Женщина очнулась в темноте. Стояла тишина, пахло землей, пылью и еще чем-то непонятным и от этого страшным. « Как в могиле,- подумала она, пытаясь приподняться.- Где это я?» Движения причиняли боль, кружилась голова. Встав на колени, она почувствовала, что уперлась во что-то твердое, холодное. С ужасом, опустилась на четвереньки и, подняв руку, нащупала над собой куски арматуры. В тишине послышался шорох: где-то тихой струйкой сыпался песок. Женщина провела рукой вокруг. Песок, земля, какие-то деревяшки, трубы и снова арматура. « Плита,- вдруг мелькнула мысль,- меня придавило плитой! Где я? Война? Нас взорвали?» Мысли крутились в голове бешеным водоворотом. Потом мелькнула одна, остановив навсегда все остальные: « Дети!». Женщина снова стала водить руками вокруг себя. « Господи, Господи! Мои дети! Почему их нет рядом? Надо вспомнить… Они собирались в школу. Артурик стоял в коридоре, Гоарик вышла на лестницу и ждала его там. Дверь была открыта. Я… Где же я была? На кухне… Я была на кухне, заворачивала в салфетку бутерброды. Значит, я сейчас где-то под кухней. А дети… Господи, пусть они будут живы! Господи!!!». Она поползла вперед, туда, где, по ее мнению, был коридор. Метра через три снова уперлась в груду досок, камней и арматуры. Не чувствуя боли, стала колотить эту преграду, пытаясь хоть немного пробить ее. Не знала еще, что от здания уже ничего не осталось, что оно сложилось, как карточный домик, и под бетонными плитами остались все, кто был тогда в квартирах; не знала, что детей, уже мертвых, как и многих других, найдут только через несколько дней при разборе завалов, образовавшихся после сильнейшего землетрясения, унесшего жизни нескольких десятков тысяч человек и разрушившего город до основания. А пока она кричала и билась в эту стену из строительного мусора, пытаясь добраться да своих малышей. Сколько это продолжалось, она уже не помнила. Силы иссякли. На место отчаяния пришло чувство полного безразличия. Каким-то внутренним чутьем она понимала, что детей уже нет, и своя жизнь ей тоже была уже не нужна. Сколько она пролежала так, женщина не знала. Час, два, а может сутки? Время остановилось. Она лежала среди завалов, как мертвая, и только слезы оставляли бледные бороздки на ее сером от пыли и грязи лице.

А потом она услышала крик. Крик ребенка, еще маленького, грудного. Отчаянный плач переходил в икоту, всхлипывания, затихал, а потом с новой силой нарушал царившую вокруг тишину. Женщина прислушалась, стараясь определить, откуда доносится плач. Потом последний раз провела рукой по стене, как будто прощаясь с теми, кто был за ней, и, снова встав на четвереньки, поползла в обратную сторону. « Кричи, маленький, кричи громче,- шептала она, протискиваясь в какие-то щели и отбрасывая руками камни и доски, попадавшиеся на пути.- Кричи, чтоб я знала, куда ползти. Я уже скоро, подожди немного, я обязательно найду тебя». Женщина понимала, что на этом пути стены не будет, слишком уж громким, не заглушенным ничем был плач. Она не знала, сколько времени ползла. Были минуты, когда ей казалось, что сил больше нет и ей никогда не добраться до малыша через нагромождения камней, труб и арматуры, но детский плач подхлестывал, придавал сил, и она снова разгребала руками строительный мусор , медленно продвигаясь вперед. Проход здесь расширялся, а наткнувшись на обломок какой-то трубы, женщина обнаружила на ней капли воды. Она лизнула трубу, с удовольствием заглатывая влагу, смешанную с песком и ржавчиной, потом провела влажной ладонью по лицу и снова стала пробираться через завалы. Внезапно ребенок замолчал. Женщина остановилась, прислушиваясь и пытаясь определить, в какую сторону ползти дальше. Глаза уже привыкли к темноте, и она различала очертания нагромождений. Тишину снова нарушил звук. Но это был уже не плач, а тихий стон уставшего маленького человечка. Женщина рванулась вперед. Она отчаянно переваливалась через кучи мусора, не пытаясь, отодвинуть их. На это уже не было времени. По лицу поползла струйка крови. Женщина даже не почувствовала обо что ударилась или порезалась. Все ее мысли были о малыше, уже обессилившем и , может быть, умирающем где-то недалеко от нее. И она, задыхаясь от стоящей вокруг пыли, ползла и ползла вперед, ощупывая руками все вокруг себя. И когда, наконец, ее рука наткнулась на что-то теплое и живое, она прильнула губами к личику ребенка, стараясь уловить слабое дыхание и биение маленького сердечка.

Ребенок был жив. Он лежал у нее на руках, маленький, обессиленный от плача. Женщина сидела, прислонившись к стене и, стараясь согреть малыша, прижимала его к своей груди. Здесь можно было выпрямиться почти в полный рост. Несколько плит, упав друг на друга, образовали что-то наподобие шатра. В этом шатре она и нашла малыша, который теперь дремал у нее на руках. Недалеко лежало женское тело. Из-под плиты была видна нижняя часть туловища, и женщина пыталась определить, кто это. Она не помнила, чтоб у кого-нибудь из соседей был такой маленький ребенок. Может быть, в гости к кому-то зашла? Женщина сильнее прижала к себе малыша и посмотрела наверх. Там, среди причудливо изогнутых кусков арматуры, торчащих из покореженных бетонных плит, на сером фоне одиноко светилась небольшая звезда. « Небо,- отрешенно подумала женщина,- отсюда видно небо. Уже ночь. Артурик и Гоарик в это время уже спят. На тумбочке горит ночник. Гоарик сама выбирала его в магазине. Розовый, с белыми цветочками. Артурику понравился другой, но сестра его уговорила, и ему купили в отделе игрушек пожарную машину. Он хвастался перед отцом тем, что сам ее выбрал. А Саак смеялся и говорил, что сын пожарником станет». От мыслей о семье хотелось выть, но женщина боялась разбудить ребенка и до крови прикусила губу, пытаясь заглушить рвущийся из груди крик. Малыш закряхтел, застонал, и она сунула ему в ротик палец вместо соски. Ребенок зачмокал и замолчал. « Немного отдохну,- подумала женщина,- и вернусь к трубе, малышу надо пить». Она задремала. Теперь женщина снова была дома. Муж сидел перед телевизором, Артурик катал по комнате свою пожарную машину, Гоарик , устроившись в кресле, листала книгу.. А она сама все смотрела на детей и мужа и не могла налюбоваться на них. Только смотреть приходилось издали, подойти к ним она не могла, словно прозрачная стена не давала ей это сделать.

Женщина проснулась от шума. Ребенок еще спал. Она со страхом прислушалась к его дыханию и, успокоившись, подняла голову навстречу звукам, доносившимся сверху. Уже светало. Там, наверху, лаяла собака, ревели моторы, слышались голоса. В отверстии что-то мелькало, загораживая иногда тусклый предутренний свет.

- Есть там кто?- раздался крик, усиленный рупором,- если есть, дайте знать!

Женщина заволновалась. Она попыталась крикнуть, но голоса не было, только шепот. Тогда она осторожно положила ребенка на землю и взяла камень. Подползла к торчащим обломкам труб и из последних сил стала бить по ним, поглядывая наверх. Звук ударов, глухой и тяжелый, отдавался в голове, закладывал уши. А она все била и била, и звук этот, доносившийся из-под земли, был звоном набата, плачем по погибшим.

Через несколько минут, показавшихся ей вечностью, тусклый свет на мгновенье пропал, и ее снова окутала темнота. Но длилось это недолго. Еще через несколько секунд женщина увидела человека, которого спускали к ней на веревке, и потеряла сознание.

Она стояла наверху, щуря глаза, оглядывала окрестность и не узнавала знакомых с детства мест. Там, где когда-то шумно текла жизнь, ничего не было. Мужчины, женщины, дети, грязные, оборванные, бродили вокруг развалин; горели костры, около них грелись и кипятили в кастрюлях и чайниках воду; кое-где уже работала техника, около нее суетились люди в масках и защитных костюмах. Женщина стояла около развалин большого семиэтажного здания, в котором еще вчера кипела жизнь. Она стояла одна, прижимая к груди чужого ребенка. Чужого ли? Ведь теперь он стал тонкой ниточкой, связывающей ее с миром, в котором уже не было Саака, Гоарик, Артурика. Всех тех, кого она так любила и кто составлял смысл ее существования. У нее остался только этот малыш, и ради него нужно было научиться жить по-новому, улыбаться, пряча слезы, и отдавать ему тепло своего большого материнского сердца. Женщина крепче прижала к себе малыша и побрела к одному из костров, возле которого сидели такие же, как и она, осиротевшие люди, которым тоже нужно было продолжать жить.