Он дышал не спеша, и душа разливала портвейн по стаканам – Божья тварь, Божий дар, стыд и срам. Его ночь – сад камней, чёрный свод меж бровей, меж камней – ручеёк горизонта. Он смотрел в этот мир сквозь свинец чьих-то глаз, раскалённых, как майское солнце. И холодной струёй, как струной, бился ключ его сердца, пока не сгорел листопадом нежных аллей. В свете – тьма, в тьме – рассвет, и далёкий привет одинокого эха над горным гранитом; там покоится сон, тишина, только он всё блуждает, тоскою привитый. Божья тварь, Божий дар, полуночный оскал бездорожья, как чёрная свита вечно-ветреных проб и ошибок, из цепей и невзрачных нашивок безадресных звёзд. А вопрос повисает мёртвой петлёй, словно месяца нимб, словно рваная нить пульса у высохшей глотки, набитой вороньей землёй… |