Невесомую жизнь удержав на руках, над невидимой смертью взлетаем, и несется машина в густых облаках, и гремит, словно клетка пустая. За такую болтанку полгода назад на ответственном рейсе в столицу можно запросто было лишиться наград и чинов, а потом застрелиться… Самолет покачнулся и резко нырнул, но никто не стучится в кабину, и ни стона, ни плача не слышно сквозь гул против ветра летящей машины. Пассажиры у нас тише зимнего сна, терпеливее всех на планете, – по губам синева, на глазах пелена – ведь они ленинградские дети! Им не страшно лететь, им не хочется есть, им не больно, они засыпают. Не идут к ним ни радость, ни добрая весть, только смертушка бродит слепая, и наощупь берет одного за другим в костяной колыбельке баюкать, и сжимается горло захватом тугим, и по ребрам колотится мука… И уже расплывается кровь на стекле (или это над Ладогой брезжит?), и пылает мотор на пробитом крыле, и взывает, и плачет надежда! |