Анастасия, Павел и Фёдор Соколики готовили фрукты для сушки. Анастасия мыла яблоки и груши, разрезала их, проверяла на червивость, выковыривала червяков и складывала в корзину. Павел удалял семечки и нарезал фрукты мелкими дольками. Федька раскладывал рушники на черепичной крыше коровника, а на них тонким слоем резаные фрукты. Работа спорилась. Анастасия в задумчивости улыбалась. Ещё когда Сидор был дома, исчезли месячные. А сегодня, когда доила корову, затошнило. И солёного огурчика всё время хочется. Соседка Мария Телегина считает, что всё это верные приметы беременности. Да и пора бы уж. Два года прошло как Сидор привёз её с ярмарки. Пора бы уж в семействе появиться и девочке. Анастасия мечтала о дочке. Будет хоть с кем поговорить. А то ведь с пацанами этими какой разговор? Ответа не дождёшься. Не то что вопроса. Молчат всю дорогу. И не поймёшь, что у них там на душе.

Настя стала прикидывать, когда же роды, если конечно она права в своих ожиданиях. Значит так: войну объявили в августе. Сидора забрили в начале сентября. Значит доченька появится где-то к пасхе. Хорошее время. Дай бог тогда и война кончится, и Сидор вернётся.

Мысли переключились на Сидора. Какой же он смешной на карточке. Анастасия встала, вытерла руки рушником, пошла в хату, достала карточку из шкатулки. Карточка была маленькая, размером со спичечный коробок. На карточке родное лицо её любимого. Сидор был в военной форме, папахе с полуоткрытым кинжалом в руках. “Ух, какой грозный....Боюсь, боюсь, боюсь,” - улыбнулась Настя. Прочла в который раз знакомый текст на обратной стороне карточки: “Посылаю свою рожу. До свидания. С.Фёдоровка. Соколик”.

Настя вернулась во двор к столу под яблоней. Потрепала Павла за волосы:

Лохматый какой. И ты тоже Федька. Хоть косы заплетай. Как отца забрали так и не стриг вас никто. Вот что братья. Заканчиваем с яблоками и буду вас стричь.

Павел отодвинулся освобождая голову от Настиных рук:

Настя, не балуй. Щекотно.

Ух ты, сердитый какой. Скажи лучше, как тебя подстричь?

Это ты о чём?

О чём, о чём – о причёске. 16 лет уже. Пора уже о девушках подумать. А девушкам на тебя, стриженного под ноль смотреть скушно. Что ж это за хлопец без чуба? Так и останешь без пары.

Мне этих причёсок не надо. Подстрижёшь наголо, как тятя стриг. И как сам всегда стригся.

Ну хорошо, хорошо. Садись на табуретку. А ты, Федька, за машинкой сбегай.

Хорошо Настя, а где машинка?

На ризнице глянь. Если нет, то в шкатулке.

Павел расположился на табуретке. Настя ещё раз взъерошила ему волосы:

Снимай-ка рубашку, Павло.

Это зачем?

Зачем, зачем....А затем, что потом эту рубаху твою от волос не прополощешь.

Павел скинул рубашку. Открылись мускулистые плечи привыкшего к физической работе деревенского парубка. Настя совершенно непроизвольно прикоснулась к плечу Павла. Павел, почувствовав это нежное прикосновение от неожиданности передёрнул лопатками. “Гляди-ка, ну в точности как отец” - подумала Настя.

Анастасия приступила к стрижке. Машинка была хорошо смазана ещё Сидором, стригла легко. Выстригая за ушами, Настя ужаснулась:

Гляди-ка грязи сколько развёл, жених. Впору огород в ушах копать. А шея-то, шея.... Ты её хоть раз мыл, Павлушка?

Да ладно тебе, Настя, шум поднимать. Вот закончишь стрижку, сполосну под умывальником. Будет порядок.

Вот уж нет, дорогой. Пока я Федьку стричь буду ты печку растопи, да чугунок поставь. Воды согрей. Буду мыть вас с Федькой. Да и самой пора волосы помыть. Польёшь мне.

Павел возражать не стал. Сделал всё как просила Настя. Но ожидание чего-то запретного не покидало его. Ведь до сих пор все его помывки проходили под руководством отца в бане у Телегиных.

Сначала вдвоём помыли Фёдора. Он голенький стоял в корыте. Настя тёрла ему кожу намыленной вихоткой, а Павло поливал тёплой водой из ковшика. Закончив с помывкой Фёдора, Настя обернула его в широкий рушник и отнесла в летнюю кухню. Там Федька надел всё чистое и убежал на улицу.

Оставшись вдвоём, Павлик с Настей глядели друг на друга, не решаясь приступить к задуманному. Наконец Настя нарушила молчание:

Ну раздевайся Павло, залезай в корыто.

Я?... А может сначала тебя помоем?

Нет уж. Начнём с тебя. Видишь, солнце ещё не село. Меня будем мыть, когда стемнеет, а то, не дай бог, увидит кто.

Павел снял штаны. Остался в трусах. В нерешительности стоял перед корытом. Настя поторопила его:

И трусы снимай. Я отвернусь. Сядешь в корыто, прикроешь своё хозяйство рукой. Никто его не тронет.

Анастасия сильными пальцами доярки намыливала Павла, одновременно массируя ему мышцы. От этого Павел почувствовал никогда ранее не испытанную расслабленность. Было приятно и клонило в сон.

Ты что же, засыпаешь, голубчик? А кто же мне спинку потрёт?

Павел встрепенулся, взял из рук Анастасии вихотку:

Ты иди, Настя, косы свои пока расплетай. Спасибо тебе. А я тут сам закончу.

 

* * *

 

...Настя в одной ночной рубашке вышла на крыльцо уже в сумерках:

Поди, Павло, на кухню. Тазик принеси.

Настя поставила тазик на табуретку, наклонилась над ним и, расчёсывая волосы, складывала их в тазик:

Поливай, Павло, потыхэньку.

Павел поливал из ковшика тёплую водичку на голову Насте, а она продолжала расчёсывать волосы гребнем до тех пор пока они хорошо не смочились. Попросила Павла подать мыла и начала намыливать волосы в тазике, оставляя голову без мыла. Павел поразился:

Ты волосы моешь словно рубаху стираешь.

Это чтоб в глаза мыло раньше времени не попало – ответила Настя.

Мытьё продолжалось долго. Намыливания и полоскания сменяли друг друга. В последний раз Настя прополоскала волосы в холодной колодезной воде:

От нагрева вода всю пользу теряет. И волосы от неё матовые. А чтоб блестели, надо в свежей колодезной прополоскать. Так меня мама учила. А у неё всегда волосы чистотой сверкали.

Настя отжала волосы и ушла в летнюю кухню.

Я приду сейчас. А ты, Павлик, пока корыто приготовь и водички горяченькой.

Вышла из кухни Настя без рубашки. Да и без чего либо ещё. Только волосы были уложены на голове и накрыты рушником, сложенным в тюрбан. Павел был к ней спиной и сначала не заметил её наготы. Когда же она подошла к корыту и тихо сказала: “Не смотри на меня”, Павел понял, что Анастасия – голая!... Сердце бешено стучало. Павел замер, боясь шелохнуться.

Ну ты что паренёк стоишь столбом. Водички зачерпни. Да полей мне на плечи. Вот так. Хорошо. Вихотку вот возьми, да спинку мне потри.

Настя сидя в корыте, подалась вперёд и обхватила ладонями свои пятки. Её тяжёлые груди накрывали коленки. Павел сделал несколько резких движений вихоткой по настиной спине. Настя, вскрикнув, остановила его:

Ну какой же ты неуклюжий. Это ведь тебе не сапоги натирать. Это нежная девичья кожа. Значит и рука твоя должна двигаться нежно и не торопясь. На вихотку не налегай. Руки намыль. И нежно пальчиками поглаживай... Вот так лучше. И пошире загребай. Что ты только по хребту гуляешь. Лопатки потрогай. К подмышкам спустись... Э-э, постой. А вот сюда не надо. Здесь я и сама достану.

Павел не долго вытерпел. Внезапно всё тело его парализовала судорога и горячая влага пульсируя истекла откуда-то из под живота ему в трусы. Павел бросил в корыто вихотку: “Ты вот что, Анастасия, сама заканчивай. Вот ковшик. Вот ведро с водой. А я спать пошёл”. Анастасия всё понимающим взглядом проводила Павла: “Иди, иди, голубок. Отдыхай. Совсем маленький ещё. А как на батю похож...

* * *

 

… Всю эту сцену наблюдала сквозь ветви яблони соседка Телегина Мария. Это была ровестница Анастасии, старшая из семи дочерей Телегина Михаила. Мария считалась ближайшей подругой Анастасии. И именно поэтому таким устойчивым оказался слух, пущенный ею по селу: “А Настя-то Соколик от Пашки нагуляла”. Этот слух оказал огромное влияние на судьбы множества людей. В том числе и автора этой книжки. Впрочем, все эти люди должны быть благодарны Марии за её фантазии. Иначе они просто не появились бы на свет.

* * *

 

1915.

Восточная Пруссия, (прифронтовая полоса). Встреча Сидора Соколика с односельчаниным. Сидор узнает слух о неверности Анастасии.

 

Сидора Соколика привезли в госпиталь без сознания. При осмотре поставили диагноз: контузия и многочисленные осколочные ранения. Ни гангрены, ни пневмонии ни тифа, слава богу, обнаружено не было. При операции удалили 18 осколков. Только два из них были реально опасны для жизни. Остальные застряли в мышцах, не поразив костей и внутренних органов. Так что через пару недель пребывания в госпитале Сидор пошёл на поправку: начал вставать с постели, самостоятельно ходить. Проводил практически всё свободное время между едой и перевязками в прогулках по саду вокруг госпиталя.

Из писем от Анастасии Сидор знал, что она беременна и ждёт ребёнка к весне на Пасху. Сидор постоянно перечитывал эти письма. Слова: “Милый, родной, люблю, жду, тоскую,...” наполняли его сердце нежностью и нетерпением вернуться домой. Тем более, что ему был абсолютно непонятен смысл кровавой бойни, которая почему-то называлась отечественной войной.

* * *

 

...Через полтора месяца лечения раны у Сидора затянулись и его направили на комиссию в местный военкомат. Сидор надеялся на демобилизацию. Однако надежды его не оправдались. Согласно вердикту: “Годен к нестроевой” он был определён в санитары и направлен в один из фронтовых госпиталей. В распоряжении Сидора была пара лошадей и повозка, на которой он доставлял раненых из фронтовой полосы в госпиталь.

В одну из таких поездок Сидор встретил земляка Миколу Бондаря с пулевым ранением в плечо. Встреча была радостной, эмоциональной. У Сидора нашлась в заначке фляжка с медицинским спиртом, кусок сала, краюха ржаного хлеба. Выпили. Закусили. Микола удобно расположился в телеге. Сидор правил лошадьми. Обменялись рассказами о том , кого, как и где ранило. Вспомнили мирную молодость. Стали рассказывать друг другу о том, что кому пишут из дома. Сидор гордо сообщил Миколе, что на Пасху Настя родила ему дочку, что назвали её Варварой, что растёт она здоровенькой, что похожа на него, Сидора, как две капли воды.

Микола на это сообщение Сидора отреагировал странно: нахмурился и замолчал, устремив свой взгляд куда-то вдаль. Сидор, заметив эту перемену в поведении друга, сказал:

Ты что это, Микола, морщишься? Или не рад за меня?

Ты вот что, Сидор. Дай-ка мне хлебнуть из твоей фляжки, а то у меня язык не поворачивается сказать тебе кое-что.

А ты сам достань. Я её в запасной сапог засунул.

Микола приложился к фляжке и влил в себя несколько глотков неразведённого спирта. Затем он крякнул, достал кисет. Из кармана гимнастёрки вытащил аккуратно сложенный газетный лист. Медленными движениями заскорузлых пальцев оторвал квадратик газеты. Остальное вернул в карман. Открыл кисет, высыпал на бумажный клочок пару щепоток махорки. Свернул цигарку. Достал спички. Закурил. И лишь только выпустив облако сизого дыма, глубоко вздохнул и продолжил:

Ты вот что, Сидор. Пойми. Это я не со зла. Я тебе только добра желаю. Но добро-то в правде. А от правды бывает больно. Но смолчи я сейчас, ты бы первый меня проклял. Мол, что ж ты друг любезный: знал и не сказал.

Сидор сопел, зажав в руках возжи, подозревая недоброе:

Ну говори уж. Чего ты тянешь-то кота за хвост?

Микола, отвернувшись:

На селе болтают, Настасья от Пашки понесла.

...Сидор долго молчал. Затем свистнул лошадям:

Н-но... залётные... А болтают? Мало ли чего бабы болтают. На то они и бабы, чтоб болтать. Давай-ка лучше Микола писню заспиваемо.

И понеслась над гнилыми болотами Восточной Пруссии бодрая, походная, украинская, казачья песня: “А по пiд горо-о-ю яром долыно-о-ю козаки йдуть ...”.

 

* * *

 

1916.

Компанеевка (Центральная Украина). Сидор Соколик возвращается из армии и выгоняет сына Павла (18 лет) из дома. Павел и Санька Лазоренко (16 лет) начинают новую жизнь вместе. Экзекуция над Павлом на шахте в Донбассе.

 

Александре Лаврентьевне Лазоренко исполнилось 16 лет. Была она младшей в семье и единственной девочкой. Всю свою жизнь Санька провела в мальчишеской компании, состоящей из четырёх её старших братьев и их приятелей. На неё обычно никто не обращал никакого внимания, что позволяло ей следовать за братьями повсюду и быть в курсе всех мальчишеских секретов. Вспоминали о ней лишь когда доходило до песен. Удивительная способность держать в своей памяти слова всех песен, которые она когда либо слышала (пусть даже единожды) была известна всей Компанеевке. Когда на свадьбе или гулянии кто-то забывал слова песни, обязательно вспоминали о ней: “Надо бы Саньку Лазоренко позвать. Она подскажет”.

Мама сшила ей на День Рождения новую юбку из отреза кашемира, который берегла с прошлой ярмарки. Отец подарил деревянный гребень. За лето Александра заметно подросла и окрепла физически. Решили померить старые материнские сапожки. Они пришлись впору:

Ну вот и слава богу. Носи, дочка. Мне-то уж их и не надеть. Видишь как ноги распухают.

Александра бросилась на шею матери:

Мамочка, родненькая, спасибо Вам. Ребята говорят, если дождь не зарядит, то сегодня гуляние будет за мостом. Вот Телегины девки обзавидуются.

Дочка, да бог с тобой. Грех это: хвастаться.

Да и не собираюсь я хвастаться. А всё ж из хоровода меня теперь в сапожках никто не выпихнет. Мол иди отсюда. Гуляй пока не подрастёшь.

Да кто ж тебя выпихивал-то, Сашенька моя родная?

Да Пашка Соколик и выпихивал. Всего на два года старше, а нос задирает как большой.

Ну задирает и задирает. Тебе-то что? Не обращай на него внимания. Вот и всё.

Да я и не обращаю. Нужен он мне больно. А всё ж интересно посмотреть как он запоёт, когда увидит меня в красных сапожках.

Дочь с матерью стояли посреди комнаты, глядя в большое зеркало венского стекла – подарок из барской усадьбы Лаврентию Лазоренко за мастерство охотника, и любовались отражением. Дочка не отрывала глаз от сапожек, а мать от дочки:

Как же ты выросла, красавица моя. Коса-то какая роскошная. Толще моей будет. А грудки-то как торчат. В платье-то и не заметно было. А как юбку-то надела, так и заторчали. Глаз не отвести.

Александра зарделась от смущения.

Мама, ну что Вы, право слово. Я ж со стыда сгорю.

Ладно, дочка, не переживай. А только подсказывает мне сердце, что приданое пора готовить. Надо будет с отцом поговорить.

* * *

 

… С отцом говорить было уже поздно но обе и не подозревали об этом. А случилось вот что. Сапожек на гулянии никто не заметил. Оказалось, что траву за мостом никто не выкосил и пока было светло сапожек в траве было не видно. А когда траву затоптали, то стало темно и при свете костров невозможно было определить обновку. Так что Александре было невесело. Грустила она также и от того, что нигде не было Павлика Соколика. И только, возвращаясь, у ворот собственного дома она увидела соседскую лошадь, запряжённую в повозку и Павла с поводьями в руках.

Ты ли это, Павло? - спросила Александра. Ведь в темноте можно было и ошибиться.

Да, кто ж ещё-то. Конечно я.

Ты что здесь?

Да вот тебя дожидаюсь. Попрощаться надо. Может и не увидимся теперь.

Ты куда это собрался? Или смеёшься надо мной?

Да какой уж тут смех. Отец с войны вернулся.

Так это ж радость-то какая.

Ну я и радовался пока не увидел его. Серый весь. Дрожит. Я, говорит, Насте в глаза заглянул – не врёт она. Верю я ей. Буду жить с ней как и прежде: в любви и заботе. А вот с тобой, сынку, я жить не могу. Как гляну на тебя, так и представляю вас вместе. И ничего, говорит, с собой поделать не могу.

Ну и чего?

Выпили мы с ним по стопке за встречу. Он наливает тут же за прощание. Ступай, говорит, сынку по добру по здорову. От греха подальше. Бери лошадь. Телегу бери. Инструмент выбери какой нужно. Мешок муки в амбаре насыпь. Настя тебе еды соберёт на первое время. И ступай.

И куда же ты теперь, Павлик?

Не знаю я. На все четыре стороны. На восток курс держать буду. В Сибирь. Там, говорят, земли свободной полно. Руки есть, голова на плечах тоже. Не пропаду.

Александра заметалась в растерянности. Крупные слёзы градом сыпались из глаз. Бросилась к Павлу, обхватила его за шею, прижалась к нему всем телом:

Не уходи. Не пущу. Люблю тебя. Жить без тебя не могу.

Павел не ожидал такой реакции. Но было тепло и приятно от того, что он не одинок, что есть на свете человек, которому он нужен. Слёзы навернулись ему на глаза и он зарыдал, всхлипывая как в детстве.

Скрипнула калитка. К телеге подошёл Лаврентий – отец Александры:

Чего это вы, молодёжь, сырость разводите? Вам пора уж детей плодить, а вы плачете как дети малые.

Александра, продолжая рыдать теперь уже на груди у отца:

Тятя, родной. Помогите. Дядько Сидор с войны пришёл. Павлушку из дома гонит. А я люблю его. С ним в Сибирь поеду.

Лаврентий мало что понял из сбивчивого рассказа дочери. Однако виду не подал. Солидно сказал:

Ладно. Разберёмся. Кончай, молодёжь, нюни распускать. Ты вот что, Санька, ворота открой. А ты, Павло, лошадь заводи во двор, да распрягай. Устраивайся на ночь на сеновале. А утром поговорим. Утро вечера мудренее.

* * *

 

… Вернувшись в кровать к жене, на её вопрос: “Ну что там за шум?” Лаврентий, зевая, ответил:

Да Соколики чудят что-то. Завтра разберутся....

 

* * *

 

… Однако на утро, выйдя на крыльцо справить малую нужду, Лаврентий не обнаружил ни телеги, ни лошади, ни Павла, ни дочери своей Александры. Лаврентий встревожился, но метаться не стал. Подошёл к колодцу, набрал ведро воды и вылил воду себе на голову. Дождался пока студёный ужас сменился приятным покалыванием во всём теле. Присел на ступеньку крыльца. Задумался. Вышла жена из хаты:

Ты что, Лаврушка голову повесил?. И мокрый весь.

То что мокрый – это ничего. Не сахарный. Не раскисну, а вот, что Санька сбежала – этого уж не вернёшь.

Да как же так, Лаврентий. Чего ж ты сидишь? Лошадей запрягай. Догнать надо.

Нет, мать. В этих делах силой не поможешь. Вылетела птичка из гнезда и родители ей теперь не закон. Ей богом суждено своё гнездо вить.

Жена повздыхала и ушла плакать в хату. Она знала – настаивать бесполезно.

Когда проснулись дети, оказалось, что последним Саньку видел Васек, младший из сыновей. Перед самым восходом солнца она разбудила его и просила передать родителям, что вышла замуж за Павла Соколика, что уходят они в Сибирь, что напишет весточку с дороги. Что просит её простить за то, что не дождалась их благословения.

После этого сообщения Лазоренкам ничего не оставалось как смириться и ждать.

* * *

 

Павлу Соколику так и не удалось обвенчаться с Александрой. Отец Григорий из Компанеевской церкви венчать их отказался без присутствия родителей. Однако метрики выписал. И на том спасибо. Павел тогда впервые в жизни узнал, что отец его Сидор был записан в метрической книге Сергеем, т.к. крестили его в День святого Сергия Радонежского. Поэтому и у Павла в метриках было записано: “Соколик Павел Сергеевич”, а не так как он ожидал: “Павел Сидорович”.

Двигались на восток, не имея никаких планов. Располагались на ночлег в рощах. Собирали лозу. Днём Александра правила лошадью, а Павел плёл корзины. Эти корзины в сёлах меняли на еду. Первое возбуждение от побега прошло. И постепенно приходило чувство реальности происходящего. Всё меньше вспоминали Компанеевку. Всё больше мечтали о будущем.

К осени Александра забеременела. Решили двигаться в Донбасс, найти там работу, перезимовать, дождаться родов. А уж потом двигаться дальше.

Остановиться на зиму решили в Макеевке. Рыть землянку времени уже не было, т.к. начались осенние дожди. Люди посоветовали поискать готовую землянку у тех, кто построил этим летом новые хаты. Договорились с Олегом Степановым. Он пустил их в выкопанную три года назад землянку в обмен на возможность использовать при случае коня и телегу. Кормить коня договорились совместно.

Павел с энтузиазмом взялся за благоустройство. Заново переложил печь, чтоб не дымила. Устранил течь в двух местах на потолке. Подсыпал грунта на крышу для тепла. Обновил дренажную канаву по контуру. Привёз с берега реки чистейшего песка для пола. Набрал опилок и стружек на пилораме. Покрыл ими песок на полу. Купил сухих досок. Заново перестелил нары. Смастерил стол и лавку. Александра развесила рушники и сухие листья по стенам. В доме стало тепло и уютно.

Олег и с работой помог. Замолвил словечко на шахте и Павла взяли в бригаду плотников. Условия были такие. Неделя на поверхности, неделя под землёй. Внизу укрепление тоннелей, прокладка узкоколейки. На поверхности: изготовление крепежа для забоя, поддонов, шпал, ремонт инструмента и оборудования. Рабочий день – 10 часов. Воскресенье – выходной. За всё про всё 40 рублей в месяц (10 рублей в неделю).

Ни Павло, ни Санька раньше денег и не видели почти. Какие могут быть деньги в натуральном хозяйстве? Поэтому новая зарплата Павла была для них огромной радостью. Составили список самого необходимого на зиму. Телогрейки обоим – три рубля. Павлу шапка, Саньке платок. Это ещё три рубля. Итого шесть. У Саньки сапожки есть. Покупать не надо. А вот Павлу нужны сапоги кирзовые для работы. Это ещё четыре рубля. Итого десять рублей вроде должно хватить на одежду на первое время.

Теперь еда. Решили купить картошки на всю зиму, пока цены низкие. Прикинули, что четырёх мешков хватит. Теперь сало. Решили, что пришло время Саньке написать родителям письмо. Сообщить в нём о том, что устроились и что ждут ребёнка. Попросить, чтоб кто-нибудь из братьев привёз что-нибудь на зиму из одежды и еды. По настоянию Павла Санька сделала приписку, что Павло устроился на работу в шахту. Что получает хорошие деньги. Что за еду и одежду расплатятся деньгами.

Продолжили расчёты. Раз в неделю борщ. На каждый борщ фунт мяса надо? - Надо. Это значит четыре рубля в месяц. Свекла, морковка, лук, чеснок, другая зелень – на рубль наберётся. Вот и ещё четыре рубля. Итого восемь на еду. А всего 18.

Теперь хлеб. Самим печь негде. Значит надо покупать. Фунт идёт по 20 копеек. Два фунта в день надо? - Надо. Это сорок. Значит в месяц получается 12 рублей. Итого 30 рублей. В общем получается, что на всё про всё на житьё-бытьё тридцати рублей хватит. Павел получает 40. Значит каждый месяц можно откладывать по 10 рублей на дальнейшую дорогу.

Санька пересчитала всё на несколько раз, обняла мужа, чмокнула его в щёку:

Живём, Павлушка. Я знала, знала, знала, что всё наладится. Главное – мы вместе. Про молоко, конечно, забыли. Но это ничего. На чём-нибудь сэкономим. Ведь картошку, да и фуфайки с сапогами не каждый месяц покупать. Ещё и на пряники с леденцами хватит.

Ну чего ты распрыгалась, коза. Ты подумай лучше, где деньги хранить.

Прозвучало это грубо и совсем не соответствовало радостному возбуждению Павла. Но так уж повелось. Не умел он открыто радоваться жизни. Нежность и откровенность считал проявлением слабости. Санька знала об этой особенности мужа. Старалась не обращать внимания на грубости и неприветливый тон. Она знала, что за внешней суровостью скрывается доброе сердце. Но всякий раз, услышав подобное, ей было больно, хотя она и не подавала вида:

А что ж тут думать. Тайничок надо соорудить. Даже два: один поближе - для житья, а второй подальше – для дороги. Вот у меня и шкатулка есть с пуговицами и всякой мелочью. Деньги можно на дно положить, а сверху пуговицами присыпать. Поставим на ризницу – будем оттуда на хлеб да еду брать. А второй тайничок надо в бутылке сделать. А бутылку закопать где-нибудь.

А почему в бутылке? - удивился Павел.

А это чтоб доставать трудно было.

Так её ж разбить можно.

Правильно. Вот мы и разобьём её, когда деньги на дело потребуются. А пока копить будем: ни-ни.

* * *