Я хочу вспомнить что-то, что последние годы в Израиле мне рассказывала мама. И добавить кое-что о ней, что никому не было известно до сих пор.

 

В Израиль мы уехали в 1998 году после того как мама три раза лежала в больнице, простуженная и много еще болезней, но, в общем, старость. А жила она в деревне одна, так что нужно было забрать ее. Но забирать то было некуда, у меня была однокомнатная квартира 18 кв.метров. Я не хочу сказать, что решил уехать в Израиль только из-за нее. Нет, отнюдь, я себя в жертву не принес, у меня были собственные соображения, чтобы не оставаться в России. Тем не менее, импульс был от нее. В Израиле ей сразу же сделали операцию на аорте, она перестала мерзнуть и решили жилищный вопрос. Она жила сначала на съемной квартире, потом все же в хостеле, но, в хорошем хостеле, еще не в доме престарелых. Активно стала находить своих студенческих товаришей по Харьковскому университете. Кроме того, у нее была знакомая семья христиан в городе Араде, которые ее очень уважали. Они общались несколько лет, пока семье не решила вернуться в Россию. Саша должен был лететь в том самом самолете, который над Черным Морем подстрелили ВВС Украины. Он потом молился, что повезло ему - как-то опоздал, или задержался на один день до рейса.

 

Мы с женой в Израиле жили в городе Нетания. Мама, первые четыре года чувствовала себя бодро и приезжала к нам. Мы жили в доме с видом из окна на Средиземное море, и ходили с мамой гулять вдоль моря. Потом ей стало труднее, ездить на автобусе с пересадкой – и, вообще, началинались проблемы с почками, я стал ездить к ней в Арад. И, интересно, что она мне много рассказывала о себе. Казалось даже, что она хотела успеть рассказать больше. Много рассказала, что я услышал впервые, про своих родителей, о причинах того, что они расстались, и, как, вообще, познакомились. Познакомились они когда им было лет 16-17 в Одессе, и затеяли помогать революции. Мой дедушка, оказывается, был большой марксист на Украине, и читал лекции. Но он, видите ли, завел себе вторую революционную подругу и подвел под это какой-то идеологический базис - что-то вроде теории о том, что жены должны быть общие. Он на этом настаивал всю свою жизнь и не раскаялся. Но, в общем, бабушка маму забрала и ушла. Кроме того, у мамы был младенец-брат, и он умер странной смертью, доказательств нет, но, возможно, дедушка ему помог. Бабушка училась в институте красной профессуры на факультете журналистике. У меня даже хранится диплом. В качестве выпускного подарка их отправили в Италию, и у нас дома был альбомчик с видами Неаполя и Везувия. Интересно, что несколько лет тому назад, я ездил туда же, и в археологическом заповеднике около Везувия увидел все точно тоже, что помнил по фотографиям - статуи и амфитеатры, фрески, собаку, которую залила лава.

 

Я и не знаю, можно ли считать нас с мамой евреями. Закон о возвращении в Израиль это, конечно, дело хорошее – мы выжили. Но мы, вообще-то, так называемые выкресты. Я пошел креститься в 1992 году из общих соображений, до этого изучал взгляды кришнаитов в Новосибирске, и решил, что Иоан Златоуст лучше Свами Брапхупады. Мама тут же крестилась на следующий год, чтобы “быть с сыном одной веры”. Есть фотография, где у себя в деревне она сидит под православными иконами. Я случайно показал альбом с этим фотографиями в Израиле своим знакомым по ульпану иврита – они смеялись. Ничего себя мама-игудейка. Кстати, вызов из Израиля мы тоже получили еще тогда, в 1992 году, но тянули до 1998. В эти 6 лет мама завела себе крестников в городе Бердске. Она, вообще, в отличие меня была сто процентов открыта и социальна. Всю жизнь помогала каким-нибудь людям. Пример, более ранний, в 60-и года помогала некому Лене Сидорову, из семьи баптистов. Мама была лектором общества “Знание”, читала атеистический лекции, и заступилась за мальчика из религиозной семьи, на которого были гонения. Причем речь идет о чисто моральной или нравственной помощи с ее стороны, и, интересно, что все ее подопечные была ей благодарны, уважали, помнили долго.

 

Моя жена, она чисто русская, приехала в Израиль через год, и приехала по туристской визе. Кто понимает, знает что это такое – русская туристка приезжает в Израиль. Начались процедуры в министерстве внутренних дел. Не смотря на все процедуры, жена выучила язык, иврит, практически лучше меня, и устроилась на отличную работу по специальности. Я тоже работал по специальности, и на стипендии Шапиро – но все же меня уволили, практически с волчьим для Израиля билетом. Мне прямо было сказано, что Израиль страна маленькая, все друг друга знают и работу я не найду в хай-теке. Я не буду сейчас в этом вопрос углубляться, кое-что я написал и опубликовал в журналах и в книге. Я сейчас пишу о маме.

 

В конце концов у нее стало совсем плохо с почками, начали делать диализ. Некоторое время гемодиализ, но вены тонкие, пришлось делать диализ через брюшную полость. Следующий шаг -объявили, что такой диализ дома делать проблематично, надо переезжать в дом для престарелых. При этом мама излучала оптимизм. Моя жена говорит, что она просто заражалась от нее радостью и оптимизмом. Она постоянно брала книги в русской библиотеке, писала стихотворения, писала длинную поэму про Левшу из Лескова. По-поводу Левши, у нее был как говорят социальный концепт. Она очень хотела донести до читателя, что Левша блоху то испортил, даром что подковал, и так как Левша работать нельзя. Стихотворения она писала изредка еще давно, до того как я родился. Но импульс получила, когда увидела, что я пишу стихи – и сказала, что хочет быть со мной в духовном родстве. Я, кстати, занял первое место в международном литературном конкурсе недавно в номинации “Философская лирика”, но она до этого не дожила.

 

Знает душа закон святой,

Что Свет всегда побеждает мpак.

Hужно успеть в жизни земной

Сделать единственно пpавильный шаг.

 

Ясно вижу pазpушенный миp,

Обломки высотных домов,

Лес, в котоpый нельзя убежать,

Собак и военный отpяд.

 

Знаю, что мне далеко не уйти

И лучше лечь и спокойно уснуть.

Маме счастливой pодное дитя

Пока не поздно нужно веpнуть.

 

Это мое произведение она давно еще прочитала, всхлипнула, и начала сама кропать многочисленные стихи. Впрочем, в Израиле в Иерусалиме у нее нашелся знакомый-фронтовик, и он тоже писал стихотворения, и они обменивались ими независимо от меня.

 

Сама мама все-таки чувствовала в Израиле себя еврейкой. Впрочем, даже и я не был уверен в том, что уеду в Канаду, и мне нравились Пурим, Песах и Шавуот. Песах мы отмечали с мамой, и с моей русской женой тоже. Мама поругивала арабов, не стану заострять и говорить, что ненавидила. Но трудно жить в Израиле и не ругать арабов, которые взрываются на ближайших перекрестках, а мы ездим еще на автобусах безавтомобильные. Хотя в университетах арабы, бедуины, евреи представлены в равных частях, все банки и службы социального страхования не отличают евреев от арабов. Но вот Хамас, Хизбалла шлют шахидов с гвоздями в патронах на молодежные дискотеки и на пасхальный седер, потом смотришь по телевизору как моют полы, замоченные красным. Я сидел безработный дома, и каждый раз когда передавали “взрыв” звонил жене узнать как она доехала на автобусе. Несколько раз я не видел “взрыв” по телевизору, но слышал его – на перекрестке около супермаркета, на рынке. На рынок я пришел через 10 минут, когда там кто-то поборолся с оккупантами. Но, не буду сгущать краски. Это все же экзотика, израильтяне не так уж и бояться террора. Ну, подумаешь взорвут – кто при этом большая сволочь? Израильтянам говорят от имени государства – просим не ездить отдыхать в Египет, там сейчас убивают туристов. Туристы не обращают внимание на предупреждение, едут – потому что там дешевле, чем в Эйлате. И мы с женой ездили – на самом деле очень шикарный отель, а отойдешь на 500 метров в сам-то Египет – пустыри. Жалко не успели поехать в Каир.

 

Так или иначе, после пяти лет ожидания визы, и двух медкомиссий меня пустили в Канаду. У меня такая же болезнь почек как и у мамы и ждет диализ, лет через 10 все же еще. Мама звонила в Канаду каждое воскресенье, поднимала настроения. Была рада за нас, ее и зовут Рада. За неделю до смерти она позвонила как всегда, и сказала – да вот меня что-то в больницу положат завтра, ну, я позвоню через неделю.. Вроде как все же ей занесли инфекцию через эти стеклянные трубки.... Потом звонил врач, говорил, что ей остался день или два. Я звонил, и таки да, говорили, что она уже не встанет.

 

Но, на самом деле, все было иначе. Я поехал в Израиль, в Беер-Шеву и разговаривал с ее врачом в бейт-аводе. Он утверждает, что она поняла зараннее, что уже не вернется. Начала раздавать личные вещи. То есть она звонила мне, приободрила, но, кажется уже была в курсе, что это последний разговор.

 

Меня встретили в Беер-Шеве сдержано, но почтительно. Все показали, я поговорил с соседкой по комнате. Принесли со склада личные вещи - коробку 50 на 50 сантиметров. Или две такие коробки, я потом объединил в одну. Альбом, который я всегда хотел у нее забрать – пропал. Я, подозреваю, что она сама его уничтожила. Там были фотографии с похорон моей бабушки, мама могла испугаться... Это мои домыслы. Там также были очень редкие фотографии из Харькова двадцатых годов. Исторические фотографии – бабушка в шинели на заседании парткома с портретами рядом Ленина и Троцкого, причем Троцкий подчищен бритвочкой. Бабушка работала журналисткой у Постышева, и после того как Постышева арестовали, ждала, что и за ней придут. Фотографии из Неаполя также. Да, этот альбом пропал, а я мог его у нее забрать еще когда уезжал в Канаду, но думал, что он ей нужен.

 

В Канаде, мои новые коллеги по работе, мультикультурной национальности сказали – что ты хочешь, твоя мама прожила долгую хорошую жизнь. Как бы они меня так хотели утешить. Она умерла в марте, и я позвонил отцу в Екатеринбург, сообщил. Он только сказал – царство ей небесное. Через месяц он умер сам от воспаления легких. Государство Израиль прислало мне примерно 1700 долларов, фонд который остался от содержания ее там, а я, вроде бы, единственный наследник. В Новосибирске еше ее внук, и правнук еще есть, а также крестники в городе Бердске до сих пор помнят о ней. Пусть еще помнит кто-то.

 

 

Мой отец, я думаю, в раннем детстве оказал на меня сильное влияние. В подростковом возрасте я потерял с ним духовную связь, хотя это уже не было столь критично. Так или иначе я помню все о нем, и попытаюсь рассказать в чем тут дело.

 

Мой отец запомнился как человек с двойным дном. С одной стороны это социальный тип, который брал все, что мог от современного ему общества. С другой стороны, он был аполитичен. Кстати, это слово из воспоминаний моей мамы. Видимо я наследник его дуализма. Я на грани асоциального, может быть опасного обществу любого типа нигилизма, сарказма, и при этом я пытаюсь быть писателем, что означает острое желание иметь аудиторию, иметь отзывы общества о своем личном, казалось бы, неважно, кому это все личное можно было бы адресовать.

 

Да, я припоминаю, что был период, когда мы с отцом ездили на некую загородную дачу - это не то слово, так себе некий дом в лесу без электричества. Отец строил этот дом сам, а я помогал ему возить стройматериал через речку на санках с лошадкой. Я всегда мечтал покататься на коне верхом, но времена мушкетеров были не там. Мы сидели около печки при керосиновой лампе. И я ночь напролет ему что-то рассказывал. Он вроде бы умел слушать, и особенно не направлял беседу. Более того, позже он говорил маме, что и не помнит хорошо, что я ему рассказывал. Как не странно, я бы мог сейчас попытаться это вспомнить, но...

 

То что говорил мне в детстве отец я могу вспомнить, это были тезисы о разном. Но, видимо, он попадал в точку, коль скоро я помню очень ярко некоторые идеи.

 

Да, я помню одна из идей - он был против цинизма. Дескать, мало ли что на самом деле делается на свете. Знать нужно, но не стоит об этом постоянно напоминать себе и людям. Некоторые вещи некрасивы. Некоторые поступки непорядочны. Тем не менее, следует действительность слегка приукрашивать.

 

Видимо этот тезис отец применял к политике. Уже гораздо позже, был разговор, что Брежнев Леонид сел в два кресла, генсека и председателя верховного совета. Это хорошо - сказал отец. В конце концов он стал как американский президент. Мне интересно то, что отец не просто "сказал", я запомнил что похоже он так и думал, так как сказал это.

 

У него были знакомые охотники промысловики в Сибири, и он поздние осени проводил один в лесу с собакой лайкой. Привозил домой маме соболей на шапку, глухарей с темным уникально вкусным мясом. Лосей он не убивал, но охотники делились с ним копченым мясом, тоже вкусным и странным. Моя большая обида, что отец не взял меня с собой на охоту, хотя обещал.

На рыбалку брал, ловили хариуса на особую удочку в особых речках и тайменей на блесну с деревянного плота.

 

У отца были ордена. Он семь лет воевал на Дальнем Востоке, вместо трех - так как его там застала отечественная война, и демобилизацию отложили. Отец принимал участие в реальных боях, попал там в пожар во время атаки торпедами. В общем, не бог весть какой опыт войны, но воевал немного. Ему потом, после войны, прислали все юбилейные медали и нахимовскую медаль, которую он особенно ценил. На 9 мая он иногда одевал свои медали, и у нас были гости. Отец еще все играл на аккордеоне, то полет шмеля, то маньчжурские сопки. А я, будучи мальчиком, допущенным к гостям, как-то раз стал показывать пальцем на папины ордена, не знаю ... был какой-то момент гордости. Но отец меня очень резко отругал, и, сказал, чтобы это нехорошо, и чтобы я подумал почему, и так не делал больше никогда. Как это ни странно, я до сих пор думаю, и не могу до конца понять ход его мысли, и причину гнева. Более того, я пытаюсь приложить его отношение к подобным ситуациям вообще. Нехорошо показывать пальцем на ордена и медали? Но нехорошо тогда, вообще говорить на некоторые темы. А я, черт побери, постоянно путаюсь на этой грани оценок и реального значения.

 

Это уже мелочь, но отец научил меня хорошо держать себя в светском обществе. В нашем маленьком городе отец был вхож в "лучшие дома". Отец брал меня с собой и, подражая ему, я стал очень вежлив и научился молчать, отвечать взрослым только на необходимые социальные транзакции, по сути их не интересуя своей личностью, ведь важно то, что я уловил механизм.

По субботам мы ходили в знаменитые советские универмаги, где тогда имелись многочисленные сорта копченной колбасы. Заходили в гости к знакомому отца, менее знатному, чем главные чиновники заводов, дяде милиционеру, который давал мне подержать в руках большой черный пистолет.

 

В целом, я не слышал от отца какой-либо политической брани, а также он не болтал о религии или национализме. Но все таки у него было свое отношение ко всему такому. Аполитичен он был в том смысле, что не ценил эти сущности, а читал не публицистику, и тем более газеты, а повести о тайге, путешествиях, охоте и рыбалке. Он потом, кажется обижался, что я не прочитал все тома Арсеньева и Федосеева, которые он собрал. И у Фенимора Купера я осилил Зверобоя, а до третьего тома не дошел, больше стал читать Уэллса, что отца похоже разочаровало.

 

Видимо о политике мы заговорили позже, когда появился повод, и ждали его долго. Настал момент, что меня исключили из комсомола, и отец припомнил, что на Дальнем Востоке в его воинскую часть поступила информация, что моего дедушку отправили во враги народа за анекдот за игрой в преферанс. Отца соответственно исключили из комсомола, и что-то там еще применили к нему, кажется списали с хорошего корабля на корабль похуже. Но, что он мне хотел растолковать, так то, что люди следуют правилам, и взять с них за это, что возьмешь? И на самом деле – социальный дарвинизм дело тонкое, и Восток дело тонкое, и нужно держать ухо востро с соседями.

 

Отец занимался своей карьерой. Ему нужны были квартиры, чтобы расселить двух бабок, непримиримых классовых врагов. Карьеру он совмещал с выступлениями в художественной самодеятельности, фокусы, видите ли, показывал на вечеринках с инженерами при хорошеньких женах. У него был реквизит фокусника, и он выступал на эстраде с ассистентками в арабских костюмах. Голые пупки женщин, которых он распиливал, вызывали ревность у моей мамы.

Времена были хорошие, коллективы в проектных институтах отмечали первое мая и седьмое ноября, хорошо кушая напитки за 3.62, 4.12, и так далее, закусывая селедкой под шубой. Самогон отец тоже гнал, но высочайшего качества, неотличимого от бальзама на травах. И мало. Мы с братом пытались отливать по полстакана браги, но контроль срабатывал и нас ругали.И я застал на родине отца, в городе Свердловске, конструкторское бюро, где отмечали первое мая, уже с лотками на улице, куда Ельцин выставил пшеничную водку, кажется уже пять рублей стоила.

 

Отец развелся с моей мамой в год, когда я женился по малолетству. Он уехал на родину к весьма милой даме, которая ждала его более двадцати лет, пока он воспитывал меня в Сибири. Нужно сказать, что только благодаря этому мне удалось закончить университет. Отец применил свой талант социальной адаптации и получил в Свердловске, как и полагается, квартиру. Он мне ее подарил, а сам жил у боевой подруги, они еще в 8-ом классе школы любили друг друга, но потом имели другие связи. Между первой и третьей женой, у отца была какая-то фантастическая женщина, которая родила ему первенца, но через 14 лет, совсем тронулась умом на почве обычного спиртосодержащего беспредела.

 

Так что в моей жизни был еще и брат, достойный особого рассказа. Отец привез его из Абакана, после того как мама, конечно, согласилась и обрадовалась. Я как бы тоже имел удовольствие. После фильма Айболит-66 мы полгода готовились к бегству в Африку. Потом отец нашел копилку, поругал нас, и купил на деньги, сэкономленные на завтраках в школе - лыжи.

Если я не поступил в престижную в городе музыкальную школу при отсутствии способностей, и меня заставили учиться шесть лет музыке у частного учителя, то брат имел абсолютный слух и прошел курс обучения музыки за год, он и в советской армии в Эстонии пристроился в ВИА, а после армии играл что-то там из Карлоса Сантаны по ресторанам.

 

Отец всегда дружил с охотниками, милиционерами и настройщиками аккордеона и пианино. Он еще всегда любил оперетту. В 1976 году я первый раз приехал к нему в гости в Свердловск, и некий Левит, администратор театра музкомедии предложил нам контрамарки на Кальмана. Как сейчас помню, сидели в партере в ряду эдак пятом. А чуть позже начала музыкальной комедии, пришли и сели в этот же ряд Ельцин с супругой. А также мы гуляли в квартале, который описан у Мамина-Сибиряка, отец все его сочинения прочитал. Отец показал мне ипатьевский дом, в подвале которого расстреляли царскую семью.

 

Когда Ельцина призвали в столицу дружить с Раисой Горбачевой, ипатьевский дом снесли для соблюдения конспирации, а отец бросил инженерную карьеру. Он пошел работать настройщиком пианино на фирму "Урал" и работал там 3 или 4 года, пока носили ноги. И отец очень любил город Свердловск. Он получил квартиру в пионерском поселке, где когда то был дом моего деда, построенный по контракту с иностранной концессией во время НЭПа. С тех самых времен НКВД завело на деда-бухгалтера досье, и отцу это досье дали почитать уже после СССР, под тем предлогом что отец направил просьбу о посмертной реабилитации деда. Да, отец рассказал что он там прочитал в том досье, но не буду портить материал теперь уже вышедшим из моды, против бравых спецслужб, аутентичным нытьем.

 

Когда я доживал последние годы перед эмиграцией, весной отец приехал ко мне в гости в однокомнатную квартиру в Новосибирске, и мама приехала из барабинской деревни поворковать с ним по старой двадцатилетней дружбе. Отец приехал при орденах и медалях, фантастически аккуратный и подтянутый. Мы поминули брата, которого ограбили и убили в поселке Точилино. Он закончил пединститут, работал в профтехучилище мастером. Но, неосмотрительно проболтался, что в кармане есть деньги на покупку холодильника. Подруга товарища проломила ему висок пепельницей. Накануне убийства, я договорился с братом, что еду к нему в гости. У него остался сын, с которым он меня хотел познакомить.

 

Папа уехал к себе в Свердловск через неделю. Это была практически последняя наша встреча.