Было это недавно, когда украинцы и русские служили одной стране.

 

I

 

В морозном упругом воздухе февральского утра было слышно тихое ритмичное поскрипывание снега под тяжестью каблуков. Парадная офицерская шинель растворилась среди высоких голубых елей, охраняющих угрюмое строгое серое здание штаба тринадцатой армии.

- Подполковник Слободян! - отчеканил дежурному офицеру вошедший, протягивая предписание.

- Проходите. Комендант ждет вас, - сказал дежурный, возвращая документы.

Комендант гарнизона, заслушав доклад, спросил:

- Вам уже доводилось охранять армейские склады?

- Так точно, товарищ полковник, - ответил Слободян. – Последний раз в прошлом году, в январе восемьдесят второго.

- То-то я вижу – лицо знакомое.

Через полчаса, закрывая за собой тяжелую дубовую дверь кабинета коменданта и делая шаг внутрь коридора, Слободян несильно, плечом, задел двигающегося встречным курсом человека. Взгляд Слободяна скользнул по генеральским лампасам, чуть задержался на погонах кителя. Кончики указательного и среднего пальцев взметнувшейся вверх вытянутой правой ладони подполковника автоматически уткнулись в его правый висок под срезом шапки-ушанки, и, смотря прямо перед собой, Слободян глухо произнес:

- Виноват, товарищ генерал-майор!

- Аккуратней, подполковник, - расслабленной ладонью левой руки генерал смахнул со своего правого погона невидимые пылинки, строго взглянул в лицо Слободяна, и, отвернувшись, сделал несколько шагов вглубь коридора. Сопровождающие - пять старших офицеров штаба армии - ринулись, было за ним. Но генерал остановился, повернулся, посмотрел на застывшего подполковника и сказал:

- Анатолий, ты? Сукин сын!

Слободян повернул голову. Его кадык сделал стремительное возвратно-поступательное движение вверх-вниз, перезаряжая горло, и подполковник выдохнул:

- Вася? – И дальше громко, четко: - Виноват, товарищ генерал-майор!

 

II

 

- Ну, давай, Анатолий, за встречу! Сколько лет-то прошло?

Приятный полумрак ресторана в гуцульском стиле располагал к откровению. В кабинку вошла официантка, поставила поднос на край деревянного стола с толстой столешницей и двумя белоснежными рушниками вместо скатерти, за которым восседали стройный седовласый красавец-генерал и тучный, с нездоровым румянцем на круглом лице, старший офицер. Девушка положила напротив каждого военного по неглубокой тарелочке. На тарелочки поставила дымящиеся глиняные горшочки. По субординации. Сначала – генералу, затем - подполковнику.

Официантка вышла. Генерал достал портсигар. Подполковник взял за узкое длинное горлышко запотевший графинчик…

- Я уже пять лет в Славуте. Комбат-три. Командир третьего батальона в танковом полку мотострелковой кадрированной дивизии. Тоска зеленая! Полковником мне уже не быть. Ещё три года и - на дембель… Дочка школу заканчивает в этом году… Здесь, в Ровно – в командировке, в выездном карауле. На армейских складах… И тут – ты. Генерал! Не ожидал. Не узнал…

- А я, когда ты в штабе на меня налетел, думаю: «Стоп! Где-то я уже эти красные щеки видел». Поворачиваюсь, смотрю. Точно - Анатолий! Располнел.… Как ты в люк танковый с животом-то. Не застреваешь?

- Да, что я, ты лучше о себе расскажи...

- Обо мне тоже мало, что рассказывать. Когда тестя перевели в Москву, он из Железной дивизии забрал и меня с семьей. Я к тому времени уже подполковником был. Тогда-то мы и виделись с тобой последний раз. Лет семь прошло?

- Восемь почти.

- Тестя в генерал-лейтенанты, меня - в Академию Генштаба. Жена – Люська в «ленинке» диссертацию по истории партии пишет. Колька не хотел, правда, по нашим с дедом стопам идти, - при этих словах генерал-майор сжал ладонь правой руки, лежащую на столе так, что получился кулак размером с пол-литровую кружку. – Сейчас в «суворовском»…

- А я - после нашего с тобой училища - больше не учился. Дурака учить – только портить. Вы же с Николай Петровичем - больших высот достигли, - Слободян поднял рюмку. - За ваши успехи!

Они выпили. Закусили. Слободян снова налил по полной.

- Здесь, - продолжил генерал, – инспектирую. Вообще, скажу тебе по секрету, Толя, большая чистка намечается в Армии. Действия наших войск в ДРА (в Демократической Республике Афганистан – примечание автора) вскрыл целый ряд проблем. Сейчас, после смерти Брежнева, грядут большие перемены. Кадровые перестановки, отставки. Я сам жду новое назначение. Хочу на преподавательскую, в Академию. Надоело перед маразматиками

пресмыкаться… Хочешь, перед увольнением, тебя куда-нибудь пристрою советником?

Слободян икнул:

- А куда?

- Ну, в Сирию или в Ливию, например. Туда, где не стреляют. Денег хоть

напоследок заработаешь…

Генерал вздохнул и добавил тише:

- Если надумаешь, собери документы, пока я здесь. Я их кому надо подсуну. Только смотри, Анатолий, – никому…

Слободян снова икнул:

- Могила...

Наступила тишина. Слободян в задумчивости потянулся к новому графину. Генерал закурил:

- Хорошо было в училище, Толя. Помнишь? Самоволки, девочки в Доме офицеров. И мы – курсанты…

- Да, вся жизнь была впереди…

 

III

 

Дивизия прощалась с майором Сергеевым. В фойе Дома офицеров на изготовленном по случаю грубом постаменте, задрапированном красным шелком, стоял закрытый цинковый гроб, окруженный плотным кольцом погребальных венков. На стене висела рамка с увеличенной цветной фотографией Сергеева в летней парадной форме ещё с капитанскими погонами и с черной траурной лентой в правом нижнем углу. В ногах - на приставленном к венкам табурете лежали две маленькие бархатные подушечки с медальками майора.

У левой стороны гроба стояла в черных одеждах вдова с застывшими стеклянными глазами, в окружении детей. Мальчик семи лет в коричневой цигейковой шубе с непокрытой светлой головкой ковырял в носу и с интересом наблюдал за происходящим. Девочка лет десяти в зимнем вишневом пальто с черным меховым воротником, с такой же, как у матери, черной косынкой, стояла неподвижно и смотрела, не мигая, на верхнюю металлическую поверхность гроба.

В правой от постамента стороне - офицер со знаменем войсковой части и два прапорщика – в парадной форме - почетный караул.

В течение часа в открытые двери входили нескончаемой змейкой солдаты и офицеры, снимали головные уборы, обходили по часовой стрелке вдову с детьми, гроб и направлялись к запасному выходу.

До Афганистана Сергеев служил в инженерно-саперном батальоне дивизии. Многие офицеры помнили его. И сейчас им трудно было соотнести и сопоставить веселого бесшабашного пьяницу Сергеева с закрытым цинковым гробом.

«Что там внутри? – думали они. – Что там уцелело от, подорвавшегося на душманской мине, Сергеева?»

Случилось так, что к осени тысяча девятьсот восемьдесят третьего года полк, в котором служил подполковник Слободян, прошел техническое перевооружение, получив на смену устаревших «пятьдесятчетверок» новенькие «семьдесятдвойки».

С другой стороны, у ограниченного контингента советских войск в Демократической Республике Афганистан назрела острая необходимость в опытных офицерских кадрах, знающих современную бронетехнику. И тут в руки начальника Главного Управления кадрами Вооруженных Сил СССР попало личное дело подполковника Слободяна…

Узнав о своем новом назначении, Слободян неделю пил не просыхая, не показываясь на службе. Затем слег в госпиталь.

«Удружил, Василий - под старую жопу», - думал он.

«Очко сыграло у Анатолия», - поговаривали в танковом полку...

К назначенному сроку подполковник не только не явился на сборный пункт, а всё ещё скрывался под больничной простыней. Через полтора месяца его выписали…

Дело само как-то сползло на тормозах. А ещё через месяц подполковник Слободян стал майором. Комбатом остался. Погоны на своей форменной одежде майор оставил прежние. Только теперь на каждом из них, чуть выше двух дырочек, светила тускло одна, уже видавшая этот мир, звезда.

При встрече, офицеры полка долго обращались ещё по-старому: «Здравия желаю, товарищ подполковник»; «Как дела, товарищ подполковник»…

Майор Слободян внешне никак не реагировал, но пить стал каждый день.

В дивизию, аккурат к двадцать третьему февраля, доставили из Афгана ещё один цинковый гроб. Потом ещё. И ещё… На кладбище, для могил воинов-интернационалистов отвели вскоре отдельную почетную линию…

 

IV

 

Ранней холодной весной в кадрированной мотострелковой дивизии прошло развертывание танкового полка или. Как сказали по республиканскому телевидению - «прошли учения в N-ской части Прикарпатского военного округа с привлечением резервистов».

Завершало учения сражение с бронетанковыми частями предполагаемого противника. В намеченный час после длительной артподготовки танковый полк вышел на заданный рубеж - полигон ровенского учебного центра. За развитием событий с танковой директрисы следил командующий округом. Под прикрытием авиации танковый полк перешел в лобовую атаку. В течение получаса боя, были уничтожены практически все бронемашины предполагаемого противника. Противник отступил, лишившись своих передовых сил.

- Лучшую стрельбу по танковым мишеням показал третий батальон под командованием майора Слободяна, - доложили командующему округа.

- Это тот майор, который недавно подполковником был, - добавил тихо командующий армией.

- Слушай, а это кто у тебя на правом фланге из одной машины почти все танковые мишени уничтожил? – спросил командующий округом у

командующего армией. – Узнай!

Через минуту на открытую площадку директрисы вбежал командир дивизии:

- Товарищ генерал армии, танковые мишени на правом фланге атаки уничтожил старший лейтенант Петров - командир взвода первого батальона.

- Это тот, что пару лет назад отсутствовал три месяца на службе? – спросил командующий армией командира дивизии.

- Так точно, товарищ генерал-майор, - доложил комдив.

Командующий округом – самый высокий по чину, возрасту и росту из всех на танковой директрисе - отодвинул от глаз армейский бинокль, перевернул его и другой стороной снова подвел к глазам. Все вокруг стали лилипутами. Командующий убрал бинокль и гаркнул:

- У вас, что в дивизиях, ни одного нормального офицера нет? Бля…

С антенн передвижного командного пункта взметнулись в небо встревоженные вороны.

Комдив молчал, потупив взор. И только рокот возвращающихся колонной танков, да гул улетающей прочь эскадрильи сотрясал пропахший порохом волнующий воздух весны.

Часом позже, в накрывших полигон сумерках, в свете всех прожекторов директрисы, командующий поздравил офицеров и солдат-танкистов - с завершением учений, поставив общую оценку - «хорошо».

Командующий улетел на вертолете. Полк двинулся в район развертывания…

 

V

 

- Анатолий, - комвзвода третьей роты Петров, в старом сером зимнем комбезе, сидел на деревянном зеленом ящике из-под бронебойно-подкалиберного снаряда для стадвадцатипятимиллиметровой гладкоствольной пушки и протирал куском белой фланели граненый стакан.

- Я-на - старший лейтенант-на Советского Союза-на.

- Ну, ты даешь, Санёк. Как это – старший лейтенант Советского Союза? Ты, что – маршал или, может быть, герой? - Спросил, смеясь, майор Слободян, присаживаясь на другой ящик – из-под кумулятивного снаряда.

Присев, он зубами потянул белую пластмассовую пробку, вставленную в узкое горлышко зеленой стеклянной бутылки. Лимонад «Буратино» - этикетка снаружи. Самогон «бурячиха» - внутри.

Петров смотрел сквозь грани стакана на яркое апрельское солнце:

- Давать, Толя - немужское занятие-на. Я на год старше тебя-на, а всё –старлей-на. Я – уникальный-на. Может быть, один на все Вооруженные Силы-на.

Он поставил стакан на край ящика, на котором сидел, достал из кармана жестяную банку перловой каши с мясом из солдатского сухпайка, а из другого кармана вынул складной нож. Срезал крышку и воткнул нож в кашу.

Слободян наполнил стакан беловатой мутной жидкостью.

- Ну, Анатолий…. За твоё-на внеочередное звание-на, - выдохнул Петров и опрокинул залпом содержимое стакана.

Слободян наполнил стакан снова, поставил его на край ящика, на котором сидел Петров, поднялся, открыл крышку своего ящика и положил пустую бутылку внутрь. Бутылка дзинькнула, приветствуя собратьев. Майор сел на ящик, осторожно взял стакан и стал неторопливо пить из него, словно воду. Кончив пить, он перевернул стакан вверх дном.

- Дурак ты, Саня. Советского Союза. На, - майор протянул старшему лейтенанту пустой стакан, достал на лезвии ножа кашу из банки. - Доставай другой снаряд.

Петров привстал у своего ящика, клацнул двумя пружинными защелками, приподнял крышку и достал другую бутылку с Буратино:

- Гороховый у бабы-Гали закончился-на. Пришлось гомылясовый брать-на. У Зойки… С карбидом она его ставит, что ли?

Они снова выпили. Пустая бутылка легла на дно ящика к братьям по оружию. Петров снял шапку, обнажив большую лысину, бросил шапку на край ящика:

- Я когда стреляю из танка-на, сам - как гироскоп становлюсь-на. На первый выстрел восемь секунд по нормативу-на. А я уже через четыре стреляю...

Небо без единого облачка. Петров пригладил вспотевшие у края лысины волосики и, глядя поверх Слободяна, тихо произнес:

- У меня, Толя, никого нет -на. У тебя семья... Я уже третий рапорт написал. В Афган-на.

Он посмотрел на Слободяна:

- Я тебя, Толя, сто лет знаю. Всё хотел спросить. Ты, что, правда, забздел-на?

 

VI

 

- Сразу после госпиталя, Саша, вызывает меня к себе по селектору командир полка. Уже поздно вечером дело было. В штабе – никого. Захожу в кабинет, а там трое: комполка, начштаба и замполит-жополиз. Прибыл, говорю, по вашему приказанию.

Мне комполка: «Что же вы, подполковник, честь советского офицера позорите?»

Никак нет, говорю, не позорю. А эта сука – замполит: «Он не только сам честь позорит, он ещё и рапорта своих подчиненных уничтожает!» А передо мной в тот момент - глаза матери. Того сержантика, механика-водителя мотострелкового полка…

Полк наш первым «семьдесятдвойки» получил. В конце лета. Ты помнишь… А поздней осенью на командно-штабные, под Ровно – почти всем составом - убыл. И ты там же, Санёк, был. А я здесь, в Славуте. То - в наряд с батальоном, то – начальником учебной стрельбы дивизии - на танках наших новеньких. Солдаты наши и сержанты - уже с учебки пришли обученные, а в мотострелковых полках – «через день на ремень» - одни караулы…

А в тот заезд злополучный командиром танка их ротный был. Наводчиком - лейтенант-двухгодичник. Механик-водитель - сержантик-краснопогонник (здесь - военнослужащий срочной службы мотострелкового полка – примечание автора).

Только первая мишень для пулемета поднялась, как танк их – он средним шел – заглох вдруг. Как потом выяснилось, система ППО (противопожарной обороны - примечание автора) сработала. Там, перед глазами у каждого - две лампочки загораются - красные, ты, Саня, знаешь…

Фреон за минуту танк заполняет, чтобы вытеснить воздух с кислородом. Чтобы снаряды в автомате заряжания не рванули. Потом уже нагнетатели воздух свежий гонят.

Надо только минуты полторы не дышать. Ротный-то разобрался, открыл свой люк, потом у летёхи люк выбил. А механик не знал или забыл, видно. Хотя и инструктаж был, и он за него расписался…

Пока ротный с летёхой возился, пацан, солдатик этот, уже фреона наглотался. Мы прибежали с директрисы, а он - мертвый. Не успели. Не откачали...

Мать его приехала. К нам с ротным: «Как погиб мой сын?»

Ну, я - так, мол, и так, несчастный случай, а она молчит, плачет, и платочек теребит - светленький такой, в голубеньких цветочках. Смотрит на меня, а потом тихо говорит: «За что ты сына моего убил? Убийца!»

А комполка, и начштаба на меня, как ты сейчас – смотрят, смотрят… А я - на них. А вижу заплаканные глаза матери. И такая у меня сила или боль, не знаю, как сказать. И думаю: «За Украину-нэньку, за ридну хату на Черниговщине, за маты – умру на месте. Дайте «макаров» мой - любого застрелю и сам застрелюсь. А за тих чучмеков - так я их пысок грав!

У меня Верзилин – шесть рапортов написал: «Хочу исполнить интернациональный долг». Дурак. А я их - в клочья!

«Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют», Саша…

Майор Слободян вдруг встал. Каблуки вместе, руки опущены, кулаки сжаты:

- И говорю я им: «Нечего мне делать в том Чурбанистане. И мальчишексвоих желторотых не пущу».

Петров поднялся, шагнул навстречу, приобнял за плечи товарища:

- Потому, наверное, из полка никого не отправляют сейчас. Выжидают суки…

И тихо добавил:

- А ты, Толя, тоже - майор Советского Союза-на!

 

VII

 

Младший сержант Пославский, щуря глаза и морща нос – то ли в веснушках, то ли в угревых пятнах – вышел на яркий солнечный свет из-за угла бокса:

- Товарищ майор! Вас зампотех армии кличет.

Майор Слободян быстро пожал руку Петрову, развернулся и зашагал в сторону боксов третьего батальона. Пославский бежал рядом:

- Капитан Плюснин сказал товарищу полковнику, что вы в аккумуляторную ушли. Товарищ полковник во втором батальоне с ихним зампотехом сейчас.

Слободян вошел в открытые крайние ворота бокса:

- Капитан Плюснин, где у тебя солидол?

С брони танка командира роты легко спрыгнул парень в офицерском комбинезоне, подошел к железному ящику, стоящему на невысоком верстаке у задней стены бокса, открыл крышку:

- Здесь, товарищ майор.

Слободян рванул к ящику, погрузил ладони в светло-коричневую массу. И тут же в другие ворота здания вошел огромного роста человек в шинели с погонами полковника, с папахой на голове.

Зампотеха армии любили в войсках. Он - сыном артиллерийского полка - освобождал Украину в Великую Отечественную.

Слободян шагнул навстречу из другого конца бокса:

- Товарищ полковник, занимаюсь консервацией вооружения с вверенным мне личным составом батальона.

Полковник, широко улыбаясь, протянул руку.

- Виноват, товарищ полковник, - сказал майор, показывая испачканные

солидолом ладони.

Капитан Плюснин - командир восьмой роты - увёл третий батальон на ужин.

Майор Слободян вышел за дивизионный КПП. В чернеющем небе видны уже были первые звезды. Негромко, запрокинув голову, сиплым голосом комбат запел:

«У колгоспи працюю, бурячкы обробляю,

А як вечор прыходыть, в лижку з Ганькой лягаю…»

 

VIII

 

О своем комбате Слободяне мы вспомнили с Виктором Верзилиным прошлым летом в Новой Усмани, под Воронежем, когда я, по пути к своим стареньким родителям, живущим в соседнем районе, заехал к нему.

Уже провожая меня, Витя сказал:

- Смеялись мы над ним. А, может, только благодаря ему мы и живы с тобой сейчас.

- Да… Такие вот дела, брат. Комбат…

 

Здесь, по задумке автора, как бы на полях рукописи, появляется написанная твердым грифельным карандашом цитата из любимого Сергея Довлатова:

«Всякая литературная материя делится на три сферы:

1. То, что автор хотел выразить.

2. То, что он сумел выразить.

3. То, что он выразил, сам этого не желая».

И чуть ниже:

«Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик – на уровне сердца, ума и души. Писатель – на космическом уровне. Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик – о том, как должны жить люди. Писатель – о том, ради чего живут люди».

С. Довлатов, «Записные книжки», часть вторая, «Соло на IBM»

 

Нетерпеливый читатель бьет ножкой. В голове у него проносится:

«Какой бред, какая ху… дожественно-убожеская композиция».

 

Что ж, уважаемый читатель. Пускай выбор остается за тобой.

 

Итак, другой вариант последней главы:

 

VIII

 

Мы не встретились с Витькой Верзилиным в Новой Усмани под Воронежем.

Мы все погибли под Кандагаром - в апреле восемьдесят четвертого…

 

декабрь 2012 – январь 2013