Все они приходили к нам в деревню по этой дороге. Откуда – Бог знает. Белопузыми пацанами мы убегали за околицу и часами ждали явления путника там, где дорога обрывалась, упираясь в серые скалы. Но сколько бы мы не сидели в зарослях бычьей кусучи, мозоля глазами пыль и камни, никто не появлялся. Ни разу не удалось нам поймать миг, когда люди возникали на дороге. Да они и сами ничего не знали. Если их спрашивали, то отвечали, что просто шли вперед. Многие не задерживались, но, это, как нам говорили взрослые, легкомысленные и пустые бродяжки. Они шли по дороге дальше и никогда не возвращались. Мы не пытались за ними увязываться, боялись, что можем тоже не вернуться. Однажды Жука придумала нить из клубка разматывать, да кто ж нам даст целый клубок?

 

Седой пришел в деревню ранним утром, я как раз возился с коровой. Она у нас старая, проржавела совсем. Молоко дает с металлическим привкусом, и на зубах от него серебристый налет. Так вот, пустил я корову в овраг, домой поворотил, а он как раз плетется по дороге: худой, хлипкий даже, а волосья длинные, поблескивают на солнце. Я ему кричу:

- Бог в помощь, путник. Ты к нам или мимоходом?

- Посмотрю, - отвечает. А сам к плетню прислонился, устал видимо.

- А ты кто будешь? – спрашиваю.

- Механик, - отвечает. Вот это да! Я, сколько себя помню, ни одного механика не видел, только слышал о них разное. Мне почему-то казалось, что они должны быть богатырями, как в сказках, что бабки на ночь внукам плетут. А этот совсем плюгавый, чуток выше меня ростиком.

Я бегу, конечно, калитку ему открываю и с поклоном этак:

- Заходи, дядечка, отдохни. Я те молочка налью. А пока отдыхаешь, за старостой сбегаю.

Он уселся за стол, поблагодарил, конечно, и молоко выпил. А я начал сапоги-скороходы на ноги натягивать, похвастаться хотел перед ним: сам их собрал. У нас в овраге перед лесом много рухляди железной. Почитай, каждый двор какую-никакую коровешку имел. Они, конечно, неказисты, зато молоко давали. В народе поговаривали, что коровы эти – мамкиных рук дело, только я не верил. Да к тому же двенадцать весен назад ушла моя мамка в лес, и не вернулась. Наверно, в деревню мертвяков попала. Есть, сказывают, такая посередине леса. Но проверять мне неохота, даже если и мамка там. Я ее и не помнил совсем, а отчим со мной не шибко откровенничал.

Так вот, о чем я? В овраге наковырял я деталек, колесики смастерил, к сапогам приладил. Ездят хорошо, но смазки требуют, а где ее взять? Те, у кого корова жирным молоком доится, еще масло сбивают, и на смазку скотине и в пищу. Но у многих наших снега зимой не выпросишь, разве что староста прикажет. Только для баловства, как сапоги мои, он приказывать не станет. Да и спешить у нас некуда: деревня – три десятка домов, овраг да туяки вечнозеленые стеной до самых скал. В лес, после того, как мамка сгинула, не то что люди, даже коровы не идут: хоть и железные, а охапкой свежей кусучи не заманишь.

Натянул я сапоги, хотел двинуться с шиком, а в левом колесики заело. Ну и шлепнулся глупо так, на пороге.

- Дай сюда, - это он мне, механик, повелительно так. И тут мне стало стыдно за свое хвастовство, хоть сквозь землю проваливайся. Делать нечего, снял, подал ему. Он в руки сапог взял, да как-то бережно, аккуратно. Повертел, вытянул перед собой, один глаз закрыл, второй прищурил чуток, да на колеса уставился и губами беззвучно шепчет сам себе. Потом перевел взгляд на меня и говорит сердито так: - Безразмерные… Придумано хорошо, но сделано небрежно. Учиться хочешь?

У меня дух перехватило, только кивнул. И выскочил вон, за старостой. Тот через два двора от нас. Забежал в избу, а там как раз отчим мой сидит, да поп деревенский, Яков. Они оба жуть какие умные, староста завсегда с ними советуется, только это секрет. Я влетел, улыбка идиотская:

- Механик к нам пришел, - говорю. – Учить меня будет.

Староста брови свел и хмуро так:

- А кто он таков? Ты, Кешка, почему его в дом пустил? Видел, что он с дороги? А как нелюдь из леса пожаловал?

И все побежали к нам. Я, конечно, впереди, галопом. А староста, тот степенно. Ему ж ритуал соблюсти надо. И отчим с попом позади него, согласно этикету.

Я в избу забегаю, а там никого. Перепугался было, а тут механик мой заходит, зыркнул глазами карими и мне строго так:

- Посмотрел хозяйство ваше. Ты котел почему не чинишь? Солнце жарит часов по десять, а у тебя тепло не собирается… И ржа всю посуду поела. В коровнике гнездо жуков-молокососов. Прежде чем игрушки мастерить, надо бы дом свой…

Тут ввалился староста, чинный, важный. Гость мой замолк, кивнул вежливо.

- Кто таков? – спросил староста, присаживаясь к столу.

- Механик. Поликарпом зовут, - ответствовал гость. А сам из кармана тряпочку серенькую вытянул и по колесикам на сапогах моих вжик, вжик. Не глядя даже. На одном, на другом.

- Откуда к нам? Помнишь что?

- Помню, как не помнить? В озерном жил. Моторы к лодкам делал. Только рыба их за неделю подчистую сгрызала. И опять делал. И снова. Скучно стало, вот и ушел.

- У нас веселее?

- Я загадал, если где пацан толковый попадется, останусь, присмотрюсь…

- Так вот он, Кешка. Шустрый, башковитый. Ну ладно, избу я тебе нынче назначу. Или пока здесь будешь? Мирон, - староста повернулся к отчиму, - возьмешь на постой учителя для Кешки?

 

И потекли дни, о каких я и мечтать не мог. Первым делом мы починили котел и корову нашу перебрали. Затем в овраге поставили навес, чтобы солнце не палило, верстак соорудили и ящички для всякой мелкоты. Раз в неделю поп Яков вызывал дождь, но нам сказывал, на какое время. Самолично являлся почесать язык с учителем. Я же всюду носился на своих колесах с такой скоростью, что собака попадьи, даже выкупанная в сметане, не смогла бы за мной угнаться.

Дружбан мой Проха тоже начал было заглядывать к нам под навес. Поликарп всех привечал, кто к знаниям тянулся. Да ненадолго Прохи хватило. Он постарше меня был, и уже вовсю на девчонок заглядывался, жених.

Потом Жука стала прибегать. Она не из коренных наших, ее бродяжка оставила в дерене, а сама ушла. Жука красивая, только кожа смуглая, как крылышки жука-молокососа. Из-за такого цвета девчонки и бабы ее в деревне побаивались, шептались, что Жука тоже нелюдь. Она сначала плакала, а потом перестала обращать внимание. Но и улыбаться разучилась. Поликарп Жуку сразу принял. Я даже ревновал по первости: пошлет меня учитель по делам, я возвращаюсь, а они вместе сидят, железку очередную крутят и спорят, спорят. Да еще так ладно у Жуки стали зверушки заводные получаться: котята, собачата и даже джирафа тонкошеяя. Слово это «джирафа» Жука сама придумала, как и животинку эту необычную. Собрала ее и тут же ребятне отдала. Ничего ей не жалко. Однажды я, расхрабрившись, попенял Поликарпу, что, если он меня взял в ученики, так нечего других приманивать.

- Мне, Кешка, едино, кого учить. А у Жуки и сердце доброе и Талант настоящий, - так и сказал, «Талант». До того значимо, что я сразу проникся.

 

Сельчане часто стали к нам в овраг заглядывать, особенно в последний год. Спустятся, будто за скотиной приглядеть, а сами шасть к учителю с просьбами. Не помню, чтобы он кому отказал. Поп Яков – тот регулярно приходил с Поликарпом о смысле жизни беседовать. И тогда старики нас с Жукой отсылали из-под навеса. Мы слонялись по оврагу, сгоняли коров и собирали железки для поделок. А иногда ходили к кромке леса, нервы пощекотать. Жука смелая, ей все нипочем, даже на туяки забиралась, чуть ли не на самый верх. И вглубь заходила, но недалеко, чтобы я ее видел. Однажды сказала, что слышала, будто в лесу, далеко-далеко, пели на голоса.

- Что за песня? – поинтересовался я.

- Хмурая очень, - ответила и напеть попыталась: - Ла-ла ла-ла, пам-пам-парам-пам…

Действительно, хмуро вышло.

Жука дня два бродила вся в себе, потом собрала пластинку музыкальную. Крутит ручку, а она музыку ту мрачную играет, да громко так. Поп прибежал, орал на Жуку, что сатанинским песням потакает, отобрал пластинку и ногами ее хрясь, хрясь. А Жука вздохнула глубоко, и вдруг как разулыбалась и давай Якова благодарить. Будто короста, наросшая на ней от обид, лопнула вдруг сама по себе.

 

Только с той поры по ночам стало из леса раздаваться пение. И чем дальше, тем громче. Мы уже различали слова: «Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь, и ни герой, добьемся мы освобождения…». В деревне пошли разговоры, дескать, Жука нелюдей зазвала. Бабы хотели даже побить ее, и я упросил отчима забрать девчонку к нам. Да и Поликарп слово замолвил.

 

И однажды появились они на той стороне оврага. Никто у нас раньше нелюдей не видел. Издали и не понять, кто такие, похожи на нас, разве что из леса… А оттуда кому ж еще приходить? Главный, невысокий такой, мохноусый, ходил переваливаясь, будто в штаны ему бычья кусача попала. Остальные его сильно боялись, вытягивались, как шесты, поднимая над головой красные лоскуты на палках. Где только их раздобыли?

Наконец один из нелюдей спустился в овраг и выволок к лесу корову слепой бабки Пазухи. Затем взгромоздился на животину и пятками по бокам как давай лупить. Лупил, лупил, пока она, бедная, не пала. А деревенские наши залегли у кромки оврага за дорогой, и наблюдали тихонько, что там, у леса, деялось. Понятно, что страшно. Тут Поликарп поднялся и потихоньку стал в овраг к навесу спускаться. Жука, откуда ни возьмись, выскочила и за ним. Только я двинулся следом, староста мне в плечо вцепился:

- Не ходи, Кешка. Эти пришлые, может у них старая договоренность с мертвяками. А ты-то куда? Ты наш и с нами судьбу принимать должон.

- Какая, - спрашиваю, - договоренность? Жука у нас появилась, еще ходить не умела. А Поликарп – учитель мой, и я его не брошу. Костьми за него лягу. Но и за деревню тоже, ты не переживай.

Вскочил я на ноги и рванул вниз, только услышал, как отчим выматерился. А под навесом нашим уже Поликарп с Жукой склонились, что-то мастрячат. Подбегаю, смотрю: они молочный блок для коровы собирают. И тут слышу, щебенка катится по откосу – певуны спускаются. Главный впереди, за ним еще с полдюжины лоскутками размахивают. Подошли, уставились… Мать честная! У них в глазах черным черно, ни искорки жизни нет. Зато лица чисто маски песочные, ежесекундно меняются. Главный уткнулся в Поликарпа взглядом своим мертвячьим и властно так:

- Механик?

- Да, - ответил учитель.

- А эти? - ткнул в нас пальцем усач.

- Подмастерья.

- Ни к чему нам. Расстрелять! – повернулся он к свите. Те выхватили трубки, на водолейные похожие.

- Нет, - жестко возразил Поликарп. – Сначала скажи, чего хочешь, потом поторгуемся.

- Я не торгуюсь. Я отдаю приказы. А прочие имеют счастье их выполнять. Вот и тебе улыбнулось. Иди, ремонтируй мою бронемашину, посмотрю, на что способен. И этот зверинец, - он показал на стадо коров, - надо привести в норму. Или пусть топливо дают для транспортеров, или армию на себе возят.

- Они людей кормят, - невозмутимо ответил Поликарп.

- Ты о ком? О тех убогих наверху? Так они живы, пока я туда не дошел, - леденяще спокойным тоном заметил мохноусый.

- Нет, они – твоя плата мне. Я пока не услышал, чего ты добиваешься в итоге, потому и цена не обозначена. Но для тебя она все равно больше наших жизней. Я знаю, ибо стар.

- Я сейчас всех поубиваю, а за жизнь последней старухи ты мне сделаешь все, что я хочу. И что твои годы против моего опыта? Однако, довольно. Займись пока бронемашиной.

- Мне нужны мои помощники. И дай слово, что людей убивать не будешь. И коров отпусти.

- Хорошо, пока чинишь, расстрелов не будет. Работай, - и тут же обратился к свите: - Отвести этих… всех троих к моему бронетранспортеру. Если что потребуют – обеспечить. И следите там, чтоб они ваньку не валяли, а работали.

- Есть, Джоба, – вытянулись те по стойке смирно.

- Ладно, ступайте, - главный удовлетворенно погладил усы. - А я пойду, с попом местным потолкую. Вроде как коллега.

И он направился по склону вверх.

 

Идти через лес оказалось совсем не страшно. Когда, наконец, деревья расступились, мы очутились на ровной, как выскобленный стол, площадке. Главным ее украшением был большой белый дом с двумя колоннами. Вокруг толпилась дюжина транспортеров. С противоположной лесу стороны площадка заканчивалась обрывом. Мы с Жукой, держась за руки, подошли к самому краю. Внизу, сквозь рваные облака виделся огромный-преогромный город. Мы распластались на краю пропасти и, как завороженные, глядели вниз. Город нежился под солнечными лучами, отражавшимися в золотых слезинках крыш, увенчанных крестиками. На улицах мы заметили множество красных точечных лоскутков. Крохотные черные транспортеры ползали в пространствах между домами.

- За работу, - раздался голос учителя. С трудом оторвавшись от невиданного зрелища, мы с Жукой поплелись чинить бронемашину, самую большую, с мягкими белыми сидениями. Поломка оказалась хитрой, однако Поликарп быстро разобрался, в чем дело. И мы дружно принялись за работу. Нелюди нас не беспокоили. Казалось, даже не замечали. В транспортере на полу я нашел маленький блестящий цилиндрик с заостренным концом; сунул в карман – авось пригодится.

Завечерело. Учитель достал флягу с молоком, и мы по очереди выпили по кружке. Город под обрывом оделся в светящиеся звездные нити. Такой красоты мы еще не видели. Так и уснули с Жукой, лежа на краю и свесив головы в пропасть.

Наутро я, копаясь в транспортере, сказал:

- Моя бы воля, приделал бы этой машине крылья, и вниз.

Транспортер воодушевленно заерзал.

- Тихо, тихо, - укоротил машину Поликарп. - Невелика хитрость, крылья. Только если ирод Джоба получит крылатый транспортер, может и недоброе чего случиться.

- А то он не знает, как вниз спуститься… Наверняка же не зря тут расположился. Есть у него тайные ходы, – высказала свои соображения Жука.

Крылья мы все же сделали. На это ушла еще неделя, но нас никто не торопил. Уходить нам с Жукой от обрыва не хотелось. Каждое утро и каждый вечер мы любовались городом. Порой, когда воздух был особенно чист и прозрачен, до нас доносились красивые звуки, словно благородное железо пело на голоса.

Однако, работа подошла к завершению. Мы устроились в транспортере, Жука села за штурвал и подняла машину в воздух. Обратный путь занял чуть более часа.

 

Деревню мы не узнали. От домов старосты и попа остались черные следы пожарищ. Все население ютилось в пяти крайних избах, обнесенных забором, утыканным сверху шипами ядовитого ногопыра, в изобилии росшего за деревенским кладбищем, что позади сожженного поповского дома. Люди и коровы жались друг к другу, стараясь в тесноте обрести чувство безопасности. Рядом с забором был возведен белый домище, украшенный красными квадратными лоскутами. Он выглядел таким же, как дом на площадке над обрывом. Жука посадила бронемашину у высокого крыльца с колоннами, и мы выбрались наружу. Транспортер сложил крылья и благодарно потерся о плечо Жуки. Джоба вышел нам навстречу.

- Хороша работа, – похвалил он, и потрепал транспортер по дверце.

- Ты же обещал не трогать людей… - нахмурился Поликарп.

- Я только о себе сказал, что не буду убивать. Впрочем, они в основном сами померли, - он удовлетворенно погладил усы, развернулся и направился в дом, кинув напоследок: - Идите к себе.

Нас проводили за забор. Я побежал искать отчима. Ни его, ни слепой старухи Пазухи, ни попа с попадьей, ни других стариков, включая старосту, не было. Подошел Проха с ответом на мой немой вопрос: «Они всех без разбору погнали на строительство дома. Камни заставляли таскать с той стороны оврага. Многие умерли, надорвавшись, или заболели. Тогда нелюди велели сбросать тела мертвых в дом старосты и принести туда всех, кто не мог ходить. А затем подожгли. И заодно дом Якова. Чтобы мы колючки ногопыровые собирали быстрее». В эту ночь я не спал, проклинал себя, оставившего деревню слишком надолго и не сберегшего тех, кого любил.

 

Назавтра нам приказали всех бесхозных коров перенастроить, чтобы топливо вместо молока давали. Выбора у нас не было. Нелюди разделили народ на группы. Одних послали собирать кусачу для коров, а других – полученное топливо сливать в огромный куб рядом с белым домом.

Когда работа с коровами была закончена, нас троих привели к Джобе. Он сидел за столом и пачкал острым концом блестящей палочки белый прямоугольник, заполняя его полосками черных кривулек.

- Вы видели большой город внизу? – спросил он, откладывая палочку в сторону.

Мы кивнули.

- Близится день, когда я стану его хозяином, а также тысяч других городов. Поликарп, я убедился, что ты можешь вдохнуть жизнь в железо. Ты – механик от Бога. А я и в механиках и в Боге разбираюсь. Мне нужно новое сердце, железное, вечное, не знающее боли. Если сделаешь, я оставлю деревню. Уеду насовсем, вниз. Предлагаю и тебе отправиться со мной. Этих тоже можешь взять, – он мотнул головой в нашу сторону.

- Хорошо, я сделаю сердце, если ты уйдешь, никого не обидев. Жука будет работать со мной, а Кешка останется с людьми. И если я узнаю, что хоть кого-то пальцем тронули, наша договоренность…

- Ну-ну-ну, развоевался. Я сказал – мое слово закон.

Он повернулся и раскачиваясь пошел в дом.

Поликарп с Жукой отправились в овраг. Я смотрел им вслед, уцепившись за забор, не чувствуя вонзающихся в ладони шипов. Дошло наконец, какими глупыми были и ревность, и обиды, и все попытки переплюнуть, доказать, что я лучше… Зачем страдать, если Всевышний кому-то отсыпал больше таланта, справедливости и доброты? Тем, кто тебе дорог. Я смотрел на них и думал, как сильно я люблю их, по-настоящему, как никого не любил. И Жуку немного больше.

 

Мы таскали топливо как проклятые, с утра до вечера. Трава начала подсыхать. Вызывать дождь не умел никто. Сушь стояла страшная.

Наконец вернулись Поликарп с Жукой. Учителя сразу увели в белый дом.

Мы с вдвоем сидели в нашем доме и ждали его. Как-то получилось, что все ушли тесниться в других избах, оставив нас. Впервые за все время мы с Жукой оказались наедине. Когда к полуночи Поликарп не явился, мы просто легли спать. Вместе. Будто давно уже были мужем и женой. Самыми любящими на свете.

 

Учитель пришел наутро, долго сидел, молчал. Потом вздохнув, начал:

- Я поменял ему сердце. Не мог не поменять. Это ради вас, дети. У меня нет никого дороже, как оказалось. Ты, Кешка, поймешь, в свой черед… Пойду я с ним. Кто-то должен быть рядом, чтобы однажды отключить это сердце. Если бы я мог сделать так, как мне хочется… Джоба сказал, что в том, нижнем мире многое меняется, но остается основное: то, что мы дышим и чувствуем. Или не чувствуем.

- Зато ты попадешь в тот прекрасный город, - Жука, размазывая слезы, пыталась ободрить учителя. – А мы будем тебя помнить и скучать. И плакать. И, может, придем к тебе. Хотя бы навестить…

- Конечно, приходите. Дорогу теперь найдете, - Поликарп крепко обнял нас и вышел.

Посадка на транспортер, увешанный красными тряпками, была торжественной. Джоба, приосанившись, обратился к людям:

- Я несказанно рад, что наши интересы совпали, и мы расстаемся друзьями. В знак признательности, и чтобы восполнить безвременную гибель ваших односельчан, я на некоторое время оставлю здесь своих верных друзей.

И в этот момент раздался скрежет: из леса показалась вереница малых транспортеров. Мчались они на полном ходу, и вот уже спустя четверть часа у белого дома столпились полторы дюжины нелюдей, тыча нас черными горошинами пустых взглядов.

- Мои друзья позаботятся о вас. А вы позаботьтесь о них. Особенно это касается присутствующих здесь дам.

Через минуту крылатый транспортер с Джобой и учителем скрылся за верхушками вечнозеленых туяков.

 

После полудня мы с Жукой собирали новую корову в овраге. Нелюди явились за забор, выбрали четырех молодых женщин и увели в белый дом. Проха сопротивлялся, защищая свою жену. Один из нелюдей наставил на него трубку, раздался грохот, и на лбу Прохи появилась дырочка, через которую ушла жизнь. Мы слышали громкий звук, но не придали ему значения. Когда вернулись домой, сельчане рассказали о случившемся. На земле около дома, где жили Проха с женой, я нашел металлический цилиндр, похожий на тот, что лежал у меня в кармане. Только без острого носика.

Женщин отпустили под утро, измученных, побитых, истерзанных.

- Кеш, если мы не способны противостоять, надо уходить. Они нас никогда не оставят в покое. Сегодня придут за другими, - Жука смотрела на меня своими огромными карими глазами. Ради покоя в них я мог пожертвовать всем на свете. Я обнял ее и прошептал на ухо:

- Собери людей, милая. Если увидите огонь, гоните коров на забор, ломайте его и бегите к околице. В сторону невозврата. Спрячьтесь в зарослях хорошенько и ждите меня.

Одел я свои сапоги-скороходы и направился к белому дому. На крыльце восседали двое нелюдей, похлебывая вспененное молоко из высоких кружек.

- Здравствуйте, товарищи, - это они промеж себя друг друга так величали. Поклонился смиренно, как смог, глаза в землю. - Я, хоть и механик, но поражен вашими грохочущими трубками. Не могли бы вы ответить мне на вопрос?

- Валяй, темнота, - благосклонно кивнул тот, что сидел ближе, широкоплечий блондин с синими сказочными рисунками на оголенных руках. – Трубка эта, если ты не знаешь, называется винтовка. А то у вас в деревне, я заметил, и ножа толкового не сыскать. Одни коровы. Ну и телки вполне ничего. Ладно, дурак, чего хотел?

- Вашу труб… винтовку надо направлять на цель и внимательно смотреть, так? Значит, если глаза болят или плохо видят, стрелять нельзя? Правильно?

- Правильно, как только додумался, деревня? – заржал второй, как Джоба пышноусый пузан.

-Я хочу попробовать переделать винтовку, чтобы можно было направлять ее куда угодно, а поражать цель, которую мысленно себе представляешь. Мне кажется, это несложно. Вы можете мне дать винтовку на время? Я не сломаю, не бойтесь…

- Вот я тебе винтовку дай, а ты меня из нее шмальнешь. Всех умнее себя считаешь? – повысил голос тостяк.

- Выстрелю что ли? Чем? – я старался говорить искренне.

- Хорошо, я провожу тебя к оврагу, там дам винтовку. Без патронов. Не вздумай сломать. Если переделаешь ее мне, как обещаешь, гарантирую покровительство, - сказал блондин, поднимаясь.

- Э, а почему ты первый? – возмутился его товарищ. Но блондин уже шагал к оврагу. На краю он передал мне винтовку, велев не задерживаться долго. Он не прошел еще и десятка шагов в сторону белого дома, а я уже разобрался с конструкцией оружия. Патрон послушно лег на свое место. Мой конвоир был уже далеко. Он направился к транспортерам, и стал отгонять их к дороге.

Я прицелился и выстрелил в куб с топливом. В небо взметнулся столб огня, тут же охватив и дом и окружавшие его туяки. Тут же я заметил, как конвоир мой полез в транспортер. Я выскочил из оврага и помчался по дороге. Идеально отрегулированные колеса на сапогах несли меня быстрее ветра. Но недостаточно, чтобы скрыться от преследователя на бронемашине. Лес, обогнув овраг, теснился с одной стороны дороги. По другую сторону ощетинился колючками забор. Я начал уже уставать, задыхаясь. Внезапно там, где я только пробежал, повалилось старое дерево, полоснув меня ветками по спине. Транспортер взвизгнул и заглох. Я ощутил в своей руке руку Жуки. Вместе мы домчались до околицы. В тени деревьев стояли односельчане, двадцать человек. Моя Жука подошла к ним, успокаивая.

- Милая, родная, - я с трудом переводил дыхание, - спасибо, ты чудесно придумала с деревом. Но я должен бежать дальше. Он не остановится, а нам с ним не справиться. Береги себя. И всех. Ты у них одна.

- Беги, Кеша. Храни тебя Всевышний. Если сможешь, возвращайся. И… я чувствую, думаю… у нас ребенок будет. Если пути обратно не найдешь, в твою честь назову. А если вернешься – Поликарпом будет.

Внезапно позади меня раздался детский голосок:

- Боженька, дай дождя, напои небо, напои землю, напои нас…

Белопузый пацанчик, внук Якова, опустившись на колени, молил о дожде.

 

И вновь вдалеке раздался рев транспортера. Я рванул вперед. Бежал, себя не помня, унося страх из моей деревни. Внезапно по спине и затылку ударили тугие струи дождя. Небо, рассыпая вокруг горсти ярких шаров, оглушало меня раскатами грома. В один миг сухая корка земли превратилась в месиво. Я скинул бесполезные сапоги и бежал, бежал, не разбирая, или мой враг еще преследует меня или это рокочет небо… Склизкая грязь расползалась под ногами. Я не удержал равновесия и с разбегу распластался вниз лицом.

Тело казалось маленьким и мягким. Вот-вот враг разметает мое тело железными шипами гусениц…

А потом наступило безразличие, оглушающее, как пустота. Влажная земля под щекой холодила разгоряченную от бега кожу, и это казалось приятным. Голова начала наполняться звуками, будто рядом заплескалось молоко, очень много молока. Я открыл глаза. Передо мной, куда только доставал взгляд, земля отражала небо. Самому мне озера видеть не доводилось, но учитель рассказывал…

 

Приподнялся я на четвереньках, а тут люди подошли, много, толпа целая.

- Кто ты, добрый человек? – спросил их старшой.

- Механик…

- А звать тебя как?

- Кеш… Поликарпом, - пусть так будет. Вечная тебе память, учитель.

- Cлышь, а ты остаться не хочешь? Нам до зарезу механик нужен.

Я обернулся – там, где дорога упиралась в скалу, валялись дымящиеся обломки транспортера. Обратного пути не было.

 

Пятнадцатый год живу в озерном краю. Моторы к лодкам делаю. Только рыба их за неделю подчистую сгрызает. И я опять их делаю. И снова. Только скучно очень. Словом мне перемолвиться не с кем. Надо собираться в дорогу. Может, найду где родственную душу.