«все, что нужно человеку – это звездное небо над головой

и нравственный закон внутри него».

Кант

 

Марк Петров проснулся от жуткого гудения соседского крана. Под окном грохотала мусороуборочная машина, за стеной на всю мощь вещал телевизор. Вставать не хотелось, ведь он почти всю ночь не спал, но Марк Леонидович знал, что примерно через полчаса выйдут на воздух детсадовские ребятишки и хором, перекрикивая друг друга, начнут дико орать, не жалея голосовых связок. А выносить эти отвратительные шумы и крики он уже не мог…

 

Спешно побрившись и выпив кофе с булочкой, Петров поспешил на простор, к берегу Волги. И, хоть было раннее утро, набережная уже гудела и колыхалась от людского потока. Ревела музыка в летнем кафе, с противоположного берега гремела другая. Тесная, узенькая набережная была насквозь пропитана шашлычным дымом. Чуть поодаль соревновались гребцы-байдарочники, и голос тренера сотрясал всю зону отдыха.

 

Прямо перед сидящими на скамейках людьми подростки монотонно упражнялись на скейтборде, и от однообразного, отупляющего ритма можно было сойти с ума, но отдыхающие терпеливо продолжали занимать свои места.

 

- И откуда столько праздношатающихся людей в рабочий понедельник? – недоумевал Петров.

 

На соседней скамье неряшливо одетый парень трехэтажным матом доказывал свою правоту, а полуобнаженные, вульгарно накрашенные девицы громко хохотали, курили и пили пиво.

 

Марк Леонидович украдкой вглядывался в лица прохожих. Овальные, круглые, квадратные, деревенские лица с крепкими белыми зубами, без тени одухотворенности, изящества и благородства. Глаза – полусознательные и пустые. Взгляды – острые и колючие, наглые и самовлюбленные. Не речь – а сплошной крик и сквернословие. Грубые манеры. Жесточайший эгоизм и явная агрессия. Казалось, что эти люди готовы были броситься на него в любую секунду.

 

- Надо как-то привыкать к новой среде обитания, - в сотый раз уговаривал он себя, но не мог…

 

- Измените себя – и изменится мир вокруг вас, – поучали психологи.

 

- Но как изменить себя? – думал пожилой человек. – Бороться с собой? Отвернуться от себя? Делать так, как все? Принять ложную, уродливую мораль?.. Как научиться не обращать внимания на этот бедлам? Как наступить на собственную душу?

 

Марк Леонидович почувствовал небывалую слабость. Невыносимо-громкие, убийственные шумы, словно ядовитые скорпионы и пауки, впивались в каждый нерв, разрушая душу и тело. Унижали и заставляли сильно страдать...

 

- Да, слишком много в мире людей, которым никто не помог пробудиться. И если люди не научились уважать самих себя, как они могут уважать окружающих? – размышлял он, но легче не становилось.

 

Огорчённый и измученный, Петров вернулся домой. На лестничной клетке хамоватого вида парни пили вино и бренчали на гитаре. Кругом валялись пустые банки, бутылки, обрывки газет, плевки и окурки.

 

Мужчина бесшумно вошел к себе. Дрожали руки, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Пошатываясь от душевной и физической усталости, он плюхнулся на диван. Тупо и угрюмо смотрел он перед собой, все больше и больше осознавая человеческую ничтожность, свое бессилие и одиночество. Марк Леонидович смотрел в глубину своей души – и его вновь и вновь охватывало смертельное отчаяние.

 

Со всех шести сторон его крохотной квартиры с низким потолком рвали сердце и нервы шумы. Словно инвалиды, все соседи вокруг сидели дома в рабочее время. Хлопали железные двери, суетилось, грохотало и шумело всё вокруг. Непонятно было откуда, но до него доносились такие душераздирающие крики, что казалось, будто кого-то по-настоящему пытают. И от сильного испуга у Петрова больно сжималось сердце и подскакивало давление.

 

Истинно: от дефектов поведения и начинаются дефекты психики у людей...

 

- Почему так тяжело стало жить и как побороть это зло? – спрашивал он сам себя - и не находил ответа.

 

Соседи сверху бурно выясняли отношения, а их дети бегали, стучали и топали так, что можно было подумать, будто целая рота солдат с барабанами марширует над его головой... За стеной громко хохотали и наслаждались жизнью его гостеприимные, вечно пьяные соседи, врубив тошнотворные для Марка Леонидовича ритмы безо всякой мелодии - лишь сплошное "бум-бум-бум-бум". А его душа плакала кровавыми слезами оттого, что он всё яснее осознавал свою роковую обреченность на эту грызущую тоску и злосчастие.

 

Эх, привязать бы рюкзачок за спину, да отправиться в горы, побродить бы по цветущим лесам, наслаждаясь чистым свежим воздухом и исцеляющей душу тишиной. Да вот немощное тело не слушалось…

 

Тяжелым молотом стучала кровь в висках и ушах, слегка поташнивало. Мужчина поднялся, чтобы открыть форточку, но тут же остановился, словно ужаленный. Опять над домом с ревом пролетали самолёты, хотя жил он в центре города… Кто так цинично устроил воздушный коридор над жилыми домами, плюнув на общественное мнение – он не знал…

 

Смеркалось, а у соседей шумное веселье все еще продолжалось. И комната Марка Леонидовича вся насквозь пропиталась едким сигаретным дымом. Но грохот падающих предметов и бьющейся посуды всегда говорил о том, что это были уже последние аккорды безумных развлечений.

 

Наступила полночь. На почерневшем, как его сердце, небе сияли звезды. Петров лежал в постели, но заснуть не мог. С дикими криками на футбольной площадке, ярко освещенной со всех сторон мощными прожекторами, под его окном гоняла мяч молодежь. И, хотя весь квартал был практически погружен во мглу, прожектора освещали стадион до самого утра…

 

На мгновение захотелось оглохнуть... Эта страшная мысль о полной глухоте теперь все чаще и чаще посещала Марка Леонидовича. Оглохнуть – и никаких огорчений…

 

- Куда бежать? Как перехитрить судьбу? Каков выход? – в сотый раз спрашивал он себя… Больной, бездетный, небогатый человек – он, казалось, поселился в этом аду навсегда.

 

- Неужели жизнь так жестоко обманула меня, убив последние надежды? А ведь я всегда так верил и доверял ей, - уныло думал постаревший Петров…

 

Марк Леонидович поднял глаза и сквозь яркий уличный свет посмотрел на таинственную икону Христа, свидетельницу всех его душевных страданий.

 

- Неужели ты меня любишь?! – думал он, не в силах пошевельнуться. По худощавым щекам лились горячие слезы, и вдруг ему почудилось, что кто-то небесно-нежный застенчиво прикоснулся к его горячему лбу...