Женскому коллективу Ташкентской

геодезической части посвящается

 

Говорили о том, о сём. Мой собеседник, подполковник-связист, был на редкость словоохотлив, безудержно шутил и сам же весело смеялся. Но вот речь зашла о летнем отдыхе, и я увидел, что подполковник стал сдержаннее, а его шутки приобрели другую окраску. Это меня удивило и я напрямик спросил: "Неужели отдых у южного моря не прельщает?.." Он отшутился, потом глянул на часы и неожиданно рассказал удивительную историю...

 

*****

 

...Лето 1941 года. Из Киева в Куйбышев идёт эшелон с эвакуированными. Идёт долго и трудно, пропуская все без исключения воинские составы. Идёт главным образом ночами, то набирая скорость на коротких отрезках пути, то делая многочасовые остановки на глухих полустанках. Когда эшелон идёт быстро, люди в нём становятся спокойнее, готовясь к переменам в судьбе, но, едва только он бессильно замирает в каком-нибудь заштатном городишке, у пассажиров тут же выплёскивается накопившееся раздражение. В такие часы даже стойкие и уверенные в себе люди испытывают смутное беспокойство, нервничают. Что уж об остальных говорить.

 

В одном из вагонов едут две женщины. Груздева Аделаида Марковна и Потапенко Наталья Андреевна. Обе из Киева, но у Аделаиды Марковны предписание на Урал, а у Натальи Андреевны - в Среднюю Азию. В Куйбышеве им надлежит пересесть в разные поезда.

 

Аделаида Марковна - молчаливая и строгая женщина лет тридцати пяти - едет с тремя малолетками. Старшему, Антоше, на вид не более шести лет. Это черноглазый, живой крепыш с густой тёмной шевелюрой. Менее заметны его стеснительная сестрёнка лет пяти и полуторагодовалый тихий братик.

 

Наталья Андреевна постарше и, по всему видно, поопытнее своей попутчицы, и, напротив, любит поговорить, верховодя в любой беседе. Тенью с Натальей Андреевной её дочь - высокая и хрупкая девушка с печальными глазами. Несмотря на рост, ей никто не даёт больше четырнадцати, хотя мать утверждает, что осенью её поздравят с шестнадцатилетием и "запишут в невесты".

 

Как ни тяжело в такой дороге управляться с детьми и, главное, со своими тяжёлыми мыслями, времени для долгих бесед у женщин предостаточно.

- Аделаида Марковна, у вас в Свердловске есть кто-нибудь?

- Нет. Никого нет. - Аделаида Марковна вздыхает и смотрит на медленно уплывающий пейзаж за окном - поезд только что тронулся после очередной внеочередной нудной стоянки.

- Нет, никого нет, - грустно повторила она. - И я не могу себе представить, что я буду делать в незнакомом городе с тремя детьми на руках, к тому же ещё и на зиму глядя.

- Ну,ну, милочка! Не горюй! Определишься... Помогут люди добрые.

- Люди? Вон они, люди! - Аделаида Марковна кивнула на окно, вдруг расплакавшееся косыми струями летнего дождя. При этом она даже поморщилась, вспомнив недавнее.

 

А было вот что. На станции они вдвоём выходили за кипятком и хлебом, оставив малышей на попечении "будущей невесты". В булочной их грубо оттёрли от прилавка четверо бородатых мужиков с мешками. Не обращая внимания на возмущённые женские крики и угрожая продавщице, мужики с руганью требовали хлеба, через головы протягивая свои замусоленные "котомки".

 

- И-и-и, милочка, ты это брось - "люди"! - озлишься, тогда каюк. Тогда-то и перестанешь замечать их, людей-то... А знаешь, давай я тебе адресок дам. Там, в Свердловске самом, у меня какая ни на есть, но родня имеется. Так, седьмая вода на киселе... Когда отправляли нас, я и думать о них забыла, а теперь вот вспомнила. Поищу адресок-то... и дам тебе. Здесь он, в письмах, где ж ему быть. Зайдёшь к ним, так мол и так, все мы люди, все мы человеки, привет, мол... Познакомишься, авось и подскажут чего.

По первому делу, оно, глядишь и понадобится, знакомство-то! И ребятишек в обиду не дадут.

 

Аделаида Марковна, поправив одеяло на дружно сопевших младшеньких, рассеянно кивнула: "Что же, и на том спасибо". Потом подняла голову и пристально посмотрела на Наталью Андреевну.

 

- Наталья Андреевна, а вы в Среднюю Азию - к кому едете?

- Эх, милочка, - к кому еду! В огороде бузина, а в Ташкенте - тётка! Родня киевскому дядьке. Так вот я и еду, как вы едете: ни к кому не еду. Нет у меня никого, в Азии-то этой... Ни в Средней, ни в крайней, ни в другой какой.

- Да как же вы?

- А вы - как? Чего уж там! Теперь все - так. Верно, доню? - обратилась она к дочери.

 

Но дочь лишь глаза перевела с окна на мать и обратно - и ничего не сказала. Разговор этот ей не был интересен.

 

- Тогда знаете что, Наталья Андреевна! Давайте мы с вами сделаем так: в Куйбышеве вы сядете под моей фамилией на Урал, а я со своим выводком в Ташкент отправлюсь. Чего-то боюсь я Урала. А Ташкент - город хлебный, и я всей душой чувствую, что там у нас всё устроится как нельзя лучше. - По военному времени, - сделав паузу, добавила она.

 

Наталья Андреевна с удивлением посмотрела на вдруг оживившуюся Аделаиду Марковну и, поразмыслив недолго, неожиданно согласилась.

 

- А что? В Свердловск, так в Свердловск! Сама по своему адресочку и пойду.

 

На том и порешили, так и сделали.

 

В Куйбышеве первым сформировали эшелон на Урал. И Аделаида Марковна на миг даже пожалела, что не она отправляется, - была бы в пути уже, - таким было невыносимым ожидание. Когда наконец, после двухдневных привокзальных мытарств, выехали и они со своим многочисленным семейством, на одной из ближайших станций их догнало ужасное известие о том, что эшелон, сформированный на Урал, на следующий же день был атакован фашистскими бомбардировщиками, обнаглевшими настолько, что за Волгой бомбить стали!

Говорили, что разбомбили станцию, сверх меры заполненную воинскими составами, а тут и пассажирский подошёл. Рассказывали также, что из эвакуированных мало кто выжил: поезд остановился рядом с эшелоном с боеприпасами, а тот практически мгновенно взлетел на воздух от прямого попадания авиабомбы.

 

"Какой ужас!" - терзалась Аделаида Марковна. - "Это по моей вине погибла добрая женщина Наталья Андреевна со своей доченькой-невестушкой..." Острая боль в груди не давала дышать. И эта боль становилась ещё острее, когда представляла себя и своих детей на месте тех несчастных людей. Она плакала и судорожно обнимала ребятишек. Антон непонимающе глядел на мать и испуганно спрашивал: "Мам, ты чего? Ты чего, мама?"

 

В Ташкент эшелон пришёл ночью. Дети спали. По вагонам прошли официальные лица из комиссии по приёму эвакуированных и огласили списки тех, кому надлежало выйти здесь, а кому оставаться на местах и следовать дальше. Фамилии Натальи Андреевны в первых списках не оказалось и Аделаида Марковна попыталась рассказать о подмене, произошедшей на вокзале в Куйбышеве, но на её объяснения махнули рукой. И они отправились дальше, как оказалось - в Андижан. По прибытию на место она уже по своим документам получила неплохую работу и жильё. Условия были немудрёными, теснота, но дети были сыты и одеты, крыша над головой была - и это ли не было счастьем?

 

И в Андижане никто не стал учинять разбирательство по поводу их "подлога" на эвакуационном маршруте. В приёмной комиссии лишь пожали плечами, зачеркнули одни имена, вписали другие - и на том инцидент был исчерпан. "Война всё спишет".

 

Беспокоило отсутствие вестей от мужа, а ведь она, прежде чем сесть на ташкентский поезд, ещё из Куйбышева написала ему о том, что едет в южном направлении. По прибытии тоже немедленно сообщила свой новый адрес с описанием всех злоключений, но - никакого ответа не было. Она понимала, что его адрес, который был у неё, мог многократно измениться. Дело в том, что муж, уходя, оставил ей свой временный адрес, объявленный ему на призывном пункте, и обещал о каждом изменении сообщать тотчас, но... Ему, как говорится, на фронт, ей - в другую сторонУ... Теперь в Киеве фашисты. Аделаида Марковна сделала запрос о местонахождении своего мужа через Наркомат обороны, и даже получила один из промежуточных адресов, но это оказался адрес части, окружённой противником. Ей стало страшно.

 

Она принялась неистово ждать, едва ли не поглядывая на часы, - и в первых числах января 1942 года получила похоронку. Серо-жёлтая бумага, заполненная наспех и более трёх месяцев назад, с неразборчивой подписью, не убедила Аделаиду Марковну, но потрясение она пережила. Проплакав несколько дней кряду, она ничего не сказала детям. Постепенно у неё укрепилось чувство, что муж не погиб, а этот страшный документ был чьей-то нелепой и трагической ошибкой.

 

А в конце 1943 года произошло событие, которое вновь круто изменило судьбу Аделаиды Марковны. На улице в Андижане она встретила свою бывшую соседку по Киеву! До войны они жили в одном доме и были хорошо знакомы. Соседка её увидела первой.

 

- Деля! Батюшки! Да ты ли это? Да как же ты сюда попала? - словно то, что она тоже попала сюда же, не имело никакого значения...

- Ах-ах! Анастасия Васильевна! Боже мой! Хорошая моя, вот так встреча! Вы тоже в Андижане? А вы то как?

 

И женщины расплакались, обнимаясь. Прохожие, поглядывая на них, особенно не удивлялись - впервой ли такое видеть?..

 

Анастасия Васильевна в Киеве работала машинисткой в органах юстиции и училась заочно на юридическом факультете в университете. Война прервала учёбу после четвёртого курса, и она, эвакуировавшись в Ташкент, была направлена на работу в прокуратуру - в полном соответствии со своей будущей специальностью. А в Андижан она была командирована по делам службы.

 

Вечером они встретились. Анастасия Васильевна всплеснула руками, увидев, как живёт Аделаида Марковна с тремя детьми. Теснотища ужасная! Две кровати, столик и огромный буфет - вот и вся "меблировка" внутренней комнатёнки без окон. До войны у хозяев здесь был просторный чулан.

 

Двое мальчиков размещались на одной кровати, а их сестрёнка спала с матерью. Единственное удобство состояло в том, что можно было поправить сползающее с ребятишек одеяло, не вставая со своей постели.

 

Говорили они долго и полушёпотом, чтобы не мешать уснувшим детям. Анастасия Васильевна сидела бочком за столиком, так как вдвоём сидеть за ним было нельзя. Аделаида Марковна устроилась на краешке кровати, левой рукой облокотившись на никелированную, но уже изрядно облупившуюся и тронутую ржавчиной, спинку. Правой рукой она то и дело поглаживала спящую дочку, удобно лежавшую на подушке посреди кровати.

 

- Всё, решено! - Твёрдо, и тоном, не терпящим возражений, сказала Анастасия Васильевна в конце разговора далеко заполночь. - Ты немедленно перебираешься в Ташкент! Там ты не будешь в таком одиночестве, там ты увидишь ещё кое-кого из наших знакомых. Это - во-первых, и не самое главное. А вот - во-вторых: нам нужны грамотные работники. Ты же ведь тоже училась до войны! И там же, где и я, не так ли?

- Так, так! Но только два курса закончила. Сама понимаешь - три декретных отпуска... И потом - я и здесь по специальности работаю.

- Тем лучше. Мы тебя переводом заберём. С повышением, - улыбнулась Анастасия Васильевна.

 

Первое, что сделала Аделаида Марковна в Ташкенте, было письмо в освобождённый к тому времени Киев, - в военкомат, призывавший её мужа в ополчение. В письмо она вложила и копию похоронки, чтобы по ней проверили факт его гибели, или... "Или" - это была надежда, давно переросшая в полную уверенность, что муж не погиб.

 

И в те самые дни, - или около того времени, когда письмо Аделаиды Марковны находилось в военкомате, - туда пришёл и Дмитрий Яковлевич Груздев, старший лейтенант запаса, её муж, её Димок. Невероятно близко они находились в тот момент друг к другу, несмотря на расстояние, разделившее их. Но встрече не суждено было состояться и на этот раз.

 

Дмитрий в первом же бою под Киевом был тяжело ранен, но с поля боя его вынесли на следующий день после ранения, когда после одной из успешных контратак нашим удалось потеснить противника и собрать тяжелораненых и убитых. Тем не менее Дмитрий Яковлевич в свою часть больше не вернулся. Его направили в тыловой госпиталь, на восток, а полк в это время попал в окружение и практически весь до последнего солдата был рассеян - мало кто жив остался. Так временный адрес, который он оставлял жене, перестал существовать. Но не только в свою часть не вернулся Дмитрий, он вообще не вернулся в строй - ранение было очень тяжёлым - он стал инвалидом. Около полугода провёл в двух госпиталях, сначала в ближайшем к откатывающемуся фронту, а потом и в глубоком тылу. После выписки он получил назначение в Новосибирск и два года проработал сменным инженером на оборонном заводе. Поиски своей семьи Дмитрий Яковлевич не прекращал, но все его запросы оставались безответными.

 

В Киев он приехал сразу же, как только было налажено движение на железных дорогах. И содрогнулся, увидев развалины своего - их дома... Завод, в котором он работал до войны, так же был разрушен до основания. От ураганного натиска врага спасти его не успели. Да что там завод! Склад секретных топографических карт остался в Киеве! Немцы пытались его сжечь, но плотно упакованные бумажные тюки огню поддавались плохо... Ему не удалось встретить никого из бывших сотрудников, соседей - война потрудилась, разбросав людей по всей стране.

 

Но самая страшная весть ждала его в военкомате, где ему сообщили о том, что его семья погибла в бомбёжке при эвакуации. Он похолодел, дрожащими руками с трудом удерживая списки погибших в том злополучном эшелоне. Четыре родных фамилии подряд! - жена и мал мала меньше детишки... Как жить после этого?

 

Дмитрий не мог оставаться в Киеве ни минутой больше - и рванулся куда угодно, лишь бы подальше! Возвратился в Новосибирск и несколько лет проработал на привычном месте, а затем, когда боль от военного лихолетья несколько поутихла, но со здоровьем, напротив, стало похуже, перебрался в Сочи - к морю и к солнцу. Но никогда он не мог забыться настолько, чтобы его не преследовала ужасная картина - его жена и трое ребятишек в огненном аду бомбёжки, а над пожарищем после взрыва кружат и кружат фашистские самолёты, сбрасывают и сбрасывают всё новые и новые бомбы. Он явно слышал и гул моторов, и свист и разрывы бомб - и его обжигало огнём и отшвыривало от жены и плачущих детей взрывной волной. И он никуда не мог уйти от этого кошмара.

 

Раны, нанесённые войной, не зарубцовываются.

 

Одна из сотрудниц военкомата, через некоторое время после того как там побывал Дмитрий Яковлевич, перебирала почту и наткнулась на письмо, фамилия и обратный адрес которого показались ей знакомой: "Груздева". Повертев конверт в руках, она обратила внимание на то, что письмо было из Ташкента. Задумалась. Пожала плечами и показала письмо своему начальнику. Вместе они вспомнили, что недавно приходил справляться о своей семье некто Груздев. Подняли документы, сличили фамилии - сомнений быть не могло - "Груздевы". Но тот эшелон, уничтоженный немцами, направлялся на Урал! Как могли Груздевы оказаться в Ташкенте? Решили, что это однофамильцы, ведь они проверяли - ни в Свердловске, ни в Ташкенте Груздевых ни в каких списках не значилось! Решили, что не надо беспокоить ни фронтовика, ни солдатку из далёкого Ташкента. Ошибка означала бы крушение всех надежд и для одного и для другого человека.

 

Так сотрудники военкомата оставили в живых надежду Аделаиды Марковны.

 

Шли годы. Новый город и новая работа поубавили у Дмитрия Яковлевича боль утраты. Этому способствовало и то, что он встретил тихую и скромную женщину, с которой судьба свела его на новом повороте. Года два он не решался даже смотреть в её сторону. Помог случай, разговорились, присмотрелись друг к другу. Её звали Татьяной Михайловной. Двое детей. Похоронка на мужа. Погиб в 1943 году при форсировании Днепра, т.е. спустя два года после того, как ранение вышибло из седла Дмитрия Яковлевича примерно в тех же краях... В свою очередь, и он рассказал о себе и своей семье. Горе сблизило их. Стало ясно, что и Татьяна Михайловна заметила его, но виду также не показывала - смущалась.

 

Когда он предложил ей жить вместе, она всплакнула и согласилась. Шумной свадьбы, естественно, не было, но знакомые порадовались за них. Он заменил отца её детям, и они привязались к нему, семья получилась крепкая. Родились ещё двое - жизнь не останавливалась, несмотря ни на что. И всё, казалось наладилось.

 

Но в один прекрасный день у продмага Дмитрий столкнулся с женщиной, по всему было видно, отдыхающей на одном из местных курортов. Он учтиво посторонился, не желая беспокоить её, но она вдруг схватила его за плечи и изумлённо воскликнула:

 

- Дмитрий! Да ты ли это? Живой??! Что ты здесь делаешь? Да знаешь ли ты, что у тебя жена в Ташкенте мается одна-одинёшенька, и дети ждут, не дождутся!

 

Он был оглушён. Он узнал женщину: это была Анастасия Васильевна, их киевская соседка из далёкой довоенной молодости. Помнится, даже бывали у них. Она с его Делей, кажется, даже даже учились вместе, только на разных курсах. Но при чём здесь Ташкент?

 

- Я... здесь... Я...

- Вижу, что - ты! Вижу, что - здесь! Но почему? Но почему, скажи на милость, ты - здесь? Почему жену с детьми не ищешь?

 

Отшатнувшись от Анастасии Васильевны, Дмитрий Яковлевич растерянно проговорил:

- Да как же так? Какой-такой Ташкент? Я своими глазами списки видел... Там их имена... все четверо... Они же погибли!

- Э-э-э, да ты, я вижу, сам на погибшего похож. Они все живы и здоровы, и тебя в Ташкенте дожидаются! А старший твой, Антон, уже курсант военного училища. Вроде, на связиста учится. И младшие чуть ли не отличники в школе. А ты - здесь!

 

Он не мог прийти в себя от такой новости. Хотелось что-то сказать, молчать было неловко, но он словно языка лишился - и к груди прижимал дрожащую руку. От холода на сердце, казалось, стучали зубы и на ресницах выступили росинки...

 

- Постой, постой, - вдруг спохватилась Анастасия Васильевна. - Да ты, я вижу, и в самом деле ничего о них не знаешь? Не знаешь?

- Не знаю. - Упавшим голосом выдохнул Дмитрий Яковлевич.

 

Домой к нему Анастасия Васильевна не пошла, хотя он и пригласил её, чтобы поговорить в присутствии жены. И они уединились в ближайшем скверике. Анастасия Васильевна рассказала потрясённому Дмитрию Яковлевичу всё, что ей было известно. А когда сказала, что Аделаида Марковна до сих пор не верит в его гибель и по-прежнему ждёт его, несмотря на похоронку, он не выдержал, заплакал беззвучно... Тихо и с острой болью, без слёз и всхлипываний. Это был внутренний плач. Плечи затряслись, свело скулы - и вся жизнь показалась одним сплошным горем. Потом он спросил:

 

- Какая такая похоронка?

Анастасия Васильевна отпрянула.

- Как это - "какая похоронка"? А какие похоронки с фронта приходят, не знаешь? Вот и на тебя пришла, голубчик ты мой. Ещё в начале войны.

 

И тут она сама полностью осознала, что у Дмитрия новая семья, что у него нет прежней жизни, и что у него совершенно всё по другому, не так как прежде. И она протянула:

 

- Похоронки-то не зря приходят...

- Ты о чём?

- Ты же другой теперь... А того Дмитрия давно уже нет, права похоронка...

 

Он смотрел на неё с удивлением, с нескрываемым непониманием в растерянном взгляде.

А она запричитала:

- Господи, боже ж ты мой, что же теперь будет? Да как же ж ты теперь жить-то станешь? Как же это так - две семьи получилось? - И тут она громко расплакалась.

 

Он не утешал её. Сидел и отрешённо смотрел на свою авоську. Зачем она у него в руках? Кажется, в магазин шёл. А зачем? Зачем ему в магазин идти, глупость такая...

 

Возвратившись домой, он, что называется, с порога рассказал всю историю от начала и до конца. Татьяна Михайловна окаменела. Только и успела подумать: "Ну, вот и всё. Конец нашему житью-бытью...".

 

Она проплакала всю ночь, вжавшись в подушку. Оба не спали. А утром, как ни в чём ни бывало, спокойно сказала: "Ты, Дима, поезжай к ним".

 

Он вздрогнул и ответил:

- Поеду.

И снова острая боль полоснула его сердце; он не понимал, отчего так спокойно жена говорит эти слова. А с другой стороны, ведь она о ....жене говорит. Одна жена предлагает поехать к другой жене. И обе - законные. Он, выходит, многожёнец? Разводов-то никаких не было!..

 

Долгих два месяца он собирался с духом, наконец решился. На вокзале сказал провожавшей его Татьяне Михайловне, выглядевшей вполне спокойно:

- Я скоро вернусь.

Татьяна Михайловна ничего не ответила, лишь порывисто обняла и, круто развернувшись, быстро пошла, почти побежала с перрона. Дома оставались четверо детей, их брать на вокзал было ни к чему.

 

Дорога до Ташкента была тяжелее всех прошлых дорог Дмитрия Яковлевича. Колёса катились не по рельсам. Нет. Острые и холодные диски давили нервные струны, натянувшиеся от Сочи до Ташкента. Во многих местах струны были разорваны и неловко связаны, а потому стальные колёсные диски стучали по узелкам: "Таш-кент - же-на! Таш-кент - де-ти!" - и стучали всё быстрее и больнее: "Таш-кент, жена и дети, Ташкент жена и дети - Ташкентженаидети..." Боль не отпускала.

 

Ехать Дмитрий Яковлевич решился не сразу. Но письмо написал уже на следующий день, благо Анастасие Васильевне адрес был известен. Носил письмо в кармане недели две, потом опустил в ящик - и долго стоял, прижавшись к нему лбом и обхватив руками. Отослал письмо, словно из груди вырвал, судорожно и поспешно.

 

И получил ответ, похожий на короткий вскрик, заглушённый взрывом авиабомбы. Засобирался суетливо, но оправдательных слов Татьяне, жёнушке своей милой, не говорил. Голова шла кругом.

 

Теперь он ехал к жене, а жена провожала его.

 

И вот он, Ташкент.

 

Аделаида Марковна сначала крепилась и не плакала, но когда он сказал, что хочет взглянуть на детей, она так разрыдалась, и так это было похоже на истерику, что он забеспокоился не на шутку.

 

- Но ведь они ничего о тебе не знают! Я ни словом не обмолвилась, что ты жив и объявился... Ведь у тебя семья... - И она снова зашлась в рыданиях.

- Но они родные мне!

- И те родные, в Сочи?

- Да.

 

И снова были рыдания. Наплакавшись, она замолчала, и он сидел молча. Потом Дмитрий Яковлевич снова заговорил о детях, - их детях.

 

- Мне бы хоть краем глаза посмотреть.

- Идём.

 

В школе, на переменке она подозвала ребятишек, а смотрел со стороны и это была настоящая пытка и для него, и для неё. Аделаида Марковна каждому вручила по гостинцу якобы от приехавшего издалека родственника. Им, естественно, до родственников не было никакого дела. "Мам, а почему ты заплаканная такая?" - спросила дочь. "Да так, войну вспоминали..." - и это было детям более чем понятно. А в его сторону они даже не покосились. Мало ли кто там стоит. Они же не видели, что мама С НИМ пришла.

 

В автобусе, по дороге на вокзал, Дмитрий Яковлевич сказал, играя желваками на скулах:

 

- А ты им скажи, всё-таки... обо мне... Нехорошо как-то.

- А уезжать от нас - хорошо? - Аделаида Марковна едва сдерживалась, чтобы снова не разрыдаться, теперь уже в автобусе.

 

Дмитрий Яковлевич, не отвечая на вопрос, продолжал:

 

- Им надо знать, что у них отец есть, и вполне ещё живой отец. - Он усмехнулся. - Объясни всё, не скрывай. Пусть знают всю правду. Главное - Антон. Он уже взрослый, на офицера учится. Солдат. Всё должен понять.

 

- Расскажу как-нибудь. А что должен понимать Антон? Что у него теперь не двое, а целых шестеро братьев и сестёр? - сквозь слёзы проговорила она.

- Ну-ну... - Дмитрий Яковлевич пожал плечами и виновато рукой махнул. Как тут разобраться по-хорошему, по-людски?

 

Обратные проводы были нервными и скомканными. Волнуясь, он никак не мог отыскать свой билет и свой вагон. Она ничем не могла ему помочь, и только молча за ним ходила.

 

По возвращению в Сочи Дмитрий несколько суток не мог прийти в себя, и Татьяна Васильевна, видя и понимая его состояние, не донимала расспросами.

 

На третий день выговорился. Не сразу, а перебирая в памяти каждую минуту своей ташкентской встречи с женой из прошлой, из киевской жизни. Две жизни, две жены. Надо иметь и две души, одной не хватит. И два сердца. А здоровья-то и для одной жизни мало. Две души... Душам хорошо, они - бессмертны, но сердцу каково? Как теперь ему жить в двух жизнях одновременно? Как разорваться на две половины? Бомбёжка проклятая. Что наделала. Оказывается, это так страшно и так больно - быть дважды живым и ни разу не умершим.

 

- Ох-хо-хо, война проклятущая! - Только и сказала Татьяна Михайловна, выслушав.

С первой же получки он собрал посылочку в Ташкент, и стал делать это ежемесячно. Татьяна Михайловна, утирая слёзы, молча помогала мужу, и порой сама относила посылки на почту, если Дмитрий Яковлевич чувствовал недомогание. В таком случае Аделаида Марковна читала адрес, написанный женской рукой, и тоже глотала слёзы. Дети очень обрадовались, узнав, что их отец нашёлся, но уже спустя несколько дней стали недоумевать, почему же он не приезжает. И искренне опечалились и возмутились, когда узнали, почему. Но, к удивлению и радости мамы, они возмущались и тогда, когда она сказала им, что отец уже побывал в Ташкенте, и даже видел их в школе. И стали наперебой расспрашивать: приедет ли он вскоре ещё раз, а как же иначе - отец ведь! Особенно невероятной и удивительной им показалась весть о том, что у них, оказывается, где-то далеко на черноморском побережье объявились новые братья и сёстры! Это было и приятно, и необычно. "Интересно бы на них посмотреть. Какие они? Пусть и они приезжают!"

 

Иначе повёл себя Антон. Он был дома, находился в краткосрочном отпуске, когда пришла одна из отцовских посылок. Не разделяя радостных переживаний младших, он молчал и ничем не выдавал своего волнения. В следующий свой приезд он увидел на столике возле телефона бланк денежного перевода - "деньги от отца!" - и не выдержал, схватил его и вышел, хлопнув дверью. В почтовом отделении он переадресовал деньги обратно, гневно приписав, что им ничего от него не нужно. И даже матери ничего не сказал, а она бланка так и не видела.

 

Прочтя злые слова о том, что "мать плачет всякий раз, когда получает от него подачку", Дмитрий Яковлевич не удивился, но погрустнел.

 

А тут ещё и старые фронтовые раны сказались, и так до конца дней своих в этой второй своей жизни Дмитрий Яковлевич по-настоящему не приходил в себя, и умер спустя полгода со словами: "Ничего. Сын всё поймёт".

 

По телеграмме на похороны приехала Аделаида Марковна с детьми. Приехал и Антон! На нём были новенькие офицерские погоны, - он так же, как и его отец на фронте, стал связистом!

 

Похороны - не самое подходящее время и место для встречи с отцом, которого давным-давно не видел и плохо помнил, - но что поделаешь? Проводили отца. Горе всех сблизило, перезнакомило всех живых, и это ли не было логичным и естественным итогом? Женщины в очередной раз стали вдовами, а дети остались без отца. Делить нечего, ссориться нет причин, забот оставалось много и они были общими.

 

Обе семьи - и в Сочи, и в Ташкенте - не съзжаясь в одну, словно срослись на расстоянии, и с того момента стали наведываться друг к другу. То одни пьют зелёный чай и едят дыни с Алайского базара, то другие загорают на морском пляже. Чем не одна семья? Да и женщинам наедине было о чём потолковать. В чём они-то виноваты, чта так сложилась их судьба? В чём их муж виноват? У-у, война проклятущая...

 

Семьи росли, увеличивались - и обе бабушки сами чуть с ног не валились, помогая молодёжи встать на ноги. Куда войне против них? Что может сделать война с человеческими сердцами, вынужденными проживать по нескольку жизней в сроки, отведённые для одной-единственной? Сердца человеческие не может смести с лица земли никакая бомбёжка! А тем более, человеческие души... они ведь бессмертные...

 

Знакомым и незнакомым людям и в голову не могло прийти, видя улыбки этих женщин, что они не родственницы.

 

И дети сдружились, кое-кто даже писал кое-кому, а впоследствии майор Груздев Антон Дмитриевич помог самому младшему из многочисленного семейства поступить в военное училище. Юноша тоже хотел стать военным связистом.

 

*****

 

Подполковник умолк, откинулся в кресле и посмотрел на меня, словно спрашивая: "Что ещё вы хотели бы услышать?.."

 

Пожав плечами, я промолчал. Тогда он продолжил:

- А что касается вашего предложения по поводу северного берега южного моря, то я принимаю его! - И он от души рассмеялся. - На днях мы всей семьёй, а у меня жена и двое детей, едем в Сочи. Наши ребятишки уже бывали там и очень привязались к своей бабушке - Татьяне Михайловне - и с нетерпением ждут каждой новой встречи.

 

- Извините, а как же...

- Мама моя, Аделаида Марковна, умерла три года назад.

- Извините.

- ...И Татьяна Михайловна приезжала сюда, в Ташкент, чтобы разделить с нами наше горе, и нет у нас теперь более близкого человека.

 

Антон Дмитриевич решительным броском встал и, тряхнув далеко уже не пышной, с проседью шевелюрой, заторопился:

- Надо идти. Гостинцы готовить. Там, на море, у меня уже и внуки есть.

 

Я молча пожал ему руку на прощание и мы расстались. О чём я ещё мог у него спрашивать?

До свидания, Антон. Привет всем.