Я приоткрыла деревянную, покрытую

лаком,

дверь и вошла в Глазное отделение городской больницы. Легкие сразу

наполнились теплым душным воздухом: больных в отделении было

много, в палатах лежали по пять-восемь человек, душевой не было,

публика – в основном пожилые, слабовидящие люди, так что какие уж

тут ароматы. Не сады Семирамиды, точно.

Тем не менее, жизнь в отделении бурлила: мимо то и дело сновали

старушки и дамы в возрасте, старички и еще крепкие мужчины, кто,

держась за стену, кто, опираясь на палочку или руку сердобольного

соседа, а то и довольно бодро шествуя своим ходом.

Понятно, что у всех были проблемы со зрением, в большей или

меньшей степени, но это, в конечном счете, не особенно влияло на

желание и возможность общаться.

Когда я пришла сюда на лечение в первый раз и познакомилась с

медсестрами, Алевтина, крепкого сложения процедурная медсестра, та,

что «на уколах», узнав, какое у меня заболевание, радостно сказала:

- Ну, теперь ты наша! Никуда от нас не денешься!

В ответ на это заявление во мне возникло двоякое чувство: с одной

стороны было приятно, что мне здесь рады, с другой – удручала мысль,

что болезнь со мной навсегда и никуда мне от нее не деться.

На этот раз посещение больницы было пятым или шестым. Я шла сюда

спокойно, не переживая, знала наперед все предстоящие мне

процедуры. Разве что старые комковатые матрацы на кроватях могли

вспугнуть мой дремлющий радикулит.

Поздоровавшись с соседками по палате, я сменила постель, протерла

тумбочку, разложила в ней свои вещи. После этого подняла голову и

огляделась. Ничего нового. Все, как обычно: обмен приветствиями,

именами, диагнозами.

- Кто здесь новенькая! К врачу! - прозвучало приглашение медсестры

в смотровой кабинет, и начался лечебный процесс, уже так мне

знакомый.

С утра – измерение давления, затем физлечение, завтрак, уколы –

кому - куда, в глаза и пониже, в промежутке – закапывание глаз. И вот

уже и обед подоспел.

После обеда - тихий час.

Первые три дня я спала, спала, спала. Потом, видимо отдохнув, не

могла уснуть ночью. Поэтому, теперь, не давая себе разоспаться, я

уходила после обеда гулять.

Знакомилась с городом. Еще в свое первое посещение я узнала, что больница находится в самом

центре города, в так называемой исторической его части. Здесь

располагалась площадь с фонтаном и местным «Биг-Беном», аллеи со

скамеечками, река с высоким крутым берегом. На нем - белоснежная

церковь, рядом - городской парк с каруселями, чуть дальше – площадь с

Вечным огнем, цветами, молодыми мамашами и стайками малышей.

Много чего еще такого здесь было, что делает город обжитым и

уютным.

Я полюбила эти улочки, мне было приятно бывать здесь и летом, и

зимой. Они, в какой-то мере, стали мне родными.

И еще, в больнице я много читала, покупая книги в местных книжных

магазинах. Читала то, что не стала бы читать дома, после работы,

уставшая, погруженная в свои мысли или домашние заботы.

Больница оказалась для меня своего рода санаторием, где обо мне

заботились, кормили, лечили и ничего не требовали.

Общение с окружающими было не слишком обременительным, так как

в палате я бывала в основном вечером и ночью, днем же - на лечении, а

затем уходила бродить по городу или читала в летнюю пору где-нибудь

в парке, сидя на скамеечке.

В этот раз за окном стоял июнь, начало лета. Погода была чудесная,

жары еще не было, все уже распустилось. В парке, среди буйной яркой

зелени журчал фонтан, на рынке появилась первая клубника, понятно,

что, если и отечественная, то еще тепличная.

Гулять было приятно. Я уходила сразу после обеда и приходила после

ужина. Чрез два-три дня я чувствовала себя отдохнувшей.

На четвертый день моего пребывания в больнице к нам в палату

поступила новенькая.

Я обратила на нее внимание, когда она ожидала своей очереди в

коридоре. Вообще, к вновь поступившим все относятся несколько

настороженно: кто знает, что можно ожидать от них? Может новенькая

храпит или скандалит? Или много и громко говорит?

Новенькая выделялась осанкой, прической, тем, как она была одета,

но главное, достоинством, с каким она держалась. Все выдавало в ней

женщину интеллигентную. Спокойствие и даже некоторая

отрешенность от внешнего мира, указывали на то, что она здесь не в

первый раз.

- Людмила Евгеньевна, - представилась она, входя в палату. Палата

была на пять человек, тесная, душная. Каждый новый поступающий был

не в радость нам, уже уставшим от ненавязчивого сервиса городских

больниц.

Людмиле Евгеньевне досталась кровать у окна и стены одновременно,

что представляло собой преимущество перед другими, у которых в

распоряжении была только одна стена или же кровати соседей по

бокам.

Людмила Евгеньевна ловко перестелила кровать, переоделась в

симпатичный халатик, прибралась в тумбочке и, когда ее позвала

медсестра, отправилась на прием к доктору.

Чувствовалось, что она здесь прекрасно ориентируется. Позже мы

узнали, что ложится она на лечение в это отделение каждые полгода.

Людмиле Евгеньевне было семьдесят восемь лет. Она страдала сложным

заболеванием глаз, диабетом и еще рядом болезней в довесок.

Диабет осложнял течение болезни глаз, заставлял вести поистине

аскетический образ жизни. Она вынуждена была следить за

содержанием сахара в крови, для чего имела при себе специальный

аппарат.

Людмила Евгеньевна легко подружилась с соседкой по палате,

простой женщиной, отзывчивой и заботливой. Та помогала ей

одеваться. Они вместе прогуливались в больничном парке, даже ходили

на рынок: Людмиле Евгеньевне нужен был новый халатик. Кроме того,

соседка оказывала ей и другие мелкие услуги, проще говоря, взяла над

ней шефство и была ее правой рукой.

В первый же день, совсем освоившись, Людмила Евгеньевна спросила у

нас:

- Женщины, милые, не знаете, нет ли у кого в палате приемника?

И пояснила:

- Когда я была дома, по «Радио России» читали «Шагреневую кожу». Я

не успела дослушать, а очень бы хотелось.

Мы не знали, есть ли у кого-нибудь в нашем отделении приемник. У

кого-то был телевизор, а вот приемник? Людмила Евгеньевна побежала

по палатам, и женским, и мужским в поисках приемника. К своей радости

она нашла его в одной из мужских палат, договорилась с его

обладателем и обитателями палаты, что она придет к трем часам

послушать передачу.

К определенному часу она отправилась на просушивание, но

вернулась очень быстро и разочарованная. Мужчин не интересовала

классика, да и присутствие дамы в палате напрягало. Сославшись на то,

что они ждут трансляцию футбольного матча, Людмилу Евгеньевну

попросили покинуть помещение.

После обеда я, как обычно, пошла на прогулку. Солнышко согревало и

освещало все вокруг, и благодарная природа отвечала на это буйным

цветением. Я решила направиться в парк. Там, рядом с фонтаном был

киоск, где можно было выпить чая с лимоном.

Но прежде я должна была зайти в один из близлежащих книжных

магазинов и купить книгу. Выбор мой обычно падал на того автора, чье

произведение я вряд ли собралась бы прочесть в другое время, а

мечтала давно. Обыденные заботы, суета, хозяйственные хлопоты редко

позволяют современному человеку расслабиться и настроить себя на

чтение Бальзака, Шекспира, Салтыкова-Щедрина.

Здесь, уединившись и отрешившись, в некоторой степени, от

окружающего мира, можно надеяться, что до тебя дойдет смысл

гениальных творений.

Рядом с больницей было два книжных магазина: один занимал первый

этаж многоэтажного современного дома, другой находился в

старинном, постройки конца девятнадцатого века, здании на

пересечении двух улочек рядом с парком, куда я направлялась.

Я зашла в первый магазин и пошла вдоль витрин с книгами. Книги были

на любой вкус: от классических произведений в дорогих переплетах до

детективов в мягких обложках. Перебирая корешки книг, я не знала, на

чем мне остановить свой выбор, как вдруг наткнулась на "Шагреневую

кожу".

-Вот это да! Как специально попалась! - подумала я.

- Ну что ж, этот роман я бы тоже перечитала.

Книга была тоненькая, в ней было только одно произведение. Имя

автора и название книги были нанесены на обложку тиснением под

золото. При довольном хорошем переплете бумага была не лучшего

качества: желтоватая, грубая. Текст набран мелким шрифтом.

- Только мне и читать с моим зрением! - подумала я.

Когда вечером я вернулась в палату и сообщила Людмиле Евгеньевне

о своей покупке, она очень обрадовалась. Мы договорились, что я начну

читать роман, а когда дойду до того места, на котором остановилась

она, я продолжу читать вслух. Соседки по палате не возражали.

Дня через два, когда я дочитала до назначенного места, началось

наше коллективное чтение романа. К моему удивлению, все слушали с

большой охотой, и во время чтения в палате стояла тишина.

В течение двух или трех вечеров продолжались наши "литературные

часы". Многие слушали это произведение впервые, поэтому прежде,

чем читать, я ввела моих слушательниц в курс дела, чтобы они

понимали, о чем идет речь.

Людмила Евгеньевна слушала очень внимательно, словно боялась

пропустить хотя бы слово.

Надо сказать, я плохо помнила содержание романа, потому что

читала его много лет назад, а уж что такое "шагреневая кожа" и вовсе

забыла. Поэтому читала и сама с большим интересом.

Когда я закончила, мы обсуждали содержание, жалели героев,

особенно Рафаэля, такого молодого, талантливого и несчастливого. Все

это как-то сблизило нас и, наверно, поэтому Людмила Евгеньевна,

улучив момент, спросила у меня:

- Нина, милая, вы не обмениваетесь телефонами?

Я покачала головой: в то время я переживала не лучший период в

своей жизни. Моя «счастливая» семейная жизнь «скукоживалась» и

«сжималась» как шагреневая кожа. Настроение было неважное.

Надеюсь, что я не обидела Людмилу Евгеньевну. Сама же, вероятно,

потеряла возможность пообщаться с интересным человеком.

Людмила Евгеньевна сделала вид, что ничуть не обиделась, тем более

что вопрос был задан в ненавязчивой форме и, как будто, тут же забыт.

Женщины в палате разговорились. Стали рассказывать о своей жизни.

Дошла очередь и до Людмилы Евгеньевны.

Вот ее рассказ.

Людмила Евгеньевна после окончания института распределилась на

один из заводов в том же городе, где училась и проработала там всю

жизнь. Вышла замуж она не рано. Будучи женщиной интеллигентной,

долго не могла найти себе подходящую пару в той среде, где жила и

работала, среди "пролетариев", как она выражалась. Могла и не

встретить вообще своего суженого, но тут судьба подготовила ей

«подарок» - встречу с одним из своих бывших одноклассников.

Столкнулись они в дверях магазина, узнали друг друга, разговорились,

начали встречаться. Конечно, он был не пара ей. Таких, как он,

называют «беспробудный пьяница». Но то ли жалость, то ли жизненные

обстоятельства, то ли его мольба:

- Люда, спаси меня! – решили ее судьбу. Она вышла за него замуж.

Родилась дочь. Девочка хорошо училась и абсолютно примиряла

Людмилу Евгеньевну с действительностью: муж отчаянно пил. Ничего

общего у них, кроме дочери, не было. Так бы и жили, притерпевшись,

друг к другу, но, когда дочь училась уже в выпускном классе, случилась

беда. Произошел несчастный случай: ее девочка погибла вместе со

своим парнем - "черным копателем", взорвалась найденная им граната

времен Второй мировой войны.

- Милые женщины, Вы знаете, прошло столько лет, я даже уже иногда

и сомневаюсь: была ли она у меня, моя девочка? - закончила свой

рассказ Людмила Евгеньевна. Только после этого Людмила Евгеньевна

заболела: диабет, потом вот глаза, почти ослепла.

Несмотря на потрясения и болезни, жизнестойкость и жизнелюбие ее

были потрясающими. Каждое утро, просыпаясь, мы видели ее сидящей

на своей кровати в позе лотоса и выполняющей мудры*. Спина прямая,

глаза прикрыты, губы шевелятся.

После этого она делала гимнастику, свою, индивидуальную, затем

измеряла сахар и, в зависимости от полученного результата, или бодро,

или озабоченно начинала хлопотать около тумбочки. Она

подготавливала шприц, укол инсулина ставила себе сама. И так каждый

день на протяжении почти сорока лет...

Нам же при этом казалось, бодрость духа ее не покидала. После

процедур и завтрака она договаривалась со своими соседками, и они

шли вместе на прогулку или на рынок за первой клубникой.

Правда, долго радоваться появлению клубники ей не пришлось: после

того, как она съела две ягодки, сахар в крови подскочил до тридцати, и

она, ругнувшись, была вынуждена ограничиться больничной пищей.

В день моей выписки, Людмила Евгеньевна вдруг сказала, как бы,

между прочим:

- Милые женщины, в этом году мне исполняется семьдесят девять лет,

через год - восемьдесят. Я для себя решила, что этого достаточно, так

жить дальше не имеет смысла.

Это означало, как мы поняли, что она устала и сознательно прекращает

борьбу за жизнь.

Я долго не могла забыть Людмилу Евгеньевну, наше чтение Бальзака,

обсуждение всей палатой прочитанного. Не хотелось думать, что она

осуществит свое намерение.

 

PS

Как-то, спустя два года, осенью, будучи по работе в городе, где

проходила лечение, я шла по центральной улице, направляясь к

пешеходному переходу. Неожиданно, к несказанной моей радости, я

увидела Людмилу Евгеньевну. Она осторожно переходила дорогу.

Да, это точно была она!

Жизнь, даже полная страданий, все же стоит того, чтобы за нее

побороться.

 

_______________________

*Мудры - положение пальцев рук, инструмент работы человека со своим

телом и пространством вокруг него; пришли из йоги.