Ноябрь 1919 года Яков Морин встретил в тоске. С трудом налаженная жизнь вновь закачалась. Армия адмирала Колчака под давлением красных войск Тухачевского начала отход в сторону Иркутска. В городе вспыхнула паника. Непримиримость советской власти горожане хорошо помнили еще с семнадцатого года. Прошедшие с тех пор два года никаких надежд на милость большевиков не оставляли, т. к. уровень взаимного ожесточения в стране только увеличился. Все, кто хоть немного были связаны с деятельностью Колчаковского правительства, бросали все, снаряжали повозки самым необходимым, грузили жен и детей и отправились за неведомым будущим на восток.

Яков жил по-прежнему в своем большом доме двумя семьями. Афанасий так и не появился в Омске с восемнадцатого года. Он не признал не только советскую власть, но и власть адмиральскую и по слухам партизанил где-то в тайге, расправляясь с обидчиками народа и с той и с другой стороны. Из своих пятерых детей старшие сыновья Петр и Константин были призваны в армию Колчаком. В хозяйстве Яков полностью полагался на свою крестницу — шестнадцатилетнюю Дуню, которая управлялась не только со своим младшим братом Федей и сестрами-погодками Марией и Людмилой, но и с младшими Мориными: Александром, Анной и Зинаидой. Свою жену Марию Яков потерял еще в семнадцатом году во время бандитского налета на магазин, а по весне нынешнего года умерла от испанки и кума Зоя — жена Афанасия Коржавина и мать Дуни.

Яков было поддался всеобщей панике и начал собираться в дорогу, но как-то быстро остыл: ну куда ему дергаться в такой мороз, у него же семеро по лавкам. Яков начал загибать пальцы, припоминая всех детишек. Да, точно семеро! Дуне-то хоть и 16 лет, а все ж ребенок еще. Нет. Выхода у него нет. Будет в собственном доме дожидаться того, что судьбой ему предназначено. Да и хлопцы, Петр с Костей, если вернутся, что ж они в родительском доме и не встретят никого, кроме пустоты? Яков подбадривал себя доводами в свою пользу: он ведь не убил никого, не покалечил, дурного никому не сделал. А то, что белье постельное в армию поставлял, так это ж для госпиталей, для раненых. А среди раненых могли и большевики оказаться. Однако тревога не покидала Якова. Он понимал, что повернуться может по-всякому. Надо жить, хотя бы ради детей, а там будь, что будет.

 

* * *

 

Семнадцатилетний Константин Морин служил в роте выпускников Омского кадетского корпуса, которая входила в дивизию генерала Каппеля. Рота совершала марш-бросок в район населенного пункта Марьяновка в сорока верстах к западу от Омска с заданием перекрыть движение по Транссибирской магистрали, взорвав железнодорожный путь. Цель взрыва состояла в том, чтобы задержать продвижение красных на восток к Омску. Место взрыва было выбрано на участке, где по обе стороны от железнодорожной насыпи была вода незамерзшего еще болотистого озера. Ремонтировать пути на этом участке было бы крайне неудобно.

Стоял страшный мороз. Тонкие усики на небритой еще ни разу в жизни верхней губе Кости быстро покрывались льдинками. Было щекотно. Костя снимал варежку, связанную покойной матерью и открытой ладонью трогал льдинки, разглаживая усики. Помогало, но не надолго. Лед быстро намерзал вновь. Начинало щекотать под носом, приходилось повторять проделанное только что. В остальном мороз Костю особенно не беспокоил. Одет он был по-зимнему в отцовский овчиный тулуп шерстью внутрь. На ногах унты из волчьих шкур шерстью наружу. На голове лисья шапка с хвостом, закрывающим шею. Было тепло, а от ходьбы даже жарко. До насыпи добрались без приключений, не встретив сопротивления. Разобрали путь, утопили рельсы в болоте, заложили взрывчатку, взорвали насыпь в четырех местах. Взрывы пробили бреши в песочной насыпи. Хлынула вода, т. к. ее уровень слева и справа от насыпи был разным. Остатки насыпи оказались почти полностью смытыми. Посмотрев на содеянное, кадеты удовлетворенно переглянулись — немало придется повозиться большевичкам, восстанавливая железнодорожный путь.

Выполнив задачу ротный решил отказаться от привала и побыстрее удалить роту от железной дороги. Иначе первый же военный эшелон красных, остановившись у разрушенной насыпи, разнесет роту в клочья. Направились в обозначенный в 7-8 верстах на юг от железной дороги населенный пункт Усовка. Добрались уже в темноте. Изнуренные пятнадцатичасовым маршем кадеты валились с ног и, быстро разобравшись по избам, уснули замертво. В карауле стояли офицеры, но и они не углядели беды.

Проснувшись, кадеты обнаружили себя обезоруженными и связанными по рукам и ногам. Гимнастерки, галифе, шинели, сапоги, тулупы, шапки — все было сдернуто со спящих ночью. А по деревне щеголяли обновками бородатые мужики и безусые сельские парни.

На вопрос одного из товарищей Кости:

Что происходит?

Словоохотливый хозяин избы ответил:

Да ничего, не переживай, хлопец. Вам ведь все равно на том свете ничего не понадобится, а нам воевать за Сибирь-матушку. Нам и оружие ваше пригодится, и одежда ваша.

Кадеты узнали, что находятся в плену в паризанском отряде «Сибирских Орлов», что отряд бьется за независимость Сибири, что к обеду ждут Кузьмича — командира отряда, что прибудет Кузьмич и решит, что делать с пленными.

Хозяин избы проявлял заботу: водил оправиться на мороз, периодически подбрасывал смолистых дровишек в печку, от чего в избе было тепло и в исподнем. Он даже кормил кадетов гороховым супом, сваренным хозяйкой. При этом он не прекращал разговоры ни на минуту, так что кадеты скоро узнали много интересного о своем настоящем и будущем.

Они узнали, что «все беды российские от Москвы и Питера. Царь в тех столицах будет сидеть, Временное правительство или советская власть — все одно. Все они только одно слово знают: «Дай, дай, дай,...» А вот фигу вам» - и хозяин демонстрировал всем нехитрую конструкцию из трех пальцев.

На вопрос:

Так что ж, столица только берет, ничего не отдавая взамен?

Отвечал вопросом:

А чего такого она отдает?

Ну как чего? Защиту дает от внешних врагов, за порядком следит. Науку развивает, медицину, образование.

Ну и где тот порядок? Где та защита? Нет уж, мы сами себя защищать будем и порядок установим свой-сибирский. Без России и Москвы.

Кадеты узнали о том, что каждому предстоит разговор с Кузьмичем. А там он и решит, что с ними делать. Кузьмич — мужик основательный, грамотный, бывалый, людей насквозь видит. Он и определит каждому его судьбу по правде и справедливости. Может и жизнь сохранить. В отряде сейчас с десяток таких наберется, кому он службу за Сибирь-матушку доверил. Может и отпустить на все четыре стороны, чтоб ходил спасенный по белу свету и рассказывал всем о милости Кузьмича. Но большинству придется смерть принять, смерть легкую. Кузьмич же не изверг какой-нибудь. Стрелять он не любит. И вешать не любит. Если только поторопит кто. А так, обычно, по Сибирски вопрос решает. Летом гнусом, зимой морозом. Так что, скорее всего оставят вас связанных в снегу на замерзшем болоте. Заснете вы сладко и не проснетесь. А по весне, когда весь снег стает, оживет то болото и проглотит ваши косточки. И не останется от вас никакого следа на белом свете.

 

* * *

 

Афанасий Кузьмич Коржавин не смог служить в армии. Его свободолюбивая натура никак не принимала необходимости подчиняться чужой воле. Поначалу он, срипя зубами, старался выполнять приказания даже в случае внутреннего несогласия с ними. Объяснял себе, что подчинение необходимо для дела, что без дисциплины не могут быть достигнуты те высокие цели, ради которых люди взяли в руки оружие.

Однако прошло время, накопился боевой опыт, и Афанасий все чаще стал задумываться, а так ли высоки те цели, ради которых русские люди уничтожают друг друга в братоубийственной войне. Если отбросить всю шелуху, то главное противоречие между красными и белыми — это отношение к частной собственности. Для белых частная собственность священна и неприкасаема, для красных ее не должно быть вообще. Отнять и поделить на всех поровну — вот ради чего красные проливают и свою, и чужую кровь.

Афанасию было противно делить с кем-либо свое кровнозаработанное и он примкнул к белым. Это было естественно и объяснимо. Но пение в завершение общей молитвы по утрам царского гимна «Боже царя храни» коробило Афанасия. Не принимала его душа идею реставрации монархии. Афанасию не хватало образования, чтобы самостоятельно разобраться, почему, всем сердцем отрицая красную идею, он не может принять и белую тоже. Он вступал в разговоры с грамотными людьми в поисках истины, и она пришла к нему, но не в разговорах, а в книжке, которая совершенно случайно оказалась в его руках.

Было это так. На Масленницу девятнадцатого года Афанасий с казачьей сотней атамана Анненкова участвовал в захвате обоза с хлебом. Он нашел тогда за полозьями саней между порубленными трупами красноармейцев, залитую чужой кровью грузную бабу. Страшно хотелось курить. Так всегда бывает после рубки, но трубка где-то затерялась, а газетка кончилась. Афанасий соскочил с коня, привязал уздечку в саням, потрогал бабу ногой, убедился, что жива, прохрипел:

Вылазь красавица, говори, кто такая, и газетку мне найди на закрутку.

Баба, услышав про газетку, поняла, что убивать ее пока не собираются. С готовностью услужить и от только что пережитого страха она затараторила взахлеб:

Ой, миленький ты мой. Устал сердешный, отдохнуть захотел, покурить. А у меня и подарочек тебе припасен. Газетки нету, зато книжка есть. На закрутку в самый раз. Сейчас я сундучок только открою.... Ой, что же это я? Вот дура-дурой. У меня же и сигары американские есть. Целая коробка. Это сестрица мне на память, на удачу, на хорошего мужа подарила. Она в доме красноярского губернатора горничной служила. Вот еще с тех пор и храню. Судьба мне тебя, миленький, подарила. Ты меня от верной смерти спас, значит и коробка теперь твоя. И книжку вот возьми. В кармане, вот здесь, она поместится. Выкуришь все сигары — за книжку возьмешься. А зовут меня Капитолиной. Арестовали меня супостаты да и забрали с собой. Вторую неделю уже спят со мной по очереди, насильничают. А я не люблю этого. Я люблю, чтоб по-хорошему, и мужик чтоб был красавец. Вот такой, как ты, а не то, что эти сосунки прыщавые. - Капитолина пренебрежительно оглядела трупы вокруг.

Афанасий отвык от женского общества, да и не встречались ему такие говорливые. Молча принял книжку, засунул в нагрудный карман, открыл коробку с сигарами. Запах был густым, дорогим, полузабытым и влекущим. Афанасий сунул сигару в зубы, откусил попку, выплюнул. Зажег спичку, раскурил. С непривычки закашлялся, вдохнув в себя. Затем вспомнил, что сигару надо курить «не взатяг». Втянув порцию дыма в рот, не надо сразу отправлять его в легкие. Нужно, приоткрыв рот, предоставить дыму свободу выбора и тогда не только рот, но и голова, будет окутана ароматным облаком. Легкие от этого дышать не перестанут и, вдыхая воздух, примут ровно столько дыма, сколько им нужно для счастья.

Ты вот что, Капитолина. Ты блины печь умеешь?

Ой, миленький мой, умею. Конечно же умею. А ты блинчиков захотел? Ах, ну-да, Масленица же. Напеку-напеку тебе блинов каких только захочешь.

За блинами, прихлебывая чаек, Афанасий и открыл тогда книгу от Капитолины в первый раз, прочел название: «Хлеб и Воля», заинтересовался автором: «Князь Кропоткин Петр Алексеевич». Начал читать, и не смог остановиться. Каждая строчка в этой замечательной книге вызывала в Афанасии живой отклик согласия. До чего ж умен князь. Как он все сумел разложить по полочкам. Ведь, действительно, государство — это всегда насилие. Оно построено на насилии и не может быть построено на чем-то ином кроме насилия. Значит, личность не может быть свободна в государстве по определению. Она всегда является либо объектом насилия, либо его субъектом — слепым орудием в руках государственной машины с помощью которого осуществляется насилие над другими личностями.

Перенеся идеи князя на современную политическую ситуацию в стране, Афанасий понял, что и белые, и красные едины в своем стремлении строить государство. Разница лишь в том, кто кого в этом государстве будет насиловать. И те и другие выстраивали вертикаль власти, которая предусматривает насилие центра над окраинами. Окраины в этой схеме существуют только для того, чтобы кормить центр продуктами, ресурсами, лучшими людьми. Центр жиреет, окраины хиреют. Так и только так может существовать диктатура, не важно, какая она: царская или большевистская. Сибирь, как была колонией при царе, так и остается колонией при какой угодно центральной власти. Так за что ж биться в этой гражданской войне? - Ну, конечно же, за Сибирь, за независимую от всех на свете столиц мира, свободную и процветающую Сибирь.

Придя к выводу, что ему не по пути ни с красными, ни с белыми, Афанасий Кузьмич ушел в партизаны, захватив с собой пару десятков казаков-единомышленников. За год к моменту захвата в плен кадетов партизанская армия имени князя Кропоткина под руководством Афанасия Кузьмича Коржавина контролировала территорию в междуречье Тобола и Иртыша от Тобольска до самого Петропавловска и составляла около трех тысяч сабель. Количество пехоты никто не считал, т. к. вооружено было все население контролируемой территории и все оно поддерживало Кузьмича. Боевые действия армия вела только на своей территории и только по наведению порядка, при внедрении на территорию посторонних вооруженных людей. И не важно какие знаки отличия носили непрошенные гости: красные звезды или царские погоны. Всех ожидала суровая, но справедливая кара за нарушение порядка.

 

* * *

Кузьмич прибыл в Усовку в сумерках. Расположился в штабной избе, которая была одновременно и жильем для него и Капитолины. Такие избы были построены по его собственному проекту почти в каждой деревне территории. Все они были одинаковы, так что, приезжая на новое место, Афанасий с Капитолиной чувствовали будто и не выезжали никуда из дома. Жили они уже почти год вместе. Жили душа в душу. Афанасий почитал Капитолину как посланницу божию (ведь вместе с ней к нему снизошла истина), а Капитолина в Афанасии нашла то, что искала всю жизнь, не осознавая этого: душевного друга, уважавшего в ней не только ее женские прелести, но и ее личность. Впервые ей встретился мужчина, который искренне интересовался ее мнением по самым разным темам. Надобность в любовных записочках и романтических свиданиях отпала сама собой, как отпадает потребность наряжаться в бане. Их отношения были лишены всякого налета манерности и манипулирования, и не смотря на богатый плотский опыт, сохраняли первородную чистоту и доверие.

К приезду Афанасия уже был заготовлен список пленных кадетов (фамилия, имя, кто отец). Афанасий углубился в чтение, наткнулся на запись: «... Морин Константин, отец — Морин Яков, купец, ...» Афанасий никогда не встречался с Костей Мориным, но о его существовании знал. Неужели Якова Сергеевича сынок? Приказал:

Вот этого сюда ведите, Морина Константина.

Через некоторое время в штабной избе появился Костя. Вид его был жалок. Босые ноги покрыты кровоточащими ссадинами от ходьбы по замерзшей, покрытой жесткой ледяной коркой грязи. Руки связаны за спиной, под носом висела длинная сопля, которую нечем было смахнуть. Афанасий подошел к парнишке, развязал ему руки, кликнул:

Капитолина, иди-ка сюда с полотенцем.

Подошла Капитолина. Афанасий взял у нее полотенце, передал Косте:

На вот, утрись, герой. Не твой ли батюшка Яков Сергеевич Морин магазин галантерейный имеет в Омске на Часовитинской улице?

Костя взглянул на Кузьмича с интересом:

Так точно, мой. А Вы что, знаете его?

Кузьмич расплылся в широкой улыбке:

Не просто знаю, это кум мой, крестный отец дочки моей, Дуни. Знаешь ее?

Ну как не знать. Она ведь с сестрами и братом в отцовском доме живет.

Когда видел ее в последний раз?

Месяца три назад, еще летом.

Ну как там они? Рассказывай.

Да вроде ничего. Все живы-здоровы. Вот только тетя Зоя весной померла. Помучилась в жару пару дней и померла.

Да, слышал я об этом. Царство ей небесное, - и, обращаясь к Капитолине, - собери-ка нам на стол чего-нибудь и сама садись. Помянуть надо человека, ну и за знакомство, само собой.

Кузьмич приказал хозяину избы вернуть Константину конфискованную у него одежду и, одобрительно похлопав парня по спине:

Ну вот, так-то оно лучше будет. В гимнастерке настоящим солдатом смотришься. Ешь давай, спать здесь будешь, в штабной избе. Места хватит. А утром коня тебе дам и езжай куда глаза глядят. Можешь к отцу в Омск, можешь к белым вернуться, можешь к красным, а можешь и со мной остаться Сибирь защищать от напастей. Что выбираешь?

Костя облизал деревянную ложку, которой до этого наворачивал за обе щеки наваристую перловую кашу с гусиными шкварками, положил ложку на стол, выпрямил спину. Встал из-за стола, начал расстегивать гимнастерку. Кузьмич забеспокоился:

Ты чего это надумал? Спать что ли собрался? Так рано еще спать-то ложиться. Кашу вон не доели. И чай еще пить не начинали.

Костя не отвечал пока не остался вновь в исподнем:

Верни меня, дядя, в роту. Там и приму то, что на судьбе написано. Вместе с товарищами.

Кузьмич опешил. Не ожидал он такого поворота. Подошел к Косте, заглянул ему в глаза. Сквозь страх и неуверенность явно проступала непреклонная решимость. Такими бывают глаза у человека перед прыжком с крыши, высокого берега, самолета. Оглянулся на скопившихся в избе селян:

Ну чего встали? Ведите парня назад. Все на сегодня. С остальными завтра буду разговоры разговаривать. Утро вечера мудренее.

 

* * *

 

Ночью, поглаживая по голове приникшую к его подушке Капитолину, выдохнул:

Что делать с парнишкой, ума не приложу.

Капитолина участливо встрепенувшись, повернулась на живот:

Афонюшка, миленький, ты все правильно сделал. В этом возрасте самое страшное для человека — оказаться белой вороной. Знаешь же как на Руси говорят: «На миру и смерть красна». Сейчас он вместе с товарищами своими, такой же, как и все. И ему спокойнее, и товарищи его любят и уважают. Кому же хочется Иудой быть. Так что пока все в порядке.

Афанасий в беспокойстве:

Сейчас-то да. Спят все, а вот утром выбирать придется. В живых оставить — все остальные его презирать будут, а как ему после этого всю жизнь непрощеным жить? Врагу такой жизни не пожелаещь. А он ведь вроде родственника. Пристрелишь вместе со всеми, а как тогда куму в глаза смотреть? Да и Дуняша с ребятишками огорчатся. А отпустишь всех сразу на все четыре стороны, они, конечно, порадуются и его героем будут считать. А мне-то как с моими дальше воевать? Не поймут меня мои сибиряки. Не могу я этого себе позволить. Или отпустить все же?

Ты вот что сделай, миленький. Поведешь всех на болото и его веди вместе со всеми, общей группой. Повяжешь их там всех и его вяжи. Раскладывать будешь их всех у кочек болотных и его клади. Пусть полежат, померзнут маленько. А потом стрелять начинай всех (некогда, мол, ждать). Ну и подгадай так, чтоб Костя последним был. Пока он смерти своей ждать будет, с него блажь-то вся сойдет. И для товарищей он своим останется, ведь вместе со всеми честно до самого конца был. А когда товарищей уже не будет на этом свете, хорохориться-то ему ни к чему будет. Вот тогда бери его, корми, пои, одевай, лечи и вези к бате его в Омск. Момент сейчас самый удачный. Белые из Омска уже побежали, а красные еще не пришли. Самое время твоим орлам погулять там от души.

Афанасий, поглаживая Капитолину, привстал на колени, освобождая место для нее под собой:

Какая ж ты у меня, Капушка, умница, да разумница. Чтоб я делал без тебя? Совсем бы пропал. А так еще поживем, э-эх, поживем, …, э-эх, …, э-эх, …, э-эх, ...

 

* * *