Памяти Лады Магистровой

 

Навсегда привлекательными остаются лишь несбывшиеся мечты. Как люди, в которых мы не успели разочароваться. Познакомились, восхитились умом, добротой, открытостью и расстались, так и не разглядев ни одной отрицательной черты – вот и сохранилось в памяти неомраченное лишним знанием очарование личности. Ведь бывает же так: подолгу общаясь с замечательным, на первый взгляд, человеком, начинаешь отмечать, что у него не столько ума палата, сколько начитанность и образованность, доброта больше похожа на снисходительную жалость, а открытость открывает лишь то, что человек сам желает показать, остальное не просто закрыто, но и тщательно охраняется… Как–то грустно становится, пропадают интерес и желание продолжать отношения. Так и сбывшаяся мечта – всегда с горчинкой. Ждёшь, ждёшь, когда же исполнится желанное? Наконец оно приблизилось вплотную и свершилось! Но почему-то нет чистого восторга обладания, нет ощущения обретения. Напротив, чувство утраты тревожит душу, и становится жаль ушедших в прошлое грёз...

Несбывшиеся мечты называют заветными. Слышится в этом древнем русском слове ещё и латинское veto – запрещено… Почему-то судьба запретила их исполнение. Возможно, для того, чтобы мы не забывали вкус, звук, цвет мечты, чтобы никогда не переставали мечтать…

***

Лето в Хабаровске наполнено влажной жарой и комариным звоном. Раскалённые автобусы ходят редко и так плотно забиты разопревшим народом, что не втиснуться.

Оля уже полдня пешком бродит вверх–вниз по горбатым улицам в поисках крыши над головой. Щёки горят, пот стекает по лицу, по спине, проступая на светлой блузке тёмными разводами…

Очередной адрес оказался в пыльном переулке, на последнем этаже панельной пятиэтажки. На стук вышел небритый голый по пояс мужик в синих тренировочных штанах.

– Здравствуйте. Вы сдаете комнату?

Мужик оглядел тощенькую фигурку, задержался на потном, раскрасневшемся лице с прилипшей ко лбу русой чёлкой и выдохнул:

– Ну.

Запахло перегаром.

– Ты, чё ли, снимать будешь? Деньги вперёд.

– Не… - пробормотала Оля. – Это я просто узнать… Смотрю вот…

– А-а-а, - ухмыльнулся дядька, раскрывая пошире дверь и отступая в сторону. – Ну, заходи, смотри.

В проёме Оля увидела замызганный выкрашенный тёмно–зелёной краской коридор, в конце его – грязную кухню с окном без занавесок.

– Спасибо! Я сейчас занята, – сказала она решительно. – Я завтра приду.

И быстро сбежала вниз.

Наверху хлопнула дверь.

Постояв немного в прохладном подъезде, Оля перевела дух и снова вышла на расплавленный асфальт. Опять не повезло…

 

Когда выпускницу журфака уральского университета Ольгу Сизову «распределили» в Хабаровск, она обрадовалась. Дальний Восток – это же всесоюзная молодёжная романтика: БАМ, тайга, амурские волны и всё такое прочее!..

В редакции краевого радио молодого специалиста встретили приветливо и предложили заняться пропагандой рабочих профессий: готовить и вести передачу «Трудовая смена». Жильё дать пообещали… когда–нибудь, если не сбежит после обязательной трёхлетней «отработки», а пока выделили койку в общежитии профтехучилища. Перспектива жить в одной комнате с пятью героинями своих передач, даже если они будущие передовики производства, выглядела крайне непривлекательно, и Оля отказалась. Поворчав, редактор отдела молодёжи помог устроиться в гостиницу на несколько дней и дал список адресов, где «сдаётся комната женщине без детей и вредных привычек»…

Вот уже пятый час Ольга обходит эти адреса, чертыхаясь и постепенно теряя надежду. Остался последний, где–то на окраине Хабаровска…

 

Она долго шла по раскаленной пыльной улице к обшарпанным одноэтажным баракам без номеров.

Здесь даже водопровода нет. Колонка с ручкой–качалкой, светловолосая женщина лет сорока в цветастом халате и с костылём подмышкой пытается одной рукой снять с крючка наполненное ведро. Улица безлюдна.

– Давайте помогу, – железная дужка врезается Оле в ладонь. Невозможно представить, как больная понесёт эту тяжесть.

– Спасибо, я привыкла, – незнакомка протягивает одну руку к ведру, опираясь другой на свою подпорку, и тяжело делает шаг вперёд.

– Да что вы! – не соглашается Оля. – Вам далеко?

– Нет, рядом. А ты к кому?

– Я ищу четвертый дом. Не подскажете, где это?

– Так это мой! Ты ко мне?

– Не знаю… Вы Рита Маслова?

– Я Рита Маслова. А ты Оля Сизова? Мне про тебя говорили… – женщина улыбается светло и открыто.

Оля вспомнила, как её начальник отозвался о Масловой:

– Талантливая поэтесса, добрая, но одинокая. Вынуждена надолго лечь в больницу, ищет человека, который присмотрит за квартирой, котом и собакой. Ей не деньги, ей помощь нужна.

 

Рита, медленно переставляя костыль, шла впереди, показывая дорогу. На ходу она лёгкой скороговоркой рассказывала о себе:

– Вот, лечилась, лечилась, а толку – ноль! Я и без костыля могу ходить, но спина сильно болит. Детей нет, с мужем развелась… Мне тогда эту квартирку и дали… Я учительницей работала…

Перекосившись под тяжестью ведра, Оля плелась следом, удивляясь бодрому голосу и жизнерадостным интонациям явно тяжелобольной женщины. Вода плескалась на ноги, на тропинку и скатывалась в пыльные шарики.

Неужели она так и ходит каждый день с ведром на колонку? – думала Оля, пытаясь вытереть лоб о плечо, в другой руке она держала сумочку и вымокшую от пота бумажку с адресами.

– Маргарита… Как вас по отчеству?

– Просто Рита. Можно на «ты». Не возражаешь?

– Нет.

– Осторожно, здесь собачья «мина». Вообще–то моя Багира на тропинки не гадит, она умная! Это, наверное, кто–то из её ухажёров… Проходи.

Рита толкнула костылём незапертую дверь и отступила, пропуская Олю вперёд.

Вход с улицы вёл сразу в кухню.

– Поставь ведро сюда, на табуретку. Вот, мои хоромы. – Рита звонко рассмеялась.

Да уж, назвать хоромами это барачное жильё мог только человек с хорошо развитым чувством юмора.

 

В кухне большая печь с каменкой – кирпичной плитой на две конфорки. Окно распахнуто, в проёме затянутая марлей рамка от мошек и комаров. У окна – небольшой стол, сплошь заставленный посудой, мытой и немытой вперемешку. По обе стороны печки – две двери. За одной из них лает и скребётся собака.

– Сейчас, сейчас, моя хорошая, сейчас мама тебя выпустит! Я её закрываю, когда хожу на колонку, а то обратно вернёмся в большой компании поклонников – течка у неё.

Рита откинула крючок, и в кухню вбежала огромная черно–белая псина в зелёных женских трусах, отделанных белыми кружевами. Оля громко расхохоталась.

– От внебрачных связей спасаемся, – Рита погладила сунувшуюся к ней морду, – в прошлом году она шестерых незаконнорожденных ребятишек принесла. Сама–то Багира породистая, а кто папа – невозможно было определить. Потому и щенков брали неохотно. Теперь вот предохраняемся.

Размахивая хвостом, просунутым в специально вырезанную дырку, собака вилась вокруг хозяйки, выражая неуёмную радость.

– Вот так всегда: на сколько ни уйду, хоть на пять минут, встречает так, словно я неожиданно с фронта живая вернулась! – Рита прислонила костыль к косяку двери и налила воды в старый алюминиевый чайник. – Хватит, Бага, хватит! Иди, познакомься с Ольгой.

– Какая красавица, – Оля протянула собаке раскрытую ладонь. – Это ведь дог?

Собака понюхала и щекотно лизнула Олины пальцы.

– Верно. Смотри-ка, она тебя признала. Значит подружитесь. У меня ещё кот Чапка есть, бегает где–то. Ты как к кошкам относишься?

– Нормально. Я змей боюсь и тараканов ненавижу…

– Змей и тараканов у меня нет, – улыбнулась Рита. Она заметила, как гостья поглядывает на запотевшее ведро, и зачерпнула ковшиком:

– Пей. Здесь вода скважинная, чистая.

Оля хлебнула ледяной воды, перевела дух, спросила:

– Рита, сколько ты возьмёшь за съем?

– Ой, да ничего не надо! Квартплату только будешь вносить, а она копеечная – дом–то без удобств… Кстати, тебе в туалет не надо? А то он у меня в огороде…Ну, и за свет – сколько нагорит. Понимаешь, мне операцию надо делать, менять межпозвонковые диски. Говорят, они у меня совсем стёрлись. – Рита снова засмеялась, удивляя Олю: что может быть смешного в предстоящей тяжёлой операции? – Я в юности спортивной гимнастикой занималась, мастера спорта получила и в придачу парочку серьёзных травм. Вот они сейчас и дали о себе знать. Да ладно, чего о моих болячках говорить? Это скучно. Если согласна, давай я тебе своё хозяйство покажу, и будем ужинать….

Рита встала и, опираясь на костыль, пошла к той двери, откуда выбежала Багира.

– Вот, здесь мы с Багой спим.

В небольшой гостиной с одним окном стояли диван, разложенное кресло–кровать, судя по подстилке, Багирино, и тумбочка со стареньким телевизором. Окно, как и кухонное, затянутое марлей, тоже выходило в палисадник. Оттуда в комнату тёк аромат цветов и нагретой солнцем травы…

Оле так понравилось это аскетичное жильё, что она даже испугалась. Жить в отдельном домике – об этом можно было только мечтать!..

– Вот здесь у меня кабинет...

Стены крошечной каморки, носившей громкое звание «кабинет», от пола до потолка закрывали стеллажи с книгами. Притулившийся у оконца столик занимали пишущая машинка и стопка рукописей.

– Впечатляет? – опять рассмеялась Рита. – Это раньше кладовка была. Я соседа попросила, он мне окошко пробил и полки сделал. Но зимой тут холод жуткий – печка ведь только комнату греет. Я платок и шубу надену, грелку налью, ноги на неё поставлю и стучу, как дятел. Понимаешь, там за стенкой ещё одна квартира: барак на двоих хозяев. Но соседи здесь не живут, а значит и не топят. Вон там, за стеллажами, тонкая перегородка, а не капитальная стена. Зимой она, зараза, промерзает насквозь… Ну, сама увидишь. Однако ничего, живём. И даже очень неплохо! Правда, Бага? Да? Бага, скажи: «Да, мама!»

Вдруг Оля увидела, как следовавшая за ними по квартире собака села, напряглась, вытянула морду и, преданно глядя на Риту, отчетливо басом произнесла: «Дуа, муама!»

Олю пробил озноб, и она плюхнулась на стул.

– Багира тебе за сахарок и стихи почитает, и на хвосте станцует, – смеясь, Рита достала из кармана халата кусочек сахара и протянула собаке…

***

Редакционный «козлик», переваливаясь с боку на бок на ухабах и оставляя за собой густой шлейф дорожной пыли, медленно подъехал к дому Риты Масловой.

Обитатели барака номер четыре – говорящая собака Багира в зелёных трусах, рыжий кот Чапка и их улыбчивая хозяйка – встречали квартирантку на крылечке.

Рядом с Ритой стоял невысокий коренастый мужчина с топором в руке. Он молча, с угрюмым выражением лица, словно собирался этим топором защищать Риту от нашествия чужаков, смотрел, как Ольга выбирается из кабины.

– Ну, наконец-то! Анатолий, помоги девушке, что ты стоишь как памятник самому себе? – скомандовала Рита мужчине. – Познакомьтесь, это Оля Сизова. Она будет здесь жить, пока я в больнице. А это мой сосед и самый главный помощник Анатолий Ефимович Калашников. Можно просто Толя. Да? Можно ведь?

– Можно, – неприветливо буркнул мужчина, отложил топор, крепко ступая кривоватыми ногами, подошёл к Оле и протянул ей руку.

– ЗдорОво!

– Здрасьте, – Оля попыталась эту руку пожать, но её тонкие пальцы совершенно потерялись в широченной ладони. – А я просто Оля.

– Ага, – мужчина повернулся спиной, снова взял топор, отошёл к дровяному навесу и начал деловито рубить берёзовые чурки. Словно его никто и не просил помочь.

Оля сама вытянула из машины большой чемодан и поволокла его к дому. «Козлик» быстро развернулся и умчался по казённым делам.

Рита шла рядом и говорила тихо, чтобы не слышал Анатолий:

– Он с семьёй вон там, напротив, живет. У него жена и три дочки… Они корову держат. Познакомишься, подружишься, будешь у них молоко покупать… Толя мужик непростой, но хороший, хозяйственный. Если бы не он, я бы тут совсем пропала. Ты на него не обижайся.

Рита словно извинялась за неприветливость соседа. Но Олю трудно было обидеть простым невниманием, она с семнадцати лет, как уехала учиться, жила самостоятельно.

– Да ладно! Ничего страшного. Куда можно чемоданы поставить?

– Давай пока сюда – в угол. Сейчас Толя дров принесет, я кашу разогрею… Пошёл вон отсюда!

Оля вздрогнула и обернулась. В дверях мелькнул лохматый собачий хвост: никто не заметил, как в дом вслед за Багирой, не отходившей от хозяйки, прокрался чужой пёс.

– Так и ходят, так и ходят, кобели несчастные! И трусы не спасают! А может, наоборот, она им в таком наряде ещё привлекательней кажется?

Рита снова засмеялась, прикрыла дверь и загремела посудой.

Молча вошёл Анатолий с огромной охапкой дров, сбросил их у печки и так же молча вышел.

Оля вопросительно посмотрела на Риту.

– Он сейчас вернётся, молоко принесёт, потому и не попрощался. Я ж тебе говорю, они люди хорошие, только жизнь у них тяжёлая. Жена его Полина – инвалид, не работает. Но ей и по дому дел хватает. Они скотину держат: свинью, корову, телёнка. Молоко, мясо продают потихоньку, чтобы милиция не заметила. Землю возле барака распахали, картошку растят. А что делать? Жить как–то надо. Детей трое, а зарплата – он кочегаром в котельной работает – маленькая…

Багира лежала на пороге, не сводя с Риты влюблённого взгляда. Печка разогрелась, в маленькой кухне, несмотря на распахнутое окно, стало очень жарко.

– Я вообще–то летом не топлю, – объяснила Рита, обмахиваясь сложенной газетой. – У меня электроплитка есть, но она перегорела, Анатолий её в починку забрал. Спираль поменяет и дня через два принесёт… Оль, пока я на стол накрываю, ты выведи Багу погулять. Я ей трусы сниму, чтобы она могла свои дела сделать, но ты смотри, чтобы никаких четвероногих любовников близко не было!

 

Вечер принёс прохладу и самозабвенное соловьиное пение.

Вслушиваясь в несущиеся из ближайших зарослей птичьи рулады, девушка с собакой на поводке остановилась у палисадника, и на них немедленно накинулось комарьё. Оля отломила от куста бузины ветку и, обмахиваясь ею, повела Багиру вглубь заросшего травой огорода. В освещённом окне соседнего барака было видно, как там ходит девочка с тонкими косичками. Вот она нагнулась, что–то взяла и вышла в дверь. Звякнуло ведро, донеслись тихие женские голоса и звук ударяющей в дно струи – кто–то доил корову.

Оля дошла до дощатого туалета и с удовольствием отметила, что он чисто вымыт и удобно обустроен. Обрывки газет наколоты на гвоздик, а в полотняном мешочке для бумаги лежат журналы «Юный натуралист». Очевидно, посетители этого «уголка задумчивости» читают здесь, как, впрочем, многие другие люди. Воистину, СССР – самая читающая страна в мире. Вот только как они при этом управляются с комарами? – подумала Оля и мысленно хихикнула. Одной рукой она пыталась стянуть брюки, не выпуская из другой поводок. Ветку пришлось отложить, злобные насекомые немедленно облепили лицо и руки.

У забора зажёгся уличный фонарь, ярко осветив весь участок между бараками, тропинку к Ритиному дому и медленно идущую по ней фигуру высокой полной женщины…

 

– Вот, Оля, знакомься. Это Полина Андреевна Калашникова, жена Анатолия Ефимовича. Можно просто Полина? Да? А это Оля. Она журналистка, работает на радио. Поживёт здесь, пока я буду в больнице прохлаждаться, – тараторила Рита, разливая по стаканам парное молоко.

Женщина кивнула, разглядывая Олю доброжелательно и по–детски непосредственно.

Рита сняла с Багиры поводок, поставила ей миску с кашей. Чапка уже что–то уплетал в углу. Печка прогорела, в кухне стало чуть–чуть прохладней.

Оля удивилась, что у невысокого Анатолия такая гренадёрской стати жена. Наверное, она им командует, как хочет. Во всяком случае, вид у неё совершенно командирский.

– Вы молоко–то пьёте? Брать будете? – Голос у Полины оказался мягкий, певучий, но говорила она слегка невнятно, как-то присвистывая и шепелявя. – Рита литр через день брала. Вам–то носить?

– Я не пью, но коту и собаке, наверное, надо давать… – неуверенно ответила Оля.

– Ой, скажете тоже, скотину парным молоком кормить! Больно жирно им будет! Кот мышей наловит, а собаке кашу и на воде можно сварить. Вот так от! – Полина хохотнула, всколыхнув большим животом. – Ладно, потом скажете, если понадобится, а я пойду. Ты, Рита, не бойся, меня два раза резали, и ничё – живая. И у тебя всё будет хорошо! Наведать не обещаю, сама знаешь, сколь у меня делов. Ну, давай, моя хорошая, до свиданья, до зимы… Али аж до весны?

– Ох, Полина, сама не знаю, как получится. После больницы обещают путёвку в санаторий на реабилитацию месяца на два. Так что не скоро я здесь появлюсь. Вы Олечке помогайте. Ладно?

– А как жа! – Полина грузно повернулась к Оле и улыбнулась. Улыбка её, несмотря на тёплый свет карих глаз, выглядела жутковато: у женщины не было передних зубов.

– Наверное, от частых родов, – подумала Оля и поняла, что не смогла скрыть удивление.

Полина, прикрыв рот ладонью, ответила на невысказанный вопрос:

– Это меня муж приласкал. Всё никак вставить не соберусь. Ладно, пошла я, кушайте на здоровье.

Рита закрыла за соседкой дверь, в которую шустро выскочил кот, набросила крючок и села к столу.

– Странная пара, – сказала Оля. – Он такой коротышка, а она здоровенная, как Пётр Первый…

Рита помолчала и задумчиво произнесла:

– Знаешь… В природе всё гармонично. Она и людей так сводит, чтобы равновесие было. Полинка тихая, спокойная, а Толя – ураган, тайфун… И они друг без друга жить не могут… Да что тут говорить – сама всё увидишь и поймёшь.

 

После ужина Рита долго складывала свои рукописи, словно прощалась с ними. Зачехлила пишущую машинку, собрала вещи для больницы.

Приём в стационаре начнётся в восемь утра. В полвосьмого придёт машина – друзья помогут добраться до больницы, заодно подбросят Олю до редакции. До этого надо будет позавтракать, выгулять Багиру и оставить на крылечке еду для кота.

– За Чапку не волнуйся, – успокаивала Рита Ольгу. – Он у нас хитрый: аж в трёх домах своим числится, и везде его кормят. Так что если не приходит, не бегай, не ищи, сам заявится... Давай спать. Я тебе на Багирином кресле постелила. Сейчас тепло, она и на коврике поспит. А зимой, когда морозы, я её даже одеялом укрываю: шерсть короткая, холодно ей.

Рита, погасив свет, ещё что–то говорила, но уставшая Оля уже плохо понимала, что именно. Она медленно погружалась в сон под соловьиную дуэль за окном.

 

…Какой-то огромный соловей, почему–то со свистком в клюве, толкая Олю в бок тёплым крылом, лез к ней под одеяло. Соловей тихо посвистывал, или даже скорее сипел в свой свисток, и всё старался сбросить Олю с кровати. Оля, будучи уверенной в том, что она тоже птица, старалась взлететь, чтобы не упасть на пол. Она раскинула руки, напряглась изо всех сил и… проснулась. Огромная туша, сопя, втискивалась на кресло–кровать, пытаясь пристроиться рядом с девушкой. Отчего-то Оля решила, что это угрюмый Анатолий пробрался в дом и зачем–то лезет к ней… Хотя, понятно, зачем… Оля замолотила кулаками, попадая то в темноту, то по чему–то мягкому, и заорала дурным голосом:

– С ума сошёл? Урод! Убью, скотина!

– Господи, что там? Кто там? – сонно отозвалась Рита.

Вспыхнул свет.

Рядом с Ольгой, испуганно щурясь, лежала Багира.

В этот момент из окна выпала рамка с марлей. На подоконник с грохотом, уронив горшок с цветком, свалился Чапка. Не обращая ни на кого внимания, он отряхнулся и невозмутимо прошествовал через комнату в кухню, откуда донеслись тихие ритмичные шлепки – кот лакал оставленное на столе молоко.

В обнажённое окно влетела стая комаров и робко заглянул рассвет.

– С добрым утром, – сказала Рита, выключила свет и, рухнув на подушку, накрылась одеялом с головой.

***

Лето закончилось как–то вдруг.

Однажды вечером жаркое солнце зашло, а утром не вернулось на небосклон. Серый рассвет, рассыпавшийся моросью, сразу перешёл в сумерки. И с того дня начались затяжные дожди.

Пыльная дорога вдоль бараков превратилась в болото. Жители окраины проложили через лужи доски, по которым Оля резво прыгала, пробираясь утром к автобусной остановке и вечером – домой. Она привыкла к маленькой квартирке Риты и даже думать не хотела, что будет, когда хозяйка выйдет из больницы.

Риту прооперировали, но что–то пошло не так, и врачи сказали, понадобится ещё одна операция, а может быть, и две. Рита лежала закованная в гипсовый корсет, улыбалась бледными губами и уверяла, что всё будет распрекрасно. Её навещали подруги, Оля в больницу ходила редко – работа и животные занимали всё время. Хочешь, не хочешь, а собаку необходимо два раза выгулять, сварить ей еду, да и себе тоже. Нужно продукты купить, а магазины пустые, набегаешься, пока чего–нибудь добудешь…

Круговерть новой жизни захватила Олю, и она вращалась в ней, не слишком задумываясь о будущем. Беспокоило лишь одно: из–за собаки невозможно было надолго отлучиться из дома, поэтому она приуныла, когда получила задание отправиться в командировку на три дня.

Оставить Багиру Оля могла только Калашниковым. К тому времени они не то чтобы подружились, но, встречаясь на улице, вполне доброжелательно здоровались и перекидывались несколькими фразами о погоде, здоровье. Правда, только с Полиной и девочками – пятнадцатилетними двойняшками Любой и Людой и пятилетней Сашей.

– Вот, – поделилась как-то Полина, – Толя сына шибко хотел, Сашку ждал. Потому девочку Александрой и назвал. Он когда узнал, что третья девка родилась, сказал: «Не буду забирать с роддома! Живи там, раз мужика родить не смогла!» И не приехал ведь! Так я одна со своим «поскрёбышем» и добиралась.

На Олино возмущение Полина только улыбалась и оправдывала мужа:

– Он просто не смог приехать – запил с горя. Толя родом из казаков, у них непременно надо, чтобы, значица, наследник был. Ну вот, не получилось. Я ему так и сказала: «Кого сделал, того и выродила». Ну, он ничё, потом смирился. А сейчас, глянь, как Сашку любит, больше всех! Она же с него верёвки вьет. А ведь мужик–то у меня лютый! Особенно, когда пьяный. А как трезвый – золото. Всё умеет делать. И надёжный – скала!

Оля хотела поинтересоваться, как же Полина об эту скалу зубы обломала, но Полина так гордо сверху вниз посматривала на безмужнюю и бездетную соседку, что Оле не хотелось разрушать это её вполне понятное и извинительное чувство женского превосходства.

Анатолий же с соседкой не разговаривал, при встрече лишь кивал головой, угрюмо глядя себе под ноги, и общаться с ним у Оли не было никакого желания. Но пришлось.

 

Пробравшись через залитый водой огород в соседний двор, Оля осмотрелась.

К бараку хозяева пристроили большой сарай, откуда доносились утробные хрюки свиньи, шумное дыхание коровы и куриное квохтанье. Из–под крыльца, злобно лая, выскочил огромный лохматый пёс. На шум выглянул Анатолий:

– Абрек! Цыц, падла!

Кобель мгновенно умолк, словно его из розетки выдернули, попятился назад и снова скрылся под крыльцом.

– Надо же, как он вас боится! – удивилась Оля. – Здравствуйте. Можно к вам?

– Не боится, а уважает. – Анатолий распахнул пошире дверь. – Давай, заходи.

Кроме скотного двора к дому были пристроены ещё просторные сени, и уже оттуда дверь вела в кухню. Многодетная семья Калашниковых занимала не половину типового барака, как Рита, а весь целиком. И жилье своё они основательно расширили, полностью поменяв планировку. Во всяком случае, кухня у них была значительно больше Ритиной – её объединили с комнатой. Печь с камином, большой круглый стол, хороший кухонный гарнитур, ажурные тюлевые занавески – красиво, уютно, тепло… За открытой в другую комнату дверью видны диван, телевизор и дефицитная полированная стенка. «Неплохо живёт кочегар котельной с тремя детьми и женой-инвалидом», – подумала Оля.

Вся семья ужинала. Полина и двойняшки вопросительно уставились на гостью, а Сашка выскочила из-за стола и кинулась к ней:

– Оля, ты одна или с Багирой? А ты её уже научила новые слова говорить?

– Приятного аппетита! Нет, Саша, Багира дома. У меня не получается её учить, приходи, поможешь… Извините, я не вовремя.

– Как не вовремя?! – Полина отодвинула стул и грузно поднялась из-за стола. – Как раз вовремя! Давай с нами вечерять. Не брезгуй, у нас всё своё – картошка, капуста, котлетки. Мы телёнка забили на днях…

– Что вы такое говорите, Полина! Как я могу брезговать?! – смутилась Оля, а Сашка уже тащила её за рукав к столу.

– Садись, Оль, кушай больше, а то папа говорит, что ты ледащая. И я тоже ледащая. У нас только мамка в теле, хотя есть меньше всех, – Сашка звонко тараторила, а Полина охала, всплескивала руками и испуганно смотрела на Олю.

– Санька, ты чё плетёшь?

Бац! Отец несильно, но звучно щелкнул дочку ложкой по лбу.

– Замолчи, стрекотуха!

– Да что вы, Анатолий! – Оля присела к столу. – Не надо её наказывать. Ледащая – это худая, да? Так ведь я и в самом деле не толстая. Саш, ты запомни: мы с тобой не худые, мы – стройные!

Накуксившаяся было, Сашка снова заулыбалась, и Полина облегченно вздохнула: не рассердилась соседка, вот и славно.

 

Ужин у Калашниковых в тот вечер затянулся допоздна.

Даже мрачный Анатолий разговорился:

– Мой дед сюда, на Дальний Восток, не по своей воле приехал. Сослали его с Кубани. «Сильно хорошо живёшь!» – сказали. Скотина, дом под железной крышей, кузня своя… Раскулачили. Всю семью: пять сыновей было и две дочери. Все вкалывали, не покладая рук, и жили, прямо скажу, справно! За это и сослали. Ещё соседей тоже, семей пять где-то, среди них и Полинины дед с бабкой – всех отправили на восток. «Враги народа», – говорят, потому как живут дружно, работают, живота не жалея, и с голоду не пухнут. Два года ехали на телегах через всю Россию… Поумирало много. Мой батя случаем живой остался, а я уж здеся родился…

В голосе Анатолия звенели злость и обида.

– Бедным, значица, надо быть, с голой жопой, чтоб советскому народу стать другом, а не врагом! А я вот…

Он оборвал себя и вышел в сени. Там что-то загремело, хлопнула входная дверь.

Люда и Люба, хоть и родившиеся в один день и час, но совершенно не похожие друг на друга – Любаша, как мать крупная и темноволосая, а Людочка маленькая светлая в папу – одинаково вжали головы в плечи. Было видно, что отца они побаиваются. Полина тоже встревоженно взглянула на дверь.

– Расстроился. Пошёл хлев чистить. Толя у меня молодец! До работы жадный и всё может делать. Даже корову доил, когда я в больнице лежала. Хозяйство наше видела? Мы и свой огород засадили, и Ритин прихватили. Ей–то ни к чему, а мы за землю Рите картошки даём…

Рассказывая, Полина быстро убирала со стола посуду. Старшие девочки без просьб и напоминаний принялись мыть её в большом тазу.

– Мясо, яйца, молоко, творог – всё у нас есть! Лишнее продаём. Девчонок как куколок одеваем и ни у кого сроду ничего не просили. А жизнь, сама знаешь, какая – ничё в магазине не купишь. А у нас всё есть! Мы кубанские казаки, у нас натура такая – хозяйственная!

Полина любила мужа, гордилась им – это Оля ясно видела. Но ей, современной, эмансипированной, независимой журналистке трудно было понять, как можно полюбить жестокого деспота, способного поднять руку на женщину. Полина же, чувствуя скрытое осуждение, как будто оправдывалась:

– Анатолий буйный только когда пьяный. Но вот уж полгода как закодировался, не пьёт. А до этого такие запои случались – чуть–чуть не помирал. Мог и за нож схватиться, и за ружьё…

Полина всё терпела, выхаживала его, детей ему рожала. А что ростом она на голову выше мужа получилась, так это потому, что они поженились, когда Анатолию уже 25 стукнуло, а Полинке только–только 16 исполнилось. Она потом ещё долго росла. Росла, росла и выросла. А он таким и остался.

 

Полина влюбилась в Толю в 14 лет. Старшая в многодетной семье, она повзрослела быстро. Учиться Поле было некогда, зато работать начала едва в школу пошла. Одного за другим братьев и сестер нянчила, матери помогала со скотиной управляться, отцу–дворнику – улицы подметать. Анатолий жил по соседству, заходил к Полининым родителям по хозяйственным делам и очень уж девчонке своей основательностью понравился. Стали они встречаться и, конечно, родители Полины про то узнали. Мать в милицию заявление написала. Дали Анатолию два года тюрьмы за совращение малолетки. Мог и больше получить, но на суде «пострадавшая» взахлёб рыдала, кричала: «Люблю!» Да и выглядела Поля зрелой девушкой, судья даже засомневалась, что ей ещё и пятнадцати нет.

– Через два года, значица, сижу я у окошка, – с улыбкой вспоминала Полина. – А он идёт по улице – освободился. У меня аж сердце зашлось! Выскочила я, на шею ему бросилась, реву! А он так это рукой меня отодвинул и говорит: «Хватит, набаловалися, теперя только после свадьбы!» Ну, я матери сказала: не дадите согласие – надо было такое специальное разрешение от родителей, потому как я несовершеннолетняя, – пойду и утоплюся! Ничё, написали нам бумагу. Поженились мы. А как мне восемнадцать исполнилось, я двойню родила. Нам этот барак тогда от исполкома и дали. А потом уж Толя сам всё тут сделал. Мы, Оля, хорошо живём, но не на своём месте. Мечта у нас – обратно на Кубань перебраться. Там, ещё маманя моя рассказывала, тепло и красиво как в раю! А земля родит, знаешь, как? Осенью оглоблю в пашню воткнёшь – по весне на ней листочки распускаются! Вот так от! Только куда с таким табором? На дорогу мы денег, может, и наскребли бы, а там на какие шиши устраиваться? Жильё нам кто даст? А своё строить – это опять деньги надо… Потому Толя и тоскует, потому и пьёт: родная земля его к себе тянет, а ему до неё уж не добраться, видно…

 

Ушли спать девочки. Вернулся со двора Анатолий, растопил камин.

Так уютно и спокойно было Оле у этого камина, словно собрались здесь её родные. Хотя в родительском доме Оля подобного чувства никогда не испытывала. Да, по сути, и не было у неё такого дома. Мама умерла рано, когда Оля ещё в школе училась, отец вскоре женился второй раз. Мачеха падчерицу не обижала, но своих родных детей любила больше. После десятого класса Оля поступила в университет, поселилась в общежитии и дома бывала редко. Никто её туда особо и не звал. На Дальний Восток проводили беспечально, и, как Оле казалось, даже с облегчением… Письма от отца приходили редко, и в каждом было пожелание поскорее обзавестись своей семьёй, домом…

Ольга смотрела на огонь и чудилось ей, что ближе Калашниковых у неё никого не было, нет, и не будет. Вдруг очень захотелось сделать для них что–нибудь такое… доброе. Что-нибудь исключительно важное! Мечту, например, исполнить! Вот взять бы волшебную палочку, махнуть ею и перенести всю семью вместе с бараком и скотиной на Кубань!

– А что? – вдруг вдохновилась Оля. – Почему бы вам не повторить путь ваших предков и не отправиться обратно тем же макаром, каким они сюда попали: на телеге?..

Если бы Оля видела, как засветились глаза Полины и Анатолия, она, конечно, замолчала бы и свела разговор к шутке. Но Оля смотрела на огонь и говорила больше сама с собой, не придавая сказанному особенного значения:

– Купить лошадку, кибитку удобную, как у цыган… Ехать можно только летом, а зимой останавливаться в селах, работать в разных колхозах, зарабатывать себе на продолжение пути и на строительство дома. Сейчас ведь не двадцатые годы. Дорога на запад есть, в колхозах, я знаю, всегда нужны рабочие руки. Понимаете? Не просто время в дороге идёт, а постепенно ещё и денежки какие-то копятся на новую жизнь… А после путешествия я напишу книгу и назову её «Кубанский маршрут»…

В комнате стало тихо–тихо, только чуть потрескивали в камине поленья, да шуршал за окном дождь.

Оля обернулась. Две пары глаз – карие и голубые – смотрели на неё с такой детской счастливой верой, что она поперхнулась и закашлялась.

– А ты, значит, с нами поедешь? – хрипло спросил Анатолий. – Поедешь? Да? Ты ведь журналистка, грамотная, начальство тебя слушать будет. Мы-то для них никто, нас и не пустят, в колхоз–от!..

– Поеду! – отчаянно мотнула головой Оля. – Конечно, поеду! Я, знаете ли, даже лошадью управлять умею!

Один раз в жизни она держала в руках вожжи – когда после зачисления в вуз отрабатывала месяц «на картошке», но какое это сейчас имело значение?! Сейчас главным было счастье на лицах Калашниковых. Оказывается, делать людей счастливыми очень приятно. И Оля, впервые испытавшая это чувство, не захотела с ним расставаться.

– Замётано! Осень и зима нам на подготовку, а весной тронемся в путь. Главное, всё учесть и проложить правильный маршрут. Время есть. А пока мне надо в командировку на три дня.

– Во даёт! – засуетился Анатолий. – А чё? Надо подумать… Так-то неспеша ехать – оно хоть и долго, но все ж таки дешевле… Интересней опять же, в хорошей–то компании… И в колхозе, это ты верно говоришь, заработать можно хорошо, – на ферме али на стройке…Если через год-другой доберёмся до Кубани, то уж не с пустыми карманами… Да… Ты, это, ключи давай, Людка с Любкой за собакой присмотрят… Ехай спокойно!

Оля положила на стол ключи и вышла на улицу.

Размытая дождём дорога сверкала в свете фонарей многочисленными лужами, и Ольга подумала, что по такой дороге цыганская кибитка вряд ли проедет…

***

Осенью Оля влюбилась.

Очень сильно и совершенно безнадёжно. То ли отцовской ласки ей в жизни не хватило, то ли просто время пришло, а никого более достойного рядом не случилось, но избранник Оли оказался на двадцать лет старше и прочно женатым.

Положение не позволяло ему флиртовать с молодыми журналистками. Он занимал на краевом радио довольно высокий пост, и всё же их дружеские отношения, завязавшиеся в процессе совместной работы, как–то незаметно переросли в любовные. Поддерживались они больше стараниями Оли: не желая осложнений в семье и на службе, её возлюбленный был крайне осторожен. Приезжать в барак отказывался, и греховные их свидания проходили в тайге, куда он увозил Олю на своей машине.

Бабье лето радовало небывалым теплом, но лес уже полыхал осенними красками. Любовники расстилали одеяло под клёном, осыпавшим их бордовыми, палевыми и лимонно–жёлтыми листьями, и растворялись в своих чувствах…

Потом они долго лежали, обнявшись и Оля, глядя в седеющее небо, воображала, что нет ни города, ни работы, ни барака с котом и собакой, к которым она вечером обязательно должна вернуться. Есть только этот, печально шуршащий предзимним шёпотом лес и его обитатели. Бурундуки, обманутые их неподвижностью, безбоязненно подбегали близко, хватали оставшиеся от ужина кусочки хлеба, сала, огурцов и быстро уносили в свои кладовые. Природа готовилась к зиме, вокруг витал зыбкий дух прощания…

– А давай ты разведёшься, и мы поженимся, – говорила Оля.

– Я не могу. Жена не переживёт, я и так принёс ей много горя.

– А я? Мне можно… горе?

– Ты молодая, у тебя всё впереди. Это только наваждение, оно пройдёт…

 

Проходило медленно и больно.

С наступлением холодов прекратились поездки в лес. Любимый не отвечал на звонки, при встречах в редакции торопливо здоровался, стараясь быстро проскочить мимо.

– Извини, лапочка, не могу, занят до посинения! Потом… Я найду тебя.

Оля не была неискушённой девочкой. Случались в её жизни романы и куда более бурные, чем этот. Один поклонник с параллельного курса даже замуж звал. Но Оля всё «искала себя», считая семейную жизнь обременительной и скучной. Где-то в глубине влюблённого сердца у Оли всегда оставалась незатронутая чувством свободная частичка. Сейчас, как ей казалось, и этот заповедный уголок кровоточил.

Снова начались дожди. В бараке и в душе поселилась промозглая тоска.

Оля взяла больничный и лежала в холодной комнате, не имея сил затопить печь, накормить животных, выйти с собакой на улицу. Помогали Калашниковы. Они считали своим долгом ежедневно отчитываться, что ещё ими сделано для подготовки долгого путешествия на Кубань.

Однажды вприпрыжку прибежала Сашка и, показывая какую-то цветастую тряпочку, затараторила:

– Смотри, Оля, какой платочек на голову. Я сама сшила! На Кубани такие носят, мне мама сказала!

Люда и Люба принесли «Атлас», развернули карту СССР и попросили объяснить, как по масштабу рассчитывать расстояние.

Пришла Полина с молоком, сочувственно посмотрела на Олю и, пришепётывая, доложила:

– Толюшка ездил в Уссурийск на конезавод. Ему там пообещали задёшево хорошую кобылку продать. Она так-то не старая ещё, сильная, но рожать уже не годится. Как ты думаешь, брать?

Оля уже и не рада была, что придумала эту затею с кубанским маршрутом. Но прекратить её не хватало духу, а участвовать в хлопотах не было ни сил, ни куража. Что-то такое скукожилось внутри Оли, болело там, мешало свободно двигаться и даже думать…

Анатолий заходил редко и строго по делу. Он починил шаткую ступеньку на крыльце, нарубил дров и сложил их в ладную поленницу. Кажется, он один понимал, что происходит с соседкой, но не знал, как ей помочь. Лишь однажды, растопив вечером печку, бросил уходя:

– На Кубани и зимой тепло. Уедем – не пожалеешь. Тебе там понравится.

Потоптался, словно хотел ещё что-то добавить, но промолчал и вышел, осторожно притворив дверь, будто в доме засыпал тяжелобольной человек.

Оля обнимала Багиру и просила:

– Бага, скажи люблю-ю-ю…

Собака, вытянув морду, подвывая и взвизгивая, старательно тянула «у-у-у», получала сахар, а потом слизывала с Олиных щёк солёные слёзы…

 

Первый снег лёг на Покров, и мокрая земля схватилась морозом.

Ещё ночью дождь падал на черную грязь, а утром, выйдя с собакой из дома, Оля зажмурилась от сверкающей белизны. Уже к обеду лёгкий снежок растаял, но радостное чувство новизны и чистоты осталось.

С этого дня Оля почувствовала, что выздоравливает. Она старалась думать о будущем чаще, чем о прошлом, и постепенно начала ощущать, что её уже не так сильно тянет к тому, кого она недавно считала единственным и незаменимым. Конечно, он намного старше, он всё знает, и потому оказался прав: наваждение прошло. Жизнь снова обретала краски, звуки и мечты.

 

В морозы приходилось вставать намного раньше, чтобы растопить печку и согреть комнату.

Еще затемно Оля опускала ноги с дивана сразу в валенки и, набросив шубку на пижаму, бежала в кухню. В топке лежали приготовленные с вечера поленья и береста. Через минуту огонь весело кривлялся за железной дверцей, а Оля прыгала обратно под толстое ватное одеяло. Печь быстро прогревалась, тепло расплывалось по всей комнате, и тогда Багира спрыгивала со своего кресла–кровати, а Чапка выскакивал из духовки, где он устраивался на ночь. Оля вставала, одевалась и, поставив на плиту завтрак для себя и собаки, шла с Багирой на улицу. Кот, шмыгнув в дверь, уносился куда–то по своим тайным делам. Похоже, Рита была права – ласкового рыжика Чапку привечали и в других домах. Иногда Оля ловила себя на том, что слегка ревнует кота к соседям, настолько ей нравился этот лохматый пройдоха с умилительно-хитрым выражением конопатой морды.

После завтрака Оля бежала на автобус, оставив ключи от дома под крыльцом: днём зайдут девочки Калашниковы, чтобы подтопить печь, иначе она остынет до вечера, и Багира будет мёрзнуть.

Много раз Оля задумывалась, что бы она делала без своих отзывчивых соседей. И с Ритой они об этом тоже часто говорили. Маслова уже ходила на костылях по больничному коридору, спускалась по лестнице к посетителям. Врачи обещали, что, если третья операция пройдёт успешно, её переведут в реабилитационный центр, а весной выпишут домой.

– Знаешь, – сказала как-то Рита, – наверное, я уже никогда не буду жить в бараке. Говорят, к лету их снесут, а мы получим квартиры в новостройке. Хорошо бы мне опять рядом с Калашниковыми оказаться…

Оля тогда не обратила внимания на её слова. Мало ли что говорят! Эти старые домишки уже лет десять обещают снести, поэтому и газ–воду к ним не подводят. И вообще, весной Оля уедет. После неудавшегося романа она ясно ощущала, что нечего ей больше делать в этом городе, ничего её здесь не держит: семьи нет и не предвидится, жилья нет и не предвидится. Можно перебраться в другие края, начать там новую жизнь. Почему бы и не на Кубань?

Мечта, казавшаяся поначалу бредовой, начала обретать реальные очертания.

Рите о своих планах Оля не рассказывала. Рано ещё. Вот когда окончательно соберётся, тогда…

 

Из больницы Ольга вернулась затемно. В доме у Калашниковых свет не горел, а во дворе ощущалось какое-то чрезмерное оживление. Что-то гудел басом Анатолий, смеялась Полина, Сашин звонкий голосок перекрывал всех…

Оля прислушалась, стоя на крыльце.

– Пришла! Оля пришла! – услышала она.

Хлопнула калитка, через огород вприпрыжку подбежала Сашка.

– Иди скорее, что покажу, иди! – девочка потянула соседку за руку.

Во дворе вся семья Калашниковых стояла перед открытым хлевом. Полина держала в руке кусок хлеба, Люда и Люба – по морковке, а Анатолий – какой-то свёрток. Из сарая доносился смачный хруст…

– Вот! – восторженно выдохнула Сашка. – Смотри!

Оля заглянула в распахнутую дверь. Вместо знакомой коровы Майки в сарае стояла приземистая вороная лошадка и тянула к людям морду с белой «звёздочкой» на лбу. Полина на ладони протянула ей хлеб, девочки – морковки. Лошадь деликатно взяла угощение мягкими губами и снова вкусно захрустела.

– Мы Майку продали, – продолжала рассказывать Сашка, приплясывая от возбуждения. – А кобылку купили. Её Ночка зовут, потому что она чёрная как ночь! Она нас на Кубань повезёт! А в феврале, папа сказал, Борьку забьем, салом и мясом в дорогу запасёмся, а что останется – продадим и телегу купим… Правда, пап?

Сашка теребила отца, ухватив его за рукав. Анатолий одной рукой потрепал свою любимицу по голове, а другой сунул ей свёрток:

– На, отнеси в сени, положь там, где топор. Подковы это запасные, – пояснил он Оле, – их сейчас трудно достать, лошадей-то мало осталось, всё больше машины…

– И как это ты, Толюшка, умеешь обо всём подумать, – Полина ласково толкнула мужа локтем в бок и засмеялась мягким, грудным смехом. – Запасливый какой! Я бы ни в жисть не догадалась купить лошадь вместе с запчастями!

И тут Оля впервые увидела, как её суровый сосед улыбнулся.

***

В лютые морозы стало трудно добывать воду – колонка наглухо промерзала. Вернувшись вечером с работы, обитатели бараков собирались с ведрами у единственного на всю округу источника и начинали его отогревать.

Технологию отогрева, как сказали Оле старожилы, придумал Анатолий Калашников. Он притащил со своего предприятия старые покрышки, надел на колонку и поджёг. С тех пор все так и делали, отыскивая «топливо» в старом овраге, самими жителями превращённом в стихийную помойку. Черные хлопья и вонь от горелой резины разносились по округе, но через полчаса уже можно было набрать воды.

Освещённые колеблющимся пламенем фигуры выглядели жутковато. Казалось, время повернуло вспять, и вся окраина разом оказалась в далёких послевоенных годах, когда сборно-щитовые одноэтажные дома возвели наспех как временное жильё для строителей дальневосточной столицы. Оно, как водится, оказалось на редкость постоянным, и уже третье поколение хабаровчан подрастало в холодных барачных стенах.

В ожидании своей очереди люди топтались вокруг огня, обмениваясь новостями. Главной была, конечно, тема сноса бараков. Всем надоела отставшая от городской цивилизации жизнь.

Калашниковы на колонку не ходили. Анатолий смастерил персональный водопровод: поставил на чердаке бак, который наполнял, опуская в колодец насос. Полина во время очередного откровения поделилась, какими страхами она заплатила за эти удобства: чтобы вырыть скважину, муж без спроса взял на работе спецтехнику, и чуть было второй раз не оказался за решёткой. Вся семья у начальства в ногах валялась, умоляя не доводить дело до суда…

 

– А нехай сносят! – махнул рукой Анатолий, когда Оля рассказала ему, о чем судачат соседи у колонки. – Нам лишь бы успеть уехать. В мае дороги подсохнут, и можно трогаться в путь. А там хоть трава не расти… Думаю, до лета сносить не начнут, зимой–от работать несподручно.

Теперь Оля часто проводила вечера у Калашниковых. Они с девочками сидели за круглым столом и прокладывали маршрут.

Волочаевка – Смидовичи – Биробиджан…

– Там дорога есть, – гудел Анатолий. – Я бывал, знаю.

Оля тоже помнила Смидовичи. Правда, она туда попала на вертолёте.

 

– Сгоняй с телевизионщиками, – сказал редактор. – Они туда часа на четыре полетят снять, как ЛЭП тянут. Поговори там с ребятами с комсомольской стройки.

Рассчитывая вернуться к вечеру, Оля запрыгнула в вертолёт как была: в лёгких брючках, ковбойке и с рублём в кармане.

Возвратились через три дня.

Вначале форс-мажор случился в полете. Лето, как положено, было сухое и жаркое. Повсеместно горящие торфяники нагрели воздух, образовались области низкого давления; вертолёт, попав в воздушную яму, стал стремительно терять высоту. Оля, телекорреспондент и оператор дружно заорали. До земли оставалось совсем чуть–чуть – так, по крайней мере, показалось пассажирам, – когда лопасти снова обрели опору, и машина пошла вверх…

В Смидовичи прилетели бледные и злые.

День отработали кое-как: то нужных людей на месте не оказывалось, то техника заедала. У Оли удачного интервью с комсомольцами тоже не получилось. На вопрос «Для чего вы сюда приехали?» рабочие из Грузии, Молдавии, Украины вместо ожидаемого и одобренного начальством «строить развитой социализм» или, на худой конец, «светлое будущее», отвечали: «за деньгами». Оля поняла, что съездила зря и с нетерпением ждала возвращения. Однако вертолётчики наотрез отказались подниматься в дымное небо. Гарь от торфяников ухудшала видимость, затрудняла дыхание. В маленькой местной гостиничке, куда группа устроилась на ночлег, было душно, и не работал буфет. Прихватив запасённую водку, телебригада отправилась к стройотрядовцам, где и провела дни до вылета. Сизова к весёлой компании присоединиться отказалась. Она бродила по улицам поселка и воображала, как сложилась бы её жизнь, если бы она родилась здесь, в этом Богом забытом месте… Оля тряхнула головой, отгоняя воспоминания.

 

– Я помню, она говорила, что ехали через Новосибирск… – Это Полина о рассказах своей бабушки. – От Новосибирска до Свердловска совсем недалеко, а потом до Краснодара хороший тракт идёт.

И все соглашались, что главное – благополучно добраться до Читы. Оттуда с дорогами на запад получше будет. А уж с Урала до Кубани вообще рукой подать. Оно, конечно, так, если смотреть от Дальнего Востока…

Жене Анатолий поручил составить три списка вещей: что взять в дорогу, а что продать перед отъездом. В последний список попадала вся мебель.

Полина усердно писала, высунув кончик языка через прореху в зубах.

– Анатолий! – Оля уже освоилась с мыслью, что она – представитель прессы, четвёртая власть, и старалась говорить строго. – До отъезда, уж как хочешь, но Полине надо зубы вставить!

– А кто ей не даёт? Она сама не идёт – врача боится.

Полина поклялась, что ремонт во рту к весне непременно сделает.

 

Встречать Новый год Олю пригласили её новые знакомые – сахалинские журналисты, приезжавшие на радио в командировку, и она уехала на остров, оставив, как обычно, дом и животных на Калашниковых.

В кругу коллег Олина идея возвращения ссыльнопоселенцев на родину дорогой отцов вызвала общее оживление. Чем больше выпивалось водки, тем активнее любители риска и романтики выражали желание присоединиться к Калашниковыми. Но почему-то выглядело всё – и Олин рассказ, и дружеская поддержка – дурашливо и театрально.

– Я слышу, как звенит ведро, висящее позади кибитки, я чувствую запах конского навоза и вижу просеянные сквозь полог солнечные лучи, – кричал местный бард и брал аккорды на гитаре.

Оля вдруг увидела свою затею со стороны как бред авантюристки и если бы не прочно застрявшие в её памяти глаза Калашниковых, горящие доверием и счастьем, немедленно отказалась бы от неё. Но слово было сказано, и теперь, во что бы то ни стало, следовало делать дело. Она горячо и убедительно объяснила друзьям, что уезжает навсегда и вряд ли ещё когда-нибудь они встретятся. Ей желали счастливого пути, сопровождая каждое пожелание тостом. Спать легли под утро, основательно пьяные, и Оля увидела странный сон. Она ехала в кибитке, прижимая к себе одной рукой Сашку, другой – Багиру, и следила, чтобы не упало подвешенное к задку телеги ведро. В ведре лежал мёртвый Чапка. Оля никак не могла вспомнить, зачем они везут с собой дохлого кота…

– Плохой сон, – сказала жена барда. – К потере.

 

Сон действительно оказался «в руку».

Когда Оля вернулась и зашла к Калашниковым за ключами, Полина, опустив глаза, прошепелявила:

– Знаешь чё, Оля, ты только не расстраивайся, вашего Чапку собака загрызла. Он, видно, уж старый был, не успел на дерево–то забраться, и Дик его задрал.

Дик – злобный овчар других Олиных соседей, Сидоренковых, жил на привязи и никогда на улицу не выбегал.

– Сорвался с цепи, – объяснила Полина. – И не только кота, самого Пашку Сидоренкова покусал. Тот ружье взял да и пристрелил Дика. Раз, говорит, на человека бросился, всё – считай, уже не справится с ним никто и никогда.

– Где его похоронили? – Оля с трудом проглотила ком в горле: кота было жалко и пугало пророчество сна.

– Какое «похоронили»! Земля-то мёрзлая, как камень. Толя в котельную снёс да сжёг в топке. И Чапку твово, и Дика…

– Ага, – Анатолий кивнул головой, – сгорел как революцьянер Лазо…

Оле шутка не понравилась, и она внезапно ощутила острую неприязнь к соседу.

– Понятно. Ладно. Я пошла.

– Ты ужинать–то приходи. Девчонки тебе маршрут показать хотели. Они его на большой карте красным карандашом уже до Свердловска нарисовали.

– Не могу. Устала, – сегодня Оля обсуждать поездку на Кубань не могла. И видеть никого не хотела.

Вообще ничего не хотела. Но нужно было заняться домашними делами и приготовить Рите передачу в больницу. Оля привезла ей сахалинские гостинцы: солёный папоротник, балык кеты и баночку красной икры.

В больнице Олю ждала ещё одна новость. Рита сказала, что приходила какая-то женщина из жилкомиссии, принесла документы на квартиру в новостройке. Рита их подписала, теперь из больницы поедет сразу в новое жильё. Оля, если хочет, может продолжать жить в бараке, только его в любой момент могут снести.

– А как же Багира? – Оля чуть не плакала, хотя знала же, что рано или поздно ей придётся расстаться и с домом Риты, и с её замечательной собакой.

– С собой возьму, будет, как барыня, в благоустроенной квартире жить.

 

В конце января начались лютые морозы.

Печное тепло плохо держалось в старых ветхих стенах. К утру в бараке становилось так холодно, что на кухне в ведре замерзала вода. Оля на весь день отводила Багиру к Калашниковым, а ночью брала к себе на диван. Спали они под одним одеялом, спасая друг друга от зимней стужи и одиночества.

***

В марте произошло сразу три больших события.

Во–первых, Риту выписали из больницы, и она уехала в краевой реабилитационный центр. Тема сноса барака и переезда больше не поднималась.

– Можете не волноваться, – сказали Рите в горисполкоме. – Раньше мая заселения не будет.

Во–вторых, Калашниковы забили хряка. Полина насолила мяса и сала в дорогу, остатки свинины продала на рынке, и Анатолий купил у местных цыган большую прочную телегу. По его замыслу, превратить телегу в кибитку можно было очень просто: сшить тент и натянуть на каркас, который Анатолий сам сварит из украденной на родном предприятии арматуры. Чтобы Ночку даром не кормить и телега не простаивала, Анатолий заключил частный подряд. В котельной он работал посменно, а между сменами теперь объезжал общепитовские точки – столовые, кафе, буфеты – собирал пищевые отходы и отвозил их на совхозную свиноферму. Заработанные деньги складывал копеечку к копеечке на строительство нового дома на Кубани.

В–третьих, Полина Калашникова вставила, наконец, передние зубы, и стало видно, какая она молодая и привлекательная.

– В самом деле, – думала Оля, подсчитывая даты, – если Полина родила в восемнадцать, а двойняшкам по пятнадцать, то ей, выходит, всего–навсего тридцать три. Анатолию, значит, сорок два. Молодые совсем, а выглядят… Вот что значит работать на износ!

Полина как дитя радовалась жизни: дочки учатся хорошо и не болеют, муж не пьёт и занят делом, зубы ей сделали, а болезнь, похоже, стала отступать. По крайней мере, анализы уже неплохие, и врачи поговаривают о снятии инвалидности.

Оля никогда не спрашивала, чем больна Полина, а та не рассказывала. Говорила только, что инвалидность ей на руку – можно на законных основаниях не работать, да ещё и пенсию платят. Это «не работать» Оля видела каждый день. С раннего утра до поздней ночи Полина хлопотала по хозяйству, копалась в огороде, ухаживала за скотиной и птицей, ходила по домам, продавая молоко и творог.

У Оли работа была не так тяжела физически, но изматывала морально. Врать приходилось на каждом шагу. Писать одни только восторженные похвалы рабочему классу, партии и правительству становилось всё противней. Пару раз Оле удалось протащить в эфир критику. Эффект от этих передач был оглушительный! Виновных наказали, Олю поблагодарили, но… Такие программы были скорее исключением, чем правилом.

Не заживала до конца и душевная рана. Встречая в коридорах редакции своего бывшего возлюбленного, Оля ощущала, как сердце сбивается с ритма и падает в низ живота. В душе крепло желание уехать. Она копила деньги на дорогу и с нетерпением ждала мая, повторяя слова Анатолия: «Вот подсохнут дороги, и тронемся в путь!»

Однако уйти с работы пришлось гораздо раньше.

 

Хабаровск готовился встречать генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Чтобы вождь страны Советов лично увидел всенародную любовь к нему, горожан добровольно–принудительно собирали вдоль дороги, по которой должен был проследовать кортеж.

Олю вызвал начальник «секретного» отдела и строго–настрого приказал явиться утром в определённое место, чтобы вместе с «ликующими народными массами» приветствовать генсека. Непослушание могло серьёзно отразиться на судьбе журналистки – сотрудницы идеологического органа, поэтому пришлось прийти, взять в руки флажок и приготовиться размахивать им, изображая радость от встречи с первым лицом государства.

Начало апреля выдалось холодным, Ольга быстро замёрзла. Она сунула флажок в петлицу, а руки – в карманы. Но тут к ней подошли два очень строгих парня в чёрных пальто с одинаковыми замкнутыми лицами:

– Девушка, выньте руки из карманов! Немедленно!

Ольга фыркнула, не сразу сообразив: это же служба охраны волнуется, что она достанет из кармана какую-нибудь бяку и бросит в кортеж, а то – господи, помилуй! – и выстрелит в главу государства.

Сделав неудачную попытку отвязаться от парней с помощью служебного удостоверения, Оля решила вообще покинуть пост. Тем более, что точного времени появления гостей никто не знал, в толпе поговаривали, ждать придётся не один час…

На следующий день её вызвал директор радиокомитета и протянул чистый лист бумаги.

– Пишите заявление по собственному желанию. Это не моё решение. Это приказ сверху, – начальник поднял взгляд к потолку. – Не напишете, будете разговаривать в другом месте.

Ольга о «другом месте» была наслышана и решила, что благоразумнее будет подчиниться.

Через час корреспондент Сизова вышла из здания краевого радио свободным человеком с трудовой книжкой и расчётом в кармане. По её мнению, денег должно было хватить как раз до мая, когда подсохнут дороги.

 

…Рита стояла посреди большой светлой комнаты, опираясь на костыли, и с воодушевлением декламировала:

– Апрель в колокола трезвонит, И землю бьёт томительная дрожь, И ловит утро в сонные ладони/Рассыпчатый прозолочённый дождь!..

Эхо носилось по пустой квартире наперегонки с Багирой, осваивающей новое жильё. Собака обнюхивала углы и сваленные в прихожей небогатые пожитки: ящик с посудой, два тюка с мягкими вещами и многочисленные коробки с книгами. Мебель Рита перевозить не стала – старьё могло развалиться даже от тряски в машине. Сложив сбережения, больничные выплаты и материальную помощь Союза писателей, Рита решила обзавестись новым гарнитуром. Друзья помогут достать дефицит, а пока можно и на полу поспать. Доктор, кстати, советовал спать на жёстком.

Оля и радовалась за Маслову, и печалилась: скоро они расстанутся навсегда. Оставшиеся до отъезда недели Оля собиралась прожить на прежнем месте. В домоуправлении её заверили, что до лета барачный городок трогать не будут.

Калашниковы о переезде в благоустроенное жильё ничего не знали, им пока ордер никто не предлагал.

– Успеем! – уверенно басил Анатолий. – Всех разом не переселят. Пока до нас очередь дойдёт, нас уж тута не будет!

О жизни в многоэтажном доме Калашниковы даже думать не могли.

– Толя сопьётся в городской–от кватере, – переживала Полина. – Он без хозяйства жить не сможет. Ему руки девать будет некуда, он их опять на меня наложит, а то и на себя… Нам земля нужна и свой дом.

– На Кубани земли много, – Анатолий заметно нервничал, но держался уверенно. – Дом сам построю. Не враз, но построю. Добраться бы только…

 

В середине апреля к путешествию всё было готово.

Ночка лоснилась вороными боками, кибитка – телега с натянутым на каркас тентом – стояла во дворе, сложенные в тюки вещи, бачки и кастрюльки с припасами – до первого колхоза доехать – громоздились в подполе.

Оля тоже подготовилась, как могла. У неё и вещей–то всего один чемодан. Главное, друзья дали несколько рекомендательных писем к своим коллегам–журналистам в разных городах. Дальневосточники, сибиряки, уральцы – люди отзывчивые, помогут.

Мечта стремительно начинала сбываться.

Оставалось единственное препятствие – весенняя распутица. По раскисшим от талого снега и дождей дорогам местами не могли проехать даже КАМАЗы. Надо было ждать. И будущие кубанцы ждали. С нетерпением и надеждой.

В опустевший барак Оля теперь заходила только переночевать. Даже свой чемодан отнесла к Калашниковым, оставив в доме лишь зубную щетку и чайник с чашкой.

Чтобы занять время и немножко пополнить кошелёк, Оля начала сотрудничать с молодёжной газетой как внештатный корреспондент. Писала под псевдонимом, дабы не дразнить строгое «другое ведомство», и от дальних командировок теперь не отказывалась – собаки у неё уже не было.

Предложение съездить на недельку в Находку Оля приняла с радостью. В этом городе она еще не была и вряд ли побывает после того, как уедет на Кубань.

В Находке она совершенно забыла о своих грандиозных планах. Шесть дней на берегу океана пролетели как один.

 

Поезд медленно подтянулся к хабаровскому вокзалу.

Когда на привокзальной площади Оля ждала автобус, её отчего–то вдруг охватила тревога, да такая сильная, что она не выдержала и решила сесть в такси. Бог с ними, с деньгами, надо скорее добраться до дома. Оля назвала водителю адрес и всю дорогу нетерпеливо ёрзала на сиденье.

Шестое чувство не подвело. На месте барака Масловой громоздилась куча досок, брусьев, фанеры и прочего строительного мусора. Не было домов Сидоренковых и соседей слева. Но дом Калашниковых стоял на своём месте, и Оля побежала к знакомому двору.

Из распахнутых настежь ворот доносился женский визг и дробный топот копыт. По двору металась Ночка. Выбежать на улицу ей мешала какая–то куча барахла, в которой Оля угадала останки кибитки. У крыльца, прижавшись друг к другу, стояли Полина, Люда и Люба и, рыдая в три голоса, смотрели, как Анатолий с топором в руках гоняется за кобылой. Сашка висела на отце, уцепившись за свитер, волочилась за ним как привязанная, отчаянно, тонко вопя: «Папочка, не надо, не надо!..»

Анатолий был дико, чудовищно пьян и страшен. Белые глаза на застывшем лице и пена на губах наводили на мысль, что он на грани безумия, а то уже и переступил эту грань.

Увидев Олю, Полина бросилась к ней:

– Нам сегодня ордер принесли. Велели за два дня переехать! Толя стал спорить, говорит – не успеем, надо же куда-то лошадь поставить и телегу, так его чуть в милицию не забрали! Он ушёл вроде как договориться в котельной, чтобы у них на дворе пока всё пристроить, а вернулся пьяный! Оля, милая, ты забери свой чемодан, да ехай пока к Рите! Я тута сама с ним справлюсь! Мы с Сашкой уж знаем, как его утихомиривать!..

 

На двери подъезда белело объявление: «В квартире № 8 поселилась очень добрая говорящая собака. Всех детей и взрослых приглашаем приходить знакомиться».

Квартира Масловой оказалась незапертой. В комнате на новом диване лежала Рита, а вокруг неё, играя с Багирой, бегали какие-то ребятишки.

– Рита, беда! Не успели мы с Калашниковыми уехать! Им ордер принесли и приказ срочно переехать, а твой барак уже снесли! Рита, что делать? Неужели нельзя уговорить начальство какое-нибудь, чтобы подождали?.. Осталось всего недельки две–три! Помоги!

– Что сейчас, вечером, можно сделать? Давай утра дождёмся, а там видно будет.

Проводив гостей, женщины проговорили до утра, строя планы спасения кубанского маршрута.

 

Утром Оля взяла такси, и они с Ритой поехали по инстанциям.

В кабинеты входила Маслова. У неё было известное в городе имя и серьёзный по тем временам документ – билет члена Союза писателей. К вечеру появилась надежда, что Калашниковым дадут возможность пожить на прежнем месте ещё пару недель.

– Приходите завтра, я созвонюсь с кем надо, – сказал Рите толстый жилищный начальник и взялся за телефонную трубку.

Ещё одна ночь прошла в тревоге.

Оля металась по квартире, а Рита, успокаивая её, читала свои стихи.

– Спасибо всем, с кем я делила время –И хлеб и соль.И тем рукам, что прикасались, грея,Смиряя боль.И всем глазам, которые светилиВ кромешный час.И всем сердцам, которые простилиНа этот раз…

 

– Они мне как родные! – Рыдала Оля. – Пропадут ведь в городских джунглях! Им не цивилизация и удобства нужны, а дом, двор, хозяйство, иначе с голой жопой жить придётся! Какие же это кулаки? Они дружные, работящие, надёжные как скала!..

Оля не замечала, что говорит словами Полины и Анатолия, и отчего–то ощущала себя предателем.

 

Едва дождавшись начала рабочего дня, снова вызвали такси.

Рита, с трудом устраиваясь на заднем сидении, продолжала утешать Ольгу, нахваливая толстого начальника:

– Он, хоть и противный с виду, но мужик добрый, обещал – сделает!

В приёмной строгая секретарша не пустила их в кабинет.

– Там заседание, – сказала она. – А вам, Маргарита Ивановна, просили передать, что ваш вопрос решён положительно. Так что можете быть спокойны. Вы на чём приехали? Товарищ директор распорядился довезти вас до дома на служебной машине.

Но Рита поехала не домой. Она воспользовалась добротой толстяка и повезла Олю на окраину, чтобы сообщить радостную новость Калашниковым.

Ещё при подъезде к знакомой улице они поняли: помощь опоздала.

Барачный городок превратился в руины. Весь. Ни одного целого дома не осталось. И ни живой души вокруг, только бегал по развалинам Абрек – большой серый пёс Калашниковых. Он скалился на людей и не шёл на зов. Забравшись на груду обломков, бывших некогда его родным домом, пёс протяжно завыл. Как по покойнику…

 

Через несколько дней Оля Сизова улетела на родину, где вышла замуж, вырастила двоих сыновей и написала книгу рассказов… Она больше никогда ничего не слышала ни о семье Калашниковых, ни о Рите Масловой – они остались в той жизни, что прошла в минувшем веке и совсем в другой стране.

***

Когда наступает лето, и всё вокруг пропитывается теплом и запахом скошенной травы, пенсионерку Ольгу Петровну Сизову неудержимо тянет в дорогу.

Ей хочется медленно ехать в кибитке по пыльной дороге, чтобы скрипели колёса, звенело подвешенное к задку телеги ведро, а солнце просеивало сквозь полог свои лучи… Хочется ночью смотреть на огонь костра, слушать шорохи леса и думать о том, что в конце пути её ждёт земля, где зимой тепло, где пашня родит так, что на воткнутой в неё осенью оглобле по весне распускаются листочки, где в большом ухоженном доме счастливо живут работящие люди…

Это не мечта, это память о ней, навсегда оставшейся притягательной.