Хм-м, … А я ведь, деды мои, сидел в том кресле ленинском. И не раз. Хорошо помню его: массивное основание, как черепаха, привставшая на своих кривеньких ножках. Из спины черепахи торчит толстый такой опорный винт. На винт накручена верхняя часть — обтянутые кожей сидение, спинка, подлокотники. Части кресла никак не отделить друг от друга, так как на торец опорного винта была наварена пластинка, исключающая такую возможность. Хорошо понимаю Зиновьева, который оказывается пер это кресло через всю Европу.

Дед Петр встрепенулся от легкой дремы:

Неужели тебе, тезка, удавалось в жизни так высоко забираться? Ведь это кремлевский уровень, ленинское кресло.

Дед Павел привычно возразил:

Ну ты хватил, сват. Ленин да — кремлевский уровень, его мумия до сих пор лежит на всеобщем обозрении в мавзолее на Красной площади, а кресло-то вполне могло вместе со всем ленинским мусором на свалке оказаться. Так, внучок?

Я невольно улыбнулся. Ведь Павел Сергеевич Соколик, мой дед по отцовской линии, был совсем не далек от истины:

В кочегарке. Впервые то кресло я увидел в кочегарке. А было это в памятном для меня 1981-м году.

А чем тебе этот год запомнился, Петруша? Расскажи. Нам интересно со сватом, ведь мы тогда уже покинули мир земной. Ты ведь, сват, в середине шестидесятых уходил. Еще висели на каждом углу лозунги: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!», «Построим коммунизм к 1980-му году!». Я умирал в 1975-м. Тогда уже о коммунизме в скором будущем не упоминали. Но заглянуть в то, что будет после восьмидесятого года, все равно хотелось.

Да-да, расскажи, тезка, как ты прожил тот год в коммунизме. Интересно послушать, ради чего весь сыр-бор был затеян? - Петр Яковлевич Морин, мой дед по материнской линии, блеснул из под густых бровей лукавыми искорками.

Мне не пришлось напрягаться, подбирая слова, я просто вспоминал тот год, а хата-яма транслировала мои мысли на экран.

Вот самое начало года. Я сижу на полу в пустой теплой комнате, опершись спиной о голую стенку. Со мной мои дети, прильнули ко мне, заглядывают мне в глаза, радостно улыбаются. У меня в руках книжка с текстами военных песен:

Ну что будем петь, молодежь?

Кавалеристов — кричит семилетний Андрюшка.

Про чарочку хмельную — возражает трехлетняя Аленка.

И мы, чтоб никому не было обидно, открываем книжку наугад и натыкаемся на мою, любимую. Я затягиваю: «Ночь коротка, Спят облака,...». Дети дружно подхватывают: «И лежит у меня на ладони Незнакомая ваша рука». Песню прерывает моя жена Надюша:

Отставить песню, руки мыть, пироги на столе.

Дети вскакивают и с криками: «Ура-а, пироги...» мчатся в новенькую ванную. Я встаю, потягиваюсь, присаживаюсь с ногами на широкий подоконник, вскрываю пачку «БТ», закуриваю. Позади одинадцать лет жизни на восемнадцати квадратных метрах впятером, втроем, вдвоем, снова втроем, опять вчетвером, двухлетние отработки на строительстве кооперативной девятиэтажки, впереди светлое счастливое будущее в новенькой четырехкомнатной квартире. Сейчас понимаю, что тогда на подоконнике я провел несколько самых счастливых минут в моей жизни.

А потом и на главном карьерном направлении дела сдвинулись с мертвой точки. Шефу удалось договориться со своим приятелем по детским проказам об акте внедрения и расчете эффективности результатов моей диссертации. После нескольких командировок на шахты Кузбасса я получил бумажку с нарисованными тридцатью тысячами экономического эффекта в год. Где-то на горизонте замаячила защита. Контуры ее просматривались слабовато, но выход из тупика наметился. Тупик был предопределен с самого начала аспирантуры, когда цели и задачи определялись не востребованностью результатов исследований, а текущей конъюнктурой, модой и амбициями руководителя. Три года аспирантуры ушли на то, чтобы осознать абсолютную никчемность проведенных исследований. Мозгов на то, чтобы осуществить заметный прорыв в теории, мне не хватило, а ставка на оригинальность постановки задачи привела к тому, что работа оказалась за рамками существующих тогда научных школ.

Защита вне научной школы была возможна в двух случаях: либо ее результаты нужны всем, либо работа не нужна никому. Я понимал, что первый вариант не для меня. Остается второй, но для того, чтобы он состоялся, необходимо счастливое стечение обстоятельств. Нужно, чтобы работу согласился прооппонировать какой-нибудь видный, не обязательно активно работающий, ученый. Нужно, чтобы совет был заинтересован в твоей защите. А это случалось обычно в конце года, когда «горел» план совета по защитам и для того, чтобы благоприятно отчитаться и получить финансирование на следующий год, совет был готов принять к защите все, вплоть до инструкции по склейке елочных украшений из журнала «Юный техник».

Находясь в эйфории от переезда в новую квартиру, я написал письмо непререкаемому мэтру в той области знаний, которой я занимался - Сергею Георгиевичу Лехницкому. Его монография, написанная еще в пятидесятых годах и выдержавшая после этого несколько изданий, была моей настольной книгой. Своей собственной школы у него как-то не сложилось, а прислоняться к какой-нибудь из существующих ему было ни к чему, т. к. авторитет его и без того признавался всеми. Сергей Георгиевич был стар и одинок, жил в забвении на Васильевском острове в Ленинграде. Мое письмо оказалось для него серьезным событием. Многие годы никто не решался потревожить его просьбами об участии в научном процессе. Он согласился почитать мою работу. Я решаю передать работу лично, заодно и познакомиться. Иду к проректору по науке строительного вуза, в котором тогда работал, и он оформляет мне командировку(!!! - это в самой середине весеннего семестра). Я распихиваю свою немалую нагрузку среди коллег, еду. Сидим мы с Сергеем Георгиевичем в его домике на семнадцатой линии, пьем чай с овсяным печеньем, разговариваем. Ему по стариковски хочется выговориться, он рассказывает мне о том, как получил он из рук самого Сергея Мироновича Кирова диплом доктора физико-математических наук, аттестат профессора и ключи от вот этой самой квартиры, в которой он и жил тогда. Рассказывает мне о персональном автомобиле, спецраспределителе и зарплате, которая в десять раз превосходила зарплату рабочего. Вот как ценила партия и правительство ученых тогда, в годы его молодости и что происходит сейчас — никакого уважения к заслуженным людям. Помню возвращение из Ленинграда и изумленную физиономию моего шефа, узнавшего о том, что все получилось, связь налажена. Помню, как вместо съезда механиков в Алма-Ате мне пришлось поехать в совхоз Беловодовский и заняться вместе с такими же, как и я, аспирантами и молодыми преподавателями совершенно задаром в порядке шефской помощи чисткой коровников. Чистка коровника (для справки) это когда многолетний слой слежавшегося навоза достигает метра, когда в навозе том обнаруживаются разложившиеся трупы умерших животных, когда пьяные местные жители и жительницы рассаживаются на разваленных бревнах поглазеть за тем, чего такого сегодня «антилехгенция» откопает из дерьма.

Шеф тогда отодвинул меня от Лехницкого, ему ведь и самому предстояло когда-нибудь защищать докторскую и показаться публике рядом с мэтром было совсем не лишним. Он уговорил старика съездить на съезд в Алма-Ату, не расставался с ним ни на минуту, везде его сопровождал и получил таким образом через старика немало перспективных знакомых. А в сентябре того года Сергей Георгиевич умер, видимо не выдержав возвращения в свет. Умер, похоронив мои надежды на защиту. Вернулось состояние уныния и сожаления о бессмысленно потраченных годах. Однако, неожиданно срабатывает «пожарный» вариант. Один из новых знакомых шефа, профессор из Рижского политехнического института, звонит с предложением встрять в план защит уходящего года. Обещает помощь в решении оргвопросов, считает, что защититься до конца года — вполне реальный вариант. И в положительном голосовании можно не сомневаться, т. к. члены совета знают о намерении покойного профессора Лехницкого быть оппонентом. Это для них всех знак качества и они почтут за честь принять работу к защите.

Конечно же я согласился, совершенно не представляя тот объем работ, что предстоит осилить за три месяца. Тот, кому приходилось защищаться в те времена, меня поймет. Ни компьютера, ни интернета нет. Напечатать текст на машинке — проблема. Размножить — проблема. Заполнить текст формулами, тушью пером чертежным шрифтом — проблема. Иллюстрации, таблицы, графики, диаграммы — это отдельный куст проблем. Размножить текст автореферата в типографии в чужом городе — до сих пор не знаю как это удалость сделать. Рассылка автореферерата, обеспечение отзывов без факса с возможностью говорить по межгороду только с телефонной станции с заказом переговоров и часовым ожиданием — кошмар. Можете себе представить каким выжатым до последней капельки лимоном я был тогда после защиты. А ведь надо было и о гостинцах детишкам позаботиться, ведь в родном Томске на полках магазинов шаром покати, ничего детского и в помине нет. А Рига завалена детской одеждой и игрушками. Не представляю, откуда взялись деньги, но отправил из Риги тогда с десяток посылок, упакованных бельем, одеждой и игрушками. В довершение ко всему уже в Москве купил искусственную елку и в «Детском мире» гэдээровскую железную дорогу. Ну и, разумеется, не обошлось без еды, время-то было колбасных электричек. Буженина, ветчина, окорок, сыр, мандарины, московская карамель, шоколад, Шампанское, мускат венгерский, рислинг болгарский — все это было нормой для москвичей и давно забытыми воспоминаниями для всей остальной России. Ну как было не воспользоваться случаем и пройти мимо этого богатства, тем более в канун Нового Года, тем более после защиты диссертации, на которую потрачено 5-6 лет жизни.

Вот так, упакованный по горло, я прибыл в аэропорт Домодедово. Выясняю, что керосина нет и самолеты не летают. Когда полетят — не известно. В здании аэропорта яблоку некуда упасть. Все пространство занято стоящими, сидящими, лежащими людьми. Многие от многодневной усталости перестали обращать внимание на грязь и сырость, валились прямо на пол там, где стояли и засыпали. Натыкаюсь на девчонку с красными от недосыпа глазами в аэрофлотовской тужурке. Включаю все свое обаяние, нахожу с ее помощью свободное место в подсобке для моего багажа, разгружаюсь, расплачиваюсь с ней бутылкой сухого вина и выбираюсь на свежий воздух в промозглый московский ледяной дождь. В Риге, впрочем, дождь этот еще более промозглый и еще более ледяной. Хотя вроде бы уж дальше некуда.

Добираюсь на электричке до Горок Ленинских. Это совсем недалеко от аэропорта. Там живет в общежитии аспирантов мой давний друг. Нахожу его комнату на первом этаже, вижу его жену Татьяну с ворохом пеленок (мы учились с ней когда-то в одной группе):

А, это ты, Петрушка. А Вовка тебя не дождался, мясо маринованное забрал и ушел на ночное дежурство в кочегарку.

Ну так и я пойду туда?

Погоди, зайди пока в комнату, там я тебе приготовила свитер, трико Вовкино, девчонки тебе покажут. Обуви на твою лапу нет, извини.

Я захожу в комнату, меня с радостными криками облепляют девчонки: Юлька, Маринка и совсем еще ползунок Танюшка. Выгребаю для каждой из кармана по горсти заранее заготовленных для этой цели конфет, переодеваюсь и отправляюсь в кочегарку. Вот там-то и обнаруживаю своего друга Вовку, а вместе с ним и ленинское кресло, которое кочегары давным-давно приватизировали из музея Ленина для общественных нужд. Впрочем словечко это «приватизировали» тогда еще не было в ходу. Тогда в таких случаях говорили «скоммуниздили».

Мое трехмерное изображение на экране теряло четкость, растворялось в воздухе, как растворяются клубы пара в парной, если внезапно открыть дверь в предбанник. И вот наступает момент, когда уже невозможно разглядеть этого двадцативосьмилетнего, полного энергии и сил самца, развалившегося в ленинском кресле, пожирающего шашлык и запивающего каждый разжеванный кусок разбавленным московским жигулеским разливным.

Дед Петр дожидается полного восстановление картинки «У водопоя», спрашивает:

А скажи, тезка, неужели так уж неоходимы тебе были вот эти знаки отличия. Что хорошего в том, что ты столько сил и нервов положил на то, чтобы заработать новую звездочку на погоны? Извини, если обидел, но ведь диссертация твоя — это все равно как из лейтенантов прыгнуть в полковники. Так?

Нет, Петр Яковлевич, не так. Не знаю, как сейчас, а в мое время кандидатская степень это где-то на уровне капитана-майора. До полковника, то есть докторской еще пыхтеть и пыхтеть. Многие не добирались, так и уходили на пенсию майорами. Ты спрашиваешь, что хорошего? Ну а как иначе? Каждый ведь стремится в своем деле вершин достичь. Вот и бьются за степени и звания.

Дед Павел покачал головой:

То, что мастер мастерство свое оттачивает всю жизнь — это понятно. И то, что трудом своим гордится, и то, что лучше других свое дело делать стремиться — это тоже понятно. Но ведь сват тут совсем о другом говорит. Он говорит о том, что дело надо по реальному результату оценивать, а не по количеству полученных регалий. Так, сват?

Да-да, именно так. Вот скажи, внучок, кандидатская степень — это ведь на всю оставшуюся жизнь?

Да.

И доплата за кандидатскую тоже на всю жизнь?

Да, правильно.

Это что ж получается? Вот, скажем поборол я всех и мне дали за это чемпионский пояс. Нацепил я на себя тот пояс и хожу гордый сам собой. Можно и не напрягаться ведь пояс-то навечно. Зачем тренироваться, пуп рвать на соревнованиях, если пояс и без того будет вечно тебя кормить?

Да-да, или вот в моем деле два плотника сделают одинаковые табуретки. Не отличить. Так что ж теперь за работу мастерам по-разному платить из-за того, что у одного степень есть, а у другого нет? Это что ж получается? Цена у табуреток одинаковая, а зарплата у мастеров разная? Так?

Я поразился тому, как просто дедам моим удается доковыряться до основ социалистической политэкономии. Улыбаюсь:

Сдаюсь. Положили вы меня на лопатки. Возразить мне нечего. Сейчас я смотрю на это по-другому, но тогда были такие правила игры и деваться было некуда. Да и не понимал я многого.

Это интересно, - Дед Петр заглянул мне к глаза. - А чего ты тогда не понимал, а сейчас понял?

Ну чего-чего? Обо всем теперь уже и не вспомнить. Ну вот, скажем, ценности и цели. Степени и звания, так необходимые в социализме, в другом обществе, основанном на реальной конкуренции, никакой ценности не имеют. Когда в Россию пришел рынок и свобода, большинство моих коллег бросились за привычными ценностями: принялись создавать новые вузы, становясь в них ректорами, проректорами, деканами, новые ассоциации, научные центры, академии. На визитках не хватало места для того, чтобы уместить все звучные степени и звания. Каково же было из недоумение, когда вся эта суета не принесла ни копейки денег. Вузы развалились от отсутствия студентов, академии, центры и ассоциации никто не собирался финансировать. Все прежние разработки рынок отверг по причине того, что они, еще не воплотившись в опытных образцах, успели устареть.

А вот другие ценности, на которые я тогда не обращал никакого внимания, гнал от себя как химеру, выплыли на поверхность. Кстати, вот характерный пример из того же 81-го года. Заглянул к нам на огонек тогда в кочегарку, местный житель, Вовкин сменщик — пожилой (как нам тогда казалось), домовитый, лет сорока мужик. Вот он тоже расспросил меня о делах, хлебнул пивка, закусил шашлычком и говорит:

А я вот свою жизнь буржуйскую ни на что не променяю.

Спрашиваю его:

А какая она, твоя жизнь буржуйская?

Пчелки — говорит, - пчелки у меня, шестьдесят семей.

Я смеюсь:

Ну ты, мужик, хватил. Пчелки у него. Жизнь буржуйская у него. Ха-ха-ха, … Так ведь за пчелками этими пахать от зари до зари надо, вывозить на медосбор надо, расселять лечить, мед качать. Это ж забот-то сколько.

А мужик ничуть не обидившись снисходительно мне отвечает:

Ты главного не понимаешь. Молодой еще, а может дурень, так и помрешь дурак-дураком.

Что ж главное то — спрашиваю.

А главное — говорит — то, что выхожу я утречком на крыльцо, потягиваюсь, на солнышко гляжу, а они, труженики мои, жжу-у-у-у, жжу-у-у-у, … свеженький мед МНЕ собирают, работают на МЕНЯ, стараются.

 

1915.

Туруханск, Енисейская губерния (Восточная Сибирь). Из жизни ссыльных. Белоруссия (фронтова полоса). Полевые испытания миномета Копаницы. Мозговой штурм с участием Копаницы, Гольца, Швецова и Лазарева.

 

Все пятеро депутатов государственной думы от партии большевиков оказались в Туруханске одновременно. Путь от Красноярска на санях по льду Енисея занял двенадцать дней. Добрались до места ссылки почти без проблем, если не считать неприятного происшествия в районе устья Подкаменной Тунгуски. Запланированный дневной перегон одолеть не удалось из-за поднявшейся пурги. На ночлег остановились на берегу на кромке тайги. Завалили пару кедров, обрубили лапник, уложили стволы параллельно друг другу, убрали снег из под стволов и на сажень по бокам. Получилась канава в снегу шириной в пару саженей с бревнами посередине. Канаву обложили лапником. Места в канаве хватило и для пятерых ссыльных, и для трех ломовых с санями и лошадьми, и для урядника Годунова. Из тайги натаскали хвороста, зажгли костер, согрели чаю, погрызли сухарей и быстро заснули кто на санях, а кто прямо на лапнике.

Лошадям развесили торбы с овсом. У одной лошадки ремешок оборвался и она в поисках еды выбралось из канавы и отправилась ночью в тайгу на ее поиски. Наутро лошадиный скелет, обглоданный до стерильной чистоты, был обнаружен совсем недалеко от места ночевки. Волчья стая, которая сопровождала обоз почти от самого Красноярска, наконец дождалась своего шанса.

Этот обглоданный лошадиный скелет как-то притушил естественное оживление от встречи с новым местом. Пришло ощущение мрачной безисходности.

Погибшая лошаденка оказалась из саней урядника Годунова, в которых он ехал вместе с Алексеем Бадаевым. Чтобы не перегружать оставшихся двух лошадей в упряжке, решили груз из саней урядника распределить между тройками. В одной ехали “старики” Петровский с Мурановым, а в другой “молодые” Шагов с Самойловым. Молодые были в возрасте Христа. Каждому было ровно по 33 года. Старики были чуть постарше, но и им еще сорока не было. Бадаева звали “мальцом”, хотя он и был всего на год младше молодых. Алексей на “мальца” не обижался: был привычен к кличкам и прозвищам.

На ночлег Алексея определили в избу Капитолины Емельяновой. Изба осталась ей от покойного мужа после того как того задрал на охоте медведь-шатун. Полиция платила Капитолине по гривеннику в день за постояльца. Получалось 10-15 рублей в месяц. Постояльцы доплачивали ей за стирку, уборку, приготовление пищи. Так что получалось вполне неплохо. Однако не деньги были главным мотивом в жизни Капитолины. Ее одолевала страсть к настоящей большой любви со стихами под луной, целованием рук, подарками, любовными записками. О такой правильной любви Капитолина знала от своей сестры Валентины, которая служила горничной у барышни в Красноярске.

Отыскать правильную любовь в Туруханской глухой тайге было непросто, но Капитолине это удавалось. Она писала записки своим постояльцам, назначала им свидания у амбара, просила читать ей стихи и целовать руки. Ссыльные были молоды. Тридцатилетних уже считали стариками. Длительное воздержание никак не вязалось с кипящей энергией растущих организмов. Поэтому они легко шли на контакт. Им было приятно блеснуть своей образованностью и знанием хороших манер. Они относились к ухаживаниям за Капитолиной как к шутливой игре, как к средству избавления от скуки. Ну в самом деле, какая может быть любовь к этой грузной, несимпатичной, необразованной бабе. Однако Капитолина воспринимала ухаживания вполне серьезно и одаривала своих избранников благодарной и ненасытной страстью. Кавалер, избавив Капитолину от многочисленных юбок, подвязок, кофт и поддевок, убеждался в своей неправоте. Да, низ действительно был тяжеловат: крутые ягодицы, мускулистые ляжки. Но тонкие черты лица, длинная шея, узкие плечи, грациозные руки, изящная талия и нежная, упругая кожа. Несимпатичное лицо? - Ну разве может быть несимпатичным лицо любящей женщины?

Постояльцы часто менялись, т.к. изба Капитолины использовалась полицией как временное жилье на пути в ссылку и обратно в цивилизацию. Капитолина горько плакала на груди у возлюбленного при расставании. И казалось горе ее вечно. Однако уже утром следующего дня она принималась писать записки следующему избраннику. История повторялась. Всех остальных мужчин она просто не замечала. Она сама делала выбор. И сохраняла верность объекту своей любви до самой разлуки. Добиться ее внимания никому иному было не возможно. Даже прежние ее возлюбленные, которые от скуки пытались восстановить романтические отношения на обратном пути, терпели поражение. Она их просто не узнавала.

Алексей добрался до избы Капитолины по санному следу, проложенному в глубоком снегу. Ее изба оказалась восьмиаршинным пятистенком. Такие избы были самым популярным жильем в Сибири. Пять стен (четыре по периметру и одна внутри) были сложены “в лапу” из цельных бревен. Длина бревен: 8 аршин. Отсюда и название. Почему 8 аршин? - Практика показала, что эта длина оптимальна и для строительства, и для перевозки. Избы из таких бревен получались просторные и в то же время не требовали лишнего топлива.

Алексей поднялся на крыльцо, толкнул дверь, прошел в сени, смел снег с унтов, тулупа и шапки. Открыл дверь в избу. В центре избы – русская печь с лежанкой. У противоположной к двери стены стол. По боковым стенам нары. У печи стояла хозяйка и на двух сковородках пекла блины. За столом сидели трое. На столе самовар и стопка блинов на вышитом полотенце. Постояльцы по очереди складывали верхний блин в трубочку, макали его в мед, масло, сметану или варенье на выбор, отправляли в рот и запивали чаем. Хозяйка постоянно подкладывала свеженьких. Шло своеобразное соревнование кто быстрее: хозяйка напечет или едоки съедят. Появление Алексея остановило процесс на мгновение. Все с любопытством взглянули на него. И тут же хозяйка отвернулась к блинам, двое продолжили еду. Третий в пенсне с острой бородкой встал из-за стола, подошел к Алексею:

Вы, повидимому, новый жилец? Нас предупреждали.

Алексей, сняв шубу и шапку, протянул руку:

Совершенно верно. Разрешите представиться: Бадаев Алексей Егорович, член государственной думы, аресован 5 ноября 1914 года за участие в антиправительственном совещании. Сослан в Туруханский край на вечное поселение.

Ну кто же в России не знает Бадаева – единственного депутата от рабочих Питера. А я Свердлов Яков Михайлович, в настоящее время следую к месту ссылки – поселку Монастырка. В Туруханске нахожусь в ожидании оказии. Я работал, между прочим, несколько месяцев в 13-м году в редакции газеты “Правда”, которую Вы издавали. Не припоминаете?

Извините, Яков Михайлович. Фамилию Вашу я слышал, а вот личного знакомства не припоминаю.

Ну давайте познакомимся вновь. Добро пожаловать к нашему шалашу. - Свердлов распахнул руки для объятия.

Мужчины дружески обнялись. Свердлов развернулся и, указывая на сидящих за столом, продолжил:

А эти товарищи следуют со мной. Скажите, товарищ Бадаев, Вы читаете свою газету “Правда”?

Да, стараюсь читать регулярно.

А помните статью с описанием событий, предшествующих Ленскому расстрелу?

Да, конечно.

Вот перед Вами автор статьи, товарищ Землекоп. Он же Шалыгин Иван Иванович. Он же избранник нашей хозяйки, добрейшей Капитолины Николаевны. Именно ему предоставлено право спать вместе с ней на теплой печи в то время как остальным страдальцам приходится жаться по мерзлым углам без женского тепла и ласки.

Яков Михайлович, опять Вы шутки шутите. Да где ж Вы видите мерзлые углы? Сухая изба, теплая. Ни крошки льдинки не найдете.

Не обижайся, Капитолина. Я ведь не об избе, а об женской ласке. Ведь без женщины какое тепло? - Так имитация одна.

Ой, не знаю я Вашей митации, Яков Михайлович, а только Ванюшку своего любимого я ни на кого не променяю. Уж не обижайтесь.

Шалыгин энергично пожал протянутую Алексеем руку:

Добро пожаловать к нашему столу.

Бадаев улыбнулся в ответ:

Спасибо. Обязательно к вам присоединюсь. Вот только руки сполосну.

Бадаев вернулся к двери, сполоснул руки в умывальнике, вытер их полотенцем, присел к столу, протянул руку Сталину для рукопожатия. Свердлов продолжал:

Ну а это товарищ Сталин, скромный член редколлегии газеты “Правда”. Мало кто о нем слышал, но это от того, что товарищ Сталин засекречен больше других. А засекречен больше других от того, что работа у него самая важная. А знаете, что это за работа?

Сталин, вложив мягкую ладошку в протянутую руку Бадаева, обратился к Свердлову:

Яков, уймись. Мы с Алексеем хорошо знакомы.

Терпи, Иосиф. Страна должна знать своих героев... Так вот. Самая главная работа революционера – это копить силы революции. А наука давно доказала, что силы лучше всего накапливаются во сне. Вот наш товарищ Сталин и трудится с утра до вечера и с вечера до утра. Ну Вы сами в этом скоро убедитесь.

 

* * *

 

… За столом сидели долго. В центре внимания был гость. Об аресте и суде над депутатами в ссылке знали из газет, но выяснить нюансы дела у очевидца событий было чрезвычайно любопытно. Особенно интересовала присутствующих позиция на суде Льва Каменева. Почему Каменев заявил, что не поддерживает движение за поражение России в войне. Ведь это установка Ленина, которого поддержала партия?

А он будет сюда этапирован первым пароходом. Арестовали его вместе с нами, но он отстал: слег в Томске с температурой. Вот приедет, все сам расскажет. - Бадаев явно не хотел встревать в конфликт Каменева с партией.

Нет, Алексей, ты не уклоняйся — настаивал Свердлов — Скажи было это, или газеты придумали?

Было — вздохнул обреченно Бадаев. Заинтересованные взгляды собеседников не оставляли никаких сомнений, что говорить на эту тему все-равно прийдется. - Лев Борисович так думает. Я знал о его позиции и до суда. Вопрос лишь в том, прав он или нет, открыто заявляя о своей позиции на суде. Ведь суд — это не партийное собрание. С товарищами можно и нужно быть откровенным, а давать понять всем, что у большевиков есть противоречия — это неправильно, я считаю.

Вот именно, - горячо подхватил Свердлов, - это предательство. Это козырный туз в колоду наших врагов. Они уже сейчас на каждом углу тычут нам нашу сварливость и неспособность к единству, обвиняют в расколе с меньшивиками. А тут член цк, личный друг Ленина и Зиновьева и вдруг... Какой конфуз. Гнать его из партии.

Остынь, Яков. - встал из-за стола Сталин и положив руку на талию хозяйке, - позволь пройти, Капитолина, блинцы твои чудо как хороши, но и передохнуть тоже надо; прошел к рубленой топором кушетке, прилег и, набивая трубку табаком, продолжил — ты правильно вспомнил, что Каменев — член цк. Значит что? Значит вывести его из цк и исключить из партии может только съезд. Забыл?

Да не забыл я, Иосиф. Но что делать-то. Половина цк в ссылке, вторая половина в эмиграции. Какой тут съезд? И что? Нам теперь без съезда так и терпеть предателя рядом? Вот приедет — объявлю ему бойкот. И всем вам предлагаю сделать то же самое.

Я бойкота Каменеву объявлять не буду, - Сталин рассматривал потолочную балку, потягивая трубку, - Во-первых, Каменева нужно выслушать. У него могли быть мотивы, о которых мы не знаем. Во-вторых, это может быть только часть стратегии, которую мы сейчас понять не можем, а когда получим побольше информации, его поведение может стать логичным и последовательным.

Опять ты мудришь, Иосиф. Во всем ты видишь замысел. А тут-то все просто — струсил человек, ну и пошел на товарищей клепать.

Сталин спокойно возражал:

Я знаю Льва еще по Тифлису. Тогда еще не было деления на меньшевиков и большевиков, социал-демократы выступали единой партией. Но уже тогда шли споры о том надо ли вписываться в существующую политическую систему и расшатывать царизм изнутри, или курс должен быть на революцию, на слом режима, на борьбу без всяких компромиссов. Каменев нам тогда здорово помог: никто не мог так как он растолковать ленинизм. Да и не удивительно: столько времени рядом с Ильичом. И еще, Яков: Каменев не трус. Уж кто-кто, но не трус. Я видел его в серьезных ситуациях.

Ну хорошо, не трус, но ведь враг. Ведь против линии партии пошел.

Пойми, Яков, линия партия тверда и неизменна в своей цели. Наша цель коммунизм. А вот путь к этой цели — это не столбовая дорога. Овраги, буераки, враги на каждом шагу, поэтому прокладывать маршрут — это дело тонкое. Могут быть и повороты, и подъемы, и спуски. Вот для этой тонкой работы и нужен штаб партии, ее сердце и мозг — ее ленинский цк. Лев Каменев — член цк с момента его образования. Поэтому с него совсем другой спрос. Возможно это маневр, который пока недоступен рядовому члену партии. Ну так что ж теперь? Отказывать в доверии товарищу? Нет. Нужно взвесить все двадцать раз. Тем более, если товарищ этот член цк.

Скорость поедания блинов постепенно затихала. Стопка блинов на столе начала расти. Наконец, Капитолина закончила ведерную кастрюлю блинного теста и присела к столу сама. Поела немного и начала фаршировать оставшиеся блины грибами, рубленой осетриной с черемшой, лосиной печонкой. Помыла кастрюлю, сложила туда фаршированные блины, вынесла кастрюлю на мороз в сени.

Ну вот и ужин готов. Вечером можно будет и выпить за знакомство. Закусить теперь есть чем. Мне надо яйца в амбаре собрать. Ванечка, ты со мной?

Да, пойду разомнусь немного.

Шалыгин с Капитолиной вышли. Сталин решил вздремнуть. Бадаев собрался на пристань за багажом, Свердлов решил составить ему компанию:

Надо обязательно взять санки у соседей, к.п.д. Будет выше раза в три.

К.п.д.? А что это такое? - удивился Бадаев.

К.п.д. - это коэффициент полезного действия. Отношение полезной энергии к затраченной. Вот, скажем, печатный станок. Знаете как он работает. Один раз набрал текст, а дальше шлеп-шлеп: пеки листики как блины. Тысячу листиков за час работы. А попробуйте-ка написать тысячу копий текста от руки. За месяц не управитесь. Это значит, что к.п.д. станка выше к.п.д. писаря в сотни раз.

Интересно. Не знал об этом. Конечно, с санками к.п.д. повыше будет.

Разумеется. Мне нравится рассматривать проблемы под этим углом зрения. Часто помогает разобраться в том, что происходит вокруг. Вот, скажем, тот же расстрел рабочих на ленских рудниках. Вспоминали сегодня о нем. Задержали рабочим зарплату, хлеб вовремя не завезли. Ну они и взбунтовались. А им за это вместо хлеба пули в лоб. Вот скажите в чем вина власти?

Ну как это? Понятно ведь. Власть кругом виновата. И что хлеб не завезли виноваты. И что денег в срок не заплатили, виноваты. Ну а про расстрел и говорить нечего: кровавый садизм.

Все Вы правильно говорите, Алексей Егорович. И я Ваше отвращение к кровавому царскому режиму вполне разделяю. Однако давайте взглянем на расстрел ленских рабочих с более общих позиций. Вы посмотрите, как встрепенулась вся страна. Возьмем три события из недавнего прошлого. Событие первое: появилась фракция большевиков в государственной думе. Событие второе: эсеры убили премьер-министра Столыпина. Событие третье: расстрел рабочих на реке Лена. Какое из этих трех событий приближает мировую революцию больше всего?

Бадаев ответить не успел. Свердлов продолжил, не дожидаясь его ответа:

Совершенно очевидно, что для мировой революции нужно чтобы народ воспрял. А народ спит. И эсеровский индивидуальный террор его не разбудит. Это теперь понятно. И парламент для народа был и остается барскими игрушками. А вот голод и зверства народу понятны. На них он хорошо реагирует. Значит к.п.д. у царских репрессий выше. И мы будем полными идиотами, если этим не воспользуемся.

Воспользуемся? Каким образом? Хлеб на ленские рудники был отправлен вовремя, но по ошибке какого-то мелкого канцеляриста из управления железными дорогами ушел вместо Якутии на Байкал. Так что ж получается? Вот этот самый канцелярист выходит доброе дело сделал? Оставил рудокопов без хлеба на зиму. Голод стал причиной забастовки. Забастовка была подавлена расстрелом. Расстрел вызвал возмущение всего народа, приблизил революционную ситуацию. Значит канцелярист молодец? А то, что сотни людей погибли – это нормально?

Нет, это ненормально. Нормально помирать в собственной постели в окружении детей и внуков. Но наша цель не сохранять нормы, а наоборот, сломать все до основания. Сделать это может только революция. А для того, чтобы она состоялась нужна революционная ситуация. Нужно, чтобы народ был доведен до отчаяния. Нужно, чтобы ненависть к правящему классу была настолько сильной, что народ смог бы оторваться от своей нормальной жизни, взять в руки топор и снести голову царизму, а вместе с ним и всей буржуазии. Действия этого канцеляриста увеличили в конечном итоге уровень взаимной ненависти в стране? - Да, увеличили. Значит Да. Канцелярист молодец.

За разговорами путь до пристани и обратно прошел незаметно. Вернувшись в избу, Бадаев достал из сундука несколько томов энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона:

Слыхал еще в Питере о туруханской народной библиотеке. Вот мой вклад: двадцать томов с собой привез. Остальные двадцать пришлось оставить в Красноярске, но привезут и их ближайшей почтой.

Свердлов полистал книжки. Заинтересовался чем-то. Прочитав статью до конца, захлопнул книгу и с восторгом сказал:

Вот это дело. И биографии тут, и даты, и объясняют все коротко и ясно. Будет у нас со Сталиным третейский судья теперь. Спорит постоянно, ни с чем не соглашается, а упрется, так не сдвинуть.

Из-за занавески вышел проснувшийся Сталин. Прошел к умывальнику, глянул в зеркальце, провел ладонью по густой щетине, зачерпнул ковшиком воды из бочонка, сделал несколько глотков, оставшуюся воду вылил в умывальник. Но умываться не стал. Подошел к столу, открыл томик и углубился в чтение. Прочтя пару страниц, сказал:

Хорошая книга. Держал ее в руках, а вот почитать не удавалось. Спасибо, товарищ Бадаев. Скажите, а хлеб на ленские рудники действительно отправили вовремя. И он ушел не туда по ошибке? Откуда Вам это известно?

Да, действительно, это случайность. Я работал в комиссии Думы по расследованию событий на ленских рудниках, видел документы: приказы, распоряжения, телеграммы, показания свидетелей. Еще до навигации хлеб был отправлен из Барнаула в Нижнеудинск. Но вместо Нижнеудинска хлеб ушел в Иркутск. Там и простоял на запасных путях все лето. А когда разобрались и хлеб вернули в Нижнеудинск, началась распутица, а там и навигация кончилась. Пришлось доставлять хлеб в Ленск обозом по льду реки. Ну и не успели. Хлеб пришел только через неделю после расстрела.

Сталин скрутил самокрутку. Закурил.

Да, звучит убедительно: свидетели и напутать могут или соврать, но телеграммы – это другое дело, конечно. Значит начальник рудника не виноват? Значит причина в обычном российском разгильдяйстве?

В разговор вступил Свердлов:

Иосиф, так что же получается? Землекоп нам утверждал, что лично обнаружил спрятанные в дальнем тупике вагоны с хлебом. Мол начальник рудника припрятал хлеб, чтобы наказать рабочих за невыполнение нормы. А оказывается хлеб просто не завезли. Выходит врет наш товарищ Землекоп? А зачем?

Вот и я о том же. Вот что. Вчера почту от нас относил почтальону. Там было письмо Землекопа кому-то в Питер. Надо бы письмо это прочесть. Интересно, что он там пишет. Почтальон вроде бы еще здесь. Я видел, как он похмелялся с утра в трактире. Пойду-ка я поищу его.

Сталин накинул полушубок на плечи, взял в руки шапку. Бадаев и Свердлов решили пойти вместе с ним. Почтальона нашли не сразу. Он был изрядно пьян, но пока был способен понять, что от него требуют:

Письмо вернуть? Нет, господа. Никак не возможно. Не положено. Да и поздно уже. Переписал я уже все адреса в реестр и штемпель поставил. Ничего сделать не могу.

Сталин расплылся в широкой улыбке:

Кузьма Исаич, да кто ж Вас просит закон нарушать? Бог с Вами. Ведь Вам путь дальний предстоит до самого Енисейска. Мы вот собрали Вам на дорогу строганинки стерляжей да водочки анисовой, да груздочков солененьких со сметанкой.

Груздочки – это хорошо. А огурчиков? Огурчиков солененьких не принесли?

И огурчики будут. Вопросов нет. Вот только письмецо вскроем, допишем пару строк и назад вернем вместе с огурчиками.

Пару строк? Назад вернешь? А что за пара строк?

Понимаешь, Кузьма Исаич, письмо написал родному дяде, а бабушке привет передать забыл. Нехорошо получится. Обидится бабушка.

Ну добре. Видишь сумка висит на гвоздочке. Поищи там свое письмо. Забирай. Вернуть только не забудь к утру.

Вышли из избы. Сталин присел на бревно. Бадаев со Свердловым расположились по бокам. Сталин вскрыл конверт ножом, развернул письмо. Все трое углубились в чтение:

“Здравствуй дядя Ерофей,

Как и планировалось в одной избе со мной проживают двое моих товарищей. О деле между собой говорят мало. Все больше подначивают друг друга от скуки. Основное время уходит на чтение. По вторникам и пятницам проводим семинары. Обсуждаем прочитанное. На семинары приходят 5-6 человек из других изб. Разговоры все больше о теории и общих вопросах. По существу написать мне нечего. Думаю, что никакой оперативной информации здесь в Туруханске просто нет. Все приходит сюда с большим опозданием. А особенности характера, детали поведения, привычки и пороки мне уже более-менее понятны. Вряд ли время откроет нечто принципиально новое. Поэтому жду от тебя, дядя Ерофей, распоряжения на подготовку встречи с тобой. Ведь обо всем этом не напишешь. Нужно разговаривать лично.

До встречи,

Иван.”

Сталин:

Ну что скажете, товарищи?

Скажу, что и всегда говорил, Иосиф – молвил Свердлов – нюх у тебя волчий. Подозрительный субъект.

Бадаев вздохнул:

Да уж. Кто бы стал писать в частном письме родному дяде о привычках и особенностях характера случайных попутчиков. Наверняка этот дядя Ерофей в охранном отделении служит.

Сталин вложил письмо в конверт:

Какие будут предложения?

Бадаев, встав с бревна:

Поговорить надо с товарищем.

Свердлов горячо:

Какие могут быть разговоры с сексотом? В прорубь его и все дела.

Сталин, усмехнувшись в усы:

Горяч ты Яков. Но иногда и думать тоже надо. Ну отправишь ты его под лед, а кому от этого польза? Да и разговаривать с ним не о чем, мой друг, Алексей. По Шалыгину у нас теперь две зацепки. То, что он из Бийска – это раз. Ну и адрес на конверте петербургский это два. Яков, где сейчас дружок твой сибиряк?

Это Куйбышев что ли?

Да, да Куйбышев Валериан. Он и в Сибири все ходы и выходы знает, и в Питере я его видел постоянно. Ты как с ним связь держишь?

Через сестру его Надежду. Пишу ей в Каинск. И Валериан тоже о себе сообщает постоянно. Связь вполне надежна.

Ты вот что, Яков, напиши ему. Пусть поработает. Соберет информацию о Землекопе Шалыгине.

Напишу.

Ну вот и хорошо, а мы вестей от Куйбышева подождем. Если Шалыгин действительно сексот, он может быть нам полезен.

Свердлов:

Мудришь ты, Иосиф, как всегда. Ну узнаешь ты, что Землекоп из Охранки. И что ты с ним делать будешь?

Да уж найду что. Можно в темную сыграть: через него дезу в Охранку подбрасывать. А можно и в светлую. Ведь если он один раз продался, значит способен продаться и нам. А значит можно попробовать качнуть через него информацию из Охранки. Вот ты, Яков, хотел бы узнать, кто тебя со мной вместе и со всей редакцией газеты “Правда” Охранке сдал?

Ну кто нас Охранке сдал теперь уже понятно. Но, впрочем, ты прав. Иметь стукача в Охранке было бы совсем неплохо.

Вот на том и порешим. Пойдемте спать. Поздно уже.

 

* * *