Так случилось, я попала в больницу. Надо было удалять щитовидную железу. Мне было двадцать шесть лет, и я слабо представляла все последствия тотальной струмэктомии. Но когда дышать стало весьма затруднительно, мне пришлось согласиться на эту крайнюю меру. Меня определили в палату, где было три палатных врача. Когда в палату вошел Марк, я обомлела – мой любимый размерчик: огромного роста, черный, лохмато-волосатый, глаза горят, уверенный в себе, строгий и решительный. Я сразу представила, как он обнимает… Как держит скальпель в огромных руках представить не удавалось. Но удача была не на моей стороне. Он предназначался Людмиле, курносой невысокой молодой женщине, но она не способна была оценить свалившееся на нее счастье. Потом пришел Борис Иванович - молодой, веселый, голубоглазый кудрявый блондин, антипод Марка, зато такой же, как и Марк, хирург-эндокринолог. Борис забрал себе Танечку, юную непорочную светловолосую деву. Поговорил с ней, построил нам всем глазки и удалился, шаркая всеми членами своего длинного худого гуттаперчевого тела. Своего я ждала долго. Неизвестность и неопределенность наталкивали на мысль, что я попала не в ТО место. Я сидела на подоконнике и вглядывалась в февральские сумерки. В свете фонаря красиво кружились снежинки, ветер их подгонял и вздымал от земли снежные фонтанчики. Дверь в палату открылась и все ее пространство занял Игорь Иванович. Он закончил все свои кафедральные дела в стоматологическом институте, отчитал студентам лекции и пришел расширять свой кругозор и повышать квалификацию в отделении хирургической эндокринологии, тренируясь на кошечках, то есть на мне, чтобы потом было чем поделиться со студентами. «Которая тут моя?» - спросил улыбаясь. Краснощекое с мороза лицо светилось здоровьем и добротой. Пухлые пальчики листали историю болезни. Белая ладошка мягко прикасалась к моему плечу. Добрые глаза ласкали взглядом. Пухлые губы улыбались. Мягкий голос обещал блестящие перспективы нашего совместного предприятия. На этом его достоинства заканчивались. Но я этого тогда еще не знала… А пока мы начали пить йод. Это входило в план подготовки к операции. Лежать предстояло долго, более месяца, и не просто совместно проводить время в одной палате, а помогать друг-другу выжить, но об этом мы тогда тоже не догадывались и с первых же дней подружились. По утрам чокались мензурками с йодом, и потом весь день нас преследовал этот запах. Утром общались с нашими, такими разными, докторами в палате, а вечерами сидели у них в ординаторской, когда те дежурили по очереди (кроме моего, он ведь был вне штата), пили чай, рассказывали байки, смеялись. Борис вяло клеился, я вяло отмахивалась. Видимо, это был обязательный ритуал, который надо было соблюдать. Ведь мужчина, отошедший от семейного очага на двести метров, считается диким и свободным, а потому, как только в его поле зрения появляется особь противоположного пола, он рефлекторно начинает вести себя, как глухарь на токовище. Но я переводила все в шутку, и все заканчивалось милым трепом. Как-то поздним вечером, уже около полуночи, Борису позвонили. Он ответил в трубку: «Иду». А мне сказал: «Я пойду в соседний корпус сделаю резекцию желудка и через сорок минут вернусь, а ты тут пока чай с печеньем пей». Вот так буднично пошел спасать очередную жизнь… Так незаметно наступил и мой час Х. Меня готовили к операции всей палатой. Как оказалось, это тоже давно сложившиеся негласные правила, передаваемые от пациента пациенту. Надо было прикрепить к трусам булавку, которая должна удержать душу на приколе в случае чего. Надо надеть цветные носки с тугой резинкой и по всей окружности щиколотки затолкать под резинку свернутые в трубочки пятирублевые купюры – столько стоил укол в реанимации. Ну и прочие тонкости… И вот за мной приехала каталка… Мне сделали успокаивающий укол, завернули в простыню (от одного этого процесса душа уже отлетает) и повезли по длинным коридорам. Каталка задевала стены, билась об углы и двери, но медсестра этого не замечала. Мое сознание еще отмечало испуганные лица больных и деловую суету медперсонала. «Расступись!» - кричала медсестра, и больные шарахались в разные стороны. Я подумала, что мне уже хорошо стало от одного этого путешествия и, может, ну ее, эту операцию… Но мы въехали в грузовой лифт, где медсестра стала спорить с лифтером, на какой этаж меня везти. После долгих препирательств они нажали кнопку и мы поднялись на какой-то этаж. И снова поехали по длинным, но уже пустынным коридорам. Хотела спросить у медсестры, знает ли она дорогу, может спросить у кого… Но голос застрял где-то в районе солнечного сплетения. Да и спросить было не у кого. «Слезай!» - скомандовала мне медсестра и крикнула кому-то: «Маша, принимай!» И удалилась, громыхая телегой. Я сиротливо стояла в огромной комнате, похожей на спортзал. Было холодно. Из одежды на мне были носки и трусики с цветочками на попе. Цветочки не грели. Голова кружилась. Сознание уплывало. Я отчаянно боролась с падением, прислонившись к стене, а по голому телу бессовестно ползали мурашки. И тут я увидела в углу у стены узкую длинную скамейку! Ну, точно, как в спортзале! Я доковыляла до нее, держась за стену и присела. Потом прилегла. Скамейка была узкая и я вся не помещалась на ней. Я закинула ногу на ногу и скрестила руки на груди. Помню последнюю мысль: «Может это точно спортзал, а не операционная?» И отключилась. «Кто это тут спит?» - прокричали надо мной, и я проснулась. «Ты сюда спать пришла?» - продолжала медсестра, размахивая зажимом с тампоном. Я ответила, что до сего момента заняться в операционной было нечем. Медсестра велела мне надеть стерильные бахилы и шапочку, перелечь на операционный стол и спать там. Я встала и, покачиваясь, побрела искать стол. Стол оказался высокий и такой же узкий, как скамья в спортзале. Я взобралась на него и с трудом легла на спину. Ноги едва умещались, руки, как плети, безвольно свешивались с обеих сторон стола. Медсестра наливала из огромной бутыли йод в тазик. Я испугалась: «Сейчас заставит выпить»… Но медсестра поставила бутыль на стол, взяла длинные жгуты с железными крюками на концах и стала вязать мне ноги. Потом морским узлом связала мои руки. «Все. Это конец, – подумала я, - сейчас она возьмет скальпель и вонзит мне его в шею». Я закричала. «Чего еще?» - недовольно спросила медсестра. «Неудобно», - говорю. «Удобно будет в морге! Лежи спокойно, а то затяну туго!» - пригрозила она. Я закрыла глаза и подумала, что такой странной операционной бригады, состоящей из одной медсестры, я еще не встречала. Связав меня по рукам и ногам, медсестра, кажется, поняла, что теперь может делать все, что захочет с моим голеньким тщедушным тельцем. Она взяла большой валик и засунула мне его под голову так, что голова моя запрокинулась назад, шея натянулась, а подбородок стал смотреть строго вверх. «Ааааа… ей нужна моя шея…» - догадалась я. Медсестра начала обильно смазывать мою шею йодом, макая тампон в тот самый тазик. Она смазала бороду, шею, плечи, грудь… Неприятно щекоча, йод стекал по шее на затылок… Я подумала, что она сейчас смажет мне живот, руки, ноги… И меня не узнает Игорь Иванович… И уйдет к другой… Мое тело покрыла одна большая мурашка. «Лежи», - сказала медсестра и удалилась. Как будто я могла встать и уйти. Если только вместе со столом… Ожидание опять затягивалось. По обнаженному телу нагло ползали мурашки. С запрокинутой головой лежать было неудобно. Я стала искать, за что бы зацепиться взглядом и незаметно отключилась. Не знаю, сколько я так пролежала, когда над моей головой раздался возглас: «Ха! Не моя! Ты что тут делаешь?» Открываю глаза и вижу за моей запрокинутой головой незнакомого доктора. Он мылит руки и с удивлением разглядывает меня всю, а не только намазанные йодом места. «Загораю, - говорю,- видите, как уже загорела в некоторых местах?» «Ты чья, детка?» - спрашивает нежно. «Я Игоря Иванычева,» - отвечаю с дурным предчувствием. «Так Игорь Иваныч в седьмой операционной, а это вторая. Вставай, иди к нему, он, наверное, тебя уже ищет». «Не могу, - говорю, - я привязана». «Маша! – закричал он в сторону, - Ты не ту привязала! Иди отвязывай!» Но Маша пропала. Он прокричал еще, потом еще… Никого. Он говорит: «Блин! Сейчас мою пациентку привезут, а положить некуда!» «Вооон там скамеечка есть в углу, - говорю я, показывая подбородком на скамью, на которой недавно лежала, - как вариант». Доктор вытер руки и принялся меня развязывать. Ноги развязал быстро, а руки никак не мог освободить. «Она тебя что ли морским узлом завязала?» - спрашивает, помогая себе зубами. «Точно, - говорю, - четырехпетельным, чтобы не убежала». В это время с грохотом открывается дверь и въезжает каталка с правильной пациенткой. Медсестра, увидев склоненного над моим бедром доктора, застыла в изумлении: «Что это вы там делаете, Лев Давидович?» «Иди лучше помогать вязать…. Тьфу, развязывать!» - крикнул ей Лев Давидович. А я, услышав его имя, подумала, что лучше бы они этого не делали. Дойдя до двери операционной, я обернулась: «Задайте хоть направление, Лев Давидович». Лев взмахнул заново намыленной рукой и сказал: «Идешь прямо, потом через курилку, потом направо, потом все время прямо, а там тебя твои встретят». Я скрестила руки на груди и сделала шаг за дверь. Мурашки с любовью и нежностью покрыли все мое обнаженное тельце. Мелкие голубые бахилы едва не сваливались с моих ног. Выше виднелись голубые носочки. Из-под резинок носков выглядывали скрученные в трубочки пятирублевки, их было так много, что выглядели они, как браслеты. Выше были голубые трусики с легкомысленными цветочками на попе. А на голове лихо сдвинутая на бок, как голубой берет у вэдэвэшника, когда-то стерильная голубая шапочка. Картину дополняла перемазанная йодом часть тела от бороды до груди. Подумала, что неплохо выгляжу, все в тон… Между тем, действие укола продолжалось. Голова слегка кружилась, взгляд был рассеян, как после бокала шампанского. Покачиваясь, я вступила в курилку. Она оказалась просторной комнатой для отдыха врачей между операциями. На высоком стуле сидел Марк с сигаретой во рту и вытянутыми вперед руками в резиновых перчатках перемазанных кровью. Он взял сигарету оттопыренными пальцами и заржал: «О! Картина маслом! Ты что тут делаешь?» «Я тут иду», - отвечаю. «Круто! – восклицает Марк, - а как ты тут оказалась и где Игорь Иванович?» «Меня перепутали, - говорю,- мне тоже интересно, где Игорь Иванович, передайте ему привет, если первым его встретите». Не меркнущее сознание подсказало: после курилки направо… На всякий случай иду вдоль стены. Сворачиваю и тут же цепляюсь ногой за какую-то железяку. Мы вместе с грохотом падаем. Из курилки прибегает Марк и протягивает мне окровавленную руку: «Вставай, детка, надо идти. Медсестры нет, она пациента клеит, в смысле – заклеивает, дойдешь сама?» «А у меня есть варианты?» - спрашиваю. Продолжаю трансцендентальное движение по пустынному коридору. В одной из операционных открылась дверь, медбрат выкатил каталку с прооперированным пациентом. Увидев меня в трусах и бахилах, перемазанную йодом, он шарахнул каталку к стене, а сам перекрестился. Мужчина на каталке открыл глаза и тут же зажмурился. Я показала медбрату козью морду. Он вжался в стену и снова перекрестился. Наконец я увидела Игоря Ивановича. Он стоял в большой операционной у раковины и мылил руки. Я прислонилась к двери, силы меня покидали. Игорь Иванович увидел меня и воскликнул: «О! Картина маслом! Ты где бродишь?» «Меня перепутали», - отвечаю. «Давай ложись быстренько», - предложил мне Игорь Иванович. Но тут в операционную вошел темноликий Хасан, хирург-эндокринолог. «Мы так не договаривались, - говорю, - меня не предупреждали, что вас будет двое». «Давай, давай ложись, начинать надо, я спешу», - командует Игорь Иванович. «Я надеялась, вас будет трое», - продолжаю ныть я. «Медсестра позже придет, она одна на три операционных, ложись давай», - говорит Игорь Иванович. Ну вот, опять все самой, подумала я и вскарабкалась на узкий стол. Низкорослый Хасан ловко затянул узел на моих ногах, видимо, ему часто приходится заменять медсестру. «Оставьте хоть руки свободными,- взмолилась я, - буду вам инструменты подавать». Но темноликий злодей накрепко привязал к столу и мои руки. И чего они меня так боятся?.. Потом он поставил мне на живот лоток с инструментами. Ладно, у меня живот плоский, даже впуклый, но есть пациенты, у которых живот выпуклый, и на какое место они тогда ставят инструменты? Затем низкорослый Хасан придвинул к столу скамейку. Ааааа! Так вот для чего во всех операционных стоят скамейки! Затем поправил валик у меня под головой и водрузил экран из белой простыни, отделяющий мое лицо от остального тела. Наверное, чтобы я ничего не видела. Или, чтобы в лицо не брызгало… А то я как-то делала операцию чуть ниже солнечного сплетения, так хирург подошел ко мне со скальпелем в руке и просто сказал: «Закрой глаза, а то щас брызнет», - и руки мне тогда не привязывали, я вообще лежала, закинув руки за голову, сжимая в ладошке флакончик с отривином и наблюдая весь ход операции. Прикольно было… Хасан удалился мылить руки, а Игорь Иванович закричал: «Ира! Начинаем!» Появилась Ира. Строго на меня посмотрела и сказала: «Я же говорила, что найдется, не могла она далеко уйти». Потом чем-то звякнула, я уже ничего не видела из-за экрана, подала что-то Игорю Ивановичу и удалилась. А потом… я видела, как Игорь Иванович склонился надо мной… Гад, думаю, лицемер, почему же так больно? Он же такой добрый! Такой пухлый и улыбчивый! Он не мог мне сделать так больно! Кто же это меня истязает? Кто вонзил в мою шею железный обруч? Кто пилит мою шею ржавым серпом, отрезая мне голову? Может, это темноликий злодей на скамеечке? Может, он специально здесь нужен, такой маленький и незаметный, чтобы отрезать девушкам головы, прятать их в холодильники, а потом темными ночами разглядывать свои трофеи… Я скосила взгляд, чтобы найти Хасана и услышала голос Игоря Ивановича: «Так, отлично!!» – и горячая струйка побежала по моей шее, теряясь где-то в волосах под шапочкой… Потом еще одна струйка, еще… Чему он радуется, интересно, предатель… « Ого!» - Игорь Иванович чем-то там зазвенел, заскрежетал, захрустел… Не хотелось думать, чем это он там хрустит… «Станет больно, - обратился он ко мне, - скажи, мы добавим. Ты как?» «Норм», - пролепетала я. Они непрерывно хрустели, брали с моего живота зажимы и вешали их на мои разрезанные сосуды. Так с обеих сторон шеи образовались гроздья зажимов. И если им надо было к чему- то подобраться с одной стороны, они просто перебрасывали все зажимы на другую сторону, а те со звоном падали, вытягивая из меня сосуды. Все лишнее они отрезали и сбрасывали с громким шлепком в тазик. И при этом вели неспешную беседу: - Ну, как твой аспирант? - Да еще пару недель и будет защита. Ой… что это такое желтенькое? - А, давай режь… Чик, шмяк в тазик… Я насторожилась. Может, сказать им, чтобы были внимательнее? Открываю рот, а голоса нет… - Давай быстрее, мне к трем на лекцию надо успеть. - Да успеешь, тут делов-то… - А это что красненькое? - А, давай режь… Чик… шмяк… Эээй! Кричу беззвучно. Это все же мое, хоть маленькое, но мое тельце! Не отрезайте все! Может, мне еще пригодится это желтенько-красненькое! Опять перебросили гроздь зажимов с одной стороны на другую. Невыносимо заныло под ключицей. Я начала ерзать. - Эй! А ну лежи тихо, а то сейчас все инструменты сбросишь! Я напряглась, чтобы лоток не соскользнул с живота. Они зачем-то поменялись местами. Я хотела закричать маленькому: «Куда пошел? Ты же ничего не увидишь без скамеечки! Вернись! И вообще, ребята, может, оставим все, как есть?» Но тут на меня откуда-то сверху посмотрел Хасан. Подозрительно так посмотрел… Интересно! У него и тут скамеечка? Он окружил стол скамеечками и прыгает теперь со скамеечки на скамеечку, как белка! И никуда от него не спрятаться! А в передних лапках он держит большой окровавленный серп! - Ну, как ты? – заглянул ко мне Игорь Иванович. Хотела сказать, что ай эм файн, ребята, приходите еще, но голоса не было. Я построила глазки Игорю Ивановичу и закрыла рот. -Так, - сказал Хасан, - все понятно… Все же он был практикующим хирургом-эндокринологом в отличие от Игоря Ивановича, который читал лекции студентам в Стоматологическом институте, надеюсь, не по политэкономии… Что ему, интересно, понятно? Почему он так подозрительно смотрит на меня? И почему он стал таким большим? Смотрит на меня поверх экрана… Хасан опять перебросил гроздь зажимов на другую сторону и в моей голове все туго напряглось. - Вот это видишь? Давай, отсекай…. Чик… Шмяк… -И вот это…. Чик… Шмяк… - А вот это? Вот, вот ускользает… Держи… - Сам держи, мне неудобно…. Отсекай… Чик… Шмяк… - Так-так… теперь зашей… нет, не к этому…. Вот к этому пришей. И вот это отсекай… таааак… хорошо… теперь соедини… тааак… нет! Не так! Воооот… теперь правильно… - А ну-ка скажи «А», - перегнулся ко мне через экран Игорь Иванович. - Аааааааа, - просипела я нотой си. - Отлично, - сказал Хасан. Нифигаси, отлично! И что же, я так и буду сипеть всю жизнь? И почему Игорь Иванович замолчал? - Ну-ка вот этот … давай, отсекай… таак, теперь зашей… - А ну скажи «А», - перегнулся через экран Хасан. - Ааааа, - прогудела я басом. - Ну вот а ты боялась… - Бооольно, добааавьте, - первым делом попросила я обретя голос. - Сейчас, потерпи, - сказал Игорь Иванович и сильно нажал локтем на мой рот и нос, перекрыв мне дыхание. Он торопливо менял инструменты, звенел зажимами, что-то быстро отсекал и зашивал… И совсем не обращал на меня внимания. Когда мне совсем стало нечем дышать, я изловчилась и укусила его за локоть. Он отскочил и закричал: - Ты что? - Мне дышать нечем, - говорю. - Уберите с моего лица простыню. - Я не могу, - говорит Игорь Иванович, - у меня руки стерильные. И громко закричал: - Ирааа! Через некоторое время пришла однанатриоперационные медсестра, посмотрела на меня с укоризной, все поправила, что-то подала Хасану, еще раз окинула меня строгим взглядом и удалилась. - Ну что, добавить? – спросил Хасан. - Дааа, плиииззз, - пыталась я сокращать слова. Мне сделали еще укол, и стало немного легче. Они продолжали чикать и шмякать, недолго раздумывая над тем, что оставить, а что удалить. Все, что им внешне казалось не столь привлекательным, что не соответствовало их эстетическим представлениям о строении женского тела, они удаляли. Как потом выяснилось, они удалили кроме щитовидной железы все паращитовидные железы, которые отвечают за выработку кальция… Потом Игорю Ивановичу не понравился один жгутик. Он долго его пытался поймать, сопровождая этот процесс рассказом о своих студентах, а когда зацепил его инструментом, я дико заорала: - Ааааааа! Это нерв! Оставьте его! Теперь я знаю, как фашисты пытали партизан! Теперь я знаю, что значит выражение *Вытягивать жилы*! Игорь Иванович отпустил нерв и отскочил, как ужаленный, испуганно глядя на меня. Но этот нерв в области предплечья до сих пор дает о себе знать. Так продолжалось два часа. Мне еще два раза «добавляли», еще один раз приходила Ира, чтобы дать мне возможность вдохнуть… и выдохнуть…. Несколько раз проверяли мои голосовые связки, что-то подрезали, подтягивали, зашивали… А мне казалось, что я давно уже отсутствую в ЭТОМ месте… Потом Игорь Иванович сказал, что ему пора бежать на лекцию в институт, что его там ждет куча студентов, а Хасан сказал, что ему пофиг, и что он не будет заканчивать один. Ну, все, думаю, так и останусь я тут с отрезанной наполовину головой… Перед глазами поплыли недоделанные дела и нереализованные возможности… - Ну все, поехали, - услышала я голос медсестры. Оказывается, меня не только зашили, но и заклеили. Неужели все это закончилось? И моя голова вновь пришита к моему телу? Я попыталась пошевелиться, но ничего не получилось. На шее была тугая повязка, а на затылке крепко склеенные чем-то волосы… Меня привезли в реанимацию и оставили там на три дня. Обычно там лежат сутки, но мне за какие-то заслуги или благодаря чьему-то вниманию удалось покайфовать там трое суток. Правда, первые сутки я не помню, говорят, была в абсолютном вырубоне… Зато потом помню, как в палату входила медсестра, я молча шевелила ногой, она вынимала из носка пять рублей и делала мне укол. Деньги подозрительно быстро кончились. Видимо, медсестра злоупотребляла… Потом меня перевезли в палату. Мои девочки оказались более стойкими. Но если по правде, им просто повезло с врачами. Марк, заходя в палату, бросал на меня сочувствующие взгляды. Борис Иванович откровенно возмущался. Поскольку мне удалили все паращитовидные железы, уровень кальция в крови резко упал, мои ноги и руки скрючило судорогой, и они приняли форму тюльпанов. Уровень гемоглобина упал до сорока восьми единиц… Я не могла сама передвигаться и тем более идти на перевязку. В перевязочную меня повезли девочки в кресле. Подъехав к перевязочной, мы услышали, как медсестра орет на пожилую женщину: - Уже тапки белые надо готовить, а она операцию сделала! – и резко рванула повязку с ее шеи. Я хотела было повернуть назад, но Таня уже вкатила меня в перевязочную. - А это что за королевна? – заорала медсестра, увидев меня в кресле. И не успела я опомниться, как она рванула мою повязку. Больше я ничего не помнила. Очнулась я уже в своей палате. Рядом со мной сидел Игорь Иванович, а я крепко держала его за руку и рыдала. Я вся была в крови, кровь хлестала сквозь повязку, а я говорила, что больше никогда не пойду в эту процедурную. Меня опять куда-то увезли, что-то зашили, привезли назад, а в процедурную я так и не пошла. Каждое утро ко мне приходил Игорь Иванович, или Марк, или Борис и делали мне перевязку в палате. Потом я начала ходить. Мы с Людой ходили вечерами по коридору и разрабатывали голосовые связки. Мы пели хором «Там вдали, за рекой…» . Она басом, я фальцетом. Потом меня выписали… Я полгода разговаривала шепотом… До сих пор мой голос начинает сипеть, если я долго читаю ребенку книжку вслух или просто поволнуюсь… Не говоря уже о том, что я одиннадцать лет сидела на гормонах… И тем не менее, как врачи ни старались, я все же жива. Из всего этого я сделала следующий вывод: человек очень живуч, его трудно умертвить, если только не дать тупо кирпичом по голове. Мои два красавца сделали все, чтобы из реанимации меня перевезли не в палату, а совсем в другое помещение. Но я выжила. Может, спасла булавка на голубых трусах с цветочками на попе? | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
