Моим однокурсникам, с которыми я

училась в 80-х в

Московском Авиационном Институте,

посвящаю

 

Пашка – душа компании, парень, что надо! Он и рассмешит, и нахохмит, и что-нибудь этакое придумает. Ну что за праздник без Пашки?! Так, скука одна. Правда, с техникой у Пашки нелады, тяжело ему науки даются. Ему бы в ИНЯЗ, он английский знает, спецшколу закончил, или в юридический. И зачем он технический ВУЗ выбрал? Непонятно. А вообще-то Пашка – истинный дипломат, вот куда ему прямая дорога. Он любой конфликт уладит, всех помирит, успокоит, любой гнев погасит. У Пашки есть девушка. Ириша. Очень симпатичная: глаза огромные карие с золотистым ободком, волосы с медным отливом, всегда аккуратно в хвост собраны, мягкая, спокойная. Пашка огонь, а она вода. Все уж давно о свадьбе поговаривают, мол, когда салатик-то поедим. Ириша глаза опускает, молчит, а сама думает – и правда, когда? А что Пашка? Что Пашка, он же баламут, от него разве ж дождешься. Пашку надо под белы рученьки – и в ЗАГС.

А компания у них классная, все молодые, активные, веселые, один за всех и все за одного. Маринка песни сочиняет, и сама исполняет их под гитару. Ее стихи даже в «Юности» один раз напечатали. Сашка Смирновский прирожденный математик. Умница. В аспирантуру поступать хочет. Димка Сунягин все воскресенья на радиорынке торчит. Он даже компьютер собрал, примитивный, правда, зато сам. Машка Чиркова мечтает стать актрисой. Вот, говорит, закончу наш ВУЗ, и буду в «Щукинское» поступать. А Серега Костюхин хочет самолеты строить. Он такую классную модель собрал, радиоуправляемую! Все ребята на поле смотреть бегали. Ему ректор лично благодарность выразил, мол, молодец, парень, далеко пойдешь, мы для тебя уже местечко в нашем институте подготовили.

Честно сказать, Ириша в компании не совсем своя. Да и учится она на другом потоке. Это Пашка ее сюда привел. Сказал, своя девчонка, принимайте. И ребята приняли. Как свою, приняли. Но вот Ириша… Не по себе ей с ребятами. Она вообще компании не любит. Ей бы с Пашкой вдвоем побыть. Они бы посидели вместе, музыку послушали, Ириша Пашку обедом бы накормила, она готовит ох как вкусно, ее бабушка научила, такие пироги печет, не то, что пальчики, и тарелочку оближешь и причмокнешь от удовольствия. И если бы не эти друзья-приятели… эх! Пашка давно бы предложение сделал. Да и вообще, чует ее сердце: ничего хорошего от этих компаний не жди.

А тут еще Гриневич появился. Он в академическом был, год по болезни пропустил и теперь у ребят в группе учится. Бледный такой, молчаливый. Вот только ребят, как околдовал. Они прямо в рот ему смотрят. Чуть что, Гринь, а ты как думаешь. Будто своего мнения нет. А Гриневич этот крайне подозрительная личность. Он Ирише сразу не понравился. Непонятные какие-то разговоры ведет. Все про заграницу рассказывает. Мол, живется там не то, что у нас. По вечерам радио «Свобода» настраивает. Ребята танцуют, веселятся, а он слушает. Потом вдруг как крикнет: «Тише, тише». И все замолчат и тоже слушают. А там такое говорят! Не приведи Господи. У Ириши папа в КГБ. Генерал. Он бы за такие прослушивания выпорол ее без разговоров. Ну не может же она уши заткнуть! Да если б не Пашка, давно ходить сюда перестала. Нет, Ириша Пашку не бросит. Она его любит. И, если хотите знать, и в огонь и в воду за него пойдет. А если потребуется, даже сгорит заживо. Так что сидит Ириша в компании, «Свободу» слушает, и дивится – ведь верят же ребята этой чепухе! Дураки-дураками.

И ведь надо было такому случиться, что именно на четвертом курсе, когда учиться всего два года оставалось, и явился этот Гриневич. Принесла ж нелегкая! И как-то незаметно влился в компанию ребят, постепенно, одного за другим, как паук, сетями опутал.

Поначалу все шло совсем невинно: соберутся у кого-нибудь, чаю выпьют, торт съедят и танцевать. А что еще молодым ребятам от жизни надо? И вроде бы как заодно послушают «Свободу», вроде бы как невзначай поспорят о том, кому на Руси жить лучше, курсовые обсудят, преподавателям косточки перемоют, да и по домам. А потом, смотрит Ириша, и танцевать перестали, и курсовые не обсуждают, и не смеются больше. Нет, не то чтобы Ириша танцевать очень любит. В общем-то, нет, она девушка серьезная. Но лучше б уж танцы. А то приволок Гриневич «Мастера и Маргариту» на ксероксе отпечатанную, пустил по рукам, и как бы обязал всех прочитать, чтобы потом на обсуждение вынести. И все читали. И Ириша. Тайком от родителей. Не дай Бог, узнают. Мама-то у Ириши атеистка и коммунистка в одном лице. Она в райкоме работает. Мама считает, что нечего голову всякой ерундой засорять. Все, что в жизни прочитать необходимо, в школе изучают. А в институте профлитературу читать надо! А вот окончишь институт, на работу пойдешь – читай на здоровье, если время, конечно, будет. Вот у нее, у мамы, времени на это нет. У нее на работе сплошные подковерные интриги. А Иришина мама партийная. Ей на всю эту скверну смотреть тошно. Вот она с ней и борется. До книжек ли тут! В общем, прочитала Ириша тайком «Мастера и Маргариту». Роман, ничего, понравился. Только что там обсуждать–то? И так все ясно. Сказка она и есть сказка. А Гриневич привязался, а как вы думаете, есть ли Бог? Ясное дело, нет. Это еще Пушкин знал. Ты чего, Гриневич! 80-й год на дворе! Того гляди, на другие планеты полетим, а, может, и на другие звезды! А он: мол, Бога-то, может, и нет, да только дело не в этом. А в чем? А в том, что это вам головы забивают, думать мешают. А вот в Европе все в Бога верят. И даже в церковь ходят. А потому, говорит Гриневич, запретили вам в Бога верить, что коммунизм – это такая же религия. А знаете, чем религия от философии отличается? Догмами. Вот и коммунизм – догма. А Христос, между прочим, историческая личность. Вот так-то!

От таких рассуждений у Ириши волосы дыбом встают. Что такое догма, Ириша не знает. Но слово это ругательное ей очень не нравится. А коммунизм – это вовсе не догма, а самое справедливое учение в мире! И вообще, если этого Булгакова в библиотеках не дают, значит, есть за что запрещать. И точка. А ребята Гриневича, открыв рот, слушают. И Пашка первый.

Дальше больше, стал Гриневич какие-то подпольные книжки таскать: то «Детей Арбата» принес, то «Белые одежды», про Блока сказал, что тот от голода умер, мол, большевики его довели, и что все лучшие умы на «философском пароходе» уплыли, а Сталин был исключительной сволочью, и так далее, и так далее. Слушает его Ириша, а по спине мурашки бегут. И ведь, что главное – вранье это все! Чистой воды вранье! Ириша, конечно, молчит. Она только потом Пашке, осторожно так говорит: «А ты, Паша, тоже так думаешь?» «Не знаю», - пожимает плечами Пашка. «Не правда это все, не правда, - чуть не плачет Ириша. - Ведь ты же сам все видишь! Посмотри, мы же в самой лучшей стране живем! Кто все построил? Большевики. У нас и образование бесплатное, и медицина! А что там?» «А Гриневич говорит, что там в сто раз лучше живется! И что там магазины полны товарами, и очередь за колбасой не стоит, и каждая семья машину имеет» «Да откуда он знает, этот Гриневич?!» - возмущается Ириша. «Это его родственник рассказывал. Он журналист, все время по загранкам мотается. Он все своими глазами видит». Ириша такой человек, что сразу не найдет, что ответить, а потом подумает и скажет. Вот она Пашке и говорит дня через два: «Врет он все, этот твой журналист, и Гриневич с ним заодно». А Пашка, как с цепи сорвался, не нравится, говорит, можешь вообще к нам не приходить. Ириша язык и прикусила. Ладно, думает, все равно я тебя оттуда вытащу. И стала помалкивать.

И вот как-то этот подлый Гриневич и говорит, надо мол, создать нам политическую ячейку и за справедливость бороться. За свободу слова и совести. Давайте, говорит, составим программу борьбы, ведь мы теперь диссиденты. И такую речь толкнул! У Ириши сердце чуть из груди не выскочило. Ну, форменный оратор: глаза блестят, волосы всклокочены, изо рта брызги летят. А Пашка глаз с него не сводит, аж рот открыл. Ириша Пашке потом говорит: «Паша, нас ведь из института выгонят!» «Ну и пусть! Свобода важнее. И точка». Точка, точка, два крючочка. А потом что, тюрьма? «Это же чистая антисоветчина, ты понимаешь, Паша? Ты знаешь, что за это бывает?»- «Знаю, -отвечает Пашка, - Гриневич сказал, что в дурку отправят». И правильно, думает Ириша. Она от папы как-то слышала, что таких в сумасшедший дом сажают. Ей еще тогда это странным показалось. А теперь она знает, правильно. Только туда им и дорога. Ведь Гриневич – форменный сумасшедший. Она это по его глазам сегодня увидела. И чего Пашка так к нему привязался? Правда недавно сказал по секрету, будто Гриневич с родителями в Израиль собирается. Уж скорей бы уехал. Вот папа говорил, что все эти жиды (он так евреев называет), едут в Израиль, а оседают кто в Швейцарии, кто в Америке. Вот так они историческую родину-то любят! И смеялся долго. А Ирише не до смеха. Пусть хоть куда, лишь бы уехал. Скоро ведь сессия. Пятый курс на носу. Доучиться же надо. А у них на уме сплошное подполье. Маринка гимн написала, ребята программу действий составили. И первым пунктом (о, ужас!) - свержение власти! Установление многопартийности и всеобщие выборы президента! Господи, да зачем он нужен этот президент. Вы бы еще царя на престол призвали! Неужели они не понимают, чем это закончится? Гриневич в Израиль уедет, а их, дураков, в сумасшедший дом отправят. И прощай карьера! А родители? Они бы хоть о родителях подумали. У Маринки ведь мама заслуженный учитель, и, между прочим, партийная. У Димки отец на военном заводе каким-то начальником работает. С ними-то что будет? Ребята словно разум потеряли! И что он с ними сделал, этот Гриневич? Ириша к нему присматривается. Понять хочет. Крайне он ей не приятен. Личность амбициозная, самоуверенная. Нервный до предела, даже щека иногда дергается и желваки бегают. Точно сумасшедший.

Как-то остановил Гриневич Иришу в коридоре, когда никого рядом не было, и говорит ей, тихо так, прямо-таки змеей прошипел: «Хоть ты и скрываешь, кто твой папаша, но я знаю. Такие, как он, в 37 невинных людей к стенке ставили. И сейчас ставят. И не вздумай Пашку одурачивать. Он все равно с нами останется». Отвернулся и пошел. Ирише все это слушать, конечно, неприятно, и даже невыносимо. Тем более, ничего она не скрывает, просто выделяться не хочет. Не так-то просто, между прочим, генеральской дочкой быть. Завистливыми взглядами она еще в школе пресытилась! А про 37-й Ириша ничего не знает, но у отца как-нибудь невзначай спросит. Вот только, как теперь на собрания ходить? Не бросать же Пашку! Надо что-то делать, только что?

А Гриневич этот, в сущности, точно такой же революционер, коих он на чем свет кроет. Вот Сталина ругает, мот тот тираном был, а сам тоже ребят тиранит! А Сталин, между прочим, без суда и следствия никого не расстреливал! А то бы в учебниках истории обязательно написали. Ириша историю в школе очень тщательно изучала, все съезды и пленумы чуть ни наизусть знает. А если и расстреливали кого, так это за вредительство! В общем, поняла Ириша, что Гриневичу важно кем-нибудь руководить, вот он и использует ребят, подчинил их себе, голову заморочил. Ну, точно! Как ей раньше в голову не пришло – он же сам президентом стать хочет! Вот, сволочь какая! И все чужими руками. А, может, он и вовсе шпион американский? Прокрался в ряды честных комсомольцев и мутит воду. Папа говорит, что эти американцы очень хотят страну нашу развалить, вот шпионов одного за другим и засылают. Так вот откуда все эти разговоры про демократию и президента! Его же в разведшколе этому обучили, как ребят загипнотизировать, так что они только что дырки в нем взглядом не просверлили, вот как слушают! И никакая это не диссидентская ячейка, а секта настоящая, где Гриневич главный сектант. Папа про такие секты рассказывал. Говорил, что там людей одурачивают, гипнотизируют, и все с них получают. Так что Гриневич – сектант-шпион, который хочет стать президентом.

У Ириши от такого открытия даже дух захватило. Дух-то дух. А Пашка-то как? И от мысли о Пашке на душе у Ириши словно бы целая стая бездомных котов когтями скрести начинает. И страшно становится. Один Сашка Смирновский умный. Он сразу все просек. Нет, говорит, я, ребята, в такие игры не играю. Мне аспирантуру закончить надо. Я уже докторскую, между прочим, писать начал. Так ребята теперь с ним даже не здороваются. И Ириша не здоровается, хотя Сашка Смирновский ей всегда очень нравился. И Пашка не здоровается. А ведь они с Сашкой лучшими друзьями были. Как-то Сашка остановил его, мол, давай поговорим, и руку протянул. Так Пашка мимо прошел и руки не подал. Он, конечно, уже забыл, что его на втором курсе чуть не отчислили за неуспеваемость. Так Сашка тогда занимался с ним, тянул, курсовые за него делал. А Пашка даже руки не подал! Не дело это. Совсем этот Гриневич с пути Пашку сбил. Ведь это Гриневич запретил с Сашкой здороваться. Сказал, предателям собачья смерть и нечего им руку подавать. Так и сказал, собачья смерть. И что, собственно, он против собак имеет? Собаки, между прочим, друзья человека. У Ириши у самой овчарка живет. Ее Дирси зовут. Ириша ее очень любит. А ребята слушают, соглашаются. И Пашка слушает. А ведь Ириша за Пашку душой болеет, она за него.…Да чего уж там. А тут еще отец с подозрением смотреть стал, теперь не ужин, а прямо-таки политинформация какая-то. И мама туда же. Будто чутье у них. А Ириша что, она же согласна с ними полностью. Ей-то Гриневич голову не заморочил.

И стала Ириша потихонечку прорабатывать Пашку, издалека, невзначай, мол, давай сегодня к Грине не пойдем, лучше в кино, а то билеты в «Большой» принесет, то пластинки предложит послушать, хорошие пластинки, между прочим, такие просто так в магазине не купишь, а тут еще папа на день рождения подарил ей двухкассетный магнитофон «Сони». Очень он Пашке по душе пришелся. И пошло дело потихоньку на поправку, и даже стало Ирише казаться, что Пашке игры эти диссидентские надоедать начинают. И Пашке хочется больше в кино, хоть и идет он по-прежденему к Грине. Но уже не с таким интузиазмом. Может еще чуть-чуть, и Пашка бы все понял, раскусил этого Гриню, но обстоятельства повернулись против Ириши.

А дело было так. Как раз 23 февраля близилось, каникулы вот только кончились, ребята хвосты подтягивали, Маринку ту просто на отчисление поставили (Гриневич, между прочим, все на пятерки сдал!), тут Гриневич и говорит: «Все, надо выступать. На 23-е с транспарантами на Красную Площадь выйдем. Пусть нас услышат. Мы о себе заявим. Времени – неделя. Так что, ребята, за работу». И расписал, кому-какой транспарант делать. И поняла Ириша, что это конец. Либо Ириша спасет Пашку от неминуемой казни, либо сама погибнет. Но что же делать? Как быть? Не знает Ириша. Только скверно так у нее на сердце, тяжело, словно погребли заживо и могильной плитой придавили. Она ведь в душе совсем не революционерка. Она тихая. Ей семью хочется, детей. А самое главное, за что гибнуть-то, во имя чего? Не верит она Гриневичу. Врет он все! Неправда это! Ириша в самой лучшей стране живет. Ее дед за родину на войне погиб, а второй – инвалидом всю жизнь прожил. Они ведь и за Пашку, и за Гриневича в бой шли! Они как лучше хотели. Они от фашизма нас всех спасли! А Гриневич теперь Германией бредит. Мол, там не жизнь, а малина. Да как же так можно?! Да там безработных много. А у нас все работают, зарплату получают. Ну и что, что очереди за колбасой. Не хлебом единым, к слову сказать. И в комсомол Ириша вступала со слезами на глазах. И демократия у нас ничуть не меньше, чем в Германии и хваленой Америке. Там, между прочим, бездомные на помойках умирают, Ириша сама по телевизору видела. И что бы ни говорил этот Гриневич, а лучше родной страны нет ничего на свете! И вовсе не в дерьме мы живем! Идет Ириша по улице, размышляет, слезы варежкой вытирает. Обидно ей. За страну свою, за дедушку, за Пашку. Горько ей, страшно. Что же делать теперь. Сбежать? А Пашка? А тут еще Гриневич при всех сказал, мол, знаю, ты нас всех предашь. И Пашка холодно так на нее взглянул. И ребята тоже замолчали. Никто не заступился. Ну и пусть. Плевать ей на них, на всех. Только на Пашку не плевать. Любит она Пашку, любит. И во имя любви на все пойдет! На любое унижение! Может быть даже на преступление, но любимого спасет. Даже ценой собственной жизни. Но как? Думай, Ириша, думай. Ты же умная, у тебя по всем предметам пятерки, и школу ты с золотой медалью окончила. Ищи, ищи выход. Он есть. Ты же знаешь, есть. Из любого лабиринта выход имеется, если есть вход – значит и выход. Думай, думай, думай. О, нет, только не это! Молчи разум, молчи. Не искушай напрасно. Ириша ведь не предатель, не доносчик. Она просто влюбленная женщина. Она на это не пойдет. Ни за что, ни за что! Никогда!

А скандал вышел грандиозный! Всех бы к чертовой матери из института выгнали. Если бы не Иришин папа. Он лично к ректору приезжал. На персональной «Волге», при погонах, все-таки генерал-лейтенант. Пока ребята в приемной сидели, он с ректором в кабинете беседовал. Долго. Может час целый. А может вечность. Потом вышли оба, ребят в линеечку построили. Ректор вышел бледный, платком пот со лба вытирает, а он все равно проступает и бусинками по вискам скатывается. Сначала прошел, в глаза каждому заглянул, а потом как рявкнет (и кто бы мог подумать! С виду такой тихий, улыбается всегда): «Вы что, дураки, в тюрьму захотели? Революционеры! Дессиденты! Пороть Вас надо! - затем помолчал, опять пот со лба вытер. - Скажите спасибо Валерию Ивановичу (это папа Иришин), что хлопотал за Вас и дело закрыли. А то бы всех вас… К едрени фени! О будущем, о будущем думать надо! А они – революционэры!» И рукой махнул. А потом папа Иришин выступил. Говорит, это хорошо, что дело ко мне попало. А товарищу своему спасибо скажите, что сообщил вовремя. Вы ему теперь по гроб жизни обязаны. Может быть даже жизнью. Если хотите знать, все это ради вашего блага он сделал». «Еще скажите во имя любви», - тихо-тихо прошептал кто-то, а Ирише словно колокол в уши прозвонил, и краска в лицо брызнула, красная-красная, как кумач.

А Гриневича этого, кажется, в сумасшедший дом отправили. Это правильно. Больных людей изолировать надо, чтобы они здоровым жизнь не портили. Папа сказал, у этого Гриневича деда в 37 расстреляли. За дело, конечно. Честных людей никто не трогал. И бабка у Гриневича в лагерях 25 лет провела. Вот они все и ненавидят советскую власть, сами преступники, а власть виновата. Все, видите ли, в Израиль собирались, на чемоданах сидели. И зря их не выпустили. Надо всю сволочь туда отправить. Ничего им воздух наш своим смрадным дыханьем загрязнять. И вообще, со всей его семейкой давным-давно надо было разобраться. Да государство у нас уж больно гуманное!

Ириша, конечно, переживала, боялась, что Пашка от нее отвернется, и что ребята разговаривать перестанут, пройдут мимо и руки не подадут, как с Сашкой Смирновским, мол, прав был Гриневич, это ты нас предала. Ну не оправдываться же перед ними! Не доказывать, что не она это. А оно все как-то удивительно вышло: разбежались ребята, увидят друг друга, так и норовят в сторону свернуть. Нет больше компании. Нет друзей. Один за всех и все за одного – все теперь в прошлом. Теперь каждый сам за себя. И хорошо. Ирише это на руку. Правда, когда она об истории этой думает, неприятно ей как-то становится. В сердце что-то сжимается, как спазмик какой, и тоскливо немного делается. Но это ничего. Со временем пройдет. Главное, все позади. В сущности, все ведь так кстати получилось! Может правда есть Бог на свете? Услышал Иришу, помог. Теперь они с Пашкой непременно поженятся. Вот сейчас она к Пашке зайдет, с курсовой поможет, они еще вчера договорились, и намекнет, мол, пора Паша, мы ведь столько пережили вместе. И день-то сегодня какой чудесный: теплый, солнечный, весной пахнет.

- Ириша!

Мама у Пашки красавица! Блондинка. Глаза голубые, огромные, только глупые какие-то.

- Проходи, Ириша. – Платье на Пашкиной маме роскошное. Она даже дома в роскошном платье ходит. Прическа - будто только что из парикмахерской, ногти накрашены, французскими духами пахнет. Марина Васильевна Ирише не то чтобы не нравится… В общем, жить они будут у Ириши. Благо квартира огромная, с видом на Кремль. Места всем хватит.

- Я с тобой Ириша давно поговорить хотела, - говорит Ирина Васильевна и морщит красивый лоб, - пока Паши нет. С ним что-то последнее время нехорошее происходит.

«Еще бы», - усмехается про себя Ириша.

- Он и раньше-то мне ничего не рассказывал, а сейчас грубый такой стал. Все не может простить, что я за Иван Андреича замуж вышла. Думает, что я отца предала.

«Это я знаю».

- Ведь когда Пашин отец погиб, я себе места не находила. Одна, с мальчишкой. Тяжело. Я ведь и для него старалась. Для Паши. Иван Андреич о Паше, как о родном, заботится. Он его и в иняз пристроил. Так Пашка отказался. Не надо мне, говорит, этих подачек. А ведь это не подачка. Иван Андреич…, - спазм сдавливает Марине Васильевне горло, на глазах слезы блестят.

Только Ирише совсем ее не жалко. Сама виновата. Нечего было за другого замуж выходить. Пашка такой ранимый, нежный. С ним так поступать нельзя.

- В общем, понимаешь, Ирочка, чувствую я, что сына теряю. Чувствую и все. Он нас теперь как избегает. Придет, в комнате запрется, и сидит тихо-тихо. Даже музыку не включает. Мне в комнату заходить запретил. Даже убрать не дает. А я и не захожу. Чтоб лишний раз на скандал не нарываться, - Ирина Васильевна горестно вздыхает, - Ты поговори с ним, Ириша. Пожалуйста. Может он тебя послушает. Мы ведь не враги ему. Нельзя же так… с матерью, - и голос у Марины Васильевны дрожит.

- Хорошо, Марина Васильевна, обязательно поговорю.

Зашла Ириша в Пашкину комнату. Ей-то можно. Комната у Пашки большая, светлая, самая лучшая в квартире. Окна на Москву-реку выходят, на Нескучный сад. Все чисто, аккуратно. На столе ничего нет, все в ящики убрано. Наверное, и курсовая там лежит. Конечно, в чужих ящиках копаться нехорошо, но так они с Пашкой не чужие. Какие же они чужие? Да и чего время зря терять, пока Пашки нет, Ириша все проверит. А вот и курсовая. Зачем это он ее на самое дно убрал? Смотри-ка, уж почти всю сделал. Ага, вот и ошибочка, результат-то теперь неправильный будет! Ну, ничего. Сейчас Ириша в два счета все исправит. А это что? Листок какой-то. Почерк Пашкин. Все черкнуто-перечеркнуто, как будто сочинение писал. «В Комитет Государственной Безопасности от студента 4-го курса…» Читает Ириша, а перед глазами все плывет. Бросить! Разорвать! Немедленно! Сейчас! Будто она не видела ничего и не читала. А глаза скользят по бумаге, подлые. Кто их просит?! «Довожу до Вашего сведения, что…» Руки у Ириши дрожат. Листок из рук выпадает. Ну почему, почему он его не выбросил?!

- Куда же ты, Ирочка?

Хлоп. Дверь хлопнула. Словно по голове молотом ударило. В висках сердце стучит. Кажется, что из глаз вот-вот кровь брызнет. Мелькают лесенки под ногами, как строчки доноса. Воздух. Дорога. Парк. Река. В реке огни блестят. Вечер уже. Пашка, Пашка! Значит, это ты всех заложил! Небо над городом стучилось. Брызнуло едкой, колючей дрянью. Не то снег, не то дождь. Прямо в лицо хлопья летят, в глаза впиваются – больно. Ох, как Ирише больно. Словно нет больше в груди сердца. Вот только что было, а теперь его нет. Вынули. Оземь бросили. Сапогами затоптали. Лучше б с транспарантом. На Красной Площади. Пусть бы убили. Пулю в лоб – и с концами. А то, что же делать теперь? Жить-то как дальше?