Сталин перебирал учетные карточки членов и кандидатов в члены Самарского губернского комитета РКП (б). Несмотря на обвальный приток новых членов в партии ощущался невиданный ранее кадровый голод. Да это и объяснимо: партия в период борьбы за власть и партия, эту власть завоевавшая, - это совершенно разный и по объему и по качеству уровень решаемых задач. Полугода не прошло с октябрьского переворота, не хватает ни опыта, ни знаний для управления государством. Спецы саботируют повсеместно. Единственный выход: расставить на все ключевые позиции проверенных, преданных революции, грамотных комиссаров. Поиском таких комиссаров Сталин и занимался по заданию ЦК.

Скрипнула дверь. На пороге как привидение безмолвно стоял Дзержинский. Сталин оторвал взгляд от бумаг, поправил шинель, накинутую на плечи, сделал призывное движение двумя пальцами:

Феликс, ты? Заходи. Не стой на пороге. Сквозит.

Дзержинский шагнул в кабинет, плотно прикрыл за собой дверь, прошел к столу, протянул руку для рукопожатия, присел в глубокое кресло у окна, достал папироску и, разминая жесткий сигаретный патрон двуми пальцами:

Покурить зашел, - бледное, истощенное хроническим недосыпом лицо рыцаря революции не выражало никаких эмоций кроме усталости.

Сталин выглядел бодрее, быть может от многолетней привычки к послеобеденному сну:

Что ж, давай подымим, дружище. - Сталин был заинтригован посещением Дзержинского. Это случалось нечасто и всегда по делу.

Курили в молчании, не глядя друг на друга. Молчание прервал Сталин:

Может чайку согреть? У меня и сухари сдобные водятся.

Сдобные? Сдобные сухарики — это дело хорошее. Но нет. В следующий раз как-нибудь. Некогда мне сейчас. Дело у меня.

Дзержинский, затушив папироску, коротко изложил суть. Неделю назад в ЧК пришел жандармский ротмистр, напросился на личный разговор с Дзержинским, в ходе которого выяснилось, что фамилия ротмистра Матненко, что он возглавлял группу в аналитическом отделе полковника Еремина. Группа работала под грифом С+ (особая секретность), занималась сбором компромата и контрпропагандой в среде революционеров, в том числе и большевиков. За пять лет работы группы составлена картотека на всех заметных участников политической жизни во всех российских губерниях. Картотека вывезена за границу полковником Ереминым еще в 16-м году, но у Матненко сохранились копии дел, с которыми он работал непосредственно (примерно 15%) Ереминской картотеки. Дзержинский познакомился с этими 15-ю процентами, нашел много интересного на партийных выдвиженцев в центре и на местах. Зная, что Сталин занимается кадрами, готов по-товарищески предоставить картотеку Сталину во временное пользование для анализа и снятия копий.

Сталин принял информацию с воодушевлением:

Феликс, ты не представляешь, как кстати ты появился с этим ротмистром. Картотека охранки — это именно то, что мне сейчас так необходимо.

Знаю я тебя, Сталин. И не надейся. Ни на тебя, ни на меня, ни на других членов ЦК в картотеке у Матненко карточек нет. За этим к Еремину. Он якобы по-прежнему в Финляндии, если не успел смотаться в Англию или куда еще подальше. А вот на среднее звено у Матненко информации полно.

Феликс, ты о чем? Тебя разве волнует, что там о тебе писали шпики в своих донесениях в полицию? Меня нет. Мне от партии скрывать нечего.

Да знаю я, Сталин, знаю. Думал бы иначе — не пришел бы. Но здесь не о донесениях шпиков речь. Здесь речь о работе спецов по компромату и дезинформации. Самую чистую судьбу могут преподнести так, что всю жизнь отмываться будешь — не отмоешься.

Понятно. Дезинформация и компромат — это тоже интересно. Это может пригодиться. Феликс, а какие у тебя планы на Матненко? Что делать с ним будешь?

Будет работать по специальности у меня в ЧК. Пусть создает такой же аналитический отдел как у Еремина. Нам тоже полезно будет знать, кто против нас работает и что замышляет. Матненко — профессионал, спец. Ему все равно на кого работать, лишь бы заниматься сыском. Пусть трудится, а там посмотрим.

Да, без спецов нам пока не обойтись. Столько дурачья вокруг. А скажи, Феликс, добраться до Еремина с его картотекой ты не думал? - Сталин встал, прошелся по кабинету, разминая ноги, сел в кресло напротив Дзержинского.

Еремин — хитрая бестия. Почувствовал тревогу задолго до революции. Добился перевода в Финляндию на должность по статусу и возможностям значительно ниже питерской ради жизни в тени, вдали от центра предстоящих событий. По информации Матненко он скрытно и от начальства и от сотрудников перевез с собой картотеку. По крайней мере Матненко после отъезда Еремина картотеку на прежнем месте не обнаружил: все шкафы в кабинете Еремина оказались пусты. Где сейчас Еремин и где картотека, Матненко не известно. Он предполагает, что картотека или уже продана, или будет продана одному из потенциальных соперников большевистской России. Кто будет покупателем — росссийские контрреволюционеры, англичане, французы или немцы неясно. Ясно что это будет тот, кто предложит Еремину наилучшие условия.

Феликс, а почему ты не рассматриваешь нас в качестве потенциальных покупателей? - Сталин насмешливо прищурился. Его радовало, когда удавалось сообразить первым. Было любопытно наблюдать как во взгляде собеседника пробуждается понимание.

А ты знаешь, Сталин, в этом что-то есть. Золота и брильянтов у нас немеряно, хоть лопатой греби, да и держава за спиной не хуже Франции с Германией.

Вот и подумай, Железный Феликс, какие у тебя есть выходы на Еремина.

Дзержинский задумался: «Да, зря Троцкий с Зиновьевым считают Сталина простачком. Недаром Ильич его так ценит»

Слушай, Сталин, а ведь самый прямой и надежный выход на Еремина у тебя.

У меня? - Сталин не смог скрыть удивления.

Пришла очередь Дзержинскому самодовольно улыбнуться. Ему нравилось ломать чужую невозмутимость.

В группе Матненко работали еще два офицера. Один из них сейчас где-то на юге у белых, а второй — твой хороший знакомый.

Кто? - выдохнул Сталин.

Шалыгин Иван Иванович. Знаешь такого?

Сталин замолчал, размышляя. Встал, прошелся по кабинету, подошел к креслу Дзержинского и, подавшись всем телом вперед, приблизил лицо почти вплотную к лицу Дзержинского, прошептал:

Феликс, отдай мне Шалыгина.

Забирай. Мои его не тронут. Да о нем и не знает никто кроме нас с тобой. Матненко, разумеется не в счет.

Дзержинский встал, пожал руку Сталину и вышел из кабинета.

 

* * *

 

Отец Григорий устал. Исповедования и отпевания в Компанеевке следовали непрерывной чередой. Вот и сегодня во время отпевания невинного младенца у Бондарей преставилась раба божия Мария Ольховатенко, известная в Компанеевке как тетка Мария. Косит людей одно напастье за другим. Эпидемия сыпного тифа в самом разгаре и вот еще испанка добавилась. Мрут людишки, и не видно никакого просвета впереди.

Отец Григорий вышел на крыльцо. У калитки на лавочке курили селяне. Вспоминали добрым словом покойную. Отец Григорий отошел облегчиться на огород и возвращаясь в дом, остановил пробегающего мимо подростка:

Постой хлопчик. Что-то не признаю тебя в сумерках. Никак Калашниковых Степан?

Да, это я, батюшка – остановился мальчик.

Ты вот что, Степушка, отца своего позови ко мне. Слышу это он хрипит там у лавочки.

Хорошо, батюшка.

Подошел Тихон Калашников:

Звали, отец Григорий?

Да, Тихон. Поговорить надо. Давай-ка к пруду прогуляемся.

Присели на камнях у водозабора. Стемнело. На небе появились первые звезды. Отец Григорий вдохнул полной грудью весеннего воздуха и начал беседу:

Слыхал, Тихон, что большевики с немцами в Бресте замирились?

Ну как не слыхать? Михаил Телегин на прошлой неделе в городе был. Рассказывал. Только, что будет теперь – никто не знает. Хлопцы разное гутарят.

А будет вот что: новые хозяева придут – немцы.

Ну это мы слыхали, что москали немцу Украину сдали. Да может немец-то нас проглотить не сможет. Подавится. Ведь это земли-то сколько? Где он возьмет столько народу, чтоб всю Украину в полон взять.

Немцы – не поляки, Тихон. Организованный народ. Дисциплина и порядок от них пошли. Воюют уже четвертый год. А армию кормить надо. Знают они, что земли такой плодородной, как у нас на Украине, во всем мире нет. Так что появятся скоро. Хлеб от нас качать.

Когда же, батюшка?

Скоро, Тихон. Мне верный человек поведал, что Винницу на прошлой неделе взяли. Так что два-три дня осталось до гостей.

Так что ж нам делать-то, батюшка?

Вот об этом и разговор. Хлеб сохранить надо. Скотину и птицу от них не спрятать. А вот хлеб припрятать можно и нужно.

Хлеб припрятать! О це дило. Об этом и голова болит. Да только где же?

Вот об этом и разговор. Где прятать – это пусть каждый сам решает. А вот семенное зерно на самый последний случай можно в церковном подвале схоронить. Там два зала. Про первый-то с церковной утварью все знают, а вот про второй кто знал, уж померли давно. Я сегодня проверил его. Сухо. Стены и пол камнем выложены. Можно просто сверху через люк засыпать. Подвод 15-20 с зерном думаю войдет.

Спасибо, батюшка за совет. Обмозгуем с хлопцами. Думаю, что так и сделаем. Следующей ночью жди.

Да, Тихон. Знаю, что и сам знаешь. Но сделай так, чтоб на селе не болтали. Ну и чтоб не знал о том, кому не надо.

Хорошо, батюшка.

Ну иди с богом.

Через неделю село огласилось собачьим лаем. По главной улице прошел батальон австрийской пехоты и остановился у пруда в цветущем вишневом саду. Установили палатки, разметив предварительно землю под пешеходные дорожки, караульные гнезда, плац, столовую, штаб. Призвали в штаб первого попавшегося мужика из крайней к пруду хаты и назначили его старостой. Этим мужиком оказался Михаил Телегин, стоявший на огороде у плетня и с любопытством наблюдающий за действиями оккупантов. Михаилу приказали собрать весь народ у водозабора. На сборы отвели ровно час.

Собрались почти все. Любопытно было на немцев посмотреть. Сходку открыл немец в офицерской форме. Поднял руку, останавливая говор, и резко опустил ее вниз. Рядом с офицером появился штатский с длинными волосами, похожий на студента. Он громко изрек:

Господин майор Краус приказывает всем сесть.

Куда же садиться-то? Грязно же.

А вот, кто где стоит – туда и садиться. А кто не сядет – того господин майор Краус будет сажать вот этим пулеметом. - студент похлопал по ручному пулемету, установленному на валуне.

Селяне повалились на колени. Рыжий в веснушках молодой майор заговорил. Говорил долго, явно наслаждаясь своей ролью. Лающая отрывистая немецкая речь неприятно резала ухо. Студент перевел речь майора на украинский коротко:

Первое: господин майор данной ему властью объявляет вас подданными его величества кайзера Вильгельма. Второе: всех собак в селе передавить и повесить на виду. А который хозяин собаку свою сбережет – того господин майор Краус сам повесит вот на этом дубе. Третье: старостой назначен Телегин Михаил. Слушать его и исполнять его приказы, как приказы самого господина майора Крауса. Все. Всем разойтись для исполнения. На исполнение - один час.

Селяне хмуро разошлись по хатам. Вечером бабы встречали стадо в тишине. Коровы ерепенились при входе во двор, не слыша призывного лая.

 

* * *

 

… Недели две немцы особенно не досаждали компанеевцам. По утрам Михаил Телегин получал запрос на продукты от батальонного повара, а от фельдфебеля заявку на подсобные работы. Михаил отправлялся по хатам и возвращался через час-полтора с продуктами. А вслед за его телегой тянулись и селяне с лопатами и топорами. Обычно повар запрашивал флягу молока, пару ведер сметаны, ведро масла, корзину яиц, 3-4 мешка свежеиспеченого хлеба, мясо. Забитого бычка хватало не пару дней, поросенка на день. Шло в дело и мясо птицы: гуси, куры, утки. Немцев не заботило, у кого конкретно Михаил конфискует пищу и кого определяет на подсобные работы. Майору Краусу был важен результат. Староста справляется? - Хорошо. А не справится – поставим другого.

Неожиданно привалившая в руки Михаила власть быстро вскружила ему голову. Если в первые дни оккупации он приходил к Тихону Калашникову или Сидору Соколику посоветоваться, то теперь все решения принимал самостоятельно. В голосе появились командные нотки, копирующие майора Крауса.

Сидор Соколик наблюдал за метаморфозами, происходящими с соседом, и только ухмылялся в усы. Вернувшись из немецкого лагеря с рытья штабного блиндажа, он застал Анастасию за разговором с Марусей Телегиной. Подруги сидели за столом под яблоней и выбирали мусор из крупы для каши. Сидор кивнул обоим, подошел к колодцу, набрал ведро воды, наполнил умывальник и аккуратно без спешки стал намыливать ладони:

Как там батько твой, Маруся, дома тоже гоголем ходит? Или только перед чужими нос задирает?

Ну что ты, Сидор, дома он еще пуще командует. С утра до вечера строит всех нас, придирается, что репей. Не отвяжешься. Вот только тут у вас с Настеной и спасаюсь.

Что, неужто и матушку твою строит?

Ну что ты, Сидор, как можно? С матушкой он как обычно: тише воды, ниже травы. Попробовал было и ее жизни поучить. Так она его кочергой по заднему месту и ночевать в хату не пустила. Сразу шелковым стал.

Да, да, … Вот что власть-то с людьми делает. Интересно будет посмотреть на него, когда немцы уйдут.

Немцы уходить не собирались. Наоборот, появились гражданские заготовители из Германии с мешками бумажных немецких денег. Скупали зерно, муку, подсолнечное масло, сало-шпик, буженину, колбасу, смалец. Появился господин Беккер, который с помощью солдат майора Крауса освободил от хозяев мельницу Тихона Калашникова. Тихон с мешком немецких марок и семьей из четырнадцати едоков отправился на хутор копить злость. А господин Беккер организовал на мельнице производство консервов. В огромных чанах прямо на открытом огне непрерывно днем и ночью тушилось мясо: свинина, говядина, баранина, гусятина, куры и утки. В сковородках на выложенных из кирпича плитах вытапливался жир. Жир заливался в бочонки,обложенные изнутри несколькими слоями папиросной бумаги. Туда же раскладывались куски готового мяса. Жир застывал и мясо оказывалось облеченным нежно белой массой смальца, сохраняющей его от доступа воздуха, а следовательно окисления, гниения и порчи. Бочонки плотно заколачивались крышками и отправлялись телегами в город, а затем поездом в Германию.

Поначалу селяне кинулись на немецкие деньги, в очередь стояли, чтоб сдать господину Беккеру продукты. Но ажиотаж длился недолго. Перед пасхой Цомкало поехал в Миргород купить корову и овец и вернулся ни с чем: ни один продавец на базаре не согласился взять немецкие деньги. Цомкало с расстройства загулял и обшил деньгами пугала на огороде. Пусть хоть шелестят на ветру и шпаков пугают. Все какая-то польза.

Бочонки, которые Сидор Соколик готовил к ярмарке, приобрели колоссальный спрос. Сам господин Беккер приходил к Сидору торговаться. Беккер готов был скупить их по небывалой цене и сделать заказ на все, что Сидор способен изготовить в будущем. Сидор брать марки наотрез отказался. Согласился продавать только за золото или менять на немецкие швейные машинки “Зингер”. За десяток бочонков Беккер платил Сидору николаевский золотой червонец, за три десятка швейную машинку “Зингер”, за пять десятков швейцарские золотые часы “Павел Буре”. В хате у Сидора появилось еще две швейных машинки впридачу к той, что была в приданом Анастасии. Двое золотых часов и четыре червонца Сидор надежно спрятал в подполе. Никому показывать не стал ни часы, ни червонцы, чтоб народ не позарился. Только темной ночкой иногда спускался к тайнику и возвращался к жене с монетами и часами. Часы аккуратно заводил, выставлял стрелки поближе к очередному часу и оставлял их с открытыми крышками на столе у кровати. Заваливался к жене, обнимал ее одной рукой, а пальцами другой перебирал золотые монеты. Лежали тихо, прислушиваясь к ходу часов, дожидаясь момента, когда часы почти одновременно отметят приход очередного часа нежными нотками. Сидор закрывал крышки, заворачивал свое богатство в тряпицу, спускался в подпол и возвращался в нагретую постель. Анастасия гладила его за ушами, целовала в шею. А он нашептывал ей как прекрасно заживут они в новой хате с верандой когда смута кончится. Тела и души их становились едины в страсти и мечте.

 

* * *

 

Доктор Рудин, будучи приверженцем нетрадиционной ориентации в сексуальных отношениях, был ярым противником всяких отклонений от классических канонов во всем остальном. Моду на модерн в живописи, музыке, архитектуре, стихосложении он рассматривал как психическое заболевание, как вирусную инфекцию, поразившую большинство его друзей и знакомых. Видимо в этом выражалось его неосознанное стремление к равновесию и гармонии.

Доктор Рудин и моду на коммунизм считал такой же зловредной вирусной инфекцией. Ну в самом деле, какая разница между эстетом, делящимся впечатлениями от посещения художественной выставки, и горлопаном, орущим на митинге. Одному открылась вечность бытия и тщетность познания, когда он был погружен в разглядывание черного квадрата Малевича. А второй видит во всеобщей свободе, равенстве и братстве рай земной. И то и другое: бред сумасшедшего. Доктор Рудин органически не переносил коммунизма и коммунистов. Сама идея счастья для всех была ему противна, а навязываемые новой властью образцы счастливой жизни отвратительны.

После нескольких месяцев безвременья, когда за работу не платили никаких денег вообще, психбольницу, где работал доктор Рудин, поставили на государственный баланс и всем сотрудникам выплатили деньги, выдали единоразовый паек и продовольственные карточки на месяц вперед. Счастье было недолгим. Оказалось, что деньги вследствие гиперинфляции не стоят ничего, а продовольствия доктор Рудин получил ровно в десять раз меньше своего вечно пьяного санитара. У санитара оказалось четыре иждивенца на содержании и рабочая продовольственная карточка. А у Рудина иждивенцев не было и карточка служащего, по которой продуктов полагалось в два раза меньше.

Обстановка в больнице мгновенно стала невыносимой. Больничные пролетарии практически прекратили убирать за больными, стирать белье, водить на процедуры. В ответ на замечания можно было услышать: «А нич-чо …, сами справитесь, белоручки. А нам на собрание пора».

Бросив все, Рудин как только стаял снег подался на юг, на Волгу, где по слухам собирались сторонники Учредительного собрания. Рудин не был таким сторонником, но это все-таки какая-то альтернатива большевикам.

В Москве Рудин задерживаться не хотел. Не любил он Москву за ее суету и демократичность. Здесь не было питерской чопорности, зато с избытком мусора и простолюдинов в грязном рванье. Морщась от необходимости соприкасаться с толпой, Рудин перешел площадь между вокзалами и обнаружил, что дальнейшее путешествие по железной дороге оказывается под большим вопросом: ни на Казанском, ни на Ярославском вокзалах билетов не было на месяц вперед. Для того, чтобы уехать, люди толпились у касс в надежде выкупить «комиссарскую квоту» - не использованные новой властью билеты, которые периодически выбрасывались в продажу. Стоять в плотной, разношерстной, вонючей толпе Рудину было противно и он вышел на свежий воздух.

Понаблюдав с полчаса за происходящим на площади, Рудин обнаружил в привокзальной суете некую систему. Прилично одетые люди без толкотни и спешки размещались в экипажах и спокойно разъезжались в разных направлениях, не испытывая конкуренции со стороны черни. Оказалось, что извозчики советских денег не признают, берут за проезд натурой, либо твердой валютой, и что до Ярославля — ближайшей к Москве пристани на Волге, можно доехать за пару царских золотых червонцев. У Рудина было немного денег. Уже на третий день он был в Ярославле, где сел на пароход и через неделю путешествия по Волге прибыл в Самару.

Самара поразила Рудина отсутствием заметного движения. Знойные улицы города были пусты. Случайные прохожие шагали основательно, никуда не торопясь, касались пальцами головных уборов в приветствии, вежливо уступая дорогу. За год столичных беспорядков Рудин успел отвыкнуть от такой патриархальности и вкушал атмосферу доброжелательности и отсутствия агрессии с наслаждением. Ему подумалось, что в городе никакой революции не произошло, что все здесь течет по-старому, как при царе.

Рудин купил газет в пристанском ларьке и расположился на лавочке почитать. Нет, все как в столицах. В продаже только «Правда», «Известия» и «Гудок» из центральных и местные «Волжское слово» и «Приволжская правда». Ни кадетских, ни эсеровских, ни монархистских, ни даже социалистических газет нет. Вот она — большевистская свобода печати в действии. Значит в городе советская власть. Возглавляет ревком какой-то Куйбышев. Почитал передовицу в местной газете: «Нам не по пути с Комучем» - набор цитат из центральных газет, перемешанный с грубыми личными нападками на членов разогнанного учредительного собрания. Подпись: Е.Коган. Подумал: «Ну вот откуда в человеке столько ненависти? Как же, должно быть, он несчастлив?»

Осмотрев несколько мебилированных аппартаментов, сдаваемых в ренту, Рудин остановил свой выбор на деревянном особняке с резными наличниками и высоким кирпичным фундаментом на Казанской улице. Здесь ему был предложен полный пансион за умеренную плату. Утолив последорожный голод за ужином, Рудин отправился на прогулку. Жара спала. С Волги тянул прохладный ветерок. Улицы заметно оживились. На Алексеевской площади у памятника императору Александру второму проходил митинг. С трибуны выступала хрупкая, миловидная женщина. Она была одета в кадетскую гимнастерку, галифе, сапоги, но и этот мужеподобный наряд не мог скрыть ее природной красоты и естественной женственности. Однако грациозные движения ее рук и повороты тела находились в глубоком противоречии с отрывистыми хлесткими фразами, вылетающими из ее рта. «За всякое проявление мещанства в партийной среде нужно карать вплоть до исключения из партии и лишения избирательных прав». «Буржуев и капиталистов перевоспитывать бесполезно. Черную ворону не отмыть. Их нужно отлучать от продовольствия. Пусть подохнут от голода. Это шлак». «Социализму нужен новый человек, прямой, открытый, непримиримый, не обремененный такими химерами буржуазной морали как жалость, милосердие, совесть, благотворительность. Все это поповские бредни, которые революционный пролетариат выбрасывает на свалку истории».

Рудин передернул плечами, как от озноба, спросил стоящего рядом молодого человека в офицерском кителе без погон:

Кто эта фурия?

Это товарищ Коган — член ревкома, большой человек по нынешним временам.

Рудин в задумчивости отправился домой спать.

 

* * *