...Она все ждала какого-то знака, какого-то внутреннего порыва, который, будто крутясь в воздухе, вдруг направил бы ее в нужном направлении, и она тогда, побросав все дела, скорые и не очень, медленно, словно боясь расплескать, шла бы, как сомнамбула, ничего перед собой не видя, то ли к столу, то ли к кушетке, где всегда были разбросаны всякие листочки с какими-то словами-набросками, и, все еще боясь потерять ту, вдруг возникшую где-то в воздухе даже не мысль, а лишь предисловие к ней, так же медленно, как и шла, садилась бы почему-то всегда на пол возле стола или кушетки и, начинала бы записывать прорывавшийся поток букв, по чьей-то лихой воле, превращавшийся в ту же минуту сначала в слова, потом в фразы… И бог его знает – сколько это продолжалось, потому что ей иногда казалось, что время остановилось, но на самом деле стрелки часов не намного убегали вперед, пока она справлялась с нахлынувшей на нее «оказией», как она всегда называла это свое состояние выплескивания внутренностей… И так же неожиданно все вокруг просветлялось, даже шум за окном, еще с минуту назад казавшийся почти не слышимым, начинал грохотать с удвоенной силой - так, что ей приходилось порой закрывать окна, чтобы еще чуть-чуть прихватить то мгновение, когда она витала где-то под облаками. В какой-то из таких моментов зазвонил телефон, но она его, конечно, не слышала, а даже если бы и слышала, то теперь вряд ли бы ответила – однажды, выбираясь из своей «оказии», но все еще одной ногой будто бы оставаясь в словесном потоке, она отчетливо произнесла в трубку хорошо поставленным голосом диктора: - А не пойти бы тебе на … На том конце поперхнулись, извинились, и голос, принесший извинения, немедленно вернул ее в суетную мелкоту, потому что голос этот принадлежал соседке снизу, с которой она не то чтобы дружила, но та ее хотя бы не очень раздражала. Как-то это потом замялось – мол, надоедливый кавалер попался, но соседку-то не проведешь, зря что ли обзорную площадку на своем балкончике оборудовала, так что на «кавалера» соседка как-то не повелась, подняла только неумело подведенную левую бровь, сопровождая свое изумление традиционным «ну да, ну да…» Ах, как некстати, подумала тогда она, которую звали Ясей. Как некстати выдернули меня из моего полета, потому что то нечто, вертевшееся тогда в голове, так и осталось только в набросках – и ладно бы на бумаге, на листочках этих, раскиданных повсюду, но, след промелькнул лишь в воздухе незримым дождем - пролилось и забылось. В редакции небольшого местного журнальчика, где она постоянно толклась в надежде увидеть на его страницах не только те три своих стихотворения, о которых все говорили – «ах, ах, ах», но больше и ничего, в редакции этой было, как всегда, шумно, потому что номер готовили к сдаче, а Яся и приходила в редакцию именно в такие дни: один раз срочно понадобилось заменить чью-то уж слишком тревожащую начальство статью на что-то иное, иного вот прямо так сразу под рукой не оказалось, но в коридоре прохаживалась она, Яся: - У тебя чего? – крикнул четырехглазый редактор из литотдела, потому что одни очки у него были на лбу, а другие на носу, - ну, чего у тебя? - Вот, стихи… - А ну-ка, давай сюда! Он быстро пробормотал все Ясины три листочка, не удивившись ни одной, как казалось Ясе, удачной находке, будь то неизбитая рифма или необычная метафора, сунул листочки снова Ясе в руки, потом также проворно выдернул их из Ясиных рук: ладно, оставь!... И все. В редакцию она решила тогда больше не заходить, обидевшись на «четырехглазого», так небрежно хмыкнувшего то ли в Ясин адрес, то ли в адрес ее стихов. О том, что стихи, все три, напечатали, Яся узнала случайно, увидев в киоске новый номер журнальчика. Полистав его небрежно тут же, около киоска, она вдруг замерла, боясь вспугнуть происходящее: в глаза бросилась даже не ее фамилия, а те несколько строк из первого стихотворения, которое она вымучивала несколько дней подряд. Вот тогда она и зачастила в редакцию, порой без своих листочков, просто так - походить по узкому коридору, заканчивавшемуся перед лестничным пролетом неким подобием круглой гостиной, где всегда стоял чуть ли не базарный шум, смешанный с сигаретным дымом, и оттого вся картина представлялась Ясе какой-то предпраздничной суетой, гулкой и многообещающей. «Четырехглазый» однажды увидал ее там, вскинулся было в приветствии, но, видимо, поняв, что обознался, махнул как-то неуклюже рукой и побежал вниз по неширокой лестнице, приподняв левое плечо, как будто ему там что-то мешало, - привычка у него такая была. Время шло, но событий, которых так ожидала Яся, не происходило. Листочки свои с новыми стихами она терпеливо подкладывала секретарше литотдела Мариночке на стол, в общую стопку «шедевров», как называла Мариночка всю эту графоманскую писанину, а то, что писанина эта графоманская она ни секунды не сомневалась, да и «четырехглазый» Гри-Гри никак иначе все эти листочки и тетрадочки не называл: - А ну, тащи сюда всю эту графоманскую муть, - орал он иногда из кабинета, - щас будем строгать для «нарочно не придумаешь»!.. Он выхватывал первые попавшиеся листочки из стопки, пробегал их по диагонали всеми четырьмя глазами, откидывал в сторону, если ничего подходящего не обнаруживал, или, наоборот, радостно гикал и даже подпрыгивал в кресле, выуживая из какого-нибудь «шедевра» очередную находку. Вот так он и выудил один раз из этой графоманской стопки Ясины стихи – и замер. - Откуда это у тебя? – спросил Гри-Гри у Мариночки. - Да эта ненормальная, что здесь шляется, принесла! А что, - удивилась Мариночка, - я все, как положено, зарегистрировала… А чего там?.. - Ты, это… ты ее стихи в общую стопку больше не клади, сразу мне приноси. - Да ладно, - удивленно пожала плечами Мариночка С того дня Гри-Гри, пробегая по коридору, стал порой вглядываться в стоявших кто по одиночке, а кто небольшими группками людей, все как будто ожидая увидеть «эту ненормальную», которую звали – вот тоже мне, странное имечко, Яся, что это за Яся – думал Гри-Гри, но «ненормальная», даже удивительно, что-то не появлялась… Все ее листочки Гри-Гри давно уже выудил из Мариночкиной стопки, они теперь лежали у него в столе, в нижнем ящике, накрытые большой зеленой папкой. Он и сам не понимал – что вдруг случилось, с чего это его так потянуло на эти стихи-стишата, в которых беспомощность поэтическая если и была видна, то не сразу, но она, беспомощность эта и делала строчки припрятанных стихов-стишат непонятным образом влекущей к себе, как будто то был подстрочник, и в нем что-то недосказано, недовывернуто наизнанку, как бывает в хороших стихах, - а вот, мол, догадайся сам, додумайся, а потом и поговорим… Но дела-заботы редакторской карусели перевешивали все же тайный интерес «четырехглазого» Гри-Гри к потаенным стихам. Однажды что- то не шло у него с заказной статьей – слог не ложился пристреленной строчкой, сюжет ломался, как корабль в шторм о рифы, в ненужных местах, а время поджимало… Мариночка пару раз сунулась с какой-то ерундой – он цыкнул на нее, она разобиделась и ушла в буфет одна и даже кофе ему в двенадцать часов не предложила.Статья в конце концов, конечно, получилась и даже слегка порадовала глаз некоторыми неизбитыми взглядами на происходящую и проходящую жизнь за окном, однако, авторской радости она не принесла, ну и что – думал Гри-Гри, ну вот еще одна статейка, намекающая кому-то на что- то, но все это такое беззубое, безопасное, почти игривое, хоть и хорошо оплаченное… Ему вдруг захотелось полета – над самим собой поначалу, а потом по спирали – куда-то в сторону, а может быть, даже и ввысь. Писатель хренов, подумал Гри-Гри, ввысь захотел, а вот таких стихов, как у Яськи у этой, сроду не напишешь, кишка у тебя тонка так написать – вроде бы и ни о чем, а вроде бы и обо всем на свете и о чем-то еще недосказанном, но реальном, невидимом, но таком, что руку протяни – и почувствуй удар, как током… Во! А чего ж они там в столе- то лежат, стихи-стишата эти, да еще папкой накрытые, как будто украденные?.. Попридержал – а зачем?.. Яську эту надо найти… и что? Стихи ее напечатать. А потом?.. - Мариночка, - елейным голосом заквохтал Гри-Гри, - ну хорош дуться- то! Ну ты же знаешь – когда я работаю… - Ну? – строго спросила Мариночка, открывая дверь в кабинет Гри-Гри, - ну?.. - Баранки гну…ну сказал же – хорош дуться… слушай, дело есть, а как бы нам эту Ясю, эту ненормальную… а впрочем, кто из нас нормальный?.. – зафилософствовал Гри-Гри, боясь быть уличенным в тайном своем пристрастии, - как бы нам ее найти… а на всякий случай, вдруг снова «окно» проклюнется – чтоб всегда под рукой что-то отвлекающее было, а?.. - Позвоню и приглашу в редакцию – она сразу прибежит!.. - А ты дай мне телефончик, я сам позвоню… слушай, а может, нам разворот с ней сделать, интервью и все такое?.. - С кем? С ненормальной-то?.. Григорий Григорьич, я что-то не пойму, вам стихи ее нужны или она сама, - быстро смекнула Мариночка, которая никаких видов на Гри-Гри не имела, но когда вот так работаешь бок о бок, когда так привыкаешь к человеку, он уж почти родной становится – и вот, на тебе, телефончик дай… - Телефон мне на стол! Мариночка что-то зашелестела губами и вышла из кабинета. А у Яси стихи не шли. Она всегда чувствовала их приближение – как будто что-то распирало изнутри, как будто боль еще далекая, но уже вполне предсказуемая, начиналось это трудно уловимое ощущение легкости, когда уже знаешь, о чем писать, остается какая-то мелочь – облечь эту самую легкость в форму. Но стихи не шли. И легкости не было – уже давно. И не было ничего. Яся работала сутки через трое на небольшой картонажной фабричке, куда ее сразу после школы пристроила еще мама-покойница. Работала- то сутки через трое, а когда не работала - писала стихи. Она вообще- то их не писала, они сами писались, и она никогда не знала – когда они ее позовут… Но уж если звали – ой, да что там… Вот напасть-то!.. «Ты бы поговорила с ним по-поетицки, ну не просто так, а чтобы складно было…, - учила Ясю соседка снизу тетя Вера в ответ на все Ясины рассказы о неудачных свиданиях, - по-поетицки, я –то вот тебя слушаю и, ты уж не обижайся, Ясенька, ничего не понимаю, но уж так ты складно все говоришь, а он – человек образованный, может быть, и поймет…». «Образованные» человеки встречались Ясе подозрительно часто – каждый раз она придумывала для тети Веры какой-нибудь смешной рассказик, и та искренне переживала, что опять у Яси ничего не вышло, ни так ни эдак, ни «по-поетицки», ни по-простому, и про надоедливого ухажера тогда Яся тоже придумала… А еще она стеснялась секретарши литотдела Мариночки, и потому перестала заглядывать в редакцию их местного журнала, выходившего каждую неделю по вторникам, Мариночки этой она стеснялась – красивой, высокой, блондинки такой невозможной, а Яся была некрасивая, невысокая и совсем не блондинка, и листочки эти ее – Мариночка всегда брала их двумя пальчиками, тяжко вздыхала, как будто мешок с картошкой подняла, взглядывала на Ясю с сожалением и притворной улыбкой… А теперь и листочков нет, и не будет больше – решила Яся, и редакции этой не будет больше, и «четырехглазого» Гри-Гри не будет, они с Мариночкой заодно… Гри-Гри не дозвонился до Яси – к телефону никто не подходил. Он звонил день, два, потом бросил это дело, потому что праздник был на носу – 7 Ноября – и забот невпроворот, и главный из редакции не вылезает, а значит – и завотделами работы прибавилось. И как-то даже полегчало на душе – ну что это в самом деле, как мальчишка совсем, стихами забавляться стал, не надоели они тебе еще, придурок? Надо бы, кстати, нашему штатному литконсультанту подкинуть Яськины стихи, пускай там покопается, повертит туда-сюда, свое веское слово скажет, а тогда и видно будет – что с ними делать… А ничего тогда уже и не надо делать будет – литконсультант этот на Асадове выросший, да он ни в жисть такие стихи не порекомендует… как они тогда-то, после той улетной статьи проскочили, да и не заметил их никто, разве что свои, а кто они – свои?.. А Яся же работала сутки через трое, вот они и уехали с тетей Верой к той в деревню картошку старенькой бабушке помочь покопать, да и себе, сколько ухватят, привезти. А когда вернулись… А когда вернулись уже под вечер – Яся потом даже стихи об этом написала, первый раз написала по заказу души – то увидели, что на ступеньках сидит красивая блондиночка вся такая невозможная, вот, говорит, дождалась наконец вас, Гри-Гри, говорит, расстраивается, просит вас в редакцию зайти, вернее, не просит… это я сама решила, а то… что-то вы нас совсем забыли, ну я теперь, мол, пойду, а вы заходите, заходите… 2013. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
