Историю эту рассказал мне отец, а ему – мой родной дядя, один из многих героев Великой Отечественной…

Гвардейский артиллерийский полк, в котором служил Григорий, в составе других войск прорвался в Восточную Пруссию. В тяжелых боях, когда орудия зачастую приходилось выкатывать на прямую наводку, чтобы поддержать огнем наступавшую пехоту, полк изрядно поистрепался. Штурмовые пехотные части прорвали оборону противника и, развивая успех, отбросили его на несколько километров на запад, так что батарея Григория оказалась в тылу. Конечно, это был еще не настоящий тыл, но, как бы то ни было, выдалась передышка, пауза между боями, а для кого-то, как впоследствии оказалось, час между жизнью и смертью…

Была ранняя весна… Облупленный войной, но все-таки густой угрюмый лес, в котором застряла на позициях батарея, от самых верхушек до корней высоких и разлапистых елей был припорошен снегом. Снег валил, не переставая, совсем как в брянских или вологодских лесах. И все-таки это был чужой снег и чужой лес: нечто незримое – то ли подспудная угроза, ощущаемая инстинктивно, безошибочным внутренним чутьем бывалых, много повидавших солдат, то ли эхо отгремевшей артиллерийской канонады – царило здесь безраздельно.

Снег валил, не переставая, тотчас же покрывая комья рыжего суглинка, которые саперная лопатка Григория раз за разом выбрасывала из постепенно углублявшегося окопчика. Он трудился упорно, с каким-то бездумным ожесточением, несчетное число раз выполняя одну и ту же нехитрую операцию, так что даже его гимнастерка взопрела: с начала войны он завел за привычку, едва лишь выдастся привал, отрывать для себя схорон, окопчик, так что теперь, к концу ее, не мог и припомнить, сколько землицы, своей и чужой, перелопатил, а главное – для чего, но всякий раз неуклонно, с упорством деревенского ратая, делал это, словно исполняя наказ свыше…

– Напрасны труды, ефрейтор, – «пожалел» его подошедший сосед, такой же, как и он, командир орудия, и пояснил: – Эвон фрицы как драпанули, теперь, небось, до самого «логова» не остановятся!

В действительности, грохот боя затихал вдали, и над позициями – над искореженной землей и этим покалеченным лесом, где час-другой назад бушевал ад, – воцарялись покой, тишина, будто в начале времен. И лишь воронки, местами выкорчеванные разрывами и облупленные сплошь и рядом деревья да застывшие то тут, то там остовы подбитых немецких и русских танков красноречиво вещали об имевших здесь место упорстве и кровопролитии.

– Ты бы перекурил, что ли, – предложил сосед и достал не кисет даже, а пачку самого настоящего «Беломора», который согласно вещевому аттестату выдавался лишь командному составу.

Григорий не курил, но от предложенной папироски не отказался: на фронте курево, иной раз, дорогого стоило.

– Что-то в толк не возьму, Гриша: ты, что же это, контратаки фрицев боишься? – наконец, удивился сосед, попыхивая цыгаркой, отчего конопатое лицо его в сгущающихся сумерках казалось зловещим. – Так это зря! Вон и офицеры все, как один, в штаб бригады увеялись, да и танки наши вон, наготове, так что фрицы не сунуться!

– Где ты видишь наши танки? – переведя дух, осведомился Григорий.

– Да вон, в лощинке укрылись, – указал тот. – Видишь, целая рота – штук двадцать. Наверное, резерв полка прорыва…

Танков, на самом деле, было двенадцать. Огромные, тяжелые, они стояли борт о борт метрах в трехстах от позиций. Стояли, видно, давно, так как их успело изрядно запорошить снегом.

– Кучно стоят, – отметил Григорий. – Не ровен час долбанут… Эх, кабы немецкие – всех разом бы и накрыли (тогда за четыре подбитых немецких танков давали Героя)!

Внезапно на опушке показалась вереница людей в белых маскхалатах. Они бесшумно, один за другим, след в след, как волки, проследовали в расположение бригады…

– Разведчики наши, – заверил сосед, – возвращаются с той стороны… Наверное, скоро и нам на колеса!

– Может быть, это немцы? – усомнился Григорий.

– Что ты, что ты! – замахал тот руками. – Точно наши! Я и автоматы успел разглядеть…

На всякий случай Григорий приказал расчету развернуть лафет 76-ти мм орудия так, чтобы ствол был направлен в сторону неподвижно стоявших махин.

Прошло еще некоторое время. Снегопад почти прекратился. Со стороны штаба бригады вновь показались незнакомцы в маскхалатах… Но теперь забеспокоился уже и сосед.

– Надо бы за офицерами послать, – прикрывая ладонью глаза, как от солнца, предложил он.

Но незнакомцы быстро спустились в лощину, а минуты через пять громыхнуло…

Задрожала земля, железный вихрь пронесся над лесом. Зубы Григория клацнули, как волчий капкан, и уж совсем непроизвольно, то ли опять сообразно какому-то умыслу свыше, инстинктивно, он кинул свое, ставшее вдруг невесомым тело в только что отрытый им окопчик, а сверху навалилось еще несколько…

Артобстрел длился недолго, да и много ли надо, чтобы разнести в пух и прах из двенадцати 88-миллиметровых танковых орудий позиции одной единственной батареи! Так или иначе, когда Григорий выкарабкался из окопчика, весь перелесок, в котором она размещалась, был словно перепахан вдоль и поперек – вперемешку со снегом и грязью то тут, то там дымились бесформенные куски человеческого мяса…

Танки эти и разведчики, как оказалось, были немецкие, а Григорий, благодаря своей привычке, не получил ни царапины, в то время как многие его однополчане, включая злополучного соседа, прыгнувшего в окоп вслед за ним, были изрешечены осколками. Он продолжил воевать, благополучно дошел до Берлина и был удостоен ордена боевого Красного Знамени и многих других наград, но о том, что был шанс стать Героем, забыть не мог никогда…