Чувствуешь, в воздухе волосы цвета спелых пшеничных колосьев, это Деметра-Церера, подносящая колесницу крылатых драконов и зёрна пшеницы, продолженье Великих Богинь неолита, ожившее в пластике барочных садов, это девять дней поиска, не зная ни капли амброзии; она идёт в Элевсин, к Колодцу Дев, вскармливать сына царицы огнём, пить смесь ячменя, воды и болотной мяты, чтобы вверить свои мистерии… Слышишь, как нежно поёт Прозерпина-Кора, словно тень, собирая цветы в Нисейской долине, царская тень, утешенье подземного мира, где якорь Аида гранатовым зёрнышком – кость поперёк горла; но мать-Деметра в святилище Элевсина, уже готовит бесплодное зелье засухи, стряпая дочке две трети свободы; плети же пока, плети, душа плодородия, венки из трав и цветов в Нисейской долине… Элевсин, Элевсин, пшеничный колос, растущий со сверхъестественной силой, как лоза винограда на пире в честь Диониса; блажен смертный, который видел мистерии – две тысячи лет очищений, жертв и постов, созерцаний сакральных предметов, перепись памяти мёртвых, длинные клубы слезоточивой пыли с подошв священной дороги; две тысячи лет испытаний души после смерти, тьма и страх, жрец, бросающий молот на бронзовый гонг, открывающий холод надежды подземного царства в касательстве жизни и смерти; безысходная тьма и блуждающий страх, подогретые восходящими голосами, фееричным светом с полей и лугов, словно танцуют вместе тысячи мистов с осенними факелами, словно полночное звёздное небо тает в ладони оловом. Элевсин, Элевсин, две тысячи лет, как один день, причащающий неофита присутствием двух богинь, усыновивших душу таинством философии и медицины, чтобы душа посвящённого наслаждалась дыханием смерти. Две тысячи лет, две тысячи зим… Чувствуешь, в воздухе, на пепелищах сожжённых обрядов, возле Афин, где ютится застывшая пыль священной дороги, в руинах солнца Эллады – предсмертная судорога язычества, как горячие волосы цвета спелых колосьев пшеницы. |