Дожди уже оплакивали лето. Берёзки переоделись из привычного летнего в одеяние жёлтое. На их фоне зелёным каскадом спускались ветви стройной высокой ели. В порывах ветра чуть поодаль скрипел старый ворчун-дуб, как бы стесняясь своего преклонного возраста подле таких очаровательниц, которые выросли, можно сказать, на глазах. Вместе зимовали не один год, в терпеливом молчании переносили все ненастья.И сейчас ничто не нарушало уюта этого соседства, кроме далёких глухих разрывов. Но постепенно гул стал приближаться, совсем рядом стала метаться клочьями земля...

 

Послышались голоса. На поляне показались люди: две совсем юные медсестрички, пожилой седой

солдат, - они тащили на наспех сделанных носилках тяжело раненного капитана. Чудом им удалось выйти из окружения. Офицера осторожно положили на землю. Грудь его была в крови, девчонки стали перевязывать тем, что у них осталось. Солдат взял котелок и пошёл на поиски воды. Не успели медсестрички перевязать раненого, как послышался нарастающий гул, а через несколько секунд – вой, тот вой, который несёт ужас и неизбежную смерть.

 

А ещё через несколько секунд берёзки в жёлтых своих сарафанах окрасятся алыми брызгами крови тех, кому миг назад было трудно, страшно, больно, но хотелось жить…

 

В дыму не было видно, как с деревьев падали мелкие прозрачные капельки. Кто знает, может быть, это были слёзы…

Но второй налёт не дал деревьям оплакать погибших. Дрогнули в последний раз хрупкие ветви, и берёзки упали, как подкошенные; медленно, в своём достоинстве и величии стала отклоняться красавица-ель и внезапно рухнула, укрыв капитана и девчонок своими мягкими лапками. Нехотя пламя охватило деревья…

 

Невидимые глазу, не торопясь, как бы прощаясь, поднимались и устремлялись к небесам их души, догоняя души людей…

 

Рассеивался дым, постепенно стали появляться очертания усечённой жизни: ссутулился, свесив осиротевшие ветки, старый дуб; прислонившись к его стволу, стоял седой солдат. Скорбь у них была общая…