Треф и Билл сидели на кухне у Билла и распивали чай. Матери Билла на работе подарили аж восемь сортов чая — в красивых аккуратненьких баночках. И друзья дегустировали и разговаривали за жизнь, поджидая третьего товарища — Ваньку. Тот что-то задерживался. Обещал быть к семи, а на часах уже было семь двадцать. Пошла третья серия чая. Ребят разморило — с холода, после рабочей недели. Сидели, пили — хорошо. Даже водки не хотелось. Разговор как-то не клеился, - то ли мозги замерзли, то ли лень было их включать. Но все изменилось, когда в дверь позвонили, и появился, наконец, опоздавший. В полумраке прихожей друзья не заметили, что Ванька весь мокрый, поцарапанный и в крови. Он не стонал, не шатался, не завывал, поэтому внешний вид не играл особой роли. И, тем не менее, при свете 60 вольтовой лампочки на кухне вся его боевая раскраска предстала во всей красе. Под глазом наливался синяк, губа кровоточила и по всему лицу шли какие-то грязные разводы.

С криками : «Кто? Где? Кому идти бить морду?» - друзья навалились на друга. Тот выдержанно молчал, смывая кровь и грязь над маленькой раковиной, после чего выдал совершенно неожиданную фразу:

- Я вот все думаю: что же первично, - бытие определяет сознание или сознание определяет бытие?

 

Друзья переглянулись. Треф хмыкнул — эк тебя башкой-то приложили! Билл пытался вникнуть в смысл сказанного. Вообще-то, по жизни, его звали Колька, но это неважно. Он был большой, грузный, весь круглый, и Билл шло ему гораздо больше. Не то, чтобы он был туповат. Просто его IQ располагался где-то чуть левее от центра общей средне-статистической гистограммы. Как дразнили его друзья, — он был не тормоз, просто он медленно снимался с ручника. Когда смысл сказанного, наконец, дошел до него, Билл глубокомысленно заметил:

- В наше время главное - не вызывать жалость.

Теперь переглянулись Треф с Ванькой.

- А то запинают, — закончил Билл.

- По-твоему, я вызываю жалость? - спросил Ванька. Он вспомнил, за что ему надавали и развеселился. - Впрочем, пожалуй, я вызываю жалость своей дуростью. Давно известно: не делай добра - не получишь зла, и вообще — никогда, никогда никому не помогай!

 

Оказывается, он шел с работы домой, то есть к Биллу домой, и не смог проигнорировать групповое надругательство над телом некоего "потерпевшего", причем тело это уже лежало на земле, прикрывая голову руками. Трое пацанов метелили четвертого — за что, почему? Неважно: трое - на одного! Ванька, дурак — джентльмен, зачем-то впрягся за этого инвалида, хотя те яростоно кричали, что он падла, гад и заслужил гораздо большего (это если переложить их арго на приемлемый синтаксис). Гад - не гад, но трое на одного - нельзя! Ну нельзя! Вот и полез. Ну и получил.

- А бытие тут при чем? - логично спросил Треф. - Тут скорее "битие" определяет сознание. Получил в морду, мозги и вправились, больше не полезешь.

- Вот в том-то и дело, что полезу! - с горечью ответил Ванька. — Значит, сознание все-таки первично.

- Ну, знаешь, мой дорогой, как говорят: дуракам закон не писан. И ещё, некоторые, я слышал, любят получать по морде, некий кайф от этого испытывают. Сознание тут не причем, скорее, тогда уж, подсознание.

 

Билл пил чай шумными глотками, переводя взгляд с одного на другого. Он обожал умные беседы.

- А ещё можно сказать: «питие определяет сознание», - произнес он, потягивая горячий вязкий чай с вереском.

- Вульгаризм! - отрезал Треф.

- Молодчага! - сказал Ванька. - Пять баллов. Налей и мне кружечку.

Разлили дымящийся ароматный чай, обняли кружки, начали смаковать. На несколько минут воцарилась тишина. Но мысль, она же как мышь, — пошла-пошла грызть и ползать в головах. Треф печально вздохнул, видимо, что-то припомнив свое, и выдал на выдохе — загробным голосом:

- Смириться, сломаться, согласиться с этим долбанным бытием — это первый твой постулат. А не смиряться, бороться, выдумать свою реальность, свое бытие — это второй. Каждый выбирает по себе. Не может быть одного ответа. Первично не то, что есть. А то, что мы выбираем. То есть, то, что мы выбираем, то для нас и становится первично.

 

Билл поперхнулся. Он обожал умные беседы, просто ему не хватало скорости — как при плохом интернете — он долго "грузился". Изо всех сил он рылся в своей памяти, ему очень хотелось припомнить хоть одну умную цитату, хоть одну умную мысль, — ну учился же он в школе, ну должно же там что-то быть, в этом закрытом, запрятанном на чердак сундуке. И вдруг - словно озарение — из памяти, как ладья, выплыла известная, неизвестно только откуда, фраза: «Свобода — это осознанная необходимость». Он и озвучил её, честно признавшись друзьям, что никогда её не понимал.

- И я не понимал, — сказал Треф. - Этот Спиноза как скажет...

- Кто? - не понял Билл.

- Не напрягайся. - Треф отпил из кружки и полез за сигаретами. Дурная привычка, — чтобы вить кольца из мыслей, ему необходимо было вить кольца из дыма. - Ну посудите сами. Необходимость — это же противоположность свободы, разве не так? И вообще, что значит "осознанная необходимость"? Я вот понимаю, что мне надо ходить на работу, хочу я этого или нет. Просто надо. Это и есть осознанная необходимость? Это и есть свобода? Да в гробу я видал такую свободу.

- У тебя есть свобода выбора, — ходить на работу или нет. Ты выбираешь - ходить. Ты делаешь выбор, а любой выбор предполагает наличие свободы. «Осознанная необходимость» - необходимость осознать свой выбор, а не механически бессознательно существовать.

- Да ты шо!? Ладно, тогда что такое выбор? Тот пацан, которого пинали ногами — упал. Это был его выбор?

- Не придуривайся! Его свободу ограничили, так называемые, превосходящие силы противника. Возможно, у него был выбор — убежать или драться. Отбиваться лежа или прикрывать голову. Но это, согласись, уже вовсе не тот выбор.

- Мда... и ты полез драться тоже сознательно? Или это у тебя наподобие рефлекса?

Ванька засмеялся.

- Да, наподобие рефлекса. В мозгу загорается "лампочка", и после этого уже не остается выбора.

- Кстати, — гася сигарету, сказал Треф, — отказ от выбора — это тоже выбор.

- Да я сам понимаю, что все это демагогия, вечные размышления, — что первично: курица или яйцо. Просто, когда шел к вам, задумался — почему я это сделал.Что мною двигало? Может, у меня комплексы?!

 

Билл сидел и думал, — демагогия, не демагогия, а вот он бы не полез на троих, да хоть бы они среди бела дня убивали младенцев. Не полез бы, духу бы не хватило. Хотя по массе и габаритам он раза в два побольше Ваньки.

Треф же о таких вещах никогда не задумывался. Он был человеком настроения. Он умел рассмешить, успокоить, "взять на себя", умел влезть человеку в душу, что называется, «с ногами», но точно так же легко её и покидал. Никогда нельзя было быть точно уверенным, что там у Трефа в голове. Он мог становиться мизантропом и неделями не вылезать во внешний мир, — нигде нельзя было его поймать, — ни по телефону, ни в скайпе, ни на улице. Он был сам себе на уме, но Ванька знал, — ему можно доверять, он не трус, он всегда подставит плечо, — если будет в этот момент в зоне досягаемости.

 

Билл поднялся из-за стола для того, чтобы нарезать крендель, и вдруг выронил нож. За стенкой внезапно раздались душераздирающие крики, визги, плач, грохот падающих предметов, — в один миг просто тишина разорвалась и вздыбилась болью и страхом.

- Господи, опять! — произнес Билл. — Каждый раз вздрагиваю.

- Что там? - собравшись, спросил Треф. Была у него такая манера, — в моменты опасности, неопределенности, он, точно зверь, сжимался, приседал, превращался в сжатую пружину.

- Соседи, — уныло сказал Билл.

- Что — соседи?

- Там алкаш живет, время от времени лупит все семейство, тогда оттуда такие вопли доносятся. Мы уж и привыкли, но все равно каждый раз неожиданно.

- Полицию пробовали вызывать? - поинтересовался Ванька.

- Без толку. Жена напишет заявление, потом через час заберет. Они уже не реагируют.

На некоторое время вернулась тишина. После чего повторились крики и плач, грохот и топот... Что-то несусветное творилось там, за стеной.

- Нет, ну нельзя же просто так сидеть, и слушать это! — вскочил Ванька.

- Тебе мало дали сегодня? Ещё хочешь? — спросил Треф, хотя сам тоже поднялся. - Сиди, я сам схожу.

- Нет, пойдем все вместе, — сказал Билл. - Он не мог ударить в грязь лицом, не мог остаться один дома, когда его друзья идут к этому ненормальному. Хотя ему было страшно — ему по-настоящему было страшно, даже втроем - но он начал собираться, и все вывалились на лестничную клетку.

 

Из квартиры напротив высунулось снулое лицо неопределенного возраста и пола. Прошамкало что-то на тему: «Всех бы их в Сибирь. На рудники. Лес валить». После чего дверь снова захлопнулась. Друзья переглянулись.

- Ещё один ненормальный, - тускло сказал Треф. - Да-а, народ надо менять!

 

Ванька стал звонить в квартиру, из которой доносился шум. На звонок никто не реагировал. Стали стучать в дверь - результат тот же. Тогда Билл предложил выбить дверь плечом, и, не дожидаясь одобрения, выбил. Ловко это у него получилось. Да и дверь была хлипкая. ДСП, без затей, на одном шлеперном замке.

 

Попав из светлого подъезда во мрак чужой прихожей, первое, что почувствовали друзья — это запах. Запах крови, рвоты, мочи и самый главный запах — запах страха и отчаяния. Оказывается, есть такой запах — очень сильный! Треф ринулся налево — на кухню, Ванька направо - в комнату, Билл остался в коридоре. Он решил осмотреть ванную и туалет. На кухне творилось черте что, - горы грязной посуды в раковине, забрызганные жиром стены, замызганные сальные полотенца, грязная плита, обшарпанный трехногий стол с клеенкой в подтеках — тихий ужас — дежавю советского реализма, такое ретро - раньше в кино семьи таких алкашей показывали. Но никого из людей в кухне не обнаружилось. Треф побежал обратно. В первой комнате, скорчившись на полу, полулежала женщина с разбитой губой и подбитым глазом. Она прикрывала лицо грубыми, неухоженными руками. Она не плакала. В её глазах застыло выражение тупой покорности и боли, отчаяния и покорности, — жуткое сочетание чувств сломленного раба. Да, её телу было больно и страшно, но душа как будто понимала, за что её бьют, и готова была принимать избиения и дальше. От этого выражения животной покорности Ваньке поплохело. Трудно спасать того, кто не хочет быть спасенным. Он поискал глазами детей — он явно слышал через стенку деткий плач — посмотрел под кроватью и в шкафу.

- Где? - спросил он женщину. Она молча указала глазами на стенку — в другой комнате. Туда как раз направился Треф. И именно в этот момент Ванька услышал деткий крик и животный, дикий, неконтролируемый мужской вой, — так рычит вепрь или раненный кабан.

 

Ворвавшись в комнату, он застал жуткую картину, — девочка лет семи всхлипывала на кровати, запахивая растерзанную, рваную ночную рубашку. Её голенькие коленки и плечики светились острыми углами в сумраке комнаты. Её отец — пьяный, грязный, вонючий мужик уже валялся на полу и выл, а Треф бил его ногами. Ванька никогда не видел у него такого выражения лица. Это была голая ярость, - яркая, как вспышка, холодная и острая, как сталь, оголенная, как провода под напряжением — «Ярость» с большой буквы. Он методично и целенаправленно старался попасть по наиболее уязвимым местам — по почкам, по лицу. Затем он, словно пушинку, сдернул этого борова с пола, одним движением встряхнул его, и треснул головой о косяк двери. Девочка заверещала, Треф не изменился в лице, только закусил губу и поволок уже невменяемого мужика в ванную. «Убьет! - подумал Ванька.- Надо оттаскивать его. Убьет и не пожалеет, а потом сядет за этого козла лет на семь.» В этот момент в комнату вошел Билл. Он принес мокрое полотенце и одеяло, сел на край кровати, стал обтирать девочке лицо, укутал её, стал гладить её по волосам. Девочка не испугалась этого большого парня, она прильнула к нему и заплакала, а он сидел и качал её на руках.

«Сюр какой-то, - подумал Ванька.- А матери наплевать. Валяется там, а дите здесь, с этим маньяком. Сюр!»

 

Самое странное, что все происходило молча — если не считать плача и криков — совершенно молча, — каждый выполнял свою роль, словно заранее знал, что ему делать, только Ванька стоял столбом. В голову проползла подлая мыслишка: «Отдыхай, ты в этом театре лишний, ты сегодня уже отличился, уже получил, теперь не твоя игра». Поймав эту мысль, Ванька разозлился на себя изо всех сил и ринулся в ванную вслед за Трефом. Тот топил мужика в ванне, и это было уже по-настоящему страшно. Ванна была такая же грязная и запущенная, как и кухня. Неизвестно с каких времен в ней отмокало замоченное белье — серого, неестественного цвета и жуткого запаха плесени и сырости. Вот в эту кашу и макал Треф уже давно потерявшего способность к сопротивлению мужика. И тут вновь — во второй раз за день! - в мозгу у Ваньки загорелась «красная лампочка»: нельзя бить того, кто не сопротивляется! Он принялся яростно оттаскивать Трефа от мужика. Треф был сильнее, кроме того, он находился в состоянии аффекта, то есть был сейчас сильнее раза в три: он ничего не видел и не слышал, действовал, как робот, у которого одна цель — уничтожить! Расцепить его руки было невозможно, тогда Ванька стал просто выталкивать Трефа в проем двери, брызгать на него водой, трясти за ворот. В конце концов, тот очнулся — словно проснувшись — огляделся по сторонам, сморгнул, и взгляд его прояснился. Он понял, где он, он вспомнил, кто он. С брезгливостью он пнул упавшего на пол мужика и покинул ванную с видом испачкавшегося о нечистоты. «Сука! Гнида! Сволочь!» - шипел он сквозь зубы, и было видно, что ему хочется все-таки довести начатое до конца, поэтому Ванька попридержал его за локоть, уводя в кухню. Там он нашел пустую кружку, помыл её и налил воды из крана — себе и Трефу. Напившись, встали, глядя друг другу в глаза. Что дальше? Оставить все как есть и уйти? Смысл было влезать? Этот гад очухается и будет продолжать в том же духе. Стояли молча, глядя друг другу в глаза, но думали об одном и том же. Что дальше???

 

Напряжение снял Билл. Он вошел в кухню с мобильником в руках, видно, только что с

кем-то говорил. У него было хорошее, спокойное лицо, и похож он был на человека, который знает что делает, и делает то, что должен.

- Я только что звонил в кризисный центр, — как о само собой разумеющимся, поведал он, словно каждый день решал подобные вопросы, — сейчас приедут, заберут девочку и с матерью поговорят. Оказывается, у нас есть центр помощи женщинам, подвергающимся насилию. Знаете, — почесав голову, задумчиво сказал Билл, — оказывается, каждая шестая женщина у нас в стране ежегодно страдает от насилия в семье. Это же много! - наивно добавил он.

- Что девочка? — спросил Ванька.

- Уснула, — ответил Билл. И лицо у него было хорошее, светлое. А вот у Трефа лицо было совершенно не светлое. Мать — дрянь, а отец — просто говно! И живешь рядом с такими людьми буквально рядом, через стенку, и сделать ничего не можешь! Ну, не убивать же их всех подряд! Кстати, о матери они все дружно забыли. И она сама не показывалась. То ли уснула тоже, то ли спряталась. Ни у кого не возникло желания пойти проверить — как она? Жестокость? Или справедливость?.. Трое пацанов стояли на чужой кухне и ждали машину психологов. Ванька оперся руками о стол, и прилип к чему-то противному — пролитому. Брезгливо встряхнув пальцы, обернулся к раковине, — та была завалена выше некуда.

 

- Пойду помою руки, — сказал он, направляясь в ванную. Он забыл о том, что там оставался недобитый алкаш. Но алкаш про них не забыл. Только Ванька открыл дверь и ступил в ванную, как ему под ребра вонзилась резкая боль. От неожиданности, от шока, от боли Ванька не мог выдавить ни звука. Дыхание сбилось, ему показалось, что он задыхается. Боль потекла вниз, к паху, потом ударила в ноги, ноги подкосились и Ванька рухнул на грязный пол, головой в коридор. Пацаны, услышав глухой стук, выбежали, и тут - словно в немом кино включили звук.

 

Треф орал и матюгался так, что мать вылезла из комнаты посмотреть, что опять случилось. Она тупо стояла в дверях, ничего не предпринимая. Билл опять названивал, вызывая "скорую". Ванька истекал кровью, а алкаш сидел в углу ванны на полу с окровавленным лезвием в руках. Он, кажется, сам не понял, что натворил. Он смотрел на все тупым, бессмысленным взглядом. «Кто в наше время пользуется опасной бритвой? Откуда у этого мудака она взялась?» Треф орал, не переставая, при этом он пытался как-то замотать Ваньке рану на животе, неуклюже сворачивая и перетягивая его явно не стерильными полотенцами. На мужика отвлекаться теперь было некогда, но он знал, что убьет его потом, непременно убьет, и ярость, душившая его, выходила бесконтрольным, непрекращающимся криком и матом.

В дверь позвонили, хотя это было совершенно лишнее. Дверь болталась на одной петле, и мог войти кто угодно и когда угодно. Квартира заполнилась лицами, голосами, движениями. Приехали сразу все — как оно часто бывает — и психологи, и «скорая», и полиция, которую, в свою очередь, вызвала «скорая». Билл потерялся от такого количества квалифицированных специалистов. Треф не видел никого, кроме Ваньки. Тот уплывал-уплывал, лицо его расплывалось, терялось в густом тумане, — Треф не осознавал, что он плачет, что это слезы мешают видеть друга контрастно. К Ваньке подошли врачи, стали что-то делать, куда-то его уносить, а Треф все никак не мог отцепиться от него, он мешался под ногами, но не мог отпустить его руку. Он ужасно боялся, что она станет холодной и тогда значит - все! Он был как в бреду, и врачи предложили сделать ему укол, на что он огрызнулся и послал всех подальше. Его оставили в покое, - у всех были свои дела. Психологи пошли говорить с матерью, осмотрели девочку, которая проснулась от шума и опять плакала. Полиция занималась деклассированным элементом, насильником и убийцей, — который в данный момент не представлял никакой опасности, - он не мог пошевелить ни языком, ни ногами. Его тоже куда-то увели.

 

Билл постоял немного в опустевшем коридоре, потом незаметно ушел домой. Ему вдруг стало плохо — физически плохо. Он не привык к таким нагрузкам, он внезапно устал. Ванькой займутся врачи, сейчас он не нужен, он потом приедет к нему в больницу, привезет ему минералки или там яблоко, а сейчас ему надо побыть одному. Ему было стыдно признаться даже самому себе, что он струсил, что ему было страшно смотреть на Ваньку, что он не мог ударить мужика, что любая мысль о насилии непереносима для него. Он сел дома у окна, и закрыл голову руками. Он хотел было заткнуть уши, но это не помогло бы, потому что не в ушах, а прямо в его голове, не переставая, звучал крик Трефа — невозможный крик — крик отчаявшегося зверя, который боролся изо всех сил, но не довел дело до конца... Билл знал, что Треф не простит себе, если с Ванькой случится страшное. И даже если тот выкарабкается, Треф не простит себе, что не доделал начатое, что оставил недобитым врага. Он был уверен, что именно в таких категориях мыслил Треф, — врага надо уничтожать сразу, милосердие — удел слабых, глупых, таких как Билл. Именно они прикрываются словами о доброте, оттого, что просто кишка тонка отрубить курице башку, дать нахалу пощечину, забить подонка до смерти. А Треф... Треф мог бы, но именно Ванька оттащил его. Неужели такова извращенная ирония судьбы? Билл увидел недопитую Ванькину кружку чая, и вдруг завыл и зарыдал без голоса — тихо, судорожно, внутри себя.

 

А что касается Трефа...его никто не мог остановить, и он залез в машину «скорой», не выпуская Ванькиной руки. Он все считал его пульс, сто раз сбивался, и опять считал. Ему хотелось перекачать свою кровь в друга, силой воли придать тому сил. «Зачем, зачем он оттолкнул меня? Зачем он вечно всех спасал? Подонка - от смерти, меня - от тюрьмы, а сам??!» Машина неслась с мигалками и сиреной по вечернему городу, машины расступались, уступая дорогу, но Треф не слышал ничего, кроме голоса Ваньки: «Что мною двигало? Может, у меня комплексы? Что первично — бытие или сознание?» - вся эта галиматья, как в центрифуге, носилась в мозгу. Врачи созванивались с больницей, договаривались об операционной палате, а Треф бормотал, низко нагнувшись к Ваньке : «Держись! Держись! Держись!!!», и продолжал крепко держать его за руку. Ванька был без сознания, ему прикрепили капельницу, от него тянулись какие-то провода, но Треф знал, главное — это не отпускать его руки, и пока он держит её — все будет хорошо. Все будет хорошо! «Держись! Держись! Держись!!!»