Они стояли у звонких вод, они не знали, что всё пройдёт. Он был мальчишкой, она была ивой, плакучей ивой, юной, красивой. И с ними незримо был третий – тот, кто точно знал, что не всё пройдёт. Фонарик лунный в реке горел, и мальчик ловко ловил форель. О камни бился водоворот. Форель не знала, что всё пройдёт. Не знал тростник, не знала луна, не знала мятная тишина. А третий, – тот, кто всё точно знал, – молчал. Струилось время, сверкала вода, и звёзды падали в Иордан, как будто их срезывал лунный серп. А быть может, это был Енисей или, может, Миссури. Не в этом суть. Баллада моя продолжает путь и уже через строчку придёт туда, где та же река, да не та же вода, где подмытый обрыв над рекой навис и плакучая ива склонилась вниз. Они стояли у тихих вод, и он понимал, что всё пройдёт. Он узнал об этом не из газет, он любил подруг и терял друзей. Но ива – не знала, а третий – тот, кто точно знал, что не всё пройдёт, молчал и думал, что жизнь и смерть на все вопросы дают ответ и мудрец бы мог догадаться сам… Но мудрец видел старую иву – а там, куда он даже не посмотрел, подросток смуглый ловил форель. |