Болезнь Саньки пришлась настолько не ко времени, что Анна абсолютно растерялась. Маленький шестилетний «сыночка», как иногда, вспоминая бабушкино выражение, называла Аня сына, лежал с высоченной температурой, сердечко билось часто-часто как у зайчишки. Санька не то спал, не то бредил. Аня обтирала его тельце водой с уксусом, то и дело меняла влажный компресс, но температура не спадала. Санька вообще-то болел редко, но когда заболевал, то всегда всерьез и с высокой температурой. Детские, щадящие организм ребенка таблетки почти не помогали, а жаропонижающих свечек дома не было, и взять их ночью было негде. Муж Володя - в командировке, Анне утром надо обязательно быть на работе. Ни бабушек рядом, ни дедушек. Что делать с ребенком и что с работой Аня не представляла.

Ночь так и прошла без сна. Утром Аня, конечно, вызвала врача. Начальник – неприятный, вечно всем недовольный – высказал по телефону все, чем хотел по привычке обидеть Аню, но Санькина болезнь позволила ей быть сильной и даже не заплакать.

Врач – молодая деловитая женщина внимательно осмотрела Саньку, выписала необходимые лекарства и ушла, пообещав заглянуть еще раз на следующий день, потому что температура у ребенка была действительно предельная. Диагноз ОРВИ, который сейчас стандартно пишут всем, абсолютно ничего не говорит ни родителям, ни, похоже, врачам. У Ани всегда возникало впечатление, что вирусные инфекции, как из черного ящика выкидывают в пространство непредсказуемую комбинацию опасных возбудителей, которые всякий раз вызывают недоумение врачей в плане выбора схемы лечения. А потому, понимала Аня, лечат пациентов всегда одним и тем же: обильное питье, жаропонижающие при температуре свыше тридцати восьми градусов, афлубин, доктор МОМ, тантум-верде.

Вечером приехал из командировки муж Володя, вечно занятый по делам фирмы, вечно спешащий на совещания, заседания, приходящий домой поздно и всегда без сил, желания поговорить с ней, обратить внимание на сына. Аня решила быть твердой и сообщила мужу, что завтра ей обязательно надо выйти на работу, поэтому с Санькой придется посидеть Володе. Если утром Аня наслушалась от начальника претензий, выражающих его полное неудовольствие ее отсутствием на работе, поняла, что начальник считает женщин с их малолетними детьми сущим кошмаром для предприятия, то вечером муж добавил черных красок в ее и без того невеселое настроение. Володя расхаживал из угла в угол, вдалбливая Ане, что нормальная жена должна как-то так устраивать дела на работе, чтобы иметь возможность сидеть с больным ребенком. Володя гремел, что не намерен рисковать карьерой и основным доходом семьи, сидя дома с сыном, в то время как его жена будет «что-то там убогенькое клепать для своего убогенького начальничка». Именно так и сказал.

Аня заплакала и вся сжалась. Что бы ни говорил муж, она четко знала, что если уйдет с работы, будет сидеть дома и воспитывать сына, им вовсе не о чем станет говорить. Володя не был плохим, он был нервным. Любую даже маленькую проблему он сначала «выращивал» до гигантских размеров, а потом, успокоившись, решал, и все снова текло мирно. Но, видимо, непомерная загруженность на работе и капля претензий со стороны Ани переполнили чашу его терпения. Сейчас он обижал жену намеренно, понимал, что делает ей больно, но остановиться не мог.

Больной Санька высунул мордочку из своей комнаты, увидел плачущую маму, орущего папу, прижался к Ане всем тельцем и захлюпал сам. Ане стало жалко сына настолько, что она подумала: «Ну и бог с ней с работой. И черт с ними - с мужем, с начальником, со всеми этими невозможными руководителями-мужчинами, которые перестают быть людьми, когда дело касается их «великой» работы. Завтра не пойду никуда. Буду с Санькой».

Маленький «сыночка» тоже решал в голове непростую задачу. Когда мама поила его перед сном лекарствами, Санька, набравши в грудь воздуха, выпалил: «Мам, я завтра один посижу. Ты иди на работу». Аня обняла его, прижала к себе: «Милый ты мой, сынок. Все-то ты понимаешь. Ты мой зайчик, моя пуговка…» Аня долго еще ласкала Саньку, гладила его лохматую головку, пока сын не уснул больным, но уже более спокойным сном.

Утром позвонил начальник. Судя по тону, хамство копилось в нем со вчерашнего дня и готово было вырваться на Аню, но когда услышал, что она придет через сорок минут, пробубнил что-то и бросил трубку. Анна, не спавшая полночи после ссоры с мужем, вставшая рано, чтобы приготовить Саньке еду на день, начала тяжело собираться. Муж к этому времени уже ушел, не попрощавшись ни с Аней, ни с сыном. С этого дня Санька вынужденно остался сам себя лечить и сам себя воспитывать.

Как прошел день, Аня не помнила. Дел было очень много, но Аня старалась завершить все как можно быстрее, чтобы отпроситься пораньше. Начальник рвения не заметил, как всегда, набычившись, смотрел на подготовленные бумаги, черкал что-то дурацкими зелеными чернилами, заставлял еще и еще переделывать. Спорить, просить, умолять было бесполезно. У этого человека, если и были дети, то явно воспитывала их «нормальная жена, которая как-то умела устраивать дела на работе». Вспомнив слова мужа, Аня снова разозлилась и до конца дня так и работала с ощущением ненависти ко всему мужскому полу.

Домой звонила раз пять. У них с Санькой был уговор, что он возьмет трубку, как только пройдут четыре звонка, включится автоответчик и сын услышит ее голос. Голос Саньки – абсолютно детский, слабый, растерянный, как ножом по сердцу ранил Аню. Но сын держался стойко, уверял, что не боится сидеть дома один, поел, выпил лекарства и даже поспал.

На самом деле Санька боялся до смерти. Полдня он просидел, почти не сходя с места. По телевизору смотреть было нечего, каждый звук пугал его своей неожиданностью. Санька даже всплакнул пару раз. Только мамины звонки возвращали его к жизни, и пока говорил с мамой, окружающие вещи казались обычными и домашними.

Днем Санька услышал за дверью смех и какой-то разговор. Он опустился перед дверью на коленки, приложил щеку и стал рассматривать в замочную скважину жизнь в подъезде. Смеялась соседка – молодая красивая очень яркая и живая девица. Какой-то ухажер провожал ее до дома. Санька видел только ноги, но, зная соседку, хорошо представлял, как она откидывает роскошные длинные светлые волосы и смеется открыто и заливисто. То, что днем она вернулась домой, как-то успокоило парнишку.

Соседка пригласила своего спутника в квартиру, громко хлопнула дверь, но из-за двери еще долго раздавался смех и мужское урчание. Санька развеселился, представив урчащего дядьку в виде большого довольного мохнатого кота.

Аня мчалась домой сломя голову, успев днем купить в буфете только пирожное для Саньки. У подъезда встретила участкового педиатра. Та, тоже запыхавшись, подходила, к Аниному дому. Врач извинилась, что не смогла зайти днем, и только закончив вечерний прием, выбралась проведать Саньку. Анна, с утра терзавшая себя угрызениями совести, преступно смолчала, что целый день не была с ребенком и сама не знает, в каком состоянии сын. Вошли в квартиру. Санька радостно выскочил встречать маму, увидев врача, стушевался, но тихо поздоровался. Аня порывисто обнимала сына, целовала, лепетала что-то про пирожное, которое специально для него купила. Врач, не предполагавшая, что Аня весь день пробыла на работе, немного удивилась столь волнительной встрече матери с сыном, но, погруженная, видимо, в свои проблемы, решительно прошла в ванную мыть руки.

За день температура у Саньки значительно снизилась, но появился кашель. Врач, несмотря на нерабочее уже время, внимательно и долго осматривала его, слушала и, наконец, резюмировала: «Бронхит. Самый настоящий бронхит, но, похоже, лечиться будете долго». Аня это понимала. У Саньки уже был бронхит и, действительно, лечили они его последовательно и долго. Вот только что с ребенком это долгое время делать? Анна очень волновалась за сына, за то, что маленький еще, что будет сидеть дома один, но также осознавала, что пойти на больничный не сможет, хоть и попросила врача оформить его.

Вечером Санька ел пирожное, мама читала ему про железного дровосека, и жизнь казалась Саньке удивительно прекрасной, абсолютно спокойной и нестрашной.

Второй день без взрослых он провел также как первый – в основном боялся. Оживал, только когда слышал мамин голос по телефону. К вечеру затосковал совсем и сидел, не отрывая глаз от часов – вот осталось три часа до прихода мамы, вот два часа и сорок минут, вот два с половиной…

Снова он услышал смех в подъезде. Соседка опять с кем-то разговаривала и негромко смеялась. Санька приник к замочной скважине. Туфли на высоком каблуке, ноги, стоящие то крест-накрест, то прямо и ровно, то чуть кокетливо, по очереди заваливаясь на внешнюю сторону стопы. А рядом крепкие коричневые мужские ботинки - очень красивые, особенной формы, коричневой фактурной кожи. Правильных определений Санька дать бы не смог, но подумал, что дорогие. Мужские ботинки сначала стояли без движения, потом стали медленно надвигаться на туфельки, обходить стороной, так что туфелькам было не вырваться из их окружения. Единственное, Санька понял, что сегодня мужчина был другой. Не было кошачьего урчания, низкий приглушенный голос ворковал, уговаривая соседку. Она смеялась не так как вчера – громко и раскатисто. Сегодня шла совсем другая игра, соседка приглушенно говорила что-то, смеялась мягко, замолкала, слушая собеседника, снова шептала в ответ, а потом «ботинки» ушли, так и не приглашенные в квартиру.

За дни болезни Санька привык во второй половине дня затихать у входной двери, поджидая прихода женщины из квартиры напротив. Иногда она приходила одна, открывала дверь двумя ключами, включала свет, и на миг Санька видел вешалку в прихожей, небольшое кресло и зеркало на стене. Но чаще соседку провожал мужчина. Тот первый в черной нечищеной обуви появлялся всего раза два, а в остальные дни – «коричневые ботинки». Теперь они научились пробираться в квартиру. Их пригласили после двух дней перешептываний в подъезде, но, однажды пробравшись, они стали подолгу задерживаться у соседки в гостях.

Санька был еще очень мал для того, чтобы делать какие-то выводы. В его лохматой головке жила только радость от того, что сейчас он не один. Приход соседки настолько успокаивал его, что до конца дня Санька спокойно играл, рисовал, лепил танки и встречал маму без тени слез.

Однажды что-то нарушилось в распорядке дня. Знакомые ботинки вышли из квартиры соседки спустя минут пять после прихода. Их владелец выкрикнул что-то громко и резко, а потом носом ботинка в силой ударил в дверь. Санька затаился, прислушался еще, но в подъезде все стихло, почувствовался только запах сигаретного дыма. «Ботинки» стояли, видимо, где-то вне зоны обзора, но не ушли окончательно. Через некоторое время человек снова подошел к квартире соседки, настойчиво позвонил в дверь, несколько раз стукнул кулаком сильно и властно. В этот момент рядом возникли черные стоптанные ботинки. Вмиг произошла схватка. В бешеном темпе ботинки двигались по площадке, слышались выкрики, брань. «Коричневые» яростно замахивались, наносили жесткие удары. «Черные» отступали, избитые и ослабевшие, а «коричневые» добивали сзади. Но вот «черные» остановились, притиснутые к двери. Это был их последний плацдарм. Теперь они защищали не только себя, но и покой любимой женщины, живущей за дверью. Видно было, как «черные ботинки» сгруппировались, напружинились, готовясь к ответному удару… И снова как в калейдоскопе завертелись картинки. Дерущиеся тела рывком оторвались от двери, пролетели лестничную площадку и уперлись в дверь Санькиной квартиры. Слышались глухие удары и хрипы. Дверь ходила ходуном, как будто ее выбивали молотом. Замок еле сдерживал натиск.

Санька испугался и громко заплакал. Он крепко закрыл ладошками глаза, чтобы только ничего не видеть. Он боялся спрятаться в квартире, и боялся оставаться у двери. Он даже не понимал, что своим громким ревом привлекает внимание людей за дверью. Очнулся, когда услышал звук поворачивающегося ключа, отпрянул в сторону от двери и увидел на пороге папу. Отец был встревожен, кинулся к сыну, начал трясти его за плечи, все время спрашивая, что случилось. Санька обрадовался ему так, как никогда не радовался. Прижался мокрой от слез щекой к отцовой куртке и крепко обнял его за ноги. Отец, не привыкший проявлять нежность к ребенку, стоял не шелохнувшись, а Санька все не отпускал. И вдруг посмотрев на ноги отца, попятился в сторону, пытаясь что-то беззвучно спросить.

Отец снял пальто, ботинки, а Санька так и не спускал с них глаз - коричневых, дорогих, с фактурной кожей. Он никогда не обращал внимания на обувь отца, а сейчас увидел совсем близко. Санька медленно повернулся и пошел к себе в комнату. До прихода мамы сидел, не включая свет, скучный, молчаливый и отчаянно кашляющий. Отец несколько раз заглядывал к нему, звал на кухню ужинать, но Санька категорически отказывался. Володя заставил сына померить температуру, проследил, чтобы тот выпил лекарство, принес теплое молоко в кружке с коровой и пряник. Санька затравленно смотрел на отца и молчал, а когда тот вышел из комнаты, беззвучно заплакал.

Вечером мама снова читала про дровосека. Санька любил эту книжку, и за время болезни они начали перечитывать ее во второй раз. Санька прижимался к маме, слушая, но не понимая текст. Отношения у мамы с папой наладились. Недавняя ссора как-то повлияла на них, потому что вот уже несколько дней в гостиной стоял букет хризантем, подаренных папой. Поздно ночью Санька слышал, как отец говорил маме, что сын сегодня сам не свой, что, может быть, его надо еще раз показать врачу. Но оснований не было - температура нормализовалась, кашель, хоть еще и сильный, стал мягче.

Санька так расстроился вчера из-за своего открытия, что весь следующий день сидел на диване, ничего не делал, к двери не подходил. Вздрогнул только, когда также рано как вчера открылась дверь - пришел отец. Санька не вышел его встречать. Отец заглянул из коридора в комнату, поздоровался, исчез за дверью, и, высунувшись снова, показал Саньке большую красную с синей и серебряной отделкой спортивную машину. Глаза Саньки на миг заблестели и снова потухли. Отец снял куртку, подошел и сел рядом с Санькой, притянув к себе сына.

В этот момент Санька услышал смех за дверью. Влекомый инстинктом, он рванулся к замочной скважине, посмотрел в отверстие и увидел знакомые дамские туфли на каблуке, а рядом с ними коричневые ботинки. Санька обескуражено обернулся, увидел ботинки отца, не поверив глазам, снова припал к замочной скважине. Нет, все правильно, такие же коричневые, фактурные, блестящие. Санька вскочил, влетел в комнату и кинулся отцу на шею.

«Странный ты у меня парень», - сказал отец, но довольно обнял сына, прижал к себе так, как может прижать только отец, чуть царапая щетиной, придерживая большой теплой рукой. А потом они долго сидели рядом, рассматривая красивую блестящую машину на ковре – предел Санькиных мечтаний, предмет его гордости, доказательство папиной любви.

 

Из сборника "Не про меня, но обо мне"