Сакральная душа аллей февральских, что ближе мне, чем ближе я себе, ветвями поглощая снежный блеск, тенистым терном свет оконный крестит; и греет снег, как кофе с молоком, усталые движенья алых губ по направлению к молитве безымянной; и жжёт, и согревает снежный стон, как первородный грех, как вечное блаженство, нагие, девственные формы спящих душ. Крыш шёпот горделив и неуклюж, от бестелесной тьмы не оторваться; здесь чёрная вуаль ресниц, усталости причал, дыханьем тишины учила наслаждаться, и я раскаивался в том, что говорил, и редко сожалел, когда молчал. Здесь времени таинственные воды, в божественном котле, у вещего огня, смиренной плотью испаряются в небытие природы; и седовласый старец, по-младенчески игриво, рукой, хранящей в русле млечных жил существования и сущности могилу, тасует наобум пять доказательств собственного Бытия, провозглашая на сегодня: надежду, веру и любовь, как бы случайную необходимость мира; и счастья боль, что в послевкусии распада живёт назло; и зло – несовершенством блага; и тишь аллей, как глубину ампира; и мель луны – февральскую юдоль. |