Гость

 

Проходи, гость дорогой… Ох ты! Эк тебя качает-то! Запарил я тебя. Вижу, непривычен ты к нашей русской бане-то. Садись-ко за стол, отдышись малость. На вот, кваску испей. Студёный – из погреба. Баба моя твою одёжку постирает да в печке высушит. Она, вишь, в воду-то травы разные мешает. Душистые. Садись, садись. Сейчас хозяйка на стол соберёт. Тебе-то с дороги и чарку горькой, может, нальёт. А то, может, мёда стоялого испей. Батюшка мой ещё на мою свадьбу ставил. До се бочонок стоит. Когда его пить-то? Работы невпроворот. И по хозяйству, и… сам-то я бортник. Мёдом и живём… Да какая сейчас жизнь?! Княжьи люди всё под чистую выгребают! Что сможешь утаить, тем и живёшь… Ты, старая, занимайся своим делом, сам знаю, что кому сказывать. Княжьи люди таких платьев не носят. Ты гостя, вон, корми да внучку успокой – мокрая, поди!.. Ручеёк мой… Ты поешь, поешь с дороги-то. После расскажешь, коли захочешь, из каких ты ромейских земель, да зачем к нам на Русь-матушку пожаловал. Давай-давай, вот молодец. Огурчиком солёненьким её придави. Капустка квашена, тоже хорошо. Мяса-то нет. Кто по такой жаре скотину бить станет… Третий месяц уж жарит. Хорошо траву успели скосить, пока не повяла. Считай, в травень* и откосились все… Сметанку-то на хлеб клади. Во-о-от. Можно было бы уж мне-то, бортнику, и дичи набить, да князь наш больно крут – не дозволяет охотничать. Да, может, и правильно – где её хранить, дичь-то, в такую жару? Ты закусывай, закусывай. Не то захмелеешь. А я тебе пока свою сказку сказывать стану.

Сам-то я не помню, мал был о ту пору. Но люди сказывают, будто бы был ране на нашей земле другой князь. Не такой, как теперешний. Каждому мужу руку сам подаст, про семью да про хозяйство расспросит. Ну а случись беда какая – так и просить не надо, сам придёт да из той беды тебя выручит. Потому его народ и поминает добрым словом по сю пору. И детишкам малым рассказывают сказки про того князя: кому корову во двор привёл, какому погорельцу лесу на избу привёз, какому вою меч подарил, какому молодцу свадьбу помог сыграть… Одна беда – не дали боги князю наследника. Княгиня-то молодая при первых же родах и померла. И дитятко мёртвое родилось… Уж как убивался князюшка… В три денёчка-то слёг и к покрову сам отошёл к пресветлым богам… А я-то тогда только-только ходить начал.

Ну вот. А как речка-то наша встала… Э-э-э, да я смотрю, у тебя совсем глаза слипаются. Умаялся с дороги. Мать! Постели-ка гостю на сеновале. В доме-то в такую жару спать совсем неможно. Пошли-пошли, завтра доскажу, что в ту зиму было, коли интересно будет.

 

*Травень – май.

 

ПОКРОВ*

 

Заходи, сосед. Садись, Нечай, вишь, что за жёны у нас! Пока мы с тобой в бане кровь смывали, они уж и с мясом разобрались, и на стол накрыть успели. Дочка? Ну помогла, конечно. Не станет же сидеть, когда вся семья работает. Тут и подгонять не надо. Сама уж баба, мужняя жена. Мужа, правда, князь в дружину забрал – уж больно справен зятёк-то мой. Домой-то? Как же! Отпускает. Правда редко. На покос да на жатву. Ну, когда ещё дочку повидать отпустит. Прошлой-то зимой пару раз по неделе гостил у нас. Дом бы им свой поставить, да где уж там. Не поднять нам нынче такое-то дело большое.

 

Ну… Давай, пока убоинка свежая варится, капустки нонешней да грибков вон солёных. Мёду? Так вот же миска, на столе стоит. Как и должно в доме бортника. Ах, ставленого! Давай-ка по чарке горькой выпьем. Ну так что, что утром по дрова? Съездим мы с тобой по дрова. По одной-то можно. Э-эх-х-х. Заедай-заедай. А теперь я тебе про мёд мой стоялый, свадебный расскажу.

 

Помнишь, аккурат в середине серпеня**, ещё до начала страды, гость у меня гостевал? Чудной такой, в чёрных да долгополых одеждах. Ну, да-да, этот, с крестом на шее. Так вот, как проснулся он в то утро, я-то уж на речку успел сбегать, жена ушицы сварила, умылся, степенно так позавтракал и стал мне рассказывать про ихнюю ромейскую веру. Чудная, я тебе скажу, соседушка, вера. Бог у них там один. И один за всем смотрит-приглядывает. Всё, мол, он видит и за всем успевает. Будто бы он свово сына невинного, слышь ты, на смерть послал. А тот-то пошёл! И смерть принял. На кресте. Как Бож наш. А потом-то, слышь ты, встал – и живой по земле пошёл. Проповедовал в разных землях, учил людей, как жить, учил, как отцу его поклонятся. Чудная вера. Вот, к примеру, есть у них в землях гора такая, то ли масличная, то ли масляничная, пошто, я так и не понял. Так вот, собрал сын божий народ на той горе и говорит им, мол, полюбите врага свово как самого себя. Вот ты мне и объясни, как можно врага-то полюбить? Я так понимаю: враг-супостат – это тот, кто на твою землю оружный пришёл. Пришёл воровски! Убивать да грабить! И как я его полюблю? Да я с ним биться на смерть буду, сЕмью свою, дом, землю защищать! Не-е-ет! Не наша это вера. Не устоится она на нашей земле. Да и кривда всё это! Сами-то они, христиане эти, главного своего врага… простить не могут!!! Не то что полюбить! Люцифером они его называют. По-русски-то будет – Светнесущий. Будто бы шибко умный стал этот Люцифер да и восстал против ихнего-то Бога. А Бог-то ихний возьми да и скинь его с неба-то. Ну, леву-то ногу и сломанул, когда упал. Так вот друг с дружкой и воюют… Как Сварог с Мораной.

 

Так вот. Монах-то этот… он себя монахом назвал, это у них вроде чина такого. По-русски-то вроде как одиночка. Ну, Блуд*** по-нашему. О чём я?.. А-а-а… Монах-то много чего про свою веру сказывал, домашних моих всё склонял к своему Христу (Тоже, имечко… Где только они их берут, имена-то такие?) Говорит-говорит, а сам мёдок-то мой стоялый попивает. И не откажешь – гость ведь. Так за два дня бочонок и осушил… О! Смотри-ка, Нечай, и мы с тобой... собирались по одной, а оно за беседой-то, вишь, как вышло. Почти половину кувшина и усидели. Ну да ничего, сейчас горячего варева похлебаем, сразу и протрезвеем. А по дрова… Съездим, конечно, по дрова-то. Как не съездить, дома-то топить надо, не то скотину поморозим. Голова? Не расколются наши головы. По морозцу, рядом с санями пробежишься – будешь как отрок, бодр и весел. Помнишь, небось, как мы с тобой по щенячеству-то, по лесу за девками бегали. Румяные да весёлые. Тогда и слюбились. Ну полгода ждали. Бо-ольше. А как страду справили, так и свадьбы вместе сыграли. Да-а. Теперь-то уж так, конечно, не побегаем, но хворосту-то в сани насобирать сможем. А то и какую серьёзную валёжину приволочём. Эту-то зиму ещё проживём, не замёрзнем… Да ты к словам-то не цепляйся! Я помню, что каждый год это говорю! И на следующую зиму скажу, и после, и после. И не замёрзнем! И не сгорим! И не утопнем!

 

Так и знай, соседушка!

 

*Покров – снег покрывает землю

**Серпень – август

***Блуд – мужское имя – ходящий опричь, отдельно.

 

Завалинка

 

Присаживайся, сосед. Посидим рядком. Вишь, Нечай, запАд-то опять как пламенеет. Какая бы неурядица днём ни случилась, а посмотришь, как в наших местах солнышко западает, - и мир на душе. Опять жить хочется. На-ко вот подсолнухов полузгай. Дочка накалила. Тёплые ещё. Нонче по осени-то надо бы пал пустить – клещей развело-о-ось – тьма.

…Косолапого-то? Конечно отвадил! Жалко, конечно, Потапыча, да ведь и мне обидно – сколько он моих бортей-то разорил… А то ты не знаешь как. Дед ещё учил меня. На длинной верёвке, на самом пути к борти-то, саженях в двух от земли подвешиваешь чурбак потяжелее. Ведмедь-то полезет за мёдом – а на пути чурбак. Ну он, понятное дело, отпихнёт его… силушки-то не занимать. Чурбак-то отлетит… токмо… он ведь на верёвке… ну и возвращается, конечно… Сам-то? Не-е-ет! Негоже на чужой позор-то смотреть да посмеиваться. Да и опасно это – больно уж серчает косолапый на такую обиду. Ну, чего ж, поругался маленько да и ушёл. Только вот выше двух-то саженей, чурбак вешать не надо – покалечиться может. Кто-кто! Не чурбак же! Ведмедь! Кто его потом кормить-то будет?

 

Стыдобушка

 

Вот позорище так позорище! Да как же мы с матерью теперь за ворота-то выйдем? Как людЯм в глаза после такой стыдобушки-то смотреть? Да где же это видано, чтоб мужняя жена с чужим мужиком по улице ходила? Коромысло?! Тебя бы этим коромыслом и поучить! Дочь родная опозорила на всю весь! Что я зятю-то родному скажу? Как такой срам-то объяснить? Так что, что на сносях? Ты одна, что ли, на сносях? Все бабы на сносях бывают! На то они и бабы, чтоб детей рожать! И в поле, и у колодца рожают! Ты поговори у меня!!! Родить на людЯх не позор! Потому как родить – вообще не позор! Святое дело – жизнь человеку дать! В этот час баба Богам светлым ровня! А вот то позор – когда мужняя жена с чужим мужиком по улице идёт среди бела дня (совсем стыд потеряли!) да ещё и коромысло своё на него вешает! Так что, что сосед?! Росли они вместе! Вас и в бане мыли вместе! Так то… Вы ж детЯми были! Я вот ещё с Нечаем поговорю, пусть жеребца-то своего стоялого приструнит!

 

Нет, ну вы посмотрите на неё, люди добрые! Пока муж на пограничье службу княжескую тянет… Ну-у… какое пограничье бывает? Ну да… степи хазарские… Да ты не реви. Князь-то зря людей на смерть посылать, не станет… Большой отряд отправил… да все одвуконь… да броня у всех… не чета степнякам-то. Да не реви ты, ребёночка не волнуй… Вернётся твой сокол ясный… Нос-то утри, соплюха… Ну вот. Ступай поспи. Не хочешь, так просто полежи отдохни. Пусть ребёночек-то успокоится. Иди-иди, доченька… Кровинушка моя.

 

Медвежья охота

 

Ну вот какой леший меня в лес потащил?.. В такую-то стужу… Да в моём-то возрасте… Лежал бы себе на печи… Так ведь… Не откажешь же… Первак уговорил – чёрт ласковый… Княжичу, вишь ты, скучно стало – кровушка молодая бурлит, ведмедЯ ему подавай. Сдружились они, зятёк-то с княжичем, да и не мудрено – зять-то всего годков на пять и постарше летами-то. За ним и по отрочеству-то вся мелкотня, по веси нашей, увивалась. Я ж говорю – чёрт ласковый. Тем и дочку мою, Рябинушку, взял.

 

Князюшка-то приметил их дружбу да и приставил нашего к сынку свому. Вишь-ты, как за братом меньшим за ним ходит, оберегает. Вместе и на пограничье после страды ходили. Как же князь-то своего послал поганых встречать? Немирно ведь шли… за урожаем нашим. Ну не нелюди ли? Князь-то, когда ещё послов к ним слал – честный обмен предлагал, мол, вы нам скот да шкуры, мы вам жито да гречу. Да меды, да воску… Не-е-ет… думали силой взять. Шиш им! Даже и без масла! Хоть и младшую дружину князь посылал, а и поганых прогнали, и полон взяли (князь на коней менял), и сами все целы вернулись. Зятю только по скуле сабля чиркнула – шрам белеет. Да и то, ведь возле княжича был (самое жаркое место в сече), оберегал его. Горяч княжич-то! Вот и стало ему скучно – охоту ему подавай. Сам-то он с рогатиной не ходил никогда. Ну видел, конечно…

 

Зевота рот разрывает – ворочался всю-то ночку… Как мне, бортнику-то, ведмедЯ жизни лишать? А хоть и не своими руками. Всё одно. Мы, бортники, почитай, родня с ведмедЯми-то. «Ведмедь» ведь что означает? Ведает, где искать мёд. Так ведь и мы, бортники, знаем, на какой лесине борть может быть, а какую и смотреть не стоит… Меня самого с раннего детства Ведмежонком звали, в отрочестве – Пестуном кликали. Ну а свои детки-ведмежатки пошли – так и Ведмедём стали называть. Опять же, кому и знать, как не бортнику, какой ведмедь, где, в какую берлогу залёг на зиму. К мамке с детЯми уж конечно не поведу. Изловят малых-то, да и будут у них заместо игрушки какой. …К молодому тож. К старому отведу охоту. Хоть и подружились мы с ним почти (сколько бортей-то я у него высмотрел), а пора ему уже – пусть молодой хозяйство принимает. А отведи их к молодому – поломает ещё, помнёт княжича.

 

Надо бы загодя парочку жердин вырубить. Чем косолапого-то будить станем? Ох, на дурное я дело иду…

 

Вот и парок показался. На месте косолапый. Не ошибся я… Дружина позади полумесяцем встала. Лица суровые, будто перед сечей. Да и то верно, нельзя без страха на ведмедЯ идти. Трусить нельзя – сам погибнешь и товарищей погубишь. А бояться надо! Тогда и видишь больше, и мыслишь, и двигаешься быстрее. Только юродивый ничего не боится. Ну да его боги берегут. Пора. Княжич наготове… Помолясь начнём. …Да что ж ты просыпаться-то не хочешь! Первак, ну-ка возьми жердину, подмогни мне… Ага-ага… Во-о-от… Всё-всё, проснулся. Отойди! Да отойди ты, сопляк!!! А-а-ххххххххххххх.

 

Тепло… Руки-ноги вроде целы, шевелятся... Глаза открывать боязно – может, в Ирии уже… Не-ет! Ручеёк вон, сидит внученька моя, зарёванная – глаза опухли. Куда ж ты… на грудь-то?.. Болит хуже некуда. Живой-живой… Куда мне деваться-то? Ну, помял маленько косолапый… не без этого. Кому ж понравится, когда его жердиной-то в брюхо пихают? Кто ж такую обиду-то простит? Да и спросонья-то не признал поди… а может, и хорошо, что не признал, - на меня прыгнул. Тятька-то твой с погаными герой, а зверю в глаза посмотреть… гх-гх-гх… ну да, всё какой-никакой опыт. Пообтешется – возмужает… а где… Да говорю же тебе – живой. Я ведь тебе обещал ведмежат показать весной. Значит, до весны никак не помру… А где тятька-то твой? С княжичем ведмедЯ повезли?.. Цел, значит, княжич… Ну и славно…

 

Борть (Ручеёк)

(Дед знает даже то, чего ещё нет)

(хулиганская шутка)

 

- Де-ед. Деда-а-а. Просыпайся. Ну просыпайся. Извертелся уж весь. Опять свой сон видел? Про первую борть? Ну вставай, умывайся. Я уже узелок собрала; черви-то с вечера накопаны. Чего-чего… не червей же!.. Ну, хлеба краюху да огурцов, луковицу да пару яиц. Да взяла я соль, в тряпицу завернула. И молока взяла. Тихонько ты! Мамку разбудишь – заругается.

- Де-ед, расскажи сон-то. Так что, что сто раз рассказывал, – до речки-то ещё во-о-он сколько идти. Путь-то короче и покажется. Не буду я перебивать... постараюсь.

- Хороший сёдня туман – будет клёв… Опосля обеда надо бы в рощу сосновую сбегать – по рыжики… Ладно-ладно, рассказываю уже – слушай… Ручей-то наш, Земляничный, о ту пору пошире был. Да поглубже. Уж вброд-то, как сейчас, не перейти было. Так оно и понятно: дерева-то по берегам повырубали – ручей и стал сохнуть. Ну так вот, через речку-то ту, Земляничку, мосток был. Да и не мосток вовсе – две жердины переброшены, даже и не связанные. Повёл меня дед-то мой, Бурило, учить, как мёд из борти брать да с пчёлами не ссориться. Да через тот мосток. А там черёмуха у речки-то стояла, ну и поспела уже. А ягоды-то были крупные, что твоя вишня, да рясные. Ясное дело, мы с дедом остановились, он-то больно уж любил черёмуху. Ну, поели ягод-то тех. Дед после умылся, в ручье-то. Ну и я умылся, а за пазуху, пару веток поряснее обломил да и засунул. Дед то ли не заметил, то ли нарочно промолчал, да только когда я на лесину-то полез, к борти-то, так ягодки и подавил. Рубашку-то мамка отстирала, конечно, а вот то, что пчёлы на сок ягодный поналетели да стали у меня с брюха-то его слизывать…

Бежал я бегом до самой Землянички. Только под водой и спасся от пчёл. Долго потом на деда обижался, пока он мне не растолковал, что такая наука лучше запоминается и запах свой пчёлы на мне оставили – теперь завсегда за своего принимать будут. Да так оно и есть, с тех пор ни одна пчёлка меня не ужалила. И я к ним с уважением, как к сёстрам своим, ведь вся моя жизнь рядом с пчёлами. Их трудом, считай, и живу, и семью содержу. Ах ты, хозяюшка моя! Ну конечно! Корова, да куры, да овцы. Но летом-то ты, ладно, курицу зарубишь на суп. Раз поели – и нету. Барана ведь не будешь летом бить – холодильники-то когда ещё придумают. Огород? А что огород? Репа да горох! Ни картошки, ни помидоров из Америки ещё не завезли. Да и не открыли, поди, ещё Америку-то ту. Так что покамест нам с пчёлами ссориться никак нельзя. Да и как с ними ссориться-то? Как, к примеру, с хлебушком можно поссориться? А с речкой?! А с полем?! А с небом нашим?! Ты посмотри, Ручеёк, какая красотень-то кругом! Черёмуха-то у мостка как разрослась! Посмотри только! Солнышко скоро над лесом покажется! Жить да радоваться! Рыбу?! А хоть и распугаю. С голоду не помрём, Ручеёк! У нас пчёлы в друзьях!

 

Нечай

 

Вот откуль она токмо берётся, мошкара эта? Да много как. И ведь залезет же везде! И в нос, и в уши, и в глаза. Да даже и в порты залезет! Хотя… где ей и быть-то, как не у воды.

 

Вода в ручье студёная. Как раз после покоса пот омыть да жар снять. Всё! Невмоготу боле, пора выбираться из камышей. Может, ушли уже княжьи люди, так проверю снасти. Рыбу соберу. Баба почистит да пожарит. Можно и соседа, бортника, на жарёху позвать. Ну а не ушли – скажу, что моюсь опосля покоса. Вон рубаха вся в сене да травяной пыли. Оно и понятно – пока зарод сметаешь, везде эта пыль набьётся. Что твоя мошка.

 

Нет. Не ушли ещё. Но, похоже, собираются. Вот ведь, тоже бездельники! Страда на дворе. Покос! А они гулеванят! Дал им волю князюшко-то. Да и мой-то старшой не лучше. Как сосед ни скажет, «жеребец стоялый». Некрасивая история получилась с коромыслом с этим. Ведь здоровый же детина. Что бык здоровый. А к хозяйству руки не лежат. Ни в поле, ни во дворе. Да чего, кола затесать не может. Приноровился вишь сказы складывать да на гуслях гудеть. Красиво получается, чего уж грешить-то. Вон, какую песню сложил про то, как княжич степняков ходил встречать. Князь на праздники свои зовёт. Да не одного, с пастушком. Подсолнух-то наш тоже мастер на дуде играть. Вот на пару и веселят гостей княжьих.

 

Ну всё. На сёдла взлетели, соколики, да поскакали восвояси. Смеркается уже, надо поспешать. Снасти проверить да рыбу собрать. Бортника-то повечерять позову, конечно, но и с собой надо бы свежатинки дать. Рябинка у него опять на сносях, может, внука наконец-то принесёт. Всё помощник старому будет. Он уж Ручейка стал натаскивать… а какой с девки толк. Хоть и бойкая она у него, сызмальства на месте нисколечко не сидела и пчёл не боится. Да они и не трогают её. Чудно. Сам видал, поговорит чего-то ласково и спокойно руку в борть запускает, соты вынимает да в сумку на боку складывает. А всё ж таки баба и есть баба. Ну не будет же она с брюхом по деревьям лазать. Или с дитём малым. Исстари так повелось: баба в доме, мужик во дворе… Опять же, как посмотреть. В поле-то вместе работают. И на покосе. А ещё слыхал, бывают девки-поляницы. Так сказывают, не хуже бывалых витязей те поляницы рубятся. Что одним мечом, что двумя саблями. Вот зятёк-то соседский и приучал бы дочку-то свою к мечу. Да нет, пустое это. Баба рожать должна, а не саблей махать. На то она и баба. Если ж бабы рожать не станут, род людской прекратится. Ведь мужиков-то не станет – некому будет мужиков-то рожать. А без мужиков от кого бабы-то рожать станут? Совсем запутался я. Рубаху одеть да домой бежать надо, темнеет уже. Порты-то по дороге высохнут. А лапти и в руках донесу, босому-то сподручнее. А рыбы мало стало в Земляничке. Да и то. Строиться стал народ. Богатеет. Княжич-то молодой вон как лихо степняков-то встретил, долго теперь не сунутся. А раз строиться стали, так и лес вдоль берегов повырубали. А как лес повырубали, так и вода в реченьке упала. Откуда ж и рыбе взяться? Да ладно. Куда её летом девать, рыбу-то? Нам с Ведмедём на жарёху да Рябинке на ушицу хватит – и ладно. А надо будет, так мы ещё наловим. Как сосед ни скажет, «с голоду не помрём».

 

РУЧЕЁК

 

- Ну-ка, слезай! Слазь, я тебе сказала! Тоже мне, дед Бурило нашёлся.

Пошто дед-то? Ведь ежели Бурило нашему деду – дед, то нам с Федюней он прапрадедом приходится. Ух, ты-ы-ы! Древность-то, какая. А вот интересно, когда дед Бурило был мальцом, как Федюня, эта черёмуха уже росла тут? Или ещё нет? А может, сам Бурило и посадил её? Да нет. Вряд ли. Чего её садить-то? Чай не репа, не морковка. Да и поле не огород. Хотя кто их, древних, знает? Надо будет у деда ВедмедЯ спросить.

- Тише ты, шилопоп! Руку поцарапал – заживёт, а вот за рубаху тебе от мамки влетит. Да ладно, не хнычь, сама зашью, может, не заметит. Ну, коли заметит, так обоим влетит.

Ну вот, как мне быть? Не расскажешь мамке – получается, обманула её. Кривда? Кривда. А расскажешь – так от деда влетит за ябеду. Хоть домой не ходи. Как не ходить-то? Делов дома полон рот. Курей накормить, да поросятам дать, да яйца собрать… Да бабуля тесто на шанежки завела, два раза ночью вставала хлопала его… Как тут домой не ходить? Без шанежек останешься… Может, хоть бабуля защитит? А не защитит, так пожалеет.

- Ну? Умыл сопли-то? Бери туесок свой да пошли домой. Руку-то давай. Нет. Давай так. Я твой туесок понесу, а ты бери хворостину да гусей домой гони. Да ты так-то не пугай их, они ж нестись не будут. Ты с ними ласково разговаривай, а хворостиной просто дорогу указывай.

Ну вот. И мне помощник подрос.

 

СВАТ

 

- Иду-иду! Бегу, Реченька моя, руки токмо сполосну.

 

Могута, Могута. Пятый десяток добиваю – всё Могута! Вон сват, аж три имени за жизнь поменял, того и гляди новое народ даст, а я всё Могута. Да чего там, Ведмедь – он и есть ведмедь. Почитай всю жизнь в лесу и провёл. В своих бортных угодьях. И не дай боже кто своё знамя в тех угодьях поставит ! Княженька такую виру сдерёт, не хуже чем с головника. А и правильно – выдолби-ка колоду, да поставь её в нужном месте, да замани-ка в ту колоду пчёл… Не каждый сподобится… А мёд-то – он ведь всем нужон. И от болезней защитит, и в праздник развеселит… Внучку вон мужеским именем назвал (до того внука ждал), всё по своему сделает – никого не боится, никто ему не указ. Так что, что зять у него ближний кметь княжий? Будет моя воля, так я того кметя за уши оттаскаю – сын он мне или кто? А вот ведмежий коготь в золото оправить княжич для бортника велел, а не для кузнеца. Понятно, конечно, не кузнец на берлогу вывел да не он первый удар ведмежий на себя принял, а мог бы сЫночка и замолвить перед князем словечко за отца-то родного. Крыша вон совсем прохудилась. Весной, конечно, привозил сынок тёс-то на крышу, так ведь я… на кузне-то камыш гнилой с крыши сбросил, а тёс тот поставил. Кто ж знал-то что осенью на доме крыша потечёт. Хоть на речку за камышом беги. На крыльце вон ступеньки совсем стёрлись, надо бы плах листвяжных… всё надо, надо…

 

В сенцах туесок с черёмухой. Ручеёк, поди, прибегала. Чего ж она в кузню ко мне не зашла? А-а-а-а, полати над дверью скрипнули – не ушла ещё Ручеёк – опять на плечи будет прыгать. Не Ручеёк – чисто рысёнок.

 

- Ой-ой-ой! Рысь на закорки запрыгнула! Бабка! Откуль рысь-то в доме?! А-а-а-а, это ты, Ручеёк! Кто ж тебя так поздно-то одну из дома отпустил? Так вестимо, что ты никого не боишься. Чего прибежала-то, случилось чего? Баба Ольха шанежек с тобой послала? Вот спасибо! Горячие ещё? Реченька, накрывай на стол. Молока с погреба принеси – сватья опять стряпни послала. Чего ты ворчишь-то? Вот княжий наказ сполню, свезу гридням мечи, тогда и сочтёмся. Чай, свои люди-то, не чужие.

- Ручеёк! Я вот тебе колечко согнул. Железное. Не, покамест без камешка. Ну-ну… Говорю же: сперва заказ княжий.

Куда ему столько мечей да сабель? Степняков вроде «замирил» княжич-то. Кольчуг опять же не просил – знать, не на войну готовится. Мож, продавать будет?

 

- Заказ-то большой. И на камешек хватит, а мож, мы тот камешек и в серебро даже вставим. Ну-ну… Ты раньше времени-то не слюнявь меня… Чего-о-о? Какую тебе ещё сабельку? Я вот тебе покажу сабельку! Это кто ж тебя надоумил? Тоже мне, поляница нашлась! Дед Ведмедь сказывал? А я вот мамке твоей с тятькой расскажу! Какого цвета попка-то твоя станет? Тятька учить обещал? Ну вот, чего с вами делать? Не-ет. Даже не проси.

 

Куда вот от неё деваться? Верёвки ведь вьёт.

 

- Ладно. Уговоришь стрыя* Ослябю, руды накопать, тогда и откую. Нет! Даже не думай с ним идти! Помощница нашлась! Тоже мне рудознатка! Там болота топкие! Боишься не боишься, они ведь не спросят. Затянет водяной в трясину, рассказывай ему потом, какая ты смелая. Я тебе сказал, не пойдёшь по руду. Совсем разбаловал тебя дед Ведмедь. Любит! А я, выходит, не люблю? Не пойдёшь, и всё тут! Давай-ка вон садись за стол-то, шанежки стынут. Ночевать-то у нас останешься? Ну поешь да полезай на полати. Со стрыем* утром будешь договариваться, он из кузни сразу на речку побежал. Его дело, когда он вернётся. С солнышком всё равно в кузню погоню – у меня наказ княжий.

 

*Стрый – степень родства, дядя, брат отца.

 

Фёдор

 

Эх, меча нету! Мож, и к лучшему – не вороги ведь, не ляхи какие, так, воры просто. Ишь, обступили. Посерёдке рыжий – здоровенный бугай, глаза наглые – на тиуна княжьего похож…

 

Как батюшка учил: глаза вперёд смотрят – видят вокруг. Правый кулак без замаха – снизу тому, что слева, по сопатке тырцк! Кисть расслабить, рука, не останавливаясь, пошла направо тому, что справа, по глазам – тырцк. Рука пошла вниз, назад, вверх, кулак сжать, рыжему по темечку – тырцк… Крайние помогли рыжему подняться – потекли домой. Будут знать, какая рыба в нашей Земляничке водится. Эх! Жаль, батюшка не видел.

 

……………………………………………………………………………………………

Вот здесь, на завалинке, на солнышке и посижу. Зябнуть стал по утрам последнее время. Надо бы пчёлок на поясницу посадить, да кто с ними сладит-то? Разве что Ручеёк. Одна надежда – продолжит дело – подхватит ремесло родовое. Хотя и не бабье это дело… Ольхе вон, ничего не делается. Спозаранку уже и поросятам задала, и кур на волю выпустила, корову доит, торопится – пока Подсолнух стадо на пастьбу не погнал. Да и то, она ведь зим на пять помоложе будет. Чего ей-то мерзнуть? А мне хоть валенки надевай.

 

Вчера, уж чуть ли не потемну тиун приходил, виру княжью требовал. Ну, мёду туес да пару белок я, конечно, отдал. Да сдаётся мне, прибавил тиун виру-то от себя. Будто не знает, кому отец Ведмежонка служит. Даже если до князя не дойдёт про воровство тиуновское, так княжич всё равно такой разгон устроит – горьким ему мой мёд покажется. Да там делов-то! Даже и не провинность.

 

Ну, подумаешь, ребятня подралась. Трое отроков на малого напали (он-то, конечно, жаловаться не станет, знает – доносчику первый кнут), да не сладили с ним, сами по сусалам получили. Дык, дело-то всё в том, что один из этих отроков тиуну сыновцом* приходится. Вот тиун и старается ради брата свово, а не ради князя. А уж о правде давно и думать забыл. Да и понятно, когда человек деньги считает – совесть забывает. Но с Федюней побеседовать всё равно надо. Ведь не чует силушки-то по малолетству, ещё покалечит кого ненароком. Тогда уж вирой-то не отделаешься – заберут в робичичи на пару лет и отец – кметь княжий – не выручит. Вот сёдни утром и поговорю, он, кажись, на рыбалку собирался – Рябинка ухи просила – наверняка ведь через окно полезет, чтоб не будить никого, тут я его и встречу. Вот и окошко открывается, чегой-то припозднился – солнышко уж показалось.

 

- Федька! Ну-ка поди сюда. Присядь. Куды побёг-то в такую рань?

 

- Чего, деда? Я на Земляничку бегу, на рыбалку. Мамка на обед ухи хочет.

 

- На рыбалку? А сестрёнке помочь? Яйца бы собрал – чего девчонке-то по крыше да закуткам всяким лазать?

 

- Сама соберёт. Не переломится. Чего я должен девчачью работу-то делать? Мне сЕмью кормить надо. Уху-то Ручеёк вон как трескает – вся в мамку – без рыбы как без хлебушка. Вон, дед Нечай говорит: «Баба - в доме, мужик - во дворе».

 

- Хе. Кормилец тоже. Семью он кормит. А то, что Ручеёк про твою рубашку рваную мамке не сказала, выручила тебя, не помнишь? Не хочешь отблагодарить?

 

- Дык, я поблагодарил её. А ты откуль про рубашку-то знаешь? Ручеёк всё-таки проболталась? Баба, она и есть, баба.

 

- Ничего мне Ручеёк не говорила. Маманька ваша сама заметила да мне и пожаловалась. Я уж её уговорил не ругать вас. А Ручеёк вот, молодец – не стала мамке ябеду на тебя сказывать. А ты: «Поблагодари-ил», «Не перело-омится», «Мужи-ик во дворе». Яйца-то куры, поди, не в доме несут, вот и собери. Ручеёк ведь за твоими ягнятками ходила, пока ты болел.

 

- А я за неё гусей с речки пригнал!

 

- Ты считаться ещё будешь?! Гусей он пригнал! Пращур-то твой, дед Бурило, как учил? Ну-ка?

 

- Сделал добро – забудь, получил – помни.

 

-Давай, собирай яйца. С речки придёшь, баба Ольха блинами покормит. Ступай. Успеешь на рыбалку свою… Погодь. Скажи, ты пошто ребятишек-то из соседней веси отбуцкал?

 

- А чего они на Земляничку за нашей рыбой пришли? Есть у них своя Листвянка, вот пусть там и рыбалят. И не буцкал я их. Так, по разу тырцкнул, они и побегли. Их всего-то трое и было.

 

- Трое не трое, а поколотили бы тебя, опять вся твоя работа на Ручейка ложится. Да и потом, тебе что рыбы жалко? Рыба всехняя.

 

- Всехняя не всехняя, а баба Ольха сказывала, как вы с дедом Нечаем да дедом Могутой по отрочеству чужих от нашей речки отваживали. А дед Нечай сказывает, что ране-то рыбы поболе было.

 

- Смотри, подкараулят где-нибудь с кольями, будет тебе «баба Ольха». Ну, ладно, ступай уже, порубежник**. Куды?! Поставь удочки-то! Яйца сперва собери.

 

*Сыновец – племянник.

**Порубежник – пограничник.

 

Сказка

 

(легенда о Михайле Потык «подслушана» у Юрия Никитина)

 

- Баба Ольха, расскажи сказку.

 

- Какую вам ещё сказку? Спать давно пора. День носятся, как угорелые, никак не умаются.

 

- Мы не умаялись, баба. Ну, расскажи-и-и. Про Михайло.

 

- Вы не умаялись, а я-то уж не девка вам. Весь-то денёчек, как веретено крутисся, а делов не убавляется. Ручеёк-то, ладно, помогает, чего может, а вот ты, шибаёнок, день-деньской на речке пропадаешь.

 

- Дык, ить я рыбу ловлю! Еду добываю. И на уху, и на жарёху, и на зиму можно засушить. Какая-никакая, а всё поддержка.

 

- И то, правда. Кормилец. А чистить- то эту рыбу кому приходится? Либо мне, либо Ручейку. Все ведь рученьки поисколешь об твоих ершей, пока почистишь.

 

- Дык, баба!.. Ершей-то не чисть! Мы с дедом Могутой, когда на речке ночевали, он ершей-то в тряпице сварил, да и выбросил. А потом уж в уху белорыбицу положил. Ну, расскажи про Михайло-то, баба Ольха.

 

- Ну, слушайте. В стародавние те времена, жили среди людей велеты. Вроде люди, как люди, а всё не люди. Росту они были большущёго – сажень*, да ещё пол сажени. Дед Могута ваш им до подмышки бы был. Богатырский был народ, могучий. А сердцем добрей их не было! На помощь позовёшь – никогда не откажут, с какой просьбой не подойдёшь – всё исполнят. А чудней-то всего было, что у них за спиной крылья белые росли. Ну, у кого серые, но чаще белые. Пользовались люди, конечно, их добротой-то, ну и помаленьку приучили велетов плату брать за свои дела добрые. А в весях да вервях, какая плата? Грибы да ягода, белка да яичко - кто когда поднесёт. Вот и отправился наш Михайло Потык на заработки в стольный град Киев. Подрядился там стену городскую от поганых стеречь, да в навороп** ходить. Летать-то велеты уж давно не летали к тому времени. И стерёг он Киев-град исправно года три, поганых под городскими стенами полегло без счёта. Бояться стали его степняки. Да и придумали они подлую хитрость. Собрали караван, будто бы торговый, в Киев-град со шкурами да с травами заморскими, с солью да с перцем. А в караване том, был спрятан лазутчик тайный. Знал степной народец о добром нраве велетском, а наш-то Михайло любому новому знакомцу готов был стать другом верным. Седмицу стоял караван под стенами Киева. Свои товары продавал да скупал меды да жито, копченья всякие да гречу, меха пушистые да туеса берестяные. Наш-то велет при воротах стоял всё это время, смотрел, чтоб никто никому обиды не учинил. Ну, и подружился с ним тот лазутчик тайный. А как подошёл к концу последний торговый день, подбежал тот лазутчик к велету нашему и говорит, пойдём, мол, в мою кибитку, повечеряем, я тебя на прощанье угощать буду. А сам-то позаботился, чтоб велету в тот день обеда не принесли, как бы забыли. У Михайлы к тому времени уж и живот подвело, кишка на кишку рычать стала. Да громко так, что кони степняков, заслышав тот рык, шарахались. Посмотрел он вокруг на площадь торговую – народ честно торгуется, без обмана – и оставил велет свой пост, пошёл в кибитку лазутчика подлого на свою да на городскую погибель. Опоил его лазутчик подлый зельем заморским. Да так опоил, что проспал Михайло три-то денёчка. А как очнулся он возле почерневших от сажи городских стен да послушал от стариков, сколько поганые мужей киевских загубили да сколько жен да девок в полон увели, осерчал велет. Взял он в обе руки по мечу булатному и хоть давно уже не летали велеты, расправил крылья свои могучие, да и взмыл в небо.

 

Через три денёчка воротился велет. Привел назад всех киян, что поганые в полон увели. Да только не весел наш велет. Стыд жжёт. Не уйди он на пир праздничный, не было бы побоища в Киевграде. Мается, места себе не находит Михайло. И пошёл он к киевскому кузнецу. Всю-то ночку звенел молот по наковальне. А поутру, как проснулся народ киевский, другой звон заслышался от городских ворот. Высыпал народ за стены городские. Мужики остолбенели, бабы запричитали, как по покойнику. Огромным молотом Михайло забивал в городскую стену железный гвоздь, а от того гвоздя да к его ноге тянулась тяжёлая цепь. Вот так наказал себя Михайло за одну единую попойку, которая стоила многих жизней киевских. И стал он вечным стражем киевским. Даже и сейчас, через много веков, охраняет он Киев-град. На красном поле щита киевского стоит с мечом в руке крылатый стражник. И пока стоит Киев-град, будет на его гербе и Михайло Потык – гордая птица.

 

- Ну, всё, теперь спать! Стрый ваш, завтра по руду собирался, ты бы, Федюня, сходил с ним, подмогнул бы чего, вдруг где не сдюжит, так ты подсобишь. Ну, всё-всё, спать я сказала. Утром до солнца подыму.

 

*сажень – 2,1336м

**навороп – разведка, наворопщик – разведчик.

 

Ох, беда

(Рябинка)

В соавторстве с Екатериной Фурман

 

...Ох, беда-беда!.. Холодно, жуть. До сих пор трясет, пока воротины закрыла – одну, потом вторую – чуть два разу не расшиблась, лёд-собака! У колодца-то лапотки намочила, а пока дошла, они и замёрзли в лёд. Покуда печку растоплю и отогреюсь. Матушка-то с Ручейком, поди, к сватье Речке подались, а батюшка опять Федюню в лес потащил. Да чего его тащить-то – ему дай волю, так он из того леса вылазить не будет. Такой вот сечень* сёгоды, что мороз, да ветер сплошной… Сейчас затрещит, займется береста. Дров вроде хватит, а там уж потеплеть должно. Вона, как стучит по окнам, не хочет Морана** свое отдавать, лютует. Вчерась вон снега опять навалило, ребятишкам в радость! За день- то растаял, а к ночи застыл - не пройти… Ох беда-беда…

 

Горит родимая. Береза что ни на есть – лучшие дрова. В прошлом годе ольхой да осиной топили – не то совсем. То ли дело березонька… И я была березонька, одна в поле девица, да что была… одна и есть. Где муж? Вроде как и есть, а выходит, что и нет. То в степях пограничных княжьи полки водит, а два лета назад аж к хвалынскому морю ходили. Посольство княжье берегли… Тепло пошло, руки коченеть перестали. И детей где-то носит. Авось успею управиться – вот подкину еще пару полешков и пойду, а пока посижу чуток, спину разогну. Лучины надо бы нащепить, - как в потёмках-то управляться?

 

...Ох, беда-беда!.. Ручеёк растет что парень, другой раз пацанам спуску не дает, бежит вперед них – смешная. Я такая не была – а эта в кого? В тятьку, верно – вот и мыкаются, что один, что другая, по чужой стороне - дома им не сидится.

 

Хорошо горит, глаз не отвесть…как от Федора – весь в отца. И как так выходит, что и говор, и взгляд один в один? Растет… ведь, не видит отец-то. А похож, красавец тоже. Ох, беда-беда, эти борти высматривать… батюшка-то рад, конечно, что внучок ремеслом его увлёкся, а мне-то каково? А ну на шатуна какого нарвётся – поломает, задерёт ведмедь. Хоть силушкой-то в деда Могуту пошёл, а ведь отрок он ишо, дитя несмышлёное. Даже думать такое страшно. Пока лучину щипала, и печка прогорела – надо бы вьюшку прикрыть да ишо подкинуть… Ох! В спину опять вступило, не шевельнуться… Горяч парень, ой горяч, нрав крутой – аки у отца, а то и еще пуще. Чуть не по его – все, глаз сверкает, смотрит волком, только прячься. Как бы ни покалечил кого, стыда не оберешься. Ох, беда-беда, не от большого ума этот пламень в нем – ведмедь-то не посмотрит, что зубоскал, задерет как есть.

 

В отца, не в отца, а в нашем роду тоже не телята водятся. В девках я ишо была, Первак-то только-только посватался, хотя батюшка давно со свёкром Могутой сговорились. Думали, я не знаю. Ну и сговорились после страды-то свадьбу и сыграть, да Родушко*** велел повременить с женитьбой-то… В поле народ-то был, когда набат в веси нашей зазвенел. Мужики как были с вилами да с косами, в весь и потекли, а бабы с девками - к опушке лесной. Торопились мужики, да всё не успели - весь уже огнём занялась – подожгли её степняки…

 

…Те степняки братовьёв моих старших на пограничье порубили. Может, потому у Ручейка сабелька в руку и ложится как влитая… Уж как батюшка-то не хотел сынов своих в дружину княжью отпускать, да разве ж с князем поспоришь…

 

Бабы-то с девками до лесу добежали, оглянулись, а мальчишек-то и нет. Побежали отроки за мужиками, весь боронить от степняков. Кто с серпом, кто цеп отцовский подхватил… все-то мальчишки, и полегли – много ли мальцам надо… Там и меньшой мой братишка полег. Одна я осталась у батюшки с матушкой. Когда Первак дружину княжью привел да погнал степняков-то восвояси, мало мужиков живых оставалось, а на ногах-то и вовсе трое. Упёрлись спина в спину, и так друг дружку обороняли. Трое старых друзей: батюшка мой, Ведмедь, свёкор мой будущий – Первака отец – кузнец Могута, да соседушка наш – плотник Нечай. Матушка Ольха сказывала, сызмальства они друг за дружку стояли. Даже и перед князем. На себя чужую вину возьмут, а друга не выдадут. Бабы у колодца болтают, будто бы землёй они поклялись после той сечи, чтоб всегда заодин быть. Кто и осудит: святотатство, мол. А какое же святотатство? Что же святее, чем землю да близких своих от врагов защитить? Бабы и есть бабы, болтают, не зная чего. Матушка сказывала, что батюшка-то ей ещё до свадьбы ихней про ту клятву рассказал.

 

Да ну чегой-то на ночь глядя мысли черные полезли. Управляться пора. Углей в горшок нагрести да лучин жменю прихватить, можно и идти. Ох, беда-беда, ведро-то… а… на локоть повешу. Пустое-то, чай, донесу. Мужики, ежели без меня воротятся, догадаются, небось, в печи пошариться. Найдут, чего пожевать-то. А может, и не пойдут в потёмках-то, в лесу заночуют. Чего им зимой по лесу шастать? Ох, беда-беда…

 

*сечень – февраль.

**Морана – богиня смерти, зимы, вообще зла.

***Родушко – ласковое название Бога Рода, Бог семьи, рода-племени, рода человеческого. От имени этого Бога образованы слова: наРОД, приРОДа…

 

ПЕРВАК

 

Трое мужиков – седой, крепкий ещё старик, за ним молодой жилистый воин (тело в боевых шрамах) с волосами цвета спелой пшеницы и крепенький малец, даже не отрок ещё – с весёлым гиканьем вывалились из дверей бани и с криком нырнули в снег. Остыв и оглядевшись, Первак хотел было прикрикнуть на сына Федьку да загнать его обратно в баню (хворый он у них сызмальства), но, взглянув, как тот уверенно, хотя и напрягшись, натирается снегом, благодарно посмотрел на старика. Выходил внучка тестюшка. Мёдом да травами лесными отпоил. Скоро весна, к осени окрепнет парень, можно и в отроки к доброму вою определить, княжича уговорю. Выходить-то выходил, однако, поберечься всё же стоит.

 

- Федька, давай-ка живо в баню, греться! Бегом, говорю, перечить ещё будешь. Мы с дедом тоже идём. Да вы пошто такие-то? По десять раз вам одно и то же рассказывай! Беги в баню! Будет тебе молитва варяжского воя.

……………………………………………………………………………………..

«Пред собой я вижу отца своего. Мать. Сестёр. Братьев своих. Вижу весь свой род до последнего колена. Они зовут меня. Зовут в Вальхаллу. Туда, где храбрые воины живут вечно».*

 

- Такие слова перед поединком сказал воин, пришедший из-за варяжского моря. Бился он диковинным, двусторонним топором. Бился храбро, двигался умело, быстро. Да только, видать, ему на палубе обычнее, ловчее биться, чем на твёрдой земле. Не устоял он супротив моего меча… Ну чего ж, потешили князя да ихнего хельга воинским умением, да и пошли пировать далее. А за тот поединок князь мне ожерелье диковинное подарил. Заморские-то вои этот камень называли слезами морскими. На что князюшка этих варягов позвал? Ихние же северные разбойники, викинги то бишь, шибко уж наши города торговые беспокоят да грабят. Ну, какие? Торжок, да и Плесков тоже. А как же? Там ведь тоже русские люди живут. Нашего роду-племени. Только вот больше-то там купцов да гостей заморских проживает. А воев-то совсем мало. Стало быть, и защитить те городки от разбойников некому. Вот и наказал князюшка крепостцу ставить. Со стеной да с кромом. А в крепости тех варягов и поселить, чтоб, значится, для оберёга от разбоя… Ну да леший с ними, батя, с теми разбойниками. Матушка с Рябинушкой уж, поди, заждались нас – стряпня-то остывает. Плескани-ка, батя, ещё кваску на каменку, ты Федюня под полок прячься, да пройдись по моей спине веничками дубовыми. Стосковался я по твоей баньке-то.

………………………………………………………………………………………………

По одну сторону стола сидели трое стариков. Плотник Нечай да бортник Ведмедь по бокам, а в серёдке горой возвышался кузнец Могута. Напротив, уперевшись жилистыми кулаками в столешницу и наклонившись вперёд, сидел Первак. Красный после бани и от обиды, что его не понимают. Каждого из них он, не задумываясь, назвал бы отцом (батюшка-то само собой). Каждый его на руках нянчил-тискал. Из троих друзей у Могуты у первого сын родился, а каждый был рад, как своему. Каждый сынком называл. Каждый своему тайному удару боевому обучил… И теперь он не может найти слов, чтобы объяснить такую простую вещь, которую и объяснять-то не надо. Надо просто сделать…

 

- Я ведь к вам пришёл, чтоб добром дело решить. Князь-то не спросит, заберёт мальцов да и дело с концом. А вы, как самые старые в нашей веси остались, сами бы и решили, кого в отроки отдавать, а кого оставить. Только мальцов всё равно отдавать придётся.

 

-Ты чего удумал-то, шельмец? – просипел дед Нечай – ты хоть ему Могута, скажи. Он ведь без оратаев весь оставит. Без хлебушка-то, все зубы на полку положим. Так без зубов на погост и пойдём.

 

- Ну, ты-то пока что скалисся, – прогудел Могута – хотя дело сурьёзное. Ты, сыночка, сам-то подумай. Заберёшь молодняк в дружину, кто через год-другой мужиков за сохой заменит? Старики ведь одни в веси остались. Молодых-то мужиков у нас нет, сам ведь знаешь, неоткуда им взяться – порубили степняки зелёную-то поросль. А и то пример. Мы и без дружины как один встанем против поганых. А заберёшь молодняк, так хлеборобов не будет и некому будет ту дружину кормить.

 

- Сам подумай, зятёк, не поставишь же за плугом бабу, – вмешался молчавший всю беседу Ведмедь.

 

- А он и баб в дружину заберёт, – хохотнул Нечай – вон Ручейка уж к сабельному бою приучает.

 

- Потому и приучаю, что во внуках ваших ещё осталась память о том набеге, когда почитай все мужики в бою за весь полегли. А потому и полегли, что некому было весь защитить-оборонить. Князь-то киянам помогал от поляков отбиваться, а княжич тогда совсем дитём был. Как вам ещё объяснять-то? Вы для кого хлеб ростите? Для себя? Ну, что-то князь заберёт, что-то на продажу. А придёт хазарин? Так не будет он у вас покупать тот хлебушек! Возьмёт за так! И спасибо ведь не скажет! И мужиков ведь опять всех порубит, потому как какой же из оратая вой? А и защитить вас будет некому – не дали вы в дружину отроков. Вот ты, дядька Нечай, крепкие двери батюшке на курятник поставил. Спасибо тебе. Только скажи, зачем на курятнике двери из толстых плах ставить? Куры-то и дранку не проломят, не разбегутся…

 

- Не плахи там, так, колотьё просто, – пробурчал смущённый Нечай.

 

- Ну, плотнику видней. Так ведь не об том речь! От лисы – врага куриного – двери крепкие ставишь! Кур защищаете, а пошто вы весь-то свою родную не хотите защитить? Времени вам до жовтеня**, после страды сам приеду за отроками.

 

Спохватившись, Первак едва успел придержать дверь, чтоб не хлопнула – негоже старикам обиду чинить. Выйдя на крыльцо и раздражённо охлопав себя по бокам – ни сигарет, ни спичек, –Первак огорчённо сплюнул.… «Хорошо, матушка Речка не видала» – подумал Первак. Уж ей-то, подружке бабы Яги, что на опушке возле Землянички врачует зверей, а когда и людей, хорошо ведомо, до чего могут довести плевки да всякие слова дурные. Но, заметив Рябинку, спешащую к бане с корзиной белья, забыл и про стариков, и про отроков, и про бабу Ягу, которая была старой, сколько себя помнил Первак. С самого серпеня не видел Первак жену. То степняков мирил, то с князем к морю северному ходил… Не до того было. Сдавило горло, защемило в груди. Как она тут одна? «Пошто одна-то?» - тут же одёрнул себя Первак. Ручеёк уж большенькая, девка почти, да и баба Ольха ещё крепкая, хозяйкой себя ведёт… Всё одно жаль её – тоненькая (как не ломается?), одно слово – Рябинка.

 

Думая так, Первак и не заметил, как подошёл к бане…

 

* - молитва варяжского воя взята из к/ф «девятый воин»

Жовтень** – желтолист, листопад – сентябрь.

 

БОРТЬ (Фёдор)

 

Вот куды теперь деваться? Домой уж точно не пойду. Со стыда ведь сгореть можно. Как рука-то моя поднялась? Как я сквозь землю-то не провалился? Как меня Дед Сварог-то не пронзил своей молнией блескучей? …

 

Пойду, куда глаза глядят. С голоду, чай, не помру – ягодой да грибами проживу, а там… там видно будет… Так ведь, не смогу я так-то уйти – нельзя мне. Не даст мне покою Род, а и Велес не даст ни ягод, ни грибов. Надо как-то новую борть выдолбить да на место дедовой приладить. Выдолбить-то просто – дед Нечай показывал, а вот справу где взять? К деду Нечаю ночью в сарай забраться? Опять кривда – скажут, украл справу. Как же мне сделаться-то? Деду Могуте открыться? Крапивой отхвощет, да и простит. Ну не простит, так хоть поможет. Новой справы может и не скуёт, а старую какую подыскать может. Приносят ведь ему всякую рухлядь. И в ремонт, да и в уплату тож. А пока борть долбить буду, вот на этой поляне и поживу. Вот меж этих двух ёлок жердь привяжу да на неё слеги покладу. Сверху лапником закрою и хорошо будет. Борть-то выдолблю. Там делов-то на пару дней, а вот как мне туда рой-то заманить? Ручейка просить об помощи? Она-то с пчёлами поболе меня знается, вроде как дружит даже. …Да как я к девчонке-то за помощью пойду – засмеют ведь. А хоть и засмеют, не справиться мне без неё. Может, и не засмеют – не сказала ведь мамке про рубашку. Может и деду не расскажет.

 

Вечереет уже. Пора шалаш строить. Ха! Чем я жердину-то вырублю? Ножом засопожным? Ладно, хоть нож есть. Как-нибудь управлюсь. Можно и без верёвки, в развилку как-нибудь прилажу да рогатками подопру… Ну, вот и ладно – держится. Прутьев полегче на неё набросаю, а на них уже лапы уложу. Надо будет ещё листьев сухих да хвои сосновой внутрь натаскать – дед Ведмедь строго-настрого запретил на голой-то земле спать…

 

Дед Ведмедь… Как я ему в глаза-то после такого посмотрю? Самую добычливую борть порушил. Какой леший меня вообще туда понёс? Чего на дядьку Лешего-то пенять? Сам набедокурил – сам и отвечать буду. Не маленький, поди, уж осьмой годок пошёл – сам за свои дела отвечать должен. Батюшка вон даже в отроки хотел забрать, да матушка с дедом Нечаем налетели на него как коршуны, еле отбился от них. Может, на следующую осень заберёт? Загину я здесь в деревне серой, а с дружиной хоть свет посмотрю. Батюшка вон и на Хвалынском море бывал, и на Сурожском. Да чего там, он и к Варяжскому морю с князем ходил, вон какие бусы матушке привёз, диковинные.

 

***

 

Луч утреннего солнца светил прямо в глаза. Федька перевернулся на живот, хотел ещё поспать – глаза просто не открывались. Вчера до полночи ворочались в голове мысли. Как вину свою исправить, да так, чтоб дед обиды не держал. Но, вспомнив про деда, решил: надо подыматься – нельзя терять времени. Надо к деду Могуте за плотницкой справой идти. За пару дней колоду выдолблю, а там и к Ручейку можно подкрасться незаметно. Не откажет, поди, в помощи брату-то. Выбравшись на коленках из своего шалаша, Фёдор почуял дымок. Сердце забилось. Дед Ведмедь все тропки в лесу знает – выследил, поди. Осторожно выглянув из-за еловых ветвей, Фёдор оторопел.

 

На поляне возле маленького костерка сидела баба Яга. Федюня видел её, когда помогал бабе Речке собирать лечебные травы. Баба Речка тогда поздоровалась с Ягой и даже о чём-то спрашивала старую.

 

Баба Яга тем временем водила руками над котелком, висящим над костерком, и бросала в этот котелок какие-то травы. Не поворачивая головы, баба Яга скрипучим голосом сказала:

 

- Наспался отрок? Ну, вылезай, горячего попьем, да вместе думать будем, как твоей беде-горю помочь.

 

Старясь не показать, что ему не по себе Фёдор, выпрямившись и расправив плечи, медленно подошёл к костру. Вежливо поклонившись старушке, Федюня присел на коленки и протянул к огню руки.

 

-А ты откуда про мою беду знаешь, бабушка?

 

- Чудной ты. Чего тут знать-то? Никакой ворожбы не надо. Стал бы ты один в лесу ночевать, кабы не набедокурил чего? Ну, давай, рассказывай. Вместе-то, небось, найдём выход-путь из твоей беды.

 

Сначала запинаясь на каждом слове, потом всё бойчее и бойчее, Фёдор рассказал бабушке о том, как баба Ольха утром завела тесто на оладушки, как он, желая сделать приятное семье, побежал в лес за свежим мёдом. Да не к ближней борти, а к дедовой любимой. Как подломилась под ногой ветка, как полетел он вместе с той бортью на землю. Сам-то цел остался, даже пчёлы не покусали. То ли от испугу, то ли на работу все улетели. А вот от борти-то одни щепки остались. Рассказал и про то, как собрался исправлять свою вину.

 

Баба Яга слушала, молча, только иногда качала головой да охала. Потом разлила по чашам свой чудной взвар, от которого пахло и хлебом, и ягодой. Подав чашу Фёдору, села рядом с ним и долго молчала.

 

- Ну, чего ж, отрок, делай, как задумал. Сделаешь всё как сказывал, простит тебя дед. Ну, а не хватит уменья или знаний, приходи. Где живу знаешь, поди, пособлю. Подскажу, как дальше быть. Да не сиди сиднем-то! Матушка Рябинка уж беспокоиться стала – где ты всю ночь пропадаешь. Беги краешком леса к деду Могуте, он уж в кузне. До солнца ещё горн раздувать стал. Искры так и летели из трубы. Из чего он уголь свой нажигает? Берёза-то берёза, да, может, добавляет чего? Не зря говорят, что кузнецы с самим Перуном дружбу водят…

 

Старуха ещё долго то ли чего-то бормотала, то ли просто ворчала, а Фёдор был уже далеко от той поляны, которая надолго, если не навсегда, будет жгучим стыдом бередить его сердце.

 

СГОВОР

 

Могута с Речкой уже собирались домой – вышли из-за стола, прощались со сватами, когда скрипнула дверь в сенцах. Через мгновенье открылась дверь и в горницу вошёл, то ли испуганный, то ли обрадованный, Нечай.

 

- Забота у меня к вам великая, други, – растерянно пробормотал он. Первак, тоже останься, может, подскажешь чего.

 

- Ну, дык..., давай за стол. Олюшка, чего там у нас осталось? Накрывай.

 

- Всё не угомонитесь, - проворчала Ольха.

 

После того как Нечай похоронил жену, больно часто уж стал прикладываться к горькой. Даже работу свою любимую забыл, и справа вся заржавела. Да чего там, часто…, каждый день. Потому и не довольна была Ольха позднему приходу Нечая. Хотя и знала о дружбе старых друзей, и помнила о том, скольким она сама обязана Нечаю. Ведмедь, прекрасно понимавший беспокойство жены, просто с укоризной взглянул на неё, а вслух сказал:

 

- Давай-давай, не видишь, гость у нас, давай, - и на ушко – после поговорим.

 

- Дык, ребятишки уже спят. Вы ведь тут ор подымете, шли бы на волю.

 

- Ты уж нас прости, Олюшка, - виновато пробормотал Нечай – дощь на улке. Мы потихоньку, шёпотом. А нужда, правда, великая. К завтрему надо б решить.

 

- Ну, так вот, - начал было Нечай, усевшись за стол, взяв с блюда четвертинку огурца, порезанного повдоль, и макнул его в миску с мёдом, но застыл, как бы, потеряв мысль и забыв, зачем пришёл.

 

Ведмедь с Могутой спокойно ждали, Первак же нетерпеливо шикнул: - Ну?

 

- А? – встрепенулся Нечай – А-а-а. Так вот, сижу я сёдни, вечеряю. Сам себе на свою долю плачусь. Мол, старших сынов степняки посекли – третьего старшим кличу, а и он мне в ремесле не помощник, свою забаву придумал. А и нет мне утехи ни с малыми детьми, ушла моя жёнушка к пресветлым Богам, и нет мне радости с внуками. И так уж мне горько стало други, хоть песню вой.

 

- Дык! Дядька Нечай, Третьяк-то сызмальства непутёвый был. Чего от него ждать-то? Он и в тот чёрный день в лесу схоронился, когда мужики с погаными бились, – проворчал Первак.

 

- Ну-ка, нишкни! – шёпотом рявкнул Ведмедь – тебе ли не знать! Третьяк для всей веси скотину спасал. Да и отрок он ещё был.

 

- Кабы не он, неизвестно, как бы всё повернулось опосля. Может и не выжили бы, добавил хмуро Могута.

 

- Дык, я-то чё? Я подбодрить хотел. Прости, дядька Нечай, если чё не так-то.

 

Нечай, глазами полными слёз, благодарно посмотрел на друзей, старых и малых (для него-то Первак всегда будет малЫм) и продолжил:

 

- Ну и наливаю я чарку-то, а тут дверь открывается и Третьяк входит, весёлый да радостный. Засылай, говорит, батюшка сватов нашёл я тебе невестушку. Коли сможешь, у князя с кухни, вызволить девку, так порадую тебя внуками.

 

Друзья насторожено молчали.

 

- Дык, как я ко князю-то пойду?! Вот к вам и пришёл, други. Без вас не видать мне ни свадьбы сыновней, ни внуков. Да и жизни не видать, погубит меня горькая, – закончил Нечай, уже всхлипывая.

 

- Дык, девка-то согласная? – спросил Могута.

 

- Кто ж их знает-то, ребятушки, нонешнюю-то молодёжь, – пожал плечами Нечай – допрежь ничего не сказывал Третьяк, про свою зазнобу. Да ведь, и мы с вами, таились от стариков своих, до времени.

 

- Дела-а-а – протянул Ведмедь – Ну, и кто ко князю пойдет, девку на волю выручать? Она ж, поди, обельная*?

 

- Не знаю я, други. Ничего не знаю про девку эту. И Третьяк молчит. Токмо скалится как юродивый.

 

- А что, дядька Нечай, забудешь хмельное, коли сосватаю за Третьяка Лебёдушку? Знаю я, батюшка, эту девку. Справная, да ладная, да честная.

 

- Эх, соколик, по гроб жизни обязан буду. Внука первого твоим именем назову.

 

- Ну, имя ребёнку, родители пусть дают, а вот про должок, придёт время, напомню.

 

Могута строго посмотрел на сына. Первак, заметив этот взгляд, спрятал смех в рыжие усы:

 

- Твоя избушка, дядька Нечай, уж больно древняя. Где молодая семья жить-то будет?

 

- Дык, там и будет, мне-то недолго осталось.

 

- Вот те раз! А кто внуков нянчить будет? Кто им ремесло родовое передаст? Ты это брось, дядька Нечай. Ты с горькой-то попрощайся, а я и девку у князя вызволю, и приданное за ней лесом на новую избу выпрошу. Так что работы у тебя невпроворот – до покрова-то пару месяцев осталось. Да не серчай, дядька Нечай, ты ведь не один. Всем миром и поставим избушку для молодых и, приглушив голос, а если не успеем, я воев пришлю на помогу.

 

-Ну?! Решили твою беду, дядька Нечай?! Только ты с горькой-то давай, завязывай.

 

* обельный – не платящий оброк (налог в этом случае платит хозяин – работодатель), в отличии от чёрных (свободных) людей, которые сами рассчитывались с княжьим тиуном.

 

КНЯЗЬ

 

Двор залесского князя был залит кровью. Дружина собирала оружие и перевязывала раненых. Мёртвые тела чужих воев лежали вперемешку со своими. «Наших меньше», - с облегчением подумал Горислав. Да и чужих-то жаль, жили бы да служили. Хотя, кому нужен тот, кто предал свово князя? А эти, вишь ты, смерть выбрали! Не измену. Честь, видать, дороже. Надо бы похоронить по-людски. Конечно, не каждому курган, но костёр, чтоб до небес! Храбрые вои, достойны чести.

 

Горислав ещё раз оглянулся по сторонам - бой окончен; вложил в ножны меч и хотел было уже зайти в терем, как с влетевшего во двор коня кубарем скатился вой. Весь в крови да в пыли, так что и не узнать, кто таков.

 

- Княже, беда! Хвост со своими, худое творит! Баб да стариков, что в веси на Земляничке, в прорубь загнал да топит!

 

Бельчонок это, - узнал князь расторопного отрока. - Шустёр, и в бою с сабелькой своей, да и языком так обрежет, побольнее сабли будет. Один огрех – добёр больно. Долго ждёт, чтобы сдачи дать обидчику. Ну да, возмужает, там видно будет.

 

- Это теперь мои люди! Это что ж, он… моих людей в прорубь?! Лютобор! – Лютобор не отозвался. – Воевода! – покраснев, взревел молодой князь.

 

- Тута я, княже, – подскочил Лютобор, – железа собираем.

 

- После соберём. Сейчас возьми людей построже, да приведи ко мне Хвоста с евонными головниками. Да не стряпая! Бельчонок вас проводит.

 

………………………………………………………………………

 

Заслышав во дворе гомон, князь поспешил на улицу. У самого крыльца лежало тело Лютобора. Посередине двора, в кольце копий, стоял Хвост со своими людьми. Оружие у них отняли, но вели они себя дерзко: хватались за наконечники копий, огрызались на дружинников. Завидя князя и вовсе воспряли, видно, что чуяли себя героями.

 

- Почто, княже, твои люди нас в кольцо взяли? Али не ради тебя мы кровушку проливаем? Не ради тебя жизни свои кладём?

 

- Вы, изверги, не свои жизни кладёте, не свою кровушку проливаете! Вы моих людей в прорубь загнали!

 

- Дык там старики одни, – пробурчал кто-то из толпы, – какой со стариков прок? Лишние рты.

 

- Что за бестолковый вы народ, болотники?! У кого детва да отроки ума-разума набираться станут? То-то! До весны всех в поруб, весной в той веси все поля вспашете да житом засеете…

 

- Чай, мы не оратаи! Мы – вои, княже!

 

- А вот и будет вам урок, как оратаев бить! Или хотите голодом сидеть? Сами побили оратаев, сами и сделаете их дело! А того, кто воеводу моего верного загубил, на кол! Немедля! – И, развернувшись, не оглядываясь, ушел в терем, негоже, чтоб вои видели княжьи слёзы.

 

Сколько себя помнил Горислав, всегда Лютобор был рядом с ним. Отроком на руках качал княжича, от гусей спасал (сейчас-то смешно), от старшего брата заслонил, помог отряд собрать да уйти. Помог своих людей примучить да княжество сотворить. Как удержать-то теперь то княжество без верного Лютобора?...

 

***

 

Открыв глаза, Горислав долго не шевелился, прислушиваясь к звукам в доме и во дворе. Всю ночь в окна стучал дождь, утро же выдалось ясное, хотя и зябкое. Из головы не шёл сон. Тяжеленько молодому князю тогда пришлось без верного воеводы, да всё выжил. И земли и княжество сохранил да приумножил. А Лютобор… он и сейчас живой. И будет живой, покуда помнить его буду. А помнить буду, потому как сын перед глазами. Хоробрый да честный. В честь воеводы своего и назвал сына Лютобором.

 

Кликнув отрока, князь умылся и оделся. Вышел во двор. Девки гонялись за курами (завтрак не скоро - понял князь). На дальнем конце молодые дружинники забавлялись на мечах. Забава забавой, а всё поможет в сече выжить. Рядом с крыльцом кметь Первак в чём-то жарко убеждал Лютобора, а тот хитро улыбался.

 

- Ну-ка, чего шепчетесь, молодежь? Сказывайте своему князю. Да чтоб как на духу мне, – улыбаясь, сказал Горислав.

 

- Дык, батюшка! Вот Первак хочет голодными нас оставить, – смеясь, проговорил Лютобор.

 

- Это как же? Или харчи у нас кончились?

 

- Как же! После вчерашней охоты-то гридни неделю оленей да кабанов коптить будут. Жита полны амбары, да и страда уж скоро. А вот стряпуху твою намерился забрать. Сказывает, купец у него появился.

 

- Это кто ж такой смелый-то выискался, Первак? Уж не Ослябя ли, не брат ли твой? Так ведь молод он для Лебёдушки.

 

- Прости, княже, дерзость мою, не брат. Соседов сынок. Да и знаешь ты его. Третьяк – гусляр, что на праздниках твоих песни сказывает. Добрый парень. Отдал бы ты, княже, за него девку, а я тебе любую службу сослужу.

 

- Так ты и без того мне верно служишь, Первак. Как же я могу отказать, если ты за парня просишь? И приданое за девкой дам. Чего хочешь?

 

- Слава тебе, княже, за доброту твою. Даже и не знаю, чего просить. Всё вроде у них есть. Свёкор-то будущий, плотник каких поискать, почитай вся весь у него и строится. Да и на твоём дворе его узорочье видно. А сам Третьяк на всех праздниках в своей, да и в соседних весях кощунствует. С голоду-то не помирают, а вот избушка у соседа совсем ветхая. Ну, да так ведь всегда бывает, плотник без крыши, сапожник без сапог. Им бы лесу на новую избёнку, князюшка. Век благодарен буду. Мы бы всей весью к покрову и сложили бы, избёнку-то. Тогда бы и свадьбу во славу светлым Богам сыграли бы.

 

Ох, хитёр кметь – подумал князь – ох хитёр. Дайте попить, а то так есть хочется… Да так ладно сказывает. Надо его в посольство снарядить, больно уж сметливый, мыслью быстр да востёр. А и кметь хороший. В бою своих воев бережёт, а в мирное время покою не даёт. В броне да с оружьем по пять вёрст бегать заставляет. Туда да обратно. И сам с ними бежит. Мечами звенят с утра до темна. Быть ему воеводой при Лютоборе. Пора мне на покой. Седьмой десяток уж разменял… А до тех пор пусть в посольствах мудрости набирается. Ну, да то уж после покрова. Да и после свадьбы.

 

- Будет тебе лес. Пусть сосед засылает сватов-то. Батюшку твово снарядит, наверное? Пусть и Ведмедя прихватит, давненько я с ними не видался.

 

ВСЕМ МИРОМ

 

Ослябя с Ручейком сбросили мешки с мохом и остановились, чтобы дождаться отставшего Федюню. Федька, в размазанной по лицу крови от мошки и комаров, пыхтел, молча – не хныча и не жалуясь:

 

- Ничо, это сейчас мох тяжёлый, а как подсушим, он станет легче пуха.

 

- Чудак человек – фыркнул Ослябя – куда ты сухой мох-то девать будешь? Тюфяки набивать? В сруб, ведь, не положишь – он поломается весь да в труху рассыплется. А меж брёвен надо как раз сырой мох раскладывать. Он и мягче, и ложится ровней да глаже, и сжимается плотнее. Никакой ветер не просклизнёт, никакой мороз не проберётся. А ты – «Подсу-ушим».

 

- А ты не дразнись – огрызнулся Федька – сам-то много изб поставил? И почему мы должны на Третьякову избу ломаться? Сам-то Третьяк весь день на коняжке катается. Ну, вечером топориком чуть помахает – венец соберёт и на боковую.

 

- Ты чего, Федюня? – охнула Ручеёк – Вот дед то тебя не слышит. Получил бы ты нагоняй.

 

- Фёдор шутит – стремясь остановить ссору, вмешался Ослябя – Конечно же, Фёдор помнит, что Третьяк не просто на коняжке катается. Он ведь, стадо пасёт. Вся весь ему свою скотину доверила. А по вечерам он, ты прав, всего один венец и успевает собрать до темноты. В темноте ведь, не будешь топором махать. Ну а то, что с курами спать ложится, так встаёт то он раньше этих самых кур. Когда солнышко-то покажется, он уж далеко от веси стадо отведёт. И весь день за тем стадом смотрит, чтоб ведмедь корову не задрал да волк овцу не уволок да чтоб коровы на посевы не забрели – потравы не учинили. Ну, отдышались? Подымайте свои мешки, потопали домой-то. Мужики уж заждались, наверное. Как им без моха, сруб-то собирать?

 

Ослябя помог Ручейку, присевшей под мешок, подняться и они не оглядываясь пошли к видневшейся уже веси. Федюня морщась и по-стариковски кряхтя забросил свой мешок на спину и спотыкаясь побежал догонять старших. Поравнявшись с Ослябей и сделав безразличное лицо Федюня, как бы невзначай проронил:

 

- Надо было бы крошни* приспособить под мешки то.

 

Ослябя, ухмыльнувшись, продолжал молча нести свой мешок, который был в два раза больше, чем Фёдоров. Даже, наверное, больше самого Фёдора.

 

- А то, волокушу сварганить да Бурку запрячь – не сдавался Федька.

 

- Ты вот, сам-то подумай! – не выдержал Ослябя. – Бурка теперь брёвна таскает. А допрежь на страде ломалась! Сколь зерна-то нынче с поля вывезли. А летом копны к зародам возила. И теперь вот, не дали работяге отдохнуть. Ты меру то знай. Замучаешь лошадёнку, на чём весной пахать-то будешь?

 

- Дык! А меня замучаешь, кто за соху-то встанет? – огрызнулся Фёдор.

 

- Ох ты, оратай! – прыснула в ладошку Ручеёк.

 

- Оратай не оратай, а вот уйду к батюшке в дружину, поплачетесь! – всё больше распалялся Фёдор – Сами будете и моркву дёргать и капусту рубить. А и без рыбы останетесь. Рыжий-то всю повыдергает. Дед Нечай то уж старенький, не сподручно ему уже чужаков то с Землянички гонять.

 

- Да-а-а. – протянул Ослябя – С капустой, конечно, тяжко будет. О! Дык, если ты в дружине-то будешь, тебе батюшка, наверное и меч даст? – пряча улыбку, спросил Ослябя.

 

- Наве-е-ерное. – протянул ничего не подозревающий Федюня – Наверняка даст! И пика будет, и щит, и булава!

 

Ручеёк, почувствовав, в словах Осляби подвох, решила приотстать, чтоб не выдать себя и прикусила губу.

 

- Дык ты приходи будущей осенью-то. Тока, с мечом приходи.

 

- А чо? Боисся, поганые опять за урожаем придут?

 

- Да ну! – отмахнулся Ослябя – Поганых и сами прогоним. Отроки-то подрастают.

 

- Дык, а чо тогда? Меч то на што?

 

- Дык, капусту рубить…

 

Что Ослябя говорил ещё, не слышал даже он сам – Ручеёк, повалившись на мешок с мохом спиной и задрав ноги в мальчишечьих штанах, хохотала так, что заглушила стук плотницких топоров. А Фёдор ничего не слышал от крови, прилившей к голове. Стыд залил лицо жаром. А и поделом! Задрал нос-то, надо на своём месте, своё дело делать, а не мечты мечтать.

 

Опять же, как без мечты жить-то? Вон, Третьяк мечтал-мечтал, Лебёдушку и вымечтал. Федьке то понятно эти телячьи нежности, как-то побоку, но как же семью-то без поддержки оставить. Дед Ведьмедь, конечно крепкий ещё, но ведь, дед же – года то идут. Дед Могута богатырь известный, так ведь и он не молод уже – полвека позапрошлым годом сполнилось. Опять же с батюшкой мир бы посмотрел… Да, как же матушку то с Ручейком одних оставить? Поле вспахать, да дров привезти… да мало ли чего ещё. По хозяйству-то. Э-эхххх!

 

Фёдор помог Ручейку подняться, поднял ей на спину мешок, забросил на плечо свой и молча, пошёл дальше.

 

Ослябя с Ручейком удивлённо переглянулись, пожали плечами и поспешили вслед за Фёдором.

 

Когда Ослябя с Ручейком догнали Федьку, он уже входил в нечаевский двор, где слышалась ругань Нечая. Впрочем, ругался он безо зла, как бы по-отцовски.

 

- Тебе бы токмо булавой махать. Вот же дал Первак помощничков. Куда ж ты, топором то по раме стучишь? Помнёшь ведь! Её мастер делал! Ты легонечко ладошкой пристукни, она на место и встанет. Во-от! И из воя может человек получиться…

 

Почти все мужики веси собрались помочь поставить Третьяку дом. Жениться парень собрался – как не помочь? Сруб был уже почти готов. Кто-то вставлял рамы в оконные проёмы, кто-то ладил стропила… Почитай за седмицу и сложили сруб-то. Дык, там делов-то – мужицкую избу поставить. Один то Нечай, конечно и за месяц бы не управился, осенью и без того полно работы. А всем-то миром, вишь, как быстро да ладно получилось. Как же теперь Нечаю отблагодарить мужиков? А ведь, не примут они ни платы никакой, ни благодарности. Сам-то Нечай, никогда ведь не отлынивал, не лагОдничал**, когда мир просил его о помощи. И платы никогда никакой не просил. Да и как плату брать? Человек не на работу тебя нанимает – за помощью пришёл.

 

Вот так – всем миром и дом легко поставить, и урожай собрать, ну, а беда какая придёт, так всем-то миром и с бедой можно совладать. А не сможем совладать, так… на МИРУ и смерть красна. Только, не о смерти теперь разговор! Дом поставим, свадьбу играть будем – рождение новой семьи праздновать! А там и ребятишки пойдут – новая жизнь! Подрастут – новые дома поставят, новые семьи создадут, новых детей нарожают. И рассеется наше племя по всей земле. Так и нарекут ту землю – Рассея!

 

*крошни – прародитель станкового рюкзака.

** лагОдничать – лениться, увиливать от работы.