- Говорю тебе, этот тип – Роберт Гудски, его ещё кличут «Добряк» - был редкостной сволочью. Я его повстречал на той неделе в среду. С деньгами было туго. Проигрался в карты у Ленни ещё в воскресенье, так что к среде я был более чем на мели. Шагаю я, значит, по Кэмерон стрит, шугаю малышню, а навстречу идёт Добряк этой своей квадратной походкой. Ну ты видел его, знаешь – нормальные люди так обычно не ходят – как на параде. Я так и думал, что он с приветом. Останавливаю его и говорю:

- Слушай, Гудски, твоя семья занимается благотворительностью в нашем районе. Красный крест для ниггеров сделал меньше, чем твой старик для Ист сайда. Как насчёт того, чтобы принести ещё немного добра в этот сраный мир и ссудить мне пару соток на неопределённый срок? Я, понятное дело, тебе всё верну до пенни, как только сдеру три шкуры с этих старпёров у Ленни.

А он смотрит на меня долго так и пристально, а затем говорит:

- Джимми, в этой жизни нет ничего, чего бы ты не смог добиться своим умом. Честная работа, голова на плечах и верные товарищи приведут тебя к счастью и успеху, которых ты никогда не получишь, выбивая долги и просаживая деньги в карты.

Нет, ты представляешь, каков фрукт?! Прямо в лицо мне это говорит! Мне. В лицо. Зажал пару соток и жизни меня ещё учит. Я бы его прямо там порвал, крысу такую, да вокруг него вечно малышня какая-то крутится. Я себя в руки взял, говорю:

- Гудски – странный ты, и фамилия твоя странная. Ты не еврей случаем?

- Там откуда мы переехали, Джимми, нет расовых различий.

Ты вот спросишь, что же это за страна такая, где евреи не водятся? Так я ему этот же вопрос и задал, а он как ни в чём не бывало потопал дальше, плевать на меня, значит, хотел. Ты ведь знаешь – никто. Никто! не позволяет себе игнорировать Джимми Стокадо. Вот я и решил его проучить.

В субботу я пришёл в контору, которую держал Добряк – один из этих навороченных домиков Гудски, где их семейка учит людей как им и что делать. Я знал, что Добряк живёт там же – никто никогда не видел, чтобы кто-нибудь из семьи Гудски ночевал в мотеле или снимал хату.

Я пришёл пораньше, до того как контора откроется, и постучал в заднюю дверь. Мне сам Добряк открыл и провёл к себе. Предложил мне кофе, двуличный ублюдок. Так вот, пока он возился там с кофе, я быстренько проверил помещение – контора маленькая, много времени не заняло – и убедился, что мы со стариной Робертом остались один на один. Так что когда он вернулся, я ему сразу без затей сказал:

- Гудски, ты можешь что хочешь из себя строить у себя в конторе, хоть девой Марией прикинься, но оскорблять себя на людях я не позволю. Так что если хочешь, чтобы я ушел не сломав тебе ни одного пальца, советую выложить те две сотни, которые я просил, плюс полтора касаря за моральный ущерб. Здесь всё честно, тебе любой скажет - Джимми Стокадо радеет за справедливость более чем кто-либо. Разойдёмся миром и не будем больше вспоминать об этом инциденте.

И вот это чудак смотрит на меня, глаза стеклянные – я уж думал его паралич хватил с перепугу – а потом, ты не поверишь, слово в слово повторяет:

- Джимми, в этой жизни нет ничего, чего бы ты не смог добиться своим умом. Честная работа, голова на плечах и верные товарищи приведут тебя к счастью и успеху, которых ты никогда не получишь, выбивая долги и просаживая деньги в карты.

Ты себе это можешь представить? Тут я не выдержал, и из своей сумки достаю Мосберг, который прихватил с собой. Ставлю поганца на колени, бью прикладом в его идиотское лицо, а потом навожу ствол прямо на переносицу. У Мосберга ствол здоровый, что твой тоннель метро – лучшего аргумента и не придумаешь. Я уж из последних сил сдерживаюсь:

- Добряк, мать твою раз так, я же тебя культурно предупредил! Я намекнул, что не потерплю неуважения от такого куска дерьма, как ты. А ты сейчас проявил столько неуважения, что тебе придётся очень сильно постараться, чтобы загладить свою вину.

А он, гад, всё одно – смотрит мне прямо в глаза поверх ствола, страха ни в одном глазу – видимо не поверил мне ни капли, только снова начинает:

- Джимми, в этой жизни нет ничего, чего бы ты не смог добиться своим…

Тут я ему башку и снёс – не выдержал просто такого отношения. Пол головы как из хлопушки полетело на стены и пол. И знаешь, что-то в этот момент у меня с головой у самого приключилось странное, может, перенервничал сильно. Да только свет в окнах как-то сразу весь пропал, а лампы на потолке наоборот моргать стали – часто-часто. Я щас думаю, может дробь провода где повредила и воображение моё расшалилось. Но в тот момент виделось мне всё вокруг не таким, каким было. Всё вокруг стало каким-то металлическим, блестящим, на полках в шкафах какие-то технологичные хреновины появились. А Добряк то! Добряк на полу бьётся, руками скребёт, а в голове у него что-то щёлкает – громко так, отчётливо, и из дыры уже слышу:

- Джим… в этой жизни нет ничего… ничего, чего бы ты смог добиться... товарищи… не приведут тебя к счастью… деньги… ты никогда не получишь… ничего нет… нет ничего…

В общем я похватал первое, что под руку попалось с этих полок, свалил всё в сумку и дал деру оттуда. Ни разу даже не оглянулся. Только когда в хату в свою ввалился, понял, что сам себя больше напугал и запутал. А всё потому, что не было у меня ничего в сумке, кроме Мосберга – ладно хоть дробовик не забыл в сумку спрятать. Иначе не с тобой бы сейчас говорил, а в камере допроса с Джонсоном и Лебовски играл в «плохого копа» и «очень плохого копа».

Вот только на этом дело не кончилось. В субботу утром я оттуда ушел, и за весь день ничего: ни сирен, ни новостей, ни людей папаши Гудски на улице – тишина полнейшая. А потом наступает утро восресенья, и что я узнаю? Все, абсолютно все конторы семьи Гудски как ветром сдуло! И ведь речь идёт не о брошенном бизнесе и скорых сборах. Сами здания семьи просто исчезли с Ист сайда – растворились в воздухе. Как не бывало их фондов, нет людей, машин, фундаментов. Пустое место, там где эти еврейские жопы ещё день назад вели свой бизнес.

Но, ты помнишь Тони Франческо? Тони Крысу – алкаша с Ганн хила? Так вот, он мне раньше сливал информацию – валялся вдрызг пьяный в нужных мне местах. Только я узнаю о том, что семью Гудски ветром сдуло, как прибегает Тони Крыса с глазами по два доллара и рассказывает такое, чего быть то не может.

Говорит, что шатался в ночь с субботы на воскресенье аккурат возле конторы Роберта Гудски. А потом видит – дом Добряка складывается весь, съёживается, становится похожий на бутылку. Точно так же сузившийся к верху и совершенно прозрачный. А потом что-то, говорит, начинает выть и греметь, но как будто не вокруг, а у него в голове. Затем под его домом-бутылкой ярко вспыхивает зелёное пламя, и дом исчезает в небе.

Я ему, ясное дело, не поверил, и на то причин хватает. Во-первых, Тони Франческо законченный алкаш и ему самое время гонять зелёных человечков под забором. Во-вторых, эта его бутылка – сам понимаешь, ему бутылки и во сне мерещатся. Но самое главное, Тони клялся и божился, что за мгновение до взлёта он увидел за прозрачными стенами дома, кого бы ты думал? Роберта Гудски! Роберта, мать его, Добряка Гудски! Того, которому я башню поправил. Он, дескать, стоял там за стеной целый и невредимый и смотрел своими стеклянными глазами на Тони. Ну как такому поверить?

Поняв, что я ни слову не поверил, Тони пошел с этим делом в церковь – в ту, которой отец Марк заправляет – нёс всякую ахинею про вознесение и конец света. Его оттуда выперли. Так он прямо там, на ступеньках церкви вскрылся! Хорошо хоть мексиканский галстук себе не сделал. Ну а кровью он своей, веришь нет, написал: «В этой жизни нет ничего». Вот такая вот история – правдивей некуда, главное бред всякий психованный в расчёт не брать.

Ну что ты мне скажешь? Ты же у нас голова, каждый скажет. Что ты обо всём этом думаешь?

- Знаешь, Джимми, в свете последних событий… Ну там обесценивание активов из-за исчезновения семьи Гудски, наплыв чикагцев на наши улицы, да и народ как-то… взбесился что ли? Всё как-то не так, с того воскресенья. Одно я тебе скажу – нас ждёт очень тяжёлая зима.