Ушли, поклонившись младенцу, волхвы… Густые снега заметают округу - замёрзшее озеро, лодки, лачуги и берег покатый с клоками травы. Под хриплые вздохи студёного норда на землю нисходят крахмальные орды, в утробах шурша облаков кочевых. Печатью ложится холодный покров на дранку бараков и золото храмов, харчевни, жилища, кладбищенский мрамор, на реки во льду и горбины мостов. Прозрачна печаль, словно чарка на посох, - всё сыплется сонно небесное просо, мир светел, как лунь, отрешён и суров... Испей свою чашу, калика, молчком, нам с детства дарована тёплая доля - петь гимны в тисках золочёной неволи да оды слагать окровавленным ртом… Но с нами дорога, и небо, и слово, но нищая муза к скитаньям готова - кого же ты в хоженье славишь своём? “Влекома любовью и болью, по ком рыдает душа в долгих шелестах вьюги? Скрипит над державой заржавленный флюгер – всё царь, всё разбойник, всё шут с бубенцом, то юг полыхает, то запад дымится… И мечется сердце в багряной темнице, и горло тревожит мольбой и стихом... С псалтырью и хлебом, нежданы никем, под небом высоким угрюмой отчизны по градам и весям, от детства до тризны, поём ли, глаголем в негромкой строке о Боге и свете! О льве златокудром… Пусть будет язык наш, как снег, целомудрен, как звёздная россыпь на Млечной реке”… Смеркается рано, мой певческий брат. Крещенье. Крепчает январская стужа - позёмка над вёрстами дальними кружит, и путь непокойный метелью чреват. Лишь белая чайка, в смятенье и хладе, над нами поводит крылом в снегопаде, и горние крохи ей клюв серебрят. |