Александр Николаевич оттащил в коридор очередной тюк с вещами и тяжело перевел дух. Коридор был уже заставлен чемоданами, коробками, мешками. Оставили только узкий проход ко входной двери, чтобы суметь открыть ее, когда придет машина.

Семья готовилась к переезду. Вернее, уезжала Лёшка, а мама с папой собирали все необходимое, чтобы их любимая единственная дочурка вошла в свою новую жизнь со всем необходимым, не испытывая никаких неудобств и лишений. Лёшка выходила замуж. Избранник – влюбленный высокий, долговязый парень, несколько месяцев проторчавший под балконом, то, ожидая, когда Лёшка выйдет к нему, то, надеясь, что она выглянет из окна, - удивил всех своим стремительным желанием жениться. Лёшка, хоть и делала вид, что раздумывает над предложением, в душе радовалась и пела, потому что Сережка ей очень нравился. У мальчика кроме серьезных намерений обнаружилось также наличие собственной пустой однокомнатной квартиры. Свадьба была назначена на конец сентября, ожидая ее, жених извелся совершенно, поэтому решено было перевезти вещи заранее за три дня до регистрации, а Лёшке въехать в день свадьбы законной женой.

Уставшая Лёшка смотрела на быстрые мамины руки и как всегда поражалась ее способности без устали продуманно и аккуратно, а, главное, компактно, укладывать вещи. Лёшка сразу вспомнила детство, когда один раз на юг они поехали вдвоем с папой.

Александр Николаевич, Лёшкин папа, был начальником. Не страны, не завода, не цеха и вообще не…Начальником чего-то, что Лёшка себе слабо представляла. Но и понимала одновременно, что не начальником папа быть не может. Он таким родился - от природы высокий статный с низким голосом, который не удавалось уплотнить в быструю речь. А потому папа всегда говорил размеренно, слова его были весомы и неизбежно воспринимались как приказ к действию. Папу сложно было представить занимающимся починкой автомобиля, например. С гаечным ключом в руке, в промасленных старых тренировочных штанах лежащим под машиной он не воспринимался вообще. А руководителем процесса, дающим советы подтянуть там-то и там-то и поаккуратнее колотить «своей колотилкой по его дорогой машине» - это вполне вписывалось в Лёшкино представление о папе.

Так вот о юге. Мама очень огорчилась, когда узнала, что до середины лета их предприятие будут переводить на «новые рельсы». Планово-экономическое управление, в котором она работала ведущим экономистом, еще с начала весны погрязло в отчетах, расчетах, бумагах. «Новые рельсы» повлекли за собой приобретение нового оборудования, введение автоматизированной системы управления, переобучение персонала, расчет смет, составление финансовых прогнозов и сроков окупаемости. Короче, вели эти «рельсы» еще непонятно куда, но, уже, «выезжая с вокзала», было ясно, что дорога предстоит долгая. Семье пришлось смириться с тем, что мама останется в городе, а папа все-таки должен будет вывезти ребенка к морю.

Мама уложила вещи, собрала в дорогу еду, надежно спрятала деньги и документы, составила подробный список того, что и где в чемодане лежит, что Лёшке можно есть, а чего категорически нельзя. Не забыла даже о леденцах, которые положила на дно чемодана, в уголочек, чтобы Лёшка не сразу их нашла, а, найдя, уже на юге, обрадовалась бы неожиданному счастью. В день отъезда мама очень волновалась. Провожая, несколько раз повторяла папе наставления, что съесть в первую очередь, а что может полежать до утра.

Лёшка и радовалась, и огорчалась одновременно. На море она была уже два раза и, затаив дыхание, ждала встречи с ласковой соленой прилипчивой водой, гладкой блестящей как будто руками уложенной галькой, с мелкими рыбешками в воде, которые от страха и потери ориентации тыкались тупыми мордочками Лёшке в коленки. Но хотелось, чтобы рядом была мама. С ней все было просто, всегда находились брошеные с вечера носки и сандалии, на пляже, набегавшись и наплескавшись в воде, в маминой сумке Лёшка всегда находила припасенную ватрушку и бутылку с водой. Мама знала тысячу игр, рассказов и обожаемых Лёшкой страшных историй. Мама даже на юге варила Лёшке с папой кашу, суп и жарила оладьи. А как все это будет с папой, Лёшка себе не представляла.

Усевшись в купе, Александр Николаевич достал из чемодана тапки, пижаму, книжку, альбом и карандаши Лёшке, подумал и выложил на полку полотенце, туалетные принадлежности. Сходив два раза покурить в тамбур, снова полез в чемодан и достал свои спортивные штаны и куртку, потому что у открытого окна, ему показалось, прохладно. На долгой двадцатиминутной стоянке папа вышел на перрон за газетами и водой. Но прежде чем выйти, он снова переоделся, теперь уже полегче, потому что, ближе к югу становилось все жарче, а воздух уже ощутимо насыщался запахом йода, южных растений и ароматом беззаботного долгожданного отдыха.

Поезд двигался вдоль моря. Лёшка ждала этого момента, и маленькая душа ее затаилась в предвкушении счастья. Она готова была сразу из поезда булькнуться в воду. Она так соскучилась по этой бескрайней соленой воде и яркому южному солнцу. Ей не нужны были ни фрукты, ни прогулки по бульвару, и даже другие отдыхающие с родителями дети, с которыми надо было, по мнению папы, обязательно познакомиться, подружиться и даже взять адрес на прощание, чтобы переписываться, когда Лёшка научится самостоятельно писать, мало интересовали ее.

Папа начал собирать вещи. Крупный статный мужчина, в купе он смотрелся просто огромным. Ему сложно было не то, что собрать чемодан, а просто развернуться. В довершение ко всему вещи категорически отказывались укладываться на свои места. Потный Александр Николаевич с силой вдавливал их, наваливался на крышку чемодана, пытаясь защелкнуть замки. Но, то с одной, то с другой стороны они вылезали, торчали и страшно раздражали Александра Николаевича. Когда в целом все было упихано, папа вдруг увидел на столике подтяжки от своих брюк. Он с болью посмотрел на чемодан, на забившуюся в угол Лёшку, но, решив до конца сохранять образ спокойного уравновешенного мужчины, решительно обмотал ими чемодан сверху. «Это чтоб крепче было», - сказал он, обращаясь к Лёшке. Папа плюхнулся на сиденье, перевел дух, промокнул лоб и шею носовым платком, и взгляд его случайно упал на пол. Вмиг брови Александра Николаевича взлетели вверх и как будто силой своего движения подбросили папу – на полу стояли две пары тапок, сандалии, и валялись упавшие с полки спортивные штаны. Рев, донесшийся из купе, привлек проводницу. Она резко открыла дверь, увидела орущего папу, красных от сдерживаемого смеха соседей по купе, испуганную Лёшку, и не смогла затормозить вырывавшуюся в этот момент изо рта фразу: «Гражданин! Вы озверели или что?»

Папа именно озверел, и начал в этот момент с остервенением топтать ногами спортивные штаны, рыча: «Как все это можно было всунуть в один чемодан? Это все твоя мама, это у нее все «сбоку справа внизу, сбоку слева вверху! Зачем надо было напихивать столько вещей?» Сердобольная проводница поняла, что мужчина не в себе, что надо брать ситуацию в свои руки, спокойно дошла до купе проводников и принесла авоську.

В это время поезд подходил к перрону, папа забросил вещи в авоську и в восторженную нарядную толпу приехавших отдыхать Лёшка с папой выпали как беженцы с растрепанным чемоданом и авоськой с тапками, сандалиями и штанами вперемешку.

Вспоминая сейчас об этой поездке, Лёшка не смогла сдержать улыбку. Тогда ребенком, она восприняла папину истерику как нечто страшное, боялась сказать слово пока шла рядом с отцом по перрону и одновременно боялась потеряться в толпе. Только будучи взрослым человеком, осознала она всю неприспособленность отца и растерянность перед возникшей тогда проблемой, его искреннее желание до последней минуты сохранять лицо и образ перед дочерью, а потом не сдерживаемый уже взрыв отчаяния…

Лёшка очнулась от воспоминаний - звонили в дверь. Папа открыл, впустил мужиков-грузчиков, провел их по коридору в комнату и дал распоряжение нести тюки в машину. Мужики оглядывали упакованные вещи, чесали затылки, а Александр Николаевич советовал не стоять столбом и сам начал передавать им в руки баулы с подушками и одеялами. Появилась мама, жестом дала понять, что с тюками беспокоиться пока не стоит, спокойно задвинула мужиков обратно в начало коридора и распорядилась выносить вперед коробки, стоящие рядом со входной дверью. Работа получила ясный вектор движения, коридор от входной двери быстро стал пустеть, мужики спокойно сложили вещи в машину, водрузив сверху мягкие тюки с подушками.

Разгрузка на месте тоже не заняла много времени. Вещи внесли в однокомнатную квартиру, мама распорядилась разместить их по стенам, еще раз объяснив Лёшке, где что лежит, и что надо будет потом распаковать в первую очередь. Лёшка посмотрела на маму с отцом, поняла, как все-таки они сегодня устали, и что мама держится только на силе своего материнского обязательства. Лёшка обняла отца, крепко прижалась, поцеловала маму и отправила их домой отдыхать, пообещав, что как только дождется Сережки тоже приедет домой.

Сережка тем временем собирал пожитки в квартире своих родителей и должен был появиться с минуты на минуту. Его родители должны были прилететь завтра. Так как весть о свадьбе сына застала их врасплох, уже приобретшими путевку в Болгарию, они, заранее предприняв все возможные действия по подготовке к свадьбе, две недели назад отбыли на отдых. Ни отменить поездку, ни перенести ее возможности не было. Решено было ехать, хотя маме полностью отдохнуть так и не удалось. Как всякая мама она звонила ежедневно, спрашивала, все ли готово к свадьбе, беспокоилась об отправке приглашений родственникам, о покупке ботинок к костюму, о том, не поссорился ли Сергей с невестой. Лёшка сразу понравилась его родителям, впрочем, как и Сережка с первых дней стал своим в семье Лёшки.

Звонок в дверь заставил Лёшку вздрогнуть, но вмиг она просияла и кинулась открывать. На пороге стоял Сергей – худой, высоченный, потный, с всклокоченными волосами. Он что-то начал объяснять, путаясь в словах и чем-то возмущаясь. Лёшка посмотрела на Сергея и захохотала во весь голос. В руках у него была огромная спортивная сумка со сломанной молнией и авоська с кроссовками, тапками и кремом для бритья.

 

Из сборника "Не про меня, но обо мне"