико жив.И ты жива. И вы вместе. Господи, как же это возможно? Спасибо тебе за это чудо, Господи! Принимай жизнь такой, какая она есть. Сейчас есть этот сад, этот город, этот влюбленный в Маргариту гений. Тот самый романтический влюбленный, из песни про миллион алых роз. Ну, или не совсем тот. Он называет Ингу Смешной Птичкой. И у Инги с ним союз борьбы за любовь. Теперь бы только разобраться, за чью любовь она собралась бороться? Кому она хотела помочь? Ему или себе? «Только не ври! – мысленно приказала Инга. – Себе не ври!» Будь честной. И если честно, вот уже целых полчаса, как ей наплевать на красотку Маргариту. Больше всего Инге хотелось, чтобы Нико услышал эту песню, услышал, как классно она поет и понял, что она, Инга, ничуть не хуже Маргариты. Тамбуринщица махнула рукой, Инга очнулась от своих мыслей и сосредоточилась на песне. Ей подпевали и аплодировали. Инга не ожидала такой горячей поддержки зрителей. Когда отзвучали последние аккорды, зрители не позволили ей уйти со сцены. Счастливая Инга кланялась, рассылала воздушные поцелуи и краем глаза видела, как скотоубойный поклонник Маргариты что-то сердито выговаривал крепкому седоволосому мужчине в богатой черкеске, что стоял чуть в стороне, наблюдая за происходящим. По-видимому, это был хозяин сада. Господин в черкеске подошел к Маргарите, поцеловал ей руку и что-то сказал, склонившись в поклоне. После этих слов хозяина рассерженную Маргариту словно вихрем сдуло. Она устремилась прочь, за ней поспешал ее верный поклонник. А к сцене, где музыканты опять заиграли полюбившуюся зрителям песню, со всех сторон спешили люди. Инга спела на бис. И снова спела. Ее не хотели отпускать. Ей кричали: «Браво!» - и даже утирали слезы. Инга сама видела. Когда она спела песню про художника в двадцатый раз, ей подпевали уже все зрители. Такого сад Муштаид еще не видел! Маленькая война алых и белых роз закончилась полной победой алых. По крайней мере, в сердцах публики. Уже на следующий день Тифлис заговорит о неизвестной певице, покорившей пылкие сердца горожан. А пока мальчик-аккордеонист обошел зрителей, несколько раз возвращаясь с полным подносом денег. Все заработанное честно поделили с новоявленной звездой, уложив ее долю в коробку из-под шляпы. Счастливая Инга искала глазами Пиросмани, - видел ли он ее триумф, оценил ли? - но столик, за которым сидел художник, оказался пуст. 4. Только ближе к полуночи Инга с трудом освободилась от почитателей ее пения. Ей пришлось пообещать хозяину сада выступить в Муштаиде еще пять раз. Инга наняла извозчика и поехала искать Пиросмани. Вновь она ехала по Михайловскому проспекту, но теперь в обратную сторону, через весь город, заглядывая во все встречавшиеся по пути духаны. Число духанов росло, а надежда найти Нико таяла. Инга устала и совсем уже отчаялась. Да и извозчик стал ворчать, что лошадь пора кормить. И только обещание заплатить двойную цену, успокоило его. В очередной духан Инга зашла уже по инерции. Зал, едва освещенный керосиновыми лампами, прикрученными из экономии, был пуст. Хозяин дремал за стойкой. Увидев Ингу, он замахал руками и закричал, что у него приличное заведение и работы для нее нет. Но Инга даже не успела оскорбиться. Сразу у входа на свежепобеленной стене она увидела печального жирафа. - Бог мой! – воскликнула она. – Это же он! Глазастик! Старый знакомый! Бродяга! Как же ты удрал от меня? Улыбаясь, она подошла к картине, прижалась горячей щекой к прохладному полотну. И провела ладошкой по длинной изящной шее жирафа. - Это же клеенка! – удивленно воскликнула она, оборачиваясь к духанщику. - Он нарисован на клеенке. - Ну, да! – улыбнулся польщенный духанщик. – Наш Нико рисует свои картины на клеенке. Но его кистью водит ангел. Инга улыбнулась: - Как хорошо вы сказали. Как точно! Ты удивительный жираф! Ты необыкновенный жираф! – Инга осторожно обвела пальчиком грустные глаза жирафа. - И очень похож на своего хозяина. Как же я люблю тебя, глазастик! Восхищенный ее речью духанщик усадил Ингу за стол, принес ей бокал своего лучшего вина. Он же и подсказал, что Пиросмани снимает комнату в «Эльдорадо», что в пригороде Ортачала. …Комната – это, конечно, было слишком громко сказано, с чисто кавказской щедростью. «Комнатой» оказался сарайчик на самом берегу Куры. Пиросмани сидел на земле, в тени раскидистой акации. Рядом стояли кувшин вина и кружка. Что-то творилось в его душе. Что-то не очень понятное ему самому. Все тревоги и печали последних дней, ревность и злость – все ушло, отступило. Сегодня на Кирочной, когда он увидел сияющую Маргариту и не почувствовал в сердце привычной ноющей боли, он сам удивился своему спокойствию и понял, как устал. Душою устал. Странное чувство освобождения владело им сейчас. Словно он выздоравливал после долгой и тяжелой болезни. И это было хорошее чувство, новое. Он представил Маргариту в коротеньком белом платьице, ее стройные полные ножки, ее прелестные рыжие волосы . Специально представил ее в самом соблазнительном виде, и его сердце не дрогнуло. Ну, если и дрогнуло, то самую малость. Он усмехнулся и налил вина в кружку. Сладкий виноградный запах поплыл в воздухе, смешиваясь со сладким запахом цветущей акации. Хорошо-то как! Словно распахнулись двери темницы, и он вырвался на свет. Кружилась голова то ли от вина, то ли от хмельного воздуха, то ли от осознания своей свободы. Нет, никогда больше не позволит он своему сердцу так терзаться из-за женщины. Никогда! Из-за нее, из-за Маргариты, он перестал радоваться небу и звездам, он забросил друзей. Он – только подумать! – забыл, как поет душа. А ведь она пела каждый раз, когда он брался за кисть. Никто не слышал этой беззвучной песни, кроме него самого. И никогда, никому, даже самым близким друзьям, он не рассказывал об этой песне. Но она звучала! Словно кто-то невидимый подносил к губам дудук, и невыносимой красоты мелодия струилась, изливалась, заполняла собой все. И все вокруг: небо, солнце, горы, даже камни на берегу Куры, деревья и цветы, птицы и животные, люди и даже звезды - все вокруг откликалось своей песней, своей мелодией. Он слышал каждую мелодию в этой удивительной непостижимой симфонии, созданной, должно быть, самим Богом. Иногда мелодия была светлой, радостной, как солнечные блики на речных волнах. И он всем сердцем отзывался на эту радость, и она неведомо как лучилась на его полотнах. Окружающий мир непрестанно звучал, как могучий тысячеголосый хор, и малейшая фальшь, малейший сбой отдавались в его душе болью. Стройная симфония божественного оркестра превращалась в бессмысленный хаотичный набор звуков. Эта ужасная какофония несовершенного мира, разрывала его душу, убивала ее. Даже друзьям он не мог объяснить, что он чувствует. Пока еще он не встретил человека, которому мог бы доверить терзавшую его боль. Иногда ему хотелось взять фонарь, как это сделал когда-то чудаковатый греческий философ, бежать по улице белым днем с зажженным фонарем и кричать: «Ищу человека!» Порой тоска по человеку становилось непереносимой. «Эй, Нико! – недоумевали друзья, рассматривая очередную картину. – Почему у твоей коровы человечьи глаза? Она вот-вот заплачет! Корова не человек. Она не может плакать» «Это плачет моя душа», - объяснял он друзьям. «Не горюй, Нико! Выпей вина, дорогой! И твоя грусть не устоит, твоя грусть убежит из твоей души». Они искренне желали ему добра, его друзья, а он не хотел их огорчать. Он пил вместе с друзьями вино, пел песни, чтобы заглушить и не слышать печальную песнь своей души. И ждал. Ждал человека. Почему он решил, что Маргарита поймет его душу? Сердце подвело. Сердце обмануло его. Но теперь он свободен. Наконец-то свободен. Он потерял Маргариту. Но у него остались его картины, его друзья. Вот что ему нужно в жизни, вот, что важно. Его картины - это его свобода. Ни одна женщина в мире не стоит свободы. Ни одна! Больше он не подпустит ни одну женщину так опасно близко к своему сердцу. Нико сделал глоток вина, наслаждаясь его терпкой сладостью, закрыл глаза и неожиданно для себя увидел Смешную Птичку. Какой маленькой и беззащитной она выглядела на сцене. Он тогда даже отвернулся, не мог смотреть на нее, ему казалось, что сейчас случится что-то ужасное: она растеряется, не сможет петь, публика освищет ее. Он ожидал провала. А случилось чудо. Ее задорная мордашка, когда она танцевала свой странный танец, эти неожиданные движения, когда она так лихо постукивала сложенными руками по плечам, потом по стройным ножкам и снова по плечам - рассмешили его. Он улыбался и даже прихлопывал ладонью по столу в такт ее смешным движениям. Нико почувствовал, как увлажнились его глаза и с силой вытер рукавом набежавшие слезы. Что это с ним происходит? Вино слишком размягчило его сердце. Или все-таки дело не в вине? Он помнил свое удивление, когда услышал ее голос. Он не ожидал, что в этой хрупкой девочке столько страсти. Низкий, с чуть заметной хрипотцой, ее голос взволновал его необычайно. Она раскинула руки, словно собиралась взлететь, и ритмично покачивала ими, как крыльями. Этим простым, но необыкновенно трогательным движением она будто помогала себе петь. Маленькая Смешная Птичка пела для него. Он это сразу понял, потому что чувствовал ее умоляющий взгляд. О чем она просила его? Или ему показалось? А впрочем, какая разница? Ведь он дал себе слово - не пускать женщин в свое сердце. Но Смешная Птичка - это совсем другое. Совсем другое дело. О ней приятно думать здесь, под акацией, и запивать эти думы вином. Хорошо, что он уехал, не дождавшись ее. Зачем? Зачем все эти метания сердца, если он уже решил? А его слово - тверже камня. Только почему же так ноет там, где стучит, стучит беспокойное сердце? Нико снова налил вина, но вино не смогло потушить разгоравшееся в его сердце ноющее чувство вины. Как же он мог бросить эту бедную девушку? Да, она странная, мысли в ее голове путаются, а он оставил ее одну, без помощи. Что с ней будет? Она погибнет в этом чужом для нее городе. Ты, осел, Нико! Бесчувственный камень вместо сердца у тебя, Нико! Ты сейчас встанешь и пойдешь ее искать, иначе не будет тебе покоя. Нико вздохнул, открыл глаза и увидел чей-то неясный силуэт у сарая. - Кто здесь? – спросил он, уже зная ответ, потому что сердце его дрогнуло и забилось радостно, вопреки всем наказам и обещаниям никогда… и никого…. и ни с кем… - Это я, Смешная Птичка. И Нико не увидел, а услышал, что она улыбается. Он по-детски обрадовался, и удивился этой своей радости. И пристыдил себя, а сердце все равно радовалось. Нашлась! И ничего с ней не случилось. - Чшш! Тихо! Не шуми! – проговорил он, тщательно скрывая свою радость, и даже приложил палец к губам. Инга сняла туфли и босиком подошла к художнику. Села рядом, повозилась, устраиваясь поудобней, и прошептала: - Я тоже участвую в вечеринке. Налейте и мне. А почему - тихо? Пиросмани отдал ей кружку, наполнив вином, а сам сделал глоток из кувшина. - Слышишь? - тихо спросил Пиросмани. - Слышу! – отозвалась Инга после паузы. - Что слышишь? - Музыку! Река поет, деревья поют, трава поет. Вот виолончель вступила – это река. А звонкие колокольчики – это звезды. Все поют! Мышки-кошки-ежики тоже поют! Все поют! - Смешная Птичка тоже слышит музыку? – до глубины души поразился Нико. - Конечно!- возмутилась Инга. - Я же не глухая! Я сейчас тоже спою. Она откашлялась, взмахнула кружкой и тихонько, почти шепотом запела: И стало нам так ясно, так ясно, так ясно, Что на дворе ненастно, как на сердце у нас, Что жизнь была напрасна, что жизнь была прекрасна, Что все мы будем счастливы когда-нибудь, Бог даст. И только ты молчала, молчала молчала И головой качала любви печальной в такт, А после говорила: «Поставьте все сначала, Мы все начнем сначала, любимый мой, итак!» Инга замолчала и громко вздохнула. - Мы все начнем сначала, - эхом повторил Пиросмани. - Красивая песня. Правильная песня. - Нико, почему вы сбежали? Чего вы испугались? Пиросмани улыбнулся в усы, радуясь, что она не видит его улыбки. - Смешная Птичка оказалась певчей. Она слишком близко подобралась к моему сердцу. Инга стиснула ладошками загоревшиеся щеки. - Так я и знала, что вы предпочтете слушать мышек-кошек-ежиков, а не меня. Нико, а звезды о чем поют? - О любви. Все поют о любви. Обнаженной рукой Инга чувствовала колючую шершавость его пиджака и тепло плеча. Давно ей уже не было так хорошо и так спокойно. - А знаете, я все-таки нашла вашего жирафа. И пока вы слушали звезды, я поболтала с ним. Это лучший в мире жираф. И он сказал мне одну умную вещь. - Я и не знал, что написал говорящего жирафа. И что же он сказал Смешной Птичке? - Что сказал? Он сказал, что Пиросмани – гениальный художник, но ни черта не понимает…. В жирафах и в девушках. Молчание. Инга почувствовала, как на глазах закипают слезы. Чушь какая! Она не будет плакать. Ни за что! -Так я и знала, что вы промолчите, - сказала она нарочито веселым голосом, скрывая досаду, - Ладно! Проехали! Помолчали. Инга подтолкнула Нико коробку с деньгами. - Я заработала кучу денег! - похвасталась она. - Мы пойдем завтра покупать цветы для вашей Маргариты. Миллион роз! А если не хватит, у меня есть золотое колечко. Его можно продать. - Отдай деньги бедным. Я не беру в долг. Тем более у женщин. Зачем ты приехала? Инга горько усмехнулась. На глаза снова навернулись слезы. Она незаметно смахнула их. И чего это она себе тут навоображала? Будто он думает о ней? Дурында! Не о ней он думает, а о красотке Маргарите. Нико думает о Маргарите. Димка думает об Алине. И никто, никто в целом свете ни в той жизни, ни в этой не думает о ней. Она вздохнула и пробормотала: -Мы же заключили союз. Мы теперь партнеры. А у партнеров все на равных. И деньги тоже. - Смешная Птичка, разве я могу брать твои деньги? Я же перестану себя уважать. - Надо же! – разозлилась Инга. – Я не верю своим ушам. Кто же отказывается от денег? Вы что? Никогда не слышали поговорку: дают – бери, а бьют – беги? Какая разница, чьи это деньги? Считайте, что я вам их дарю. - Смешная Птичка, тебе лучше уехать. Мне надо побыть одному. Ингу охватило отчаяние: - Не прогоняйте меня, пожалуйста! Черт с ними, с деньгами! Не хотите – не надо. Я больше слова про них не скажу. Я ведь хотела как лучше. Я не хотела вас обидеть. Простите! Мне некуда идти. Позвольте мне остаться! - Хорошо! – быстро согласился Пиросмани и улыбнулся в усы. – оставайся. 5. Инга залпом выпила вино и протянула Пиросмани пустую кружку. Он снова наполнил ее. В голове у Инги зашумело, закружилось. Опять захотелось поплакать. Навзрыд. Стало очень жалко себя, такую маленькую, одинокую. Вот потерялась во времени, и некому даже пожаловаться. Что она делает здесь, в этом призрачном городе, в этом призрачном времени? Знать бы, что ее ждет. Вряд ли Господь поручил ей изменить ход истории. Слишком скромные у нее возможности. Что она может сделать? Хотя Инга хорошо помнила рассказ Брэдбери, так поразивший ее когда-то. Охотник попал в далекое прошлое и случайно, не нарочно, раздавил бабочку, а когда вернулся в свой мир – не узнал его. Гибель всего лишь одной крохотной бабочки неузнаваемо изменила картину мира. Не в лучшую сторону. Вот так накосячишь сгоряча, разбираясь с далекими предками, потом вернешься домой, а там какой-нибудь Страшный Ужас всех закошмарил. Инга тяжело вздохнула и пробормотала: - Я не буду трогать кузнечиков и всяких там божьих коровок, и стрекоз трогать не буду, и комариков. И мышек-кошек-ежиков тоже не трону. Я даже пальцем к ним не прикоснусь. Клянусь бабочкой! Но что делать, если вдруг одному человеку захочется прикоснуться ко мне? Я, конечно, вспомню про бабочку, но я за себя не ручаюсь. - С кем ты разговариваешь, Смешная Птичка? – удивился Пиросмани - Она не любит тебя! – мрачно заявила Инга. - Бабочка? - Нет, Маргарита. Она лживая, фальшивая. Она и этого глупого скотовода не любит. Она любит его деньги. Только деньги. Неужели ты не видишь? Инга и не заметила, как перешла на ты. - Не говори о ней плохо, Смешная Птичка, прошу тебя. - Ты ее любишь. Ты ее жалеешь. Только меня некому пожалеть, - Инга почувствовала, как слезы навернулись на глаза, в носу защекотало. Она всхлипнула и уткнулась лицом в ладошки. - Ты что? Плачешь? – удивился Пиросмани. Сердце его окатило горячей волной нежности и жалости. Не плачь, Смешная Птичка. Я не стОю твоих слез. Он осторожно взял девушку за подбородок и, едва касаясь ее лица, стал утирать слезы. Инга замерла. Его руки были такими нежными. Вот так бы сидела всю жизнь. Она чуть повернула голову и неожиданно для себя прикоснулась влажными от слез губами к его ладони. И почувствовала, как вздрогнула его ладонь под ее горячими губами. И торопливо, пока он не убрал руку, накрыла его ладонь своими ладошками. - Не отталкивай меня, - пробормотала она, - мне так одиноко. И страшно. Если бы ты знал, как мне страшно. Я не знаю, что мне делать. Я словно стою на краю пропасти. Понимаешь? - Не бойся, - помолчав, сказал он, - Я не дам тебя в обиду. Инга подвинулась к Пиросмани, не отпуская его руки, прижалась щекой к его плечу. - Это ты сейчас со мной. Вот здесь, в эту минуту. А сколько она продлится, эта минута? Только не смейся! Если бы ты знал, что со мной случилось сегодня! Я никогда не думала, что такое возможно. Вот только сегодня я поняла, что между прошлым и настоящим нет границ, они перетекают друг в друга, как вода в сообщающихся сосудах. Они одно целое. Понимаешь? Эта акация, этот вечер, эта жизнь – они есть. И их нет. Я сижу здесь под акацией и разговариваю с тобой. Я есть, и меня нет. Я вижу тебя, трогаю твою руку, слушаю твой голос. Ты есть, и тебя нет. Ну, как тебе объяснить? Все вокруг так зыбко, так хрупко. Поверь, я знаю, что говорю. Ты пока не знаешь того, что знаю я. Вы все еще не знаете. Пиросмани внимательно слушал ее, склонив голову. - Ты не волнуйся, дорогая, - проговорил он задумчиво, - я понимаю тебя. Я очень хорошо понимаю тебя. Расскажи мне о том, что ты знаешь. Инга уткнулась горячим лбом в его плечо и произнесла печально: - Через пять лет начнется война. Первая мировая. - А что? Будет еще и вторая? - Будет! Но сначала придет революция. И еще одна война. Гражданская. И весь мир сойдет с ума. Почему ты не спрашиваешь, откуда я это знаю? - Какая разница, Смешная Птичка, откуда ты это знаешь? Какая разница, откуда ты прилетела? С той голубенькой звездочки, что так ярко мерцает над горой Святого Давида, или из будущего. Разве это что-нибудь изменит в этой акации, в этом небе, в этой реке, что шумит за спиной? Нам ведь все равно ничего не изменить. Я прав? - Наверное. Хотя если убить бабочку… - Инга вздохнула. - Пусть живет и радует сердце. Ты говоришь, мир свихнется через пять лет? Значит, у нас еще целых пять лет. Это же вечность! - Для чего?- не удержалась от вопроса Инга. - Для жизни, для счастья. - Ты сказал - у нас… Ты все-таки надеешься, что Маргарита вернется к тебе? А она предательница. - Не говори так,- мягко возразил Нико, - она вольна любить, кого хочет. - Ты ее защищаешь… А она тебе изменила! Пиросмани тихо засмеялся: - Пожалуй, это я изменил ей… Не будем о ней. Он помолчал. - Хочешь послушать мою душу? Я люблю эти стихи. Их написал Важа. Он великий поэт! Ты на том берегу, я на этом, Между нами бушует река. Друг на друга мы с каждым рассветом Не насмотримся издалека. Как теперь я тебя поцелую? Только вижу смеющийся рот. Перейти сквозь пучину такую Человеку немыслимо вброд. Не пловцы мы с тобой, горемыки, Нет ни лодки у нас, ни руля. Не ответит нам небо на крики, Не поможет нам в горе земля. Целый день, ожидая друг друга, Мы смеёмся сквозь слезы с тобой. Я кричу, но не слышно ни звука — Всюду грохот и яростный вой. - Да! Важа – великий поэт, - потрясающий поэт. Да он же пророк!. Это же обо мне! – восхитилась Инга, а про себя подумала, - И о тебе, Нико. О нас с тобой. Хотя ты думаешь о Маргарите. Ну и ладно, ну и пусть. Все равно я уйду. Я же не останусь здесь. Но я скажу все, что я думаю! Инга не сразу сообразила, что произнесла последнюю фразу вслух. - Скажи, дорогая! – согласился Нико. - И скажу. Там, откуда я пришла, ты, Нико, - великий художник! Ты хоть знаешь, что это такое? Это слава, это деньги, это почет. А ты живешь в старом сарае. Почему? - Потому что сарай - здесь, а слава – там! – усмехнулся Нико. – И потом сарай все же лучше бочки. - Опять шутишь! Я , конечно, слабо разбираюсь в живописи. А если честно, я ни черта в ней не понимаю! Не понимала, пока не увидела твоего жирафа. Даже до меня дошло, что так написать жирафа может только настоящий художник. Он же оживает на глазах! Ты подарил вечность жирафу, потому что написал его. Ты подарил вечность Маргарите, потому что любил, ну,- Инга замялась, - любишь ее. Пиросмани пожал плечами. - Что ты знаешь про вечность, Смешная Птичка! Что ты знаешь про любовь? Когда сердце любит, оно становится нежным, как цветок. Вот, что такое любовь! Любимая скажет: «Умри, Нико!» И я умру. Вот, что такое любовь. Что ты о ней знаешь? Инга вздохнула: - Все знаю. И даже больше. Был один. Дрянь такой. Говорил, что любит, называл невозможной, а потом целовался у сортира с другой. А я перестала верить словам, понимаешь? Сразу перестала… Нико задумчиво слушал ее, прихлебывая вино. - Забудь его. Он не мужчина. Так, хвост ишака: туда-сюда болтается. Инга утерла набежавшие слезы, улыбнулась и продолжила тихо: - Но с ним мое сердце не становилось нежным, как цветок. Понимаешь? Оно стало нежным только сейчас. Здесь… И уже совсем неслышно прошептала: - С тобой. Взошла луна и разлила в небе тонкий лимонный свет, Звезды побледнели и замолчали, их сморил сон, и только река, не умолкая, пела свою вековую песню в ожидании рассвета. Из-за реки сначала тише, а потом громче полилась мелодия. Чей-то плачущий голос пел что-то очень печальное. - Что это? Кто это плачет или поет? – спросила Инга, завороженная этим стонущим голосом. - Это плачет душа абрикосового дерева, - Инга не видела, но почувствовала, что Пиросмани улыбается. - Душа дерева? - Да, так переводится слово «дудук». Вот послушай! Что ты плачешь, дудук? Как печален твой звук, В эту горную мглу улетая. В ночь летит, цвета слив, Твой волшебный мотив, На росистом лугу засыпая. Так страдает душа, Как же ночь хороша! Беспричинно, беззвучно я плачу, А дудук шепчет мне О любви, о судьбе… - Молчи, ничего не говори, - прошептала Инга и закрыла его рот теплой ладошкой - ты и так сказал слишком много. Знаешь, Нико, я скоро уеду. Может, даже завтра. Далеко уеду. Мне все равно тут нечего делать. И мы с тобой, никогда не увидимся. Никогда. Но я хочу, чтобы ты знал: ты самый лучший. Ты удивительный. И ты никого не слушай! И меня не слушай, если я опять заговорю про эти дурацкие деньги или сарай. Это все чепуха. Ты лучше всех. Молчи. Не возражай. Дай я скажу. Я хочу, чтобы ты знал: я тебя никогда не забуду. Я всегда буду помнить тебя. Понимаешь? Потому что ты – удивительный. Там, откуда я пришла, таких, как ты, уже нет. Давно нет. Благородных, гордых, нежных. Там все помешались на деньгах. Это так скучно и противно. И когда я уеду, дай мне слово, что ты не забудешь: ты самый лучший! Не забудешь? И улыбнулась, почувствовав, как он целует ее ладошку. 6. Инга проснулась от какого-то непонятного шума. Она лежала на низеньком деревянном топчане, укрытая пестрым лоскутным одеялом. Инга потянулась и радостно засмеялась. Она выбралась из-под одеяла, огляделась в поисках платья. Платье исчезло, зато на лавке у входа лежали черные сатиновые штаны на завязочках, рубашка со стоечкой из синего сатина в черную полоску. Все вроде чистое. Недолго думая, Инга натянула на себя одежду, всунула ноги в маленькие чувяки, стоявшие тут же, и выбежала из сарая. Красотища какая! Солнце еще не выкатилось из-за гор, но небо уже порозовело. Инга с наслаждением вдыхала свежий прохладный воздух, настоенный на акациевом цвету. В воде у самого берега она увидела Пиросмани. Закатав по колено штаны, голый по пояс он вместе с пожилым бородатым мужиком пытался оттянуть здоровое бревно, которое внахлест лежало на двух других бревнах, прибившихся к берегу. Видимо, течением занесло. Тут же поодаль стояла упряжка буйволов. Наклонив к самой воде сонные морды они то ли спали, то ли спокойно дожидались, когда люди управятся с бревнами. Иногда они фыркали, шумно выдыхали воздух, вздымая фонтанчики брызг. Пиросмани с бородатым подбадривали себя криками и ритмично тянули бревно, которое никак не хотело поддаваться. Инга с удовольствием смотрела, как напрягаются сильные мышцы на смуглой спине художника. Вот он увидел Ингу и махнул ей рукой, она засмеялась и стала спускаться к реке. Солнце выглянуло из-за горы и тут же запуталось в могучей кроне столетней акации. На реке вспыхнули и заиграли сотни солнечных зайчиков. Усилия Пиросмани и бородатого наконец-то увенчались успехом. Бревно поддалось и соскользнуло в воду, ощутимо толкнув комлем художника. Пиросмани опрокинулся на спину, взметнув веер радужных брызг. Инга с криком скатилась вниз и бросилась в ледяную воду. -Нико! – она схватила его за руку, помогая подняться. – Ты в порядке? Ничего не болит? Она торопливо ощупала его руки, грудь. Он поймал ее ладошки и легко сжал. - Со мной ничего не случилось. Не волнуйся. Смотри, ты вся промокла. Иди на берег, - он развернул Ингу и легонько подтолкнул ее, - я сейчас помогу хорошему человеку и приду. Инга переминалась на берегу, дрожа от холода. Пиросмани с бородатым подтащили бревно к упряжке, закрепили веревками. Обнялись на прощание, и бородатый осторожно повел упряжку рядом с берегом, придерживая плывущее бревно рогатиной. - Твой знакомый? – спросила Инга. - Нет, рассмеялся Пиросмани, - просто хороший человек. Почему не помочь хорошему человеку? - Ха! Так это, оказывается, ты придумал субботники? – рассмеялась Инга, поднимаясь по узкой тропинке. - Что такое субботник? - Как бы тебе объяснить? Вот, к примеру, все тифлисцы взяли метелки и стали улицы подметать. Совершенно бесплатно. - А разве так бывает? - Бывало… - Не понял, почему это доброе дело называют субботником? - Ну, потому что улицы мели по субботам. - Странно… А как назывались добрые дела в другие дни? - Смешной ты! А куда ты дел мое платье? Продал? - Отдал! Хорошей женщине, чтобы она его постирала к вечеру. Я эту одежду у хозяина попросил для тебя. Извини! Дочерей у него нет. Это костюм его младшего сына. Сегодня вечером ты поешь в «Эльдорадо». Хозяин очень просил! - Не может быть! – Инга захлопала в ладоши. - Но ты еще не все знаешь! Сегодня здесь поет и Маргарита. Я думаю, половина Тифлиса сбежится посмотреть, кто кого одолеет… Инга обернулась и заглянула в лицо Пиросмани. - Но я не вижу твоих слез. Почему ты не оплакиваешь судьбу обиженной мадемуазель де Севр, которой придется терпеть состязание с какой-то неизвестной девицей? - У Смешной Птички острый язычок. - Смешная Птичка тупо ревнует, - пробормотала Инга Пиросмани пошел в духан за едой и вернулся с кувшином молока и караваем хлеба. Инга уже развесила мокрую одежду на ветвях акации и сидела под деревом, завернувшись в лоскутное одеяло. Только сейчас она почувствовала, как проголодалась. Свежий хлеб, еще теплый, с хрустящей корочкой, пах восхитительно. - Ничего вкуснее не ела! – заявила Инга, набив рот хлебом. – А этот божественный нектар? Неужели это молоко? А что же тогда продают у нас в магазинах? - Идем в город, - сказал после завтрака Нико, - я покажу тебе Тифлис. Ах, беда! Я и забыл! Ты же не можешь идти в мужской одежде. - Еще как могу! Я не ношу платья. Я свое только для ресторана и купила. С моей работой джинсы – самая удобная одежда. - Джирсы? – переспросил Нико. - Джинсы. Ну, такие штаны для американских пастухов. - Женщины носят штаны американских пастухов? – изумился Нико. – Но зачем? Инга вздохнула: - Ну, как тебе объяснить… Эмансипация… И все такое. Унисекс. Женщины добились равенства. Они теперь равны с мужчинами во всем. И в одежде тоже. Инга не ожидала такой реакции на свои слова. Нико всплеснул руками, затряс головой и почти прокричал: - Какой ужас! Инга расстроилась: - Ты так считаешь? Пожалуй, ты прав. Знаешь, я вот подумала сейчас… Это равенство, оно ведь и убило любовь мужчины к женщине. Ну, кто я была для Димки? Любимая? Нет! Спали вместе, а сны видели разные. Ему было удобно со мной. Понимаешь? Я была такой же удобной, как штаны американских пастухов. Да, ладно... Не будем об этом. Слушай, если я надену костюм сына твоего хозяина и вот эту шляпу, то никто никогда не догадается, что я женщина. Нико с сомнением покачал головой. Но Смешная Птичка так забавно выглядела в мужском одеянии, так лихо засовывала руки в карманы полосатых штанов и сплевывала, что он в конце концов сдался. Так они и отправились в путь. Инга легко шагала рядом, иногда забегая вперед, чтобы заглянуть в лицо Пиросмани и подмигнуть ему. - А куда мы идем? У нас есть цель? - Нет, - загадочно отвечал Нико, - у нас нет цели. Но у нас есть время. - Давай возьмем извозчика. Я уже устала, - взмолилась Инга через полчаса. Утренняя прохлада незаметно растаяла в жарких солнечных лучах, пыль клубами вилась за проезжавшими экипажами, всадниками. - У нас есть время, но у нас нет денег, - меланхолично объявил Нико. - У нас есть деньги! – радостно возразила Инга. – Ты забыл! Со вчерашнего дня я богатая женщина. Она достала из кармана смятые купюры. Нико ловко выхватил их и вручил проходившему мимо пожилому крестьянину со словами: - Держи, дорогой! Крестьянин в заношенной мохнатой шапке, черной рубашке, подпоясанной веревкой, тащил в поводу ишака в колтунах и репьях. Ишак упирался, мотал седой мордой, хозяин ворчал, но продолжал тянуть упрямца за собой. Судя по тому, как крестьянин ошарашено уставился на пачку купюр, Инга поняла, сумма оказалось невиданно большой для этого бедняги. Он стянул шапку и поклонился, что-то быстро и непонятно бормоча. Инга еще раз обернулась, а крестьянин все стоял и кланялся им вслед. - Ну, почему ты отдал наши деньги? – недоумевала Инга, еле поспевая за широко шагавшим Нико. - Смешная Птичка! – Нико остановился и рассмеялся. – У тебя такое лицо! Сердитое. Не сердись! Я же мужчина. Я не беру денег у женщин. Я их зарабатываю. Давай отдохнем вон под тем деревом, если ты устала. Они отошли в сторону, где в тени раскидистого дуба сочно зеленела трава. - Хорошо-то как! – засмеялась Инга, падая в траву. – а цветочков сколько маленьких! Беленькие, голубенькие, розовенькие! Красотища! Инга перекатилась на спину и закрыла глаза. - Все! Остаюсь здесь! И никуда не пойду. Буду валяться тут до вечера. - Хорошо, Смешная Птичка, - согласился Нико, - как скажешь. Он уселся под деревом и задумчиво покусывал травинку. Инге показалось, что мыслями он далеко. И она тут же догадалась, где бродят его мысли, о ком он думает. Инга погрустнела. Перевернувшись на живот, она подперла щеки ладошками и смотрела на Нико, терпеливо ожидая, когда же он заметит ее упорный взгляд. Так сладко жужжали пчелы, перелетая с цветка на цветок, так весело щебетали птицы, так радостно журчала река за дорогой, что Инга не удержалась и тихонько позвала: - Ни-ко! Вернись ко мне! Я тебе песенку спою. Пиросмани потянулся со вкусом и засмеялся: - Я здесь, я с тобой, Смешная Птичка, я берегу твой покой. Ты пой! Инга, сняла шляпу, перевернула, положила у ног Пиросмани и объяснила: - Это для гонорара. Она села, скрестив ножки и запела: От дорог устанешь ты, И впервые Упадешь лицом в цветы Луговые. И качнется синева Над тобою, Захмелеет голова Тишиною. Луг так ярок и душист, Солнце греет, Сладкий сон тебя в тиши Одолеет. И никто не упрекнет За такое. Вновь дорога позовет, - Даль откроет. Может, я к тебе приду Незаметно, Рядом в травы упаду - Тихим ветром. Она замолчала. Нико одобрительно кивнул и попросил: - Шляпу забери! - Что же это такое? – возмутилась Инга. – Я даже цветка не заработала? - Э! Совсем ничего не видишь! – деланно возмутился Нико. Инга заглянула в шляпу, пожала плечами: - Не вижу! Пусто! - Смешная Птичка! Смотри лучше. Там, - он указал на шляпу, - мое сердце. Инга расплылась в улыбке, бережно взяла шляпу и прижала к груди. - Не бойся, Нико! Я его никому не отдам! Ближе к полудню они вошли в город, долго кружили по узким грязным улочкам, и наконец вышли на просторную базарную площадь, наполненную криками животных и людей, пеструю, гомонящую. Стойкая смесь ядреных запахов свежего навоза, дыма и чада от многочисленных жаровен, где в раскаленном жиру шкворчали румяные кусочки мяса, острая вонь гниющей рыбьей требухи, застарелого пота и аромат свежего хлеба, восточных сладостей и еще Бог знает чего – вся эта адская смесь благовоний и просто вони густым смогом нависла над площадью. В какой-то момент Инге показалось, что сейчас она упадет в обморок, как нервная институтка. Зажав нос ладошкой, она нервно озиралась. Боже мой, какой ужас! И никакой тебе санэпидстанции… Нико крепко взял ее за руку, и они протискивались, проскальзывали , пробирались в этой шумной, говорливой, остро пахнущей толпе. Инга с любопытством рассматривала людей, поражаясь разнообразию одежды и типажей. Нико чувствовал себя в этом человеческом месиве, как рыба в воде. Он улыбался, знакомым, перекидывался словами с торговцами, шутил, смеялся. - Я всем говорю, что ты мой младший брат из деревни, - заговорщически шепнул он Инге. - А если меня о чем-нибудь спросят, а я ни словечка не знаю по- грузински, - перепугалась Инга. - Я сказал, что ты глухонемой от рождения, бедняжка, - подмигнул Нико. Ингу скрутил мгновенный неудержимый смех. Зажимая рот ладошкой, она хохотала и не могла остановиться. Глядя на нее захохотал и Нико. Они выбрались из толпы, все еще хохоча. Нико огляделся и потянул Ингу в переулок к лавкам, где торговали разными поделками. Возле одной из лавчонок стояла высокая дородная старуха в темном шерстяном платье. Она придерживала старинный одностворчатый шкаф из темного резного дерева, похожий на пенал из кухонного гарнитура. Нико быстро о чем-то с ней заговорил, размахивая руками. Инга гадала, что ему понадобилось от старухи. Неужели он собрался прикупить этот шкафчик! Старуха хлопала Нико по плечу и что-то энергично ему втолковывала. Не понимая, о чем речь, Инга смотрела на него и удивлялась оживленному выражению его лица, любовалась его улыбкой, от которой лицо так странно хорошело. Она вдруг поймала себя на мысли, что несмотря ни на что ей нравится это приключение. И необычное путешествие по старому городу, и этот птичий базарный гомон, и раскаленные чадящие котлы с мясом, и раскаленное небо над головой, и полное абсолютное ощущение своей свободы. Ей не надо никуда спешить, мчаться, нервничать, томиться в пробках, опаздывать и снова нервничать. Не надо суетиться, интриговать и угадывать, улыбаться тем, кому хочется заехать в ухо, думать одно, говорить другое, а делать третье, не надо притворяться. Вот здесь, на этом грязном шумном базаре, без рубля за душой, в одежде с чужого плеча, не зная, что будет с ней дальше, не зная, что она будет есть, где будет спать, Инга, словно попробовала на вкус свою свободу. Это было потрясающее ощущение. Какое же это счастье - быть собой. Смеяться, когда действительно смешно, улыбаться, когда хочется, а не по необходимости. Идти, не зная куда, следом за Нико, и чувствовать себя в этой кипящей толпе абсолютно спокойной, потому что Нико крепко держит ее за руку, и ее ладошке так уютно лежится в его сильной руке. И пока он рядом, с ней ничего не случится. Давно уже она не чувствовала себя такой защищенной. Это было удивительное ощущение. Даже острые базарные запахи перестали ее донимать. Притерпелась! Нико, видимо, уговорил-таки старуху. Она энергично закивала. Нико снял пиджак, отдал его Инге и прошептал: « Я немного поработаю мушой – носильщиком.» Он набросил на плечи кусок мешковины. Подбежавшие торговцы приподняли шкаф и положили ему на спину, перетянули веревкой, концы которой Нико стянул у себя на груди. Склонившись в пояс, он мелкими шажками пошел по переулку, старуха молча шла рядом, поддерживая шкаф. Изредка она бросала настороженные взгляды на Ингу. Инга на каждый взгляд старухи расплывалась в блаженной улыбке. Но молчала. Наверняка Нико и старухе представил Ингу, как глухонемого братца. Приходилось соответствовать. Инга повесила пиджак Нико на плечо. Склонив голову, она незаметно терлась щекой о шершавую ткань, вдыхая запах Нико. Старуха неодобрительно косилась и поджимала губы. Дорога пошла на подъем. Нико замедлил шаг. Он тяжело дышал, стряхивая пот, заливавший глаза. Свернули на другую улицу, совсем узкую. Теперь старуха шла впереди, но все время оборачивалась и обжигала Ингу недовольным взглядом темных черепашьих глаз в полукружьях морщинистых век. И чего она взъелась? Неужели догадалась, что Инга ряженая? Старуха остановилась у резной калитки, постучала. На стук высыпали говорливые шумные женщины разного возраста и маленький мальчик, лет десяти. Улочка сразу наполнилась их голосами. Нико внес шкаф в маленький дворик и установил его под навесом. Дворик опустел, женщины ушли в дом, только мальчик вернулся с кувшином и полотенцем. Инга наблюдала в приоткрытую калитку, как Нико стянул рубашку, склонился, и мальчик стал поливать из кувшина его сильную смуглую шею, мускулистые руки. Солнечный луч пронизывал воду, она рассыпалась радужными брызгами. Инга глаз не могла отвести от этой картины. Ее лицо невольно расплылось в счастливой улыбке. Как вдруг кто-то захлопнул калитку перед самым ее носом. Она вздрогнула и отшатнулась. Нико появился через несколько минут очень довольный. Мокрые волосы упали на лоб, и он все время встряхивал головой, как норовистый конь. Рукавом своей рубашки Инга промокнула влажное лицо Нико и шепотом спросила, чего так злилась старуха. - Она догадалась, что ты не мальчик, - улыбаясь, сообщил Нико. - И ты, конечно, огорчился, потому что старушка расстроилась? – улыбнулась в ответ Инга. Нико помолчал, поднял указательный палец и важно проговорил: - Я очень рад, что ты не мальчик. И я очень рад, что у нас теперь есть деньги, и мы идем кутить. У торговца жареным мясом они купили горячей баранины с луком, свежих лепешек и вина в соседней лавке, спустились к реке, уселись на сложенные бревна и устроили пир. Наевшись, они лениво лежали на бревнах, смотрели на кучерявую вереницу облаков, что зависли над горой Святого Давида, и молчали. Не хотелось шевелиться, не хотелось никуда идти. Вот так бы лежать, слушать, как дышит Нико, шумит река, смотреть на облака. Инга улыбнулась. Неужели она открыла формулу абсолютного счастья? Она приподнялась так, чтобы видеть лицо Нико и спросила: - О чем ты мечтаешь? - Мне не о чем мечтать. У меня все есть. - А что у тебя есть? – удивилась Инга. - Моя свобода. Мои картины. Мои друзья. Огорченная Инга замолчала и отвернулась. А чего, собственно, она хотела? Кто она для него? Так, случайная знакомая, попутчица, которую он завтра же забудет, как только она исчезнет. Инга вздохнула и закрыла глаза. Еще не хватало расплакаться. - Почему Смешная Птичка замолчала? Что случилось? – спросил Нико, Инга удивилась его проницательности. - Ничего не случилось. У тебя есть свобода, картины, друзья. Но я знаю, чего у тебя нет. У тебя нет сердца. Она выпалила эти слова и тут же пожалела о них. Теперь уже Нико приподнялся, чтобы видеть ее лицо. - Это правда. У меня нет сердца. Я же отдал его тебе. Он вздохнул сокрушенно: - Но у меня есть глухонемой братец. Очень вредный! Бедный я бедный! Инга закусила губу, чтобы не рассмеяться. - А я так люблю своего братца. Так люблю этого сорванца… Видишь рыбака вон на той отмели? Инга удивленно обернулась и посмотрела на старого рыбака, возившегося с сетями. - Вот! – сказал Нико. – Я бы тебя поцеловал. И еще раз поцеловал. И много раз поцеловал. Но что подумает рыбак? Он подумает, что я целую мужчину! Ха! Инга приблизила к нему разрумянившееся лицо, закрыла глаза и прошептала: - Только один разочек. Всего один! Никто и не заметит… И, право, какое нам дело до рыбака? 7. - Ты когда-нибудь что-нибудь собирал? Ну, коллекционировал? – Инга, сняв чувяки и закатив сатиновые штаны, зашла в воду. - Нет, - как-то виновато сознался Пиросмани, - не довелось. - А я собирала марки, фотографии артистов, конфетные фантики. Смешно! А угадай-ка, что я теперь собираю? Ни за что не догадаешься! – она обернулась, посмотрела на Пиросмани и, зачерпнув воды, брызнула на него. Пиросмани смешно сморщился. Он сидел на бревнах, разувшись, полоскал ноги в воде. - Смешная птичка собирает речные камушки? Птичьи перья? - Не угадал! Я коллекционирую мосты. Изумление на лице Пиросмани развеселило Ингу. - Эх, ты! А еще художник. Ты должен понимать! Мосты – это одно из чудес света. Ну, вспомни, ты вчера читал мне стихотворение Важи. Как теперь я тебя поцелую? Только вижу смеющийся рот. Перейти сквозь пучину такую Человеку немыслимо вброд. Вот! А если бы там был мост, они бы давно уже были вместе, потому что мосты соединяют людей. - Где же ты хранишь свои мосты? - Вот здесь! - Инга постучала по лбу.- В моей коллекции питерские мосты - Поцелуев и Аничков, Чернавский мост в Воронеже, Хендриксонов горб в Таллине, и маленький мостик в Пяэскюла, такой трогательный, уютный. Чертов мост в Тарту. Кстати, его построят только через 4 году к юбилею династии Романовых. И опять же в Тарту мост Кивисильд. Ну, этому почти полтора века. Есть еще пять или шесть мостов в разных городах, где я успела побывать.Ну и конечно все московские мосты. По-моему, мою коллекцию пора пополнить мостами Тифлиса. Что скажешь? Пиросмани с сожалением натянул сапоги. Притопнул, чтобы лучше сидели, подхватил Ингу на руки и вынес из воды. - Смешная Птичка не знает, как ей повезло. Сейчас она увидит любимый мост Нико Пиросмани. - А за что ты его любишь? - Разве это можно объяснить? – Нико пожал плечами. – Наверное, мы похожи. Он посадил Ингу на бревна, вытер ей ножки полой пиджака, натянул чувяки. Инга рассмеялась: - Я чувствую себя Золушкой, которой принц примеряет хрустальную туфельку. А что чувствуешь ты? - Огонь. Вот здесь, - он приложил ладонь к груди, - Больно. - Но почему? – удивилась Инга. – Ведь все хорошо! - Я так чувствую, - с грустью сказал Пиросмани. …На Михайловском мосту они долго стояли молча. Облокотившись на ажурные перила, они любовались рассыпанными по правому берегу Куры домиками с разноцветными крышами, солнечными зайчиками, блуждавшими по воде. Из-за скошенного гребня горы Святого Давида на город наплывали курчавые облака. - Знаешь, тихо сказала Инга, - однажды случилась такая история. Не у нас. Далеко. В Америке. Мужчина был художником, как ты. Но только фотографом. А женщина – домохозяйка. Он приехал в маленький городок, где она жила, фотографировать старые мосты. Такие смешные и наивные мосты, совсем не похожие на современные. Такие неуклюжие, как деревенские наряды. Но очень милые. И вот художник и домохозяйка полюбили друг друга. Но они не могли быть вместе. У нее была семья. Дети. Так сложилась жизнь. Но даже когда они расстались, они никогда не забывали друг друга и все время вспоминали мост, где они познакомились. Мост, который соединил их. Понимаешь? А когда через много лет они умирали, и он, и она завещали, чтобы их тела после смерти кремировали, ну, сожгли, а прах развеяли по ветру с этого моста. И опять мост соединил их. Теперь уже после смерти. Красивая история, правда? Нико задумчиво выслушал Ингу и сказал: - Не грусти, Смешная Птичка! Вспомни, что ты говорила вчера? Есть только этот миг. И не надо печалиться о том, что было или будет. Этот мост, это солнце, мы с тобой на мосту. Это и есть жизнь. И сейчас мы вместе. - Как жаль, что нет таких мостов между прошлым и будущим. Как жаль! – проговорила Инга задумчиво. Она обратила внимание на человечка в шелковом халате с сеткой на волосах. Он вышел на балкон первого этажа многоэтажного здания, что торцом смотрело на Куру и теперь призывно махал рукой и даже топал ножкой, демонстрируя свое нетерпение. Человечек показался ей знакомым. Инга недоуменно пожала плечами. - Чего он хочет от нас этот тип в халате? – спросила она у Нико. - Это Гранд-Отель. В номере на втором этаже живет мадемуазель де Севр. Ну а тип в халате тебе уже знаком Это Дато Мандиашвили. - Поня-я-ятно, - насмешливо протянула Инга, - а я–то гадаю, почему ты так любишь этот мост. А все, оказывается, просто. Здесь обретается прекрасная Маргарита. Ну, у тебя есть еще один повод для радости: утешься, они живут в разных номерах. Чего ж не идешь? Это он тебе ручкой машет. - Нико молча взглянул на Ингу и отвернулся. Его огорчила ее расстроенная мордашка, и он ничего не сказал ей. И вот именно в эту минуту, когда Нико отвернулся, показывая, что не хочет с ней разговаривать, Инга вспомнила про сумочку. Но додумать свою мысль она не успела. Из дверей отеля выбежал толстячок, на ходу натягивая пиджак. Задыхаясь, он подбежал к Пиросмани. На Ингу в ее мальчишеском одеянии он сначала не обратил внимания. Быстро жестикулируя, он о чем-то заговорил с Пиросмани. Нико слушал, нахмурившись. Вот толстяк заулыбался и покровительственно хлопнул Нико по плечу. В тот же миг Пиросмани развернулся и от души врезал толстячку в смеющуюся физиономию. Брезгливо вытерев руку о пиджак, Пиросмани развернулся и зашагал прочь. Инга, оглядываясь, побежала за ним. Толстяк рапластался на земле и не подавал признаков жизни. - Ты его убил? – испуганно спросила Инга. - Ничего, отойдет! - Так вы что? Делили Маргариту? И как? Кому досталась красотка? А как же лицо человека, которое нельзя бить, даже если это лицо Дато Мандиашвили? – спросила Инга. Пиросмани резко остановился и развернулся. Инга налетела на него. Он схватил ее за плечи и встряхнул: - Он предложил мне деньги за тебя. Он хотел купить меня, чтобы я уговорил тебя не петь сегодня в «Эльдорадо». Он сказал, что бедняк вроде меня должен с благодарностью принять такое выгодное предложение. Он сказал, что я смогу купить много вина, и еды, и женщин на эти деньги. Он сказал, что купит мои картины. Дорого купит. - Надо же! – задумчиво сказала Инга. – Этот скотоубийца, действительно, потерял голову из-за Маргоши. Мне его даже жаль. Пиросмани молча развернулся и пошел по набережной. Инга бросилась следом; обогнала его и загородила путь. - Чего ты хочешь, Смешная Птичка? Не отвечая, Инга обеими руками взяла его правую руку и поднесла к своему лицу. Ссадины на костяшках пальцев кровоточили. Инга прижалась губами к разбитой руке Нико. Бережно сжимая его ладонь, она слизнула кровь с руки и улыбнулась: - Соленая! Растроганный Пиросмани погладил ее по щеке и медленно произнес: - Мы ведь с тобой не продаемся? Верно? - Верно! Нико, а тебе ничего не будет за то, что ты его ударил? - Э, не думай о плохом Смешная Птичка! - Нико, ты помнишь, где вчера встретил меня? Мне надо обязательно туда попасть. Понимаешь, возможно, там осталась моя сумочка. Я думала, что оставила ее в той жизни, в ресторане. Но сегодня я вспомнила: я шла по ресторану с сумочкой, когда жираф спрыгнул со стены. Твой жираф. – Инга улыбнулась и продолжила. – Я побежала, она была у меня в руках. Была! Такая серая шелковая сумочка, расшитая черным шелком. В ней лежал телефон, носовой платок и помада. Когда я шарахнулась головой и очутилась в Тифлисе, сумочка была у меня в руках. Может, она и сейчас там лежит. - Почему ты не посмотрела сразу? - Да когда же мне было смотреть? Я побежала догонять жирафа. А потом все так закрутилось. Наверное, она все-таки осталась в ресторане. Но ведь можно поискать? Правда? А то ведь мне сегодня предстоит петь, а помады у меня нет. День уже клонился к вечеру, когда Инга и Нико вышли на улицу, по которой вчера убегал солнечный жираф. Пышный куст, как и накануне, приветливо зеленел. Инга присела на мостовую, пытаясь воспроизвести вчерашние события максимально точно. Она прислонилась спиной к стене, снова ощутила ее шероховатую поверхность и тепло. Нико с любопытством наблюдал за ней. Инга закрыла глаза и вдруг услышала знакомое, еле различимое жужжание виброзвонка. Этот звук она узнала б из тысячи. Осторожно приподняв ветки, Инга увидела сумочку, словно дрожавшую от нетерпения. Телефон продолжал звонить. Но как он мог звонить здесь, в Тифлисе, где керосиновая лампа – величайшее достижение прогресса? Дрожащими руками Инга открыла сумочку, выхватила телефон. Экран светился, показывая непринятый звонок от Димки. Аккумулятор, слава Богу, не сдох. Но напрасно Инга жала на кнопки, пытаясь позвонить. Телефон не реагировал. Ну, конечно! Сети нет! Какие могут быть звонки? Но ведь он жужжал, Инга это слышала. Вдруг ей осенило попробовать положить телефон обратно. Туда, где он лежал. Сказано- сделано. Никакой реакции. Сеть на экране не появилась. Встав на четвереньки, Инга почти по пояс влезла в куст и начала медленно водить телефоном над землей. Нико с интересом наблюдал за ее манипуляциями. Значок сети появился на экране неожиданно и снова исчез. Инга еще медленнее повела телефоном в обратном направлении, и тут же телефон зажужжал призывно. Инга замерла. Осторожно, чтобы не потерять сеть, она почти легла на мостовую, нажала кнопку и услышала голос Димки: «Ну, наконец-то! Ты, мать, совсем нюх потеряла. Я тебя вчера целый час искал. И сегодня весь день звоню. Куда ты пропала?» - Охочусь на жирафа, - пробормотала Инга, и связь снова прервалась. Потрясенная Инга выбралась из куста и без сил прислонилась к стене. Ей надо было обдумать случившееся. Значит, все-таки есть, есть этот переход во времени. Ну, конечно, дверь! Дверь в ресторане была выполнена из волнистого зеркального стекла. Инга еще удивилась, когда увидела, какая странная, словно рваная на куски картинка, отражается в этом изогнутом зеркале. Видимо, это странное волнистое зеркало и есть таинственная дверь в прошлое. Она врезалось в зеркальную дверь и очутилась в старом Тифлисе. И если найти эту дыру или тоннель во времени, а найти его возможно только с помощью телефона, она, возможно, сможет вернуться обратно. Инга поднялась, отряхнула одежду и протянула Нико телефон. Стильный, розовый, вместо заставки – фотография Димки. Нико, улыбаясь, осторожно взял незнакомый предмет, повертел, цокая языком. Долго, без улыбки, смотрел на фотографию Димки, ничего не сказав, вернул телефон Инге. - Подожди, я сейчас, - сказала Инга, включила фотоаппарат и попросила Нико улыбнуться. Он упрямо качнул головой. - Ну, пожалуйста, улыбнись. Смотри, сейчас вылетит птичка. - Смешная Птичка уже вылетела и сейчас улетит, я так чувствую - проронил Нико и замолчал. Инга сделал фотографию и показала ее Нико. Грустные глаза художника оживились. - Чудо! – воскликнул он восхищенно. Инга радостно рассмеялась. Она быстро удалила фотографию Димки и выставила фотографию Пиросмани. - Вот так-то лучше! Нико, с помощью этой штуки я могу вернуться обратно, в ту жизнь. В свою жизнь. Понимаешь? Там мое место. Но мне надо торопиться. Батарейка может разрядиться, и я уже не попаду домой. Никогда. Понимаешь? Пиросмани устремил на девушку печальный взгляд и молча кивнул. - Нико, - Инга чуть не плакала, видя его огорчение, - зарядки хватает на три дня. Сегодня уже второй день, я зарядила телефон вчера утром. Если завтра я не попробую проскочить в эту временнУю дыру, я уже никогда, никогда не вернусь домой. Ну, я же рассказывала тебе про бабочку. Нельзя нарушать порядок. Мне нельзя оставаться здесь. Нельзя. - У него злое лицо, - тихо сказал Нико, - ты хочешь вернуться к этому, со злым лицом, который, болтается в жизни, как хвост ишака. Инга задумчиво покачала головой. - Нет, нет! К нему я не вернусь. Теперь не вернусь. Но ты пойми, там вся моя жизнь, работа, там мои друзья. А давай! Давай уйдем вместе! Послушай, - Инга схватила Нико за руку, - там, у нас, ты очень знаменит. Твои картины стоят миллионы долларов. Они в самых известных картинных галереях. Понимаешь? Ты будешь известен, любим и богат. Это будет совсем другая жизнь! Что? Ну, что тебя держит в этом городе? Завтра тебя выгонят из этого сарая и куда ты пойдешь? Ну что ты молчишь? Нико! У тебя будет мастерская, ты будешь писать свои картины! Ты напишешь еще много картин! У тебя появятся деньги. Нико тихонько сжал ее ладошку. - Остановись. Что деньги! Деньги имеют цену лишь тогда, когда больше нечего ценить. Посмотри вокруг. Видишь эти горы, это небо, эти дома. А запах акации слышишь? Вот – Кура, Вот – гора Святого Давида. Они – моя родня. Они моя жизнь. Мой воздух. Моя душа.Как же я без них? Там, в твоем мире, я чужой. А здесь у меня друзья. Весь город – мои друзья. Разве я куплю себе друзей за деньги? - Там тоже есть Кура. Она течет, как и текла. И гора Святого Давида никуда не делась, - возразила Инга. - Но там нет моих друзей, нет тех, кого я люблю. Без них мне незачем жить. Инга закусила губу. Она не ожидала, что слова о любви так больно заденут ее. Маргарита все еще в его сердце, с горечью подумала она. Маргарита, не я. - Хорошо, - я скажу, хотя не хотела говорить, но ты меня вынудил, - ты говоришь о друзьях, о тех, кого ты любишь. Где же они были твои хваленые друзья, когда ты умирал от голода? Ты же умрешь в подворотне во время революции. Умрешь всеми брошенный и забытый. Потом тебя, конечно, вспомнят и признают. Но ты-то этого уже не увидишь! А я – я предлагаю тебе жизнь! Известность! Любовь! Что ты молчишь? Нико! Пиросмани заговорил не сразу. - Смешная Птичка! Ты говоришь, что друзья бросят меня. Может, и так. Но, я думаю, они сделают это не со зла. Я даже думаю, они будут очень горевать. Но у них не будет другого выхода. Но я - я не могу бросить их. Понимаешь? Ты говоришь: я умру. Мы все умрем. Разница лишь в том, что мы понесем в своей душе в свой последний путь, - улыбнулся Нико, - Вот и вся разница. Прощай, Смешная Птичка! Он ссутулился и побрел прочь, не оглядываясь. Инга печально смотрела ему вслед. Он вдруг остановился и обернулся. Инга, не раздумывая, бросилась к нему, улыбаясь сквозь слезы. Нико обнял ее, и она замерла в его сильных руках. - Мое сердце стало мягче цветка, - пробормотал Нико, - останься до завтра, Смешная Птичка. Твоя жизнь тебя подождет. Только до завтра. Я прошу тебя. Инга подняла заплаканное лицо, и почувствовала его горячие нежные губы на своих губах. - Соленые… - прошептал он. 8. К вечеру сад «Эльдорадо» был полон нарядной публики. Хозяину пришлось выставить дополнительные столы у сцены, а тем, кому не досталось места за столами, поставили садовые скамейки и лавки, наспех сколоченные из необструганных досок. Лавки застелили покрывалами. Инга в алом платье стояла в тени старых акаций, не понимая, куда пропал Пиросмани. Он принес ей платье, пообещал скоро вернуться и исчез. Его отсутствие беспокоило Ингу. А вдруг скотоубивец нажаловался в полицию, и Нико арестовали? Она вертела головой, высматривая Пиросмани среди многочисленной публики, но не находила его. Настроение падало с каждой минутой. Неужели она права? И что теперь делать? Куда бежать? Надо же выручать. Для себя Инга решила, что если через час Нико не появится, она пойдет к владельцу «Эльдорадо» господину Титичеву и будет просить его о помощи. И откажется петь до тех пор, пока Нико не отпустят. Трио музыкантов, уже знакомое Инге, сыграло лирическую мелодию, давая публике возможность разместиться и приготовиться к концерту. Музыканты выдержали паузу, зрители замолчали, и на просторной поляне установилась тишина. Все с интересом ждали обещанного поединка между признанной звездой Тифлиса и звездой восходящей. Маргарита появилась на сцене как всегда неожиданно. Зрители встретили ее овациями. Рыжие кудри француженки и короткая юбочка, как обычно, принесли ей горячие симпатии. В этот раз она блистала, как никогда. Для поединка она выбрала веселые песни. И зрители прониклись ее весельем, ей подпевали, хлопали в ладоши, подбадривали криками. После каждой песни владелец скотобоен выходил на сцену и бросал к ногам Маргариты букет белых роз. Надо отдать ему должное, он старался, как мог, завоевать сердце ветреной певицы. Маргарита благосклонно улыбалась. Рыжие кудри венчала золотая диадема. Сияла в свете фонарей диадема. Сиял Дато Мандиашвили, пощипывал стильные усики. Разбитая губа была тщательно запудрена и почти не бросалась в глаза. Уверенный в победе Маргариты, Дато громко заказал шампанского. Зрители увлеченно аплодировали. Для Маргариты и Дато хозяин приготовил маленький столик у сцены, рассчитанный только на двоих. Причем для Маргариты откуда-то принесли кресло, более похожее на трон. Влюбленный Дато и тут постарался. После выступления, когда овации стихли, и Маргарита переоделась в золотистое шелковое платье, он торжественно проводил свою королеву к столу и усадил на трон. Мальчики из обслуги собрали со сцены розы и сложили их к ногам Маргариты. Соперница явно торжествовала победу. К столику, где сидели Дато и Маргарита, подходили зрители, целовали актрисе ручки, выражая свое восхищение. К Инге подбежал глазастый мальчик в длинном фартуке, прислуживавший за столами, и заинтересованно таращась, сказал, что хозяин просит мадемуазель на сцену. Инга заколебалась. Но время, которое она сама отвела себе на ожидание, еще не вышло. Хорошо, она споет. Она споет, и отправится искать Нико. Инга вскинула голову и походкой, подсмотренной у фотомоделей, двинулась к сцене. Ее появление встретили шушуканьем и редкими аплодисментами. Инга заметила, как засмеялся довольный Дато и что-то прошептал улыбающейся Маргарите. Наверняка радуется прохладному приему публики. Но Инге сейчас было не до интригующего Дато. Она улыбнулась знакомым музыкантам и поднялась на сцену. Все взоры устремились на нее. И тут в разных концах большой поляны, где расположились зрители, раздался оскорбительный свист, хулиганские выкрики, в Ингу полетели сырые яйца, гнилая морковь. Они попадали на землю, не долетая сцены. Несколько женщин взвизгнули испуганно, кто-то рассмеялся, потом еще и еще. Одно из яиц угодило в столик, за которым сидели Дато и Маргарита. Она испуганно вскочила, вытирая лицо, отряхивая платье. Дато вместо того, чтобы разорвать наглеца на части, растерянно озирался и пытался успокоить шумевшую Маргариту. Не обращая внимания на кавалера, Маргарита разразилась руганью, потрясая кулачками. А Дато только ежился, подергивал плечами, как будто яйцо угодило ему за шиворот. Как всегда в критической ситуации, Инга мгновенно собралась, сосредоточилась, схватывая суть происходящего. По тому, как вел себя владелец скотобоен, она догадалась, что это он нанял клакеров. Не удалось подкупить Нико, решил сорвать ее выступление другим способом. Но что-то не срослось. Кажется, незадачливый кавалер Маргариты угодил в яму, которую копал для Инги. Так обычно и бывает. Инга растерялась только на мгновение. Чего-чего, а за год пения в третьесортном московском кабаке, где пьяная кабацкая публика не отличалась хорошими манерами и воспитанностью, она научилась разруливать и не такие конфликты, и могла за себя постоять. Поэтому Инга быстро пришла в себя. Ну, уж дудки! Сейчас она покажет этим зарвавшимся предкам, что такое боевая московская девчонка двадцать первого века. Ничего, что она родилась в Прибалтике, зато жизни ее научила Москва. А она, матушка, как известно, слезам не верит. Положив руки на бедра, будто она была безусловной хозяйкой этого вечера, Инга гуляющей походкой подошла к самому краю сцены, остановилась напротив столика, где сидел растерянный Дато и шипела Маргарита, вложила пальцы в рот и несколько раз оглушительно свистнула. Зеваки захохотали и подхватили ее свист, радуясь неожиданному развлечению. Инга приподняла подол платья, показав разошедшейся публике стройные ножки в туфельках на шпильках, лихо отстучала чечетку и двинулась вдоль сцены, выстукивая каблучками яростную дробь. Молча! Вот так дроботушками она прошла по кругу всю сцену, остановилась в центре, развернулась боком, и снова над поляной разлетелась пулеметная очередь ее каблучков. Публика по достоинству оценила мужество девушки. Смех и свист стихли, все напряженно смотрели на сцену, зачарованные мельканием ножек и барабанной дробью каблучков. Минутная пауза, и зрители восторженно завопили, отчаянно хлопая в ладоши. Клакеры, нанятые кидать в Ингу яйца, ретировались. Но тут за спинами зрителей послышался шум, возгласы удивления. На дорожке сада, ведущей к сцене, показались четыре арбы, наполненные доверху цветами. Пышными охапками лежали иранская сирень, гроздья акации. Те зрители, кто стоял, расступились. Те, кто сидел, привстали, чтобы лучше видеть. За погонщиками шел Нико в сопровождении двух городовых. Увидев его, Инга спрыгнула со сцены. Каблучки, не выдержав чечетки и прыжка, разлетелись в стороны. Инга сбросила туфельки и босиком бросилась навстречу Нико. Она остановилась в нескольких шагах от него, счастливо улыбаясь. - Ты пришел! - повторяла она. – Ты пришел! Ты пришел! Я знала, что ты придешь! Она перевела взгляд на арбы с цветами, и улыбка медленно сползла с ее лица. Не удержавшись, она обернулась на Маргариту, и снова посмотрела на Нико. - Ты все-таки купил ей цветы? Молодец! Ты все сделал правильно. Как в песне! Легенды должны жить. Я горжусь тобой, Нико! Инга подошла к арбе и тихо провела ладонью по влажным сиреневым гроздьям. - Какая красота! А я все же спою для тебя, Нико. Только для тебя. Сегодня у тебя необычный день, Нико! Сегодня удивительный день. Твой день, Нико! Она повернулась и медленно пошла между зрителями, мимо оживившейся Маргариты, мимо музыкантов, мимо своих туфелек без каблучков, валявшихся у сцены. Музыканты пытались ей что-то сказать, но она махнула рукой и поднялась на сцену. Она стояла и молчала. И постепенно на поляне, где до этого шумели и волновались несколько сотен зрителей, установилась тишина. Зрители почувствовали, что между этой странной девушкой и любимцем города Нико происходит что-то, чему пока еще не было названия. И отзывчивые сердца горожан охватило волнение. И только Маргарита ничего не почувствовала и не поняла. Она видела, что поклонник, которому она дала отставку, привез гору цветов. Значит, хочет ее вернуть. Завоевать! Она ведь тоже слышала песню про художника в саду Муштаид. И вот оно! Свершилось! Упустить такой случай Маргарита не могла. Ничего, пусть Дато поволнуется и поревнует. Тем более он сегодня так провинился. Но она и его заставит заплатить за испорченное платье. А сейчас пусть весь Тифлис видит, как ее, Маргариту, любят. Маргарита, улыбаясь, пошла к Нико, покачивая бедрами. Золотой шелк искрился и переливался. Она была очень хороша в этот миг. Маргарита, не скрывая радости, протянула Пиросмани руку для поцелуя и оглядела публику: все ли видят ее триумф, ее торжество? - Нико! – в голосе Маргариты радостное удивление. – Какие чудные цветы! Ты – прелесть, Нико! - Чшш! – проговорил Нико, приложив палец к губам. – Давай послушаем песню. Маргарита недовольно обернулась, не понимая, какие могут быть песни, когда она тут, рядом. Разве можно сравнить ее, королеву сцены, и эту нахальную девицу? Нико совсем потерял разум, недаром про него говорят, что он не в себе. Печальная Инга смотрела со сцены на Нико и Маргариту. Ну, вот ты и добилась своего. Все получилось так, как ты хотела. Они снова вместе. Почему же так больно? Почему же так горько? А собственно, чего ты хотела? Ты появилась в его жизни ниоткуда и исчезнешь в никуда. Все правильно! Телефон спрятан в сарайчике Нико. И теперь ее ничто уже не держит в старом Тифлисе. Пока не сдохли батарейки, надо возвращаться в свою жизнь. А она все пытается примерить на себя жизнь чужую. Инга распахнула руки, словно хотела обнять всех, кто собрался в этот вечер на берегу Куры, и Нико опять поразился этому ее жесту, такому трогательному и волнующему. Инга запела без музыки. Она даже и не пела вовсе поначалу, а просто проговаривала слова песни тихим, чуть дрожащим голосом, словно разговаривала только с ним, с Нико. В золотой стране воспоминаний, На цветных дорогах сновидений, Не меня ты ждёшь, мой Пиросмани, От любви с ума сошедший гений. Все взоры устремились на Нико, а он медленно пошел к сцене, позабыв про Маргариту. Сейчас он видел и слышал только ее. Смешную Птичку. Вот она вылетает из-за угла Кирочной, такая яркая, такая необычная. Вот они заключают союз борьбы за любовь. Вот она поет про миллион алых роз, и сердце его тает как снег под весенним солнцем, вот они сидят под акацией, пьют вино и слушают звезды, вот они целуются на берегу Куры под удивленным взглядом старого рыбака. Как же он жил без нее до сих пор? Голос Инги набирал силу, и горькая страдающая интонация разрывала сердца зрителей. Я не родились с тобой в Тбилиси, И не я тебе всех в мире ближе. Любишь ты какую-то актрису Родом из какого-то Парижа. Теперь уже Маргарита почувствовала на себе взгляды публики. Она переминалась одна у повозок с цветами, не зная, что делать. Вернуться к Дато или ждать Нико. Нет, надо дождаться Нико, пусть подарит ей все эти цветы, а потом она с триумфом вернется к Дато. Нико подошел к сцене и остановился, сложив руки на груди. Он увидел грустные глаза Смешной Птички, и сердце его дрогнуло от нежности. Неужели она и впрямь поверила, что он привез цветы для Маргариты? Инга опустила руки, и они обессилено повисли, как сломанные крылья. Страсть и горечь звучали в ее голосе. И всех, кто в этот вечер собрался в саду «Эльдорадо», охватило странное чувство. И необычная мелодия, и не очень понятные слова, и непривычная манера исполнения – все казалось восторженным тифлисцам чудом. Даже самые равнодушные и непонятливые почувствовали, что на их глазах происходит объяснение в любви и прощание, и сердца зрителей наполнились грустью. Нико, Нико, Нико Пиросмаани… Если б ты меня когда-то встретил. Я б ждала тебя в ночном тумане, Я бы пела песни нашим детям Нико, Нико, Нико, если б знал ты, Как порой до слёз, до боли жалко, Что не мой портрет нарисовал ты, А портрет заезжей парижанки. Не была актрисою великой Дочь далёкой и капризной Сены. Если бы не ты, безумный Нико, Про неё давно забыли все мы. Нико, Нико, Нико Пиросмани… Стал бы наш роман с тобой балладой. Жаль, что время встало между нами Непреодолимою преградой. Нико, Нико, Нико Пиросмани… Если б ты меня когда-то встретил, Я б ждала тебя в ночном тумане, Я бы пела песни нашим детям. Нико, Нико, Нико Пиросмани… Инга замолчала. Стало так тихо, что казалось, собравшиеся даже дышать перестали. И в этой оглушительной тишине Нико сделал знак погонщикам. Подхватив охапки цветов, они потащили их к сцене. «Посторонись!» - пробурчал самый старый, обходя Маргариту. Гроздья акации и сирени устилали пол у ног Инги. И вот уже Нико несет охапку сирени и бросает к ее ногам. И смеется, и снова приносит охапку сирени, и рассыпает ее у сцены. Кто-то из зрителей бросается помогать погонщикам. Вот уже цветами засыпана вся сцена, и вся поляна вокруг сцены . Подъехала еще одна арба, наполненная только розами. Восторженный гул голосов прокатился по поляне. Алые и белые розы ложатся на сирень и акацию. Вот уже и колени Инги утопают в цветах. Она стоит, не смея двинуться с места, улыбаясь растерянной счастливой улыбкой, и не сводит глаз с Нико. Зрители подходят к Пиросмани, пожимают руки, хлопают по плечам. И никто не обращает внимания на Маргариту. Кажется, что ее золотое платье поблекло, и уже не сияет, как раньше нестерпимым победным блеском. Утирая злые слезы, Маргарита уходит из сада, но кому она теперь интересна! - Нико, - смеется Инга, - помоги мне выбраться из цветочного плена. Я не могу, я же босиком! - Конечно, дорогая! Но, пожалуйста, порадуй мое сердце, спой мне и моим друзьям песню про художника. Зрители поддержали просьбу Нико аплодисментами, но они быстро затихли, когда к сцене подошли городовые. - Остановитесь, господа! – один из городовых поднял руку, призывая собравшихся к молчанию. – господин Пиросманашвили, вам надлежит следовать за нами. 9. - Я готов, благодарю вас, господа, за снисходительность. Вы позволили мне подарить цветы. Теперь я в вашем распоряжении, - Пиросмани внешне спокоен, он даже улыбается полицейским, - Еще одну минуту попрошу у вас. Позвольте мне проститься. Инга присела и осторожно раздвинула цветочный ковер руками. Получилась узкая дорожка, Инга пробежала по ней и спрыгнула со сцены прямо на руки художника. Пиросмани вынес ее из цветочного плена, опустил на траву. Инга обернулась и гневно махнула рукой в сторону ухмылявшегося владельца скотобоен. - Это все из-за него? Подонок! Я его ненавижу! Я уничтожу его! Пиросмани бережно сжал ее ладошки и улыбнулся. Но глаза не улыбались, глаза оставались печальными. - Нет, обещай мне, что ты не станешь этого делать. Обещай мне! Иначе я сойду с ума! Я буду волноваться. Меня сейчас уведут, а ты обещай мне вернуться в свой мир. Дай слово! Он требовательно смотрел на Ингу. -Да ты что! – возмутилась Инга. – Тебя в кутузку запрут, а я домой поеду спокойненько. Ты этого хочешь? Да за кого ты меня держишь? - Ты все равно ничем не поможешь мне. А я буду страдать, зная, что ты одна, без моей защиты. Ты не волнуйся. Меня отпустят. Ну, поработаю метельщиком недельку. Как ты говорила? Это будет мой личный субботник. Нико подмигнул Инге и еще крепче сжал ее ладошки. - Обещай мне, что сразу же, прямо сейчас, уедешь. Инга кивнула. - Обещаю! - Теперь я спокоен. Мы, видимо, больше не увидимся. Прощай, Смешная Птичка. Спасибо тебе! Он наклонился и совсем тихо, так, чтобы никто, кроме Инги не услышал, сказал: - И обещаю тебе: я не умру в подворотне. Когда станет совсем плохо, я приду, а не смогу идти - приползу на Михайловский мост, на наш мост. Я оставлю тебе письмо, мой привет тебе, Смешная Птичка. - Письмо? - Да, такой знак, привет тебе от меня. А ты когда-нибудь приедешь в Тифлис… - В Тбилиси, - поправила его грустная Инга. - Значит, Тбилиси? Ну, приедешь в Тбилиси, придешь на наш мост, увидишь мой привет и поймешь, как я… тебя…словом, все увидишь и поймешь. - Но как? Как я узнаю? Что это будет? - Ты сразу узнаешь, дорогая. Помнишь, где мы стояли сегодня? У Гранд- Отеля, там где кончаются перила и начинается камень, там ты и найдешь мой привет тебе. - Но зачем же ждать? Скажи мне сейчас! - Мое сердце стало нежнее цветка, - пробормотал Пиросмани, целуя ее ладошки. - Мое сердце стало нежнее цветка - эхом отозвалась Инга. - Иди, Смешная Птичка, иначе я не смогу расстаться с тобой. Инга резко развернулась и пошла ни на кого не глядя. Пиросмани печально смотрел ей вслед. Только после того, как городовые увели художника, взволнованные происшедшим зрители стали расходиться. Многие забирали на память о сегодняшнем вечере веточку сирени или акации. Поляна опустела, мальчики из обслуги снимали со столов скатерти, убирали посуду. И только Дато Мандиашвили, понурившись, сидел за пустым столом. Казалось бы, ему надлежало радоваться: обидчика накажут. Но радости он не чувствовал. Ныла разбитая губа, ныло сердце, разбитое ветреной Маргаритой. Все его усилия приручить красавицу, завоевать ее любовь оказались напрасными. Она уехала из «Эльдорадо» даже не вспомнив о нем. Конечно, она оскорблена и разгневана.Мало того, что выступление соперницы-самозванки прошло с успехом, так еще и эта безумная выходка безумного художника. Дато уныло подсчитывал, во сколько Пиросмани обошлась затея с цветами. Выходила очень круглая цифра. Дато вздыхал и тряс головой. Теперь, чтобы снискать расположение Маргариты, он должен переплюнуть художника и подарить Маргарите десять повозок цветов. Вот беда! И откуда он взялся этот голодранец со своими цветами! Нищие не должны совершать такие вызывающие поступки. Нищие не имеют права так шиковать. Если ты нищий, знай свою норку. На месте государя, он, Дато, издал бы указ, запрещающий голодранцам выражать свою любовь столь неподобающим образом. Это в конце- концов неприлично. Да и вообще, какая любовь может быть у голодранцев? Любовь – это удел людей знатных, обеспеченных, у которых развито чувство прекрасного. А что могут понимать в любви голодранцы? Дато сокрушенно качал головой, всплескивал руками, словно пытался убедить в чем-то невидимого собеседника, пока к нему не подошел хозяин и с извинениями не напомнил, что сад закрывается. Огорченный Дато потребовал две бутылки шампанского и поехал к Маргарите вымаливать прощение. Огромная оранжевая луна всходила над городом. Через зарешеченное окошко арестантской ее свет проникал в маленькую душную комнату, где на полу, прислонившись к стене, сидел Нико. Арест совершенно не обеспокоил его. Какая разница, что с ним станется, если он опять остался один. Равнодушно, как о постороннем, он подумал, что смерть, пожалуй, будет достойным выходом для него. В лунном свете всплывали и исчезали неясные видения, бледные тени дрожали и струились, как неясные сны. Пиросмани закрыл глаза. Эти видения беспокоили и терзали его. Но детская уловка не принесла облегчения. С закрытыми и открытыми глазами он видел маленькую Смешную Птичку. Юную женщину с таким красивым и необычным именем: Инга. - Инга, - произнес он вслух охрипшим голосом и вздохнул. Глазам стало горячо. Удивленный Пиросмани коснулся лица и почувствовал, как увлажнились пальцы. Как давно он уже не плакал. Пожалуй, с тех самых пор, как умерла его маленькая крестница. Слезы – это слабость. Хорошо, что никто, кроме лунного всадника, не видит его слез. Он не ожидал, что тоска по Инге окажется такой острой, рвущей душу. За эти два дня, что они вместе, он привязался к ней. При мысли о Смешной Птичке с сердцем начинало твориться что-то неладное. И он прижал руку к груди, чтобы удержать это неистовое сумасшедшее биение. Разве он мог подумать, что за два дня его жалостливое любопытство к этой странной девушке превратится в горячее, обжигающее чувство? Наверное, это и есть любовь. Если все мысли только о ней. Если сердце то вырывается из груди, то становится таким мягким и нежным, как цветок. Конечно, это любовь. И вот теперь ее нет. Он сам отправил свою любовь в этот странный и непонятный мир, из которого она, словно звездочка, упала на землю благословенного Тифлиса. Своими руками отправил! Может, поэтому так пронзительно ярок лунный свет? Может, сейчас лунный всадник уносит его Смешную Птичку неведомо куда, в далекое будущее. Он ведь сразу и безоговорочно поверил в ее невероятную историю. Да и как он мог не поверить, если Святой Георгий трижды являлся ему! Сам Святой Георгий приходил к бедному художнику, когда ему становилось трудно и не хотелось жить. Белобородый старец на белоснежном коне, окруженный ослепительным сиянием сходил с небес, потрясенный Пиросмани падал ниц, умоляя простить его за трусливые мысли о смерти, недостойные мужчины. И чувствовал, как просыпается в нем желание жить и творить. А старец также молча исчезал. Вот и сейчас ему послышался странный шум. Сначала шаги за окном, потом долгое громыхание замка. Кто-то за дверью возился с ключом. Пиросмани слышал сердитое бормотание, но не мог разобрать слов. Наконец, дверь распахнулась, показался тусклый свет фонаря. Пиросмани зажмурился, а когда открыл глаза, увидел знакомого стражника. Он стоял на пороге и сердито выговаривал: - Ни днем, ни ночью нет покоя. Николас, какой ты беспокойный человек! Неужто не мог подождать до утра? И куда ты сейчас пойдешь среди ночи? - Никуда не пойду, - удивленно откликнулся Пиросмани, - я же арестован. - Вставай и иди! Господин Титичев внес за тебя залог, будто ты такая важная птица. В голосе стражника прозвучало ворчливое недоумение. Он не мог понять, зачем такому уважаемому человеку, как владелец «Эльдорадо», суетиться, вносить залог за какого-то бродягу. - Чудны дела твои, Господи! – пробормотал стражник. Пиросмани поднялся и, не веря в освобождение, затоптался на месте. - Ну, чего топчешься? Иди уж! Или, может, останешься? Может, тебе приглянулась наша арестантская? – пошутил стражник. - Нет, уважаемый, я пойду. Спасибо вам! - Эй, Николас, а правду сказали, что ты купил миллион роз и подарил их певичке из «Эльдорадо»? – в голосе стражника нескрываемая зависть. - Тебя обманули, дорогой! Это шутка! Откуда у бедного художника столько денег? - И то верно! – стражник повеселел.- Языки без костей, вот и болтают что попало. Нико вышел на пустынную улицу, залитую лунным светом, и решительно зашагал в сторону Ортачальских садов. Он шел все быстрее и, наконец, побежал. Сам себе он не смел признаться, что надеется застать Смешную Птичку. Может, она еще не успела улететь в свой неведомый мир. Около серных бань он остановился отдышаться и отдохнуть. И вдруг оцепенел от невероятной картины. Над Метехским замком парил в дрожащем лунном свете сияющий белобородый старец на белоснежном коне. Инга вернулась в сарайчик на берегу Куры совершенно опустошенная событиями этого необыкновенного дня. Она сняла нарядное платье, переоделась в мальчишеский костюм, достала из тайника телефон, проверила, работает ли батарейка, и спрятала его в карман. Взяла кувшин с вином, хлеб и вышла под акацию, где они с Пиросмани провели несколько незабываемых часов. Ну, вот и пришла пора возвращаться. Инга отхлебнула вина, и принялась равнодушно жевать хлеб. Конечно, она обещала Пиросмани, что уйдет на Кирочную немедленно. Но ничего страшного не случится, если она перекусит, отдохнет, успокоится. Может, даже поспит часика два до рассвета. А как только рассветет, она исполнит свое обещание. Заряда батарейки хватит до конца дня. Она все успеет. Днем она возьмет немного денег, наймет извозчика и поедет на Кирочную, где растет необычный куст. И попробует вернуться домой. Да, домой. Только вот никто не ждет ее дома. Димка … Да разве можно сравнить Димку с Нико! Какой он жалкий и мелкий Димка… Дешевые понты и ничего за душой. Как же она не разглядела его раньше? И как хорошо, что она его разглядела. Остается ее работа. Завтра утром она заведет свою малышку и поедет в редакцию. Только вот как же ей объяснить свое отсутствие? Разве кто-нибудь поверит ей, что она целых три дня разгуливала по старому Тифлису? Да ее скорей всего просто уволят под благовидным предлогом, если она только заикнется о путешествии в прошлое. А потом будут шептаться и сплетничать, что Инга слетела с катушек. Нет, о Тифлисе она никому не расскажет. Но никто не помешает ей написать книгу. Инга улыбнулась. Точно! Она напишет книгу. Но почему-то мысль о книге не вызвала у нее ожидаемой радости. Взошла луна. Прихлебывая из кувшина время от времени, Инга смотрела на оранжевый диск до тех пор, пока слезы не хлынули из глаз. В голове вертелись строки из стихотворения Важи: «Ты на том берегу, я на этом, между нами бушует река…» Инга повторяла и повторяла эти строчки. Хоть бы одним глазочком еще посмотреть на него. Просто посмотреть. Даже не говорить, а просто увидеть его. И знать, что все у него в порядке. А еще услышать его голос. Такой ласковый и мягкий. Ах, Нико, Нико! Что ты со мной сделал? Как же мне уйти и расстаться с тобой? «Ты на том берегу, я на этом…» Между нами даже не река, а время… И что же нам делать? Инга всхлипнула и услышала какой-то шорох за спиной. Она испуганно обернулась и в ту же секунду с радостным криком вскочила и бросилась навстречу Нико. - Это чудо! – шептала она, прижавшись к нему. – Неужели это ты? Я не верю своим глазам. Нико! Ты сбежал? - Смешная Птичка! Ты же мне обещала, что уедешь сразу. - Да! Но я не смогла. Мне надо было увидеть тебя. И сказать тебе очень важную вещь. Она гладила его волосы, щеки, плечи и смеялась, и плакала. - Скажи, ты убежал? И сейчас они опять тебя заберут? - Нет, меня отпустили под залог. - Какое счастье! Они уселись под акацией и замолчали, слушая , невнятный уютный говор реки, шорох листвы, стрекотание кузнечиков. Где-то совсем рядом, в траве, кто-то шуршал. Может мышь, а может, ежик. Кошка, зеленея глазищами, пробежала мимо них и скрылась в темноте. - Мышки-кошки- ежики! – пробормотала Инга. – Какие же вы счастливые. Вы не знаете, что такое время. Вы не знаете, что такое ждать. Вы не знаете, что такое расставание. - Я думаю, не надо им завидовать, Смешная Птичка. Они не знают любви. Разве это жизнь, если в сердце нет любви? Инга улыбнулась и крепче прижалась к Нико. - Нет, это не жизнь, - согласилась она. – Нико, а где ты взял деньги на цветы? Это же целое состояние! Пиросмани рассмеялся: - Разве я не говорил Смешной Птичке, что у меня много друзей? Друзья помогли. - Нико, когда я уйду, пожалуйста, возьми заработанные мною деньги. Они в сарае, в коробке из-под шляпы. Я не хочу, чтобы ты голодал. Ты береги себя. - Зачем? – удивился Нико. – Зачем мне твои деньги? Зачем мне беречь себя? Ради чего? - Ради меня. Мне будет легче, если я буду знать, что у тебя все в порядке. Смотри, уже рассвело. Как быстро бежит время. Как быстро. Она вскальзывает из его объятий, спускается к реке. Раскинув руки, Инга кричит: - Солнце, остановись! Стой! Оставайся за этой горой! Пожалуйста! Солнце! Я не хочу, чтобы наступил день. Она с размаху бросает в воду камень, поднимает еще один, швыряет его в реку. И еще один. Нико спускается к реке, хватает ее на руки, вскидывает на плечо и несет наверх, под акацию. - Смешная Птичка, ты хотела попасть камнем в солнце? Инга, не отвечая, стучит кулачками по спине Нико. - Почему ты несешь меня, как мешок? – возмущается она. - Неет, - смеется Нико, - Я несу тебя, как добычу. Ты – моя добыча, и я буду писать твой портрет. Он выносит из сарайчика, узкий лист стекла, краски, кисти. - Становись у акации, - командует он. – Закинь руки за голову. Вот так, словно ты устала и хочешь отдохнуть. Смотри на меня. С любовью смотри, если можешь. Инга смеется: -Боюсь не получится! - Так я и знал, что Смешная Птичка морочит мне голову. Пока он перекидывался с Ингой шутливыми фразами, его руки ловко нанесли на стекло белый грунт. Сейчас Инге никто не мешал рассматривать Нико, и она смотрела, вбирая в себя его сосредоточенный взгляд, непослушную прядь волос, упавшую на высокий лоб, красиво очерченные губы. Теперь-то она знала, какими они могут быть нежными. Инга улыбнулась своим мыслям. Нико работал быстро и увлеченно, где кистью, где прямо пальцами. Инга любовалась его руками и улыбалась. - Ээ, Смешная Птичка, - сердится Нико, - ты радуешься. Конечно, ты радуешься. Ты ведь сегодня покидаешь меня, и возвращаешься в свою жизнь. А мое сердце плачет. Но я все равно написал хороший портрет, чтобы мои глаза не забыли тебя. Сердце не забудет. А вот глаза… Нико отошел от картины, вытирая руки испачканной в краске тряпкой. Инга подбежала к картине и ахнула. Выкатившееся из-за горы солнце пронзило лучами стекло, и алый цвет нарисованного платья засиял. На картине она стояла на краю обрыва, раскинув руки, словно собиралась взлететь. Алая птичка с грустными глазами. - А зачем же я два часа стояла, закинув руки? – удивилась Инга. - Тайна художника, - важно заявил Нико. - Обманщик! Я была совсем не нужна тебе. Ты бы написал меня и без меня. - Конечно! Разве сердце может ошибиться? Нет, не может! - Я тоже так думаю! – передразнивая Нико, важно произнесла Инга и подняла многозначительно указательный палец. – Но знаешь, дорогой, я пожалуй, обижусь, если ты будешь слишком часто смотреть на этот замечательный портрет. И случайно разобью его. Лучше смотри на меня! Нико молча взглянул на Ингу. В глазах печаль и невысказанный вопрос. - Да-да! Чего ты так удивился? Знаешь, Нико, сегодня утром я подумала, что мой мир вполне обойдется без меня. Я думаю, он даже не заметит моего исчезновения. Нико, я не хочу возвращаться туда. Ты думал, что я пыталась камнем сбить солнце? А я просто выбросила телефон. Я выбросила эту проклятую штуку в речку. Все. Его нет! - Третий камень? – спросил Нико. Робкая улыбка тронула его губы. - Первый, Нико, первый. Я не раздумывала. - А как же бабочка и разрушенное будущее? – не веря себе, спросил Нико. - Так это же бабочка! Нико! Она такая легкомысленная. Порхает себе и порхает. А мы же люди! Понимаешь? Я не позволю тебе умереть от голода. И плевать мне на все революции и войны. Никому тебя не отдам! Я спасу тебя! И может, Господь, заглядевшись на бабочку, не заметит своих заблудившихся во времени детей. И простит их. И простит… P.S. Теперь под первой аркой Михайловского моста в Тбилиси день и ночь мчатся автомобили. Со стороны кружевных балкончиков Гранд-Отеля, где когда-то, сто лет назад, останавливалась капризная красавица- француженка, там, где кончаются чугунные перила моста и начинается каменный парапет, если приглядеться, можно увидеть еле заметный рисунок, нанесенный чем-то острым: птица, с распростертыми крыльями. Она летит через время, через пространство, как напоминание о верности и любви… песня о Пиросмани | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
