Неприятности начнутся обязательно, если перестаёшь быть самим собою. Даю бесплатный совет – не поддавайтесь на провокации, особенно когда исходят они от друзей и приятелей, имеющих хоть какое – то хобби. Сразу скажу, что хобби человека, увлечённого зимней рыбалкой, есть чистое самоубийство, с отсрочкой совершения его на неопределённое время. А теперь лучше по порядку.

Вечером зашёл Серёга, мой сосед. Раздавили по соточке, и за разговором я посетовал на скуку и недомогание. И действительно, я стал мало двигаться, часами просиживал за компьютером и, как следствие, у меня стало бешено прыгать давление. До ломоты в глазах. Серёга сказал, что завтра он не сможет, завтра он заступает на дежурство по охране какого – то сверхсекретного склада, но послезавтра готов меня вылечить под любые гарантии. Я ехидно поинтересовался о способе, на что он спокойно ответил, что ничего особенного. Просто он берёт меня на рыбалку, да ни куда-нибудь, а на Финский залив. Заедет за мной он в пять часов утра, готовиться мне не нужно, провиант и средство для согревающих компрессов он возьмёт на двоих. Только вот одеться нужно потеплее, но одновременно и полегче. Я открыл рот, хотел спросить, а как это возможно? Но его уже и след простыл.

С тоской посмотрев на пустую бутылку, я подумал: вот человек, стоит заложить чуть-чуть за воротник, и он уже и доктор, и лучший друг, и жена, и тёща. Короче, я лёг спать, и начисто забыл всю эту пьяную болтовню.

У пенсионера день, как говорится, пролетает, как фанера над Парижем. На фанере этой я не летал и её не видел, но подозреваю, что быстро и бессмысленно. А в пять часов утра раздался звонок. Я хотел снять трубку телефона, уже начал вспоминать соответствующие слова, но оказалось, что звонят в дверь. Пришлось надеть халат и открыть. На пороге стоял Серёга. Узнав, что я даже не собрался, он не хлопнул дверью и не ушёл. Вот что такое настоящий друг! Спросив, и получив ответ, где у меня лежат тёплые вещи, он быстро начал меня одевать. Я лениво сопротивлялся, но какое там… И когда окончательно продрал глаза, оказалось, что я сижу на заднем сиденье Серегиных Жигулей, и еду в неизвестном направлении. В машине было холодно, мартовская погода отличалась непостоянством, а Жигули не Мерседес, это ясно.

Ехали на север, видимо всё-таки, на Финский залив. Уже окончательно рассвело, когда мы подъехали к любимому, прикормленному Серёгой месту, где-то в районе Приморска. Когда вышли из машины, я взглянул на залив и ужаснулся – он, до самого горизонта, был усыпан точечными фигурками рыбаков. Домашняя тоска, усугубленная высоким давлением, показалась мне весёлой вечеринкой в ночном клубе. Я был согласен на неё, даже без стриптиза – уж так мне не хотелось тащиться по мокрому снегу, колючим ледяным торосам, а иногда, и лужам, чтобы влиться в дружную компанию истинных любителей подлёдной ловли. И Господь Бог услышал, но поступил со мной совершенно безжалостно. Серёга настырно шёл впереди и тащил огромный рюкзак. Я, по его приказу, следовал позади него и вёз тяжёлые санки. Но, видимо, хождение «нога в ногу» не мой удел, я всё время отвлекался, смотрел на рыбаков и сбивался от маршрута в стороны. И так и не понял, как, вместе с санками, оказался в огромной проруби, покрытой тонким ледком и слегка запорошенной снежком. Сначала я удивился, и только когда ощутил ногами спасительное дно (глубина была небольшая, чуть повыше груди), пришло чувство страха и я заорал благим матом. Серёга и подбежавшие на помощь рыбаки уже через минуту меня вытащили на лёд за верёвку от санок, которую я из руки так и не выпустил. Санки, конечно, тоже вытащили. И, кроме Серёги, все спасатели так же быстро вернулись к своим лункам, не проявив ко мне никакого сочувствия.

Как мы бежали к берегу! Не к машине, что в ней толку, а к малюсенькому домику, который почему-то назывался сторожкой. Никто в ней ничего не сторожил, там просто жили два питерских бомжа, мужчина и женщина, оба неопределённого возраста. Они оказывали рыбакам различные услуги, медицинские в том числе, как оказалось. Но самое главное, в домике было тепло. Честно говоря, только ввалившись в домик, я почувствовал, что промок до нитки и основательно замёрз. Бомжи своё дело знали туго, и через считанные секунды я лежал под одеялом на каком-то топчане совершенно голый, не испытывая никакого стыда. Процесс реанимации проходил успешно, чувствовалось, что методика хорошо отработана. Меня растёрли, влили стакан мутного, но очень крепкого, самогона и начали отпаивать чаем с какими-то душистыми травами. Серёга, о чём-то пошептавшись с бомжами, все-таки ушёл на рыбалку. Сказал – часа на три-четыре. Одежда моя подсыхала у печки. Живительное тепло и снадобья делали своё дело, я медленно засыпал. Стараясь ни о чём не думать, я вдруг почти физически ощутил, что что-то этакое, похожее на события сегодняшнего дня, через мою жизнь уже проходило, но только случилось это не со мной. Память нескольких десятков лет не подвела. Я отчётливо вспомнил лето 1963-го года на южном Урале, моё знакомство с Марьей, её рассказ о Султане и его феноменальной стойкости к жестоким ударам судьбы. Заснуть я уже не смог.

 

Комментарий автора:

/ Зима 1943-го года. Шла ожесточённая борьба на коммуникациях в Баренцевом и Норвежском морях между советскими и немецкими кораблями. Обе стороны несли огромные потери. Экипажи тонущих кораблей были обречены. Люди, попавшие в ледяную воду, не выдерживали даже нескольких минут и умирали от переохлаждения. Спасатели доставали только обледеневшие трупы. В этих условиях фашисты проводили так называемые исследования, пытаясь определить соотношения температуры наружного воздуха и морской воды, времени нахождения человека в ледяной воде и запредельных возможностей человеческого организма. Отрабатывались методы реанимации людей, поднятых из воды. Для этого, на норвежском берегу, фашисты развернули ряд секретных лабораторий, имевшие в своём составе небольшие, но хорошо оснащённые корабли (шхуны). Лаборатории подчинялись непосредственно СС. По факту, это были концентрационные лагеря, с вышками, прожекторами, собаками, охраной и бараками. Ну и, конечно же, с подопытными заключёнными. Среди заключённых отдавалось «предпочтение» военнопленным из числа моряков, хорошо умеющих плавать в солёной морской воде. Испытуемый не должен был захлебнулся и погибнуть ранее, чем наступит смерь от переохлаждения./

 

«Султан! Ко мне!» - и тёмно серый пёс во весь свой собачий дух летел на наш зов. Мы с Женькой, моим закадычным другом, были счастливы безмерно, так как исполнилась наша давнишняя мечта, и мы проводили студенческие каникулы вне оков всякой цивилизации. Такой, позабытой Богом и людьми, была крошечная деревенька в глухих местах Южного Урала. Деревня называлась «Ольховка» и насчитывала всего-то восемь дворов, а до ближайшего районного центра было, аж, восемьдесят километров! Красота! Это местечко каким-то образом нашёл по карте Женька, и оно нас не разочаровало. Здесь было всё: первозданный лес, скалы и небольшая, но бурная речка. И все эти прелести - в середине лета 1963-го года. Местное население, в основе старики и старушки, приняли нас, как родных. Узнав о цели нашего приезда, вернее, о полном её отсутствии, они отправили нас на постой к некоей Марье, жившей в стороне от деревни, на заимке. У неё, дескать, и дом большой, имеются корова и козы, да и помоложе она, сумеет за нами присмотреть.

Так мы и сделали. Марья оказалась статной женщиной, лет сорока пяти, с глубокими синими глазами и тихим бархатным голосом. Жила она на заимке одна, вела огород, занималась домашними животными, да ещё жил у неё удивительно красивый, молодой чёрно-серый пёс, похожий на лайку. Марья нашему появлению откровенно обрадовалась, Познакомила нас со своим нехитрым хозяйством, напоила козьим молоком и выделила самую большую и светлую комнату в её действительно добротном доме. Уставшие от дороги и впечатлений, мы сразу завалились спать, и проснулись только на следующий день, когда солнце было почти в зените и время катилось к двенадцати. Плотно позавтракав, мы отправились на разведку в ближайший лес, предварительно поближе познакомившись с собакой. Пса звали Султаном, он действительно был из породы лаек, не злобный, но очень «уважительный» пёс, и сюсюкать с ним как-то не хотелось. К нам он начал быстро привыкать, и в первый же день увязался за нами на обзорную прогулку по окрестным местам. Нам это очень понравилось, всё-таки проводник и охрана. Так прошло несколько дней. Мы гуляли по лесу, лазали по скалам, рыбачили и даже успевали помогать Марье по хозяйству – короче, всё было так, как мы и планировали. Марья оказалась общительной женщиной, много знала и с удовольствием рассказывала нам о местных легендах и обычаях, о живой природе. Скучать было некогда. О себе она не говорила, а попросить её об этом было как-то неловко – чувствовалось, что она этой темы искусственно избегает. И всё - таки, даже нам, молодым и неопытным, было видно - что-то её тяготит. Ещё в день приезда мы заметили на территории заимки, в стороне у забора, свежую могилу. Она всегда была тщательно прибрана и украшена живыми цветами. Но мы ни разу не видели, кто и когда это делает. На могиле стоял простенький, сбитый из струганных досок и наспех покрашенный памятник, в виде невысокой, расширяющейся к низу, колонки. В верхней части, на стоечке, была прибита красная пятиконечная звезда, изготовленная из куска фанеры. Никакого намёка на табличку, и только, видимо местный шутник, коряво написал масляной краской на одной из граней памятника большими вертикальными буквами: «СУЛТАН». На местном кладбище, куда мы специально заходили, ни одной солдатской могилы не нашлось. И нас, конечно, заинтриговало происхождение этого непонятного захоронения, да ещё и на территории заимки. В общем, вопрос.

Однажды вечером, сидя всей компанией, включая Султана, за ужином, я вскользь заметил, что не мешало бы «руки обрубить» тому шутнику, который на солдатском памятнике посмел увековечить кличку собаки. Сказал – и осекся. Понял, что допустил «ляп». Глянув на Марью, я увидел, что она беззвучно плачет. Слёзы катились из глаз ручьями, но она на них не обращала внимания. Я кинулся к ней с извинениями, говорил, что не нужно ничего объяснять или рассказывать, что моя реплика вырвалась случайно, а слёзы текли и текли. Продолжалось это довольно долго. Потом она немного успокоилась и перестала плакать. Подошла к рукомойнику, ополоснула лицо холодной водой и, взяв полотенце, вернулась к столу и присела на краешек лавки. Посмотрев на нас грустными глазами, промолвила: « Нет, отчего же, Вам я расскажу. Расскажу о нём, о моём Султане». И опять тихо заплакала.

 

Комментарии автора.

Эта глава, по своей сути, является свободным переводом показаний одного из членов экипажа плавучей «исследовательской» лаборатории, вошедших в материалы Нюрнбергского процесса.

/ « Наш корабль назывался « Fischer» - небольшая, но достаточно современная посудина. Она действительно походила на рыбачью шхуну, так как видимого палубного вооружения не имела. В трюме были установлены две деревянные клети: одна для заключённых мужчин и, другая, для заключённых женщин. Шхуна считалась исследовательской. Экипаж насчитывал два десятка членов СС, вооружённых автоматами и дубинками. С грузом заключённых, обычно состоящим из пяти мужчин и пяти женщин, шхуна выходила в открытое море и, на небольшом удалении, в несколько миль, медленно двигалась параллельно линии берега. Выбиралось время, когда температура воздуха за бортом обычно соответствовала минус двадцати – тридцати градусам по Цельсию, при относительно спокойной волне. Исследования проводились по строго отработанной программе. Заключённых мужчин, по одному, в наручниках, поднимали из трюма на палубу и раздевали догола. Затем обвязывали заключённого крепкой верёвкой, применяя уникальный, известный только членам экипажа, узел. Обвязав, подталкивали испытуемого к корме, где отсутствовало ограждение, снимали наручники и, по команде, резко сбрасывали в море. «Лаборант» включал секундомер, а «Доктор» производил отметку в журнале. «Свободный» конец верёвки удерживали несколько наиболее физически сильных членов команды. Они же, по отмашке «лаборанта», быстро вытаскивали тело из пучины. К телу подходил «доктор», производил какие-то измерения, и, обычно, констатировал смерть. При этом записывал в журнале показания приборов и время нахождения тела в воде. Затем верёвку отвязывали и сбрасывали труп в море. Если же заключённый подавал признаки жизни, что случалось крайне редко, его уносили в «изолятор», но через некоторое время выносили на палубу и также сбрасывали в море. Таким образом, поочерёдно, «испытывали» остальных заключённых, включая женщин»./

 

Рассказ Марьи:

«Он оказался в концентрационном лагере на побережье Норвегии, попав в плен тяжело контуженным. Отряд морской пехоты, в составе которого он участвовал в боях за Севастополь, был окружён и, практически, полностью уничтожен. Всем заключённым лагеря было известно, какая участь им уготована. Оставалось только ждать, и в тот день настала его очередь. В наручниках, его вывели на палубу последним из мужчин, пятым. Два эсэсовца крепко держали его за руки. Остальные, их было несколько человек, быстро стащили с него одежду, включая нижнее бельё, и крепко опутали тело толстой верёвкой. Потом, сняв наручники, потащили его к корме. Он, как мог, упирался, но силы были неравны. Последнее, что он увидел перед тем, как его столкнули в море, это самолёт, вынырнувший из облаков. На крыльях его были красные звёзды. Более он ничего не помнил. Ледяная вода, на мгновения, показалась ему кипятком, потом он почувствовал жгучий холод, его закружило на верёвке, и какое-то время он, стараясь не захлебнуться, удерживался на плаву. Всё тело стало резко застывать, дышать было невозможно, пронзила острая, нестерпимая боль. Кажется, он закричал, или пытался закричать, но, ещё через секунду, провалился в небытие…»

 

Из вахтенного журнала шхуны «FISCHER».

«Команда вытащила из воды последнего, пятого заключённого. Он был мёртв, и тело его уже покрывалось ледяной коркой. В этот момент наблюдатель известил экипаж о советском бомбардировщике, который, медленно снижаясь, начал кружить над шхуной. Видимо, пилоту была не понятна принадлежность судна, поэтому он не бомбил. Прошла команда - срочно уходить к берегу под прикрытие зенитной батареи. Не имея времени на развязывание узла, члены команды, за верёвку, подтащили обледеневшее тело к трюму и сбросили его в женскую клеть. Люк был опущен, и корабль пошёл к берегу, на базу. Испытания, на сегодня, были закончены».

 

Продолжение рассказа Марьи: «За ту минуту, когда к нему вернулось сознание, он так и не успел понять, где находится. Ощутил только, что ему было очень тепло. Тепло окружало его, дышало, давило на него так, что он не мог даже пошевелиться. Но двигаться ему и не хотелось. И то ли от слабости, то ли от счастья, что остался жив, он провалился в сон. Разбудил его, как он понял потом, тягучий скрип заржавленных петель открываемого люка. Сверху просочился слабый свет, он осмотрелся и понял, что лежит на каких-то тряпках, тело его опутано верёвкой, а сверху прикрыто тонким небольшим платком. Над ним склонились, словно тени, несколько женщин. Они что-то ласково говорили ему на непонятном языке, гладили и растирали его тёплыми ладонями. Но самое странное было то, что все они были голые! Сначала он удивился, но вдруг ощутил, что и на нём, кроме верёвки и платка, не было никакой одежды. Несколько смутившись, спросил, где он? Одна из женщин, видимо русская, торопясь, объяснила ему, что несколько часов назад его сбросили к ним в клеть. Глумились эсэсовцы, уверенные, что он мёртв. Но женщины сумели оживить его, отогрев своими телами. Поэтому они и голые. Память частично вернулась к нему, и он вспомнил, что с ним происходило на палубе. За это время люк широко открылся, в клеть хлынул поток яркого света, и женщина замолчала. Над клетью склонились несколько эсэсовцев. Их удивлению не было предела, когда они увидели его. И не потому, что голого, а потому, что живого! Клеть подняли на палубу. Женщин быстро куда-то увели, и они, прощаясь, пытались его обнять, расцеловать, что-то шептали ему непонятное и пожимали руки. А потом немцы увели его на допрос, где очень быстро разобрались в ситуации. Начальник лагеря, неплохо говорящий по-русски, ходил вокруг, хлопал его по плечу, и всё приговаривал: «ах султан… ах гарем… как это им пришло в голову?» А прощаясь, так и сказал: будешь Султаном, теперь это твоя кликуха. Потом его накормили и отправили в лагерный лазарет, где он приходил в себя, валяясь почти неделю. Каждый день приезжали какие-то люди, в форме и в штатском, и он опять и опять рассказывал, через переводчика, историю своего воскрешения. Потом его перевели в барак, допрашивать стали реже, но кличка «Султан» так прочно прилепилась к нему, что он уже с трудом вспоминал собственное имя. Русскую девушку из «гарема» он встретил только один раз, но она успела рассказать ему всё, что произошло на шхуне в тот день. На корабль его больше не посылали и держали в лагере за наглядное пособие, привлекая только к внутренним работам.

 

Рассказ русской девушки – заключённой:

« В клети находилось пять женщин. Они знали, зачем их поместили сюда, Знали, что обречены на мучительную смерть, но надежда на какое-то чудо теплилась. Все они были разных возрастов, разных национальностей, но объединены одним словом - заключённые концлагеря. И с мучительным страхом ждали, кого возьмут первой. Вдруг люк над нашими головами открылся, и в клеть к нам сбросили непонятный предмет. Под хохот эсэсовцев, люк захлопнулся. Мы сначала испугались, но потом разобрались, что это было заледеневшее тело мужчины, почти мальчика. Потом расслышали усиливающийся звук корабельного двигателя и почувствовали, что наша тюрьма пришла в движение. Осознав, что на сегодня «пронесло», мы наклонились над юношей, не догадываясь, что к нам сбросили труп, и начали приводить его в чувство. Мы изо всей силы растирали его, сдирая ледяной панцирь, но тщетно, он не подавал признаков жизни. Кто-то заплакал. Вдруг одна, уже не молодая женщина быстро начала снимать с себя одежду и, раздевшись догола, легла рядом с юношей, прильнула к нему всем телом и обняла. Сначала мы остолбенели, но когда поняли, стали быстро раздеваться, и через несколько минут юноша был полностью накрыт живыми, жаркими телами. Те, что лежали сверху, прикрыли себя сброшенными одеждами. Все прижались к юноше и друг к другу. Так мы пролежали в неподвижности несколько часов и, наконец, почувствовали, что юноша начал дышать. Шхуна зашла в гавань и пришвартовалась к лагерному пирсу. И каково же было удивление администрации лагеря, когда вместе с нами, женщинами, из клети буквально выполз русоголовый парень, совершенно голый, плотно обвязанный верёвкой, узел на которой мы так и не смогли развязать».

 

Комментарий автора.

Этот «метод» немцы поставили себе в заслугу и далее часто применяли способ отогрева своих моряков живыми женскими телами, о чём есть документальные свидетельства. Конечно же, телами узниц концлагерей.

 

Окончание рассказа Марьи:

«Он бежал. Сначала его пожалела и спрятала от фашистов норвежская семья, потом, с её помощью, он попал в Финляндию, а оттуда - уже к своим. У своих - трибунал и штрафная рота, в течение полутора лет. Он воевал, не жалея себя, во весь рост вставал под пули, как бы играя со смертью – всё напрасно, смерть обходила его стороной, словно понимая, что дважды убить нельзя. Наград ему не давали, но прозвище «СУЛТАН» гремело по всему фронту. ВЕЛИКУЮ ПОБЕДУ он встретил на польской границе. На радостях напился и повздорил с каким-то майором, обозвав его тыловой крысой. И опять суд, опять лагеря, только теперь свои, советские – десять лет строгого режима, которые он и отработал от звонка до звонка на лесоповале, как раз недалеко от наших мест. Он не любил рассказывать о лагерных временах. Как-то вскользь заметил, что были моменты, когда он жалел, что не погиб от рук немцев. В 56-м году освободился, но ехать ему было некуда и не к кому. Султан, разбитый, почти инвалид, пришёл пешком в нашу деревню, да так и прижился у меня на заимке. Приглянулись мы друг другу». Марья вздохнула и надолго замолчала. Потом продолжила: «Выходила я его. Парень был видный, работящий, только молчаливый очень. Смотрит куда-то в пустоту и молчит. Всегда один и тот же сон видел – войну, ледяное море и свой «гарем». Из воды к нему тянулись женские руки, звали его и обещали отогреть. После таких снов он замыкался в себе, не пьянея, днями глушил самогон, плача по-мужски, без слёз. Через неделю это состояние проходило, запой прекращался, Султан несколько дней выгуливался и отсыпался. Но однажды утром не проснулся, видно, не выдержало сердце. Вот такая судьба.

Похоронила я его на заимке, как он велел. Всей деревней справили похороны, да ещё я собаку завела и назвала Султаном, чтобы хоть иногда это имя проговаривать. А краской на памятнике – это я, сама. Вот и вся невесёлая история, его и моя».

Мы надолго замолчали. Притихший, у ног сидел и мохнатый Султан, как будто понимал и разделял Марьино горе. Потом Женька спросил: «А звали-то его как?» Марья поднялась, ушла в дом, и через минуту принесла старенькую, уже пожелтевшую, бумажку. Это была справка об освобождении, датированная 1956-м годом. Марья открыла её и прочитала: « Козлов Павел Николаевич. Паша…», и опять заплакала.

 

На следующий день мы с Женькой поехали в районный центр и нашли гравёрную мастерскую. Там нам быстро изготовили металлическую табличку, как это и положено, а также массивную красную звезду на прочной металлической стойке. Вернувшись, мы подыскали у реки подходящую для памятника, плоскую гранитную глыбу, и, с помощью деревенских мужиков, притащили и установили её на могиле. Теперь могила перестала быть безымянной. На плите торжественно светилась табличка с надписью: «КОЗЛОВ ПАВЕЛ НИКОЛАЕВИЧ, 1922 – 1962 г.г.», и красная звезда солдата. Но всё-таки сбоку, краской по граниту, Марья собственноручно увековечила титул своего любимого - «Султан».

 

Заскрипела дверь сторожки. Это с уловом возвратился Серёга. Одежда моя просохла. Я оделся, и щедро отблагодарив своих спасителей, мы сели в машину. Ехали молча. Серёга, наверное, молчал от усталости, а я всё ещё не мог выбраться из плена собственных воспоминаний. Жива ли сейчас Марья? Вряд ли, ведь прошло столько лет! Кто же теперь ухаживает за могилой Султана? Или время стёрло её с лица земли, как пытаются стереть из памяти живущего ныне поколения всю суровую правду о Великой Отечественной Войне. Горько, но это так. Павел Козлов, Султан, не был героем, в звёздном понимании этого слова. Таких воинов, как он, были тысячи. И судьбы их схожи, как капли воды. Им не давали наград, о них молчали передовицы центральных газет. Но именно они прославили в веках русских солдат, сумевших в нечеловеческих условиях выстоять, уничтожить фашизм, пережить сталинские лагеря, и при этом не озлобиться, не стать мучениками войны. Их кровь течёт в наших благодарных сердцах и поныне, этим можно и нужно гордиться. И предать забвению память о них – это значит лишить наш народ не только настоящего, но и будущего. Пока живём, будем помнить об этом. Апрель, 2012 года, Санкт-Петербург