Глава 2.

 

- То, что ты написал в отчёте, отписка. От Мирта ты вернулся слишком встревоженным. Ты что-то скрываешь. – Агнесса ди Ян выписывала ему направление на подключение к Замату. Всё, как всегда, но скрытое напряжение и тревога застыли во взгляде из-под очков.

- Сколько у меня сегодня подключений? – Вместо ответа спросил Дюман.

- Семь, как обычно. – Этот пустой вопрос удивил и напряг Агнессу ещё больше.

- Поговорим в перерыве.

 

Рано утром ему звонила Иола. Сама! Что было уже необычно. Сказала, что получила его оправдательных два слова, напишет ответ и вечером ждёт у себя, надо поговорить. Привычка общаться письмами укоренилась года два назад. Оба так уставали от общения на работе, что говорить друг с другом не было сил. Встречаясь, они вместе молчали. И от этого им было хорошо. А всё, что хотели друг другу сказать отправляли в письмах. Переехать к Дюману Иола отказывалась, временами куда-то пропадала без объяснений, обижалась, что он не успевает прочесть её очередное письмо и вовремя ответить. Иногда, капризничая, требовала чего-то совершенно не логичного, например, когда он спит один, класть под подушку листок с её именем. А однажды она пришла чуть свет, без предупреждения, и, проверив выполнение этого требования, устроила настоящий скандал из-за того, что имя было написано слишком мелко. Но он прощал ей все сумасбродства, никто кроме неё не умел так понимающе молчать.

«Встретиться, чтобы поговорить», - для Иолы это было также необычно, как и осень в летней роще Мирта.

 

Замат встретил Дюмана сдержанно. Его мир был совсем крошечный. Маленькая комнатка без окон и дверей, заполненная электроникой, огромным количеством разнокалиберных предметов, старых афиш, журналов. В той земной жизни Замат был фанатом нескольких музыкальных групп. Здесь у него были все их записи до того года, как он заболел. Первые месяцы он всё просил Дюмана принести ему новые диски, но потом, когда понял, что ничего материального «принести» сюда невозможно, уговорил доктора выучивать новые песни и напевать ему здесь на диктофон. Замату повезло, у Дюмана были неплохой слух и голос, и эти записи вкупе с последними новостями о гастролях, концертах, личной жизни участников групп были главной его поддержкой в ожидании излечения и возвращения в реальный мир. В отличие от Мирта Замат верил, что вернётся, что учёные найдут способ. И после всех новостей о музыкантах Дюман должен был подробно излагать юноше новости о научных исследованиях в деле поиска лекарства.

Сегодня Замат проявлял гораздо меньше интереса ко всем новостям. Он сидел в углу своего убежища, похожего на комнату неаккуратного подростка и смотрел на Дюмана, почти не мигая. Родных в реальном мире у юноши не осталось: мать умерла сразу после его погружения в мир внутренней комы, невеста вышла замуж спустя год, несколько друзей-фанатов были скорее приятелями и как-то рассосались сами собой, а коллег по работе он и в том мире недолюбливал, а здесь и вовсе о них не вспоминал.

Темы общения сегодня исчерпались быстро, Замат сам ничего не спрашивал, на вопросы врача отвечал односложно: «да», «нет, «спасибо». Дюман с трудом дотянул до положенного времени конца визита. Он попрощался, заверил, что в следующий раз появится по графику, посмотрел на часы и при появлении нужных цифр закрыл глаза. Привычное подташнивание и лёгкий озноб. Но обычного сдавливание в груди не появилось, и чувства изменения плотности воздуха тоже. За долгие годы работы Дюман так привык к этим перемещениям, что не испытывал ни дискомфорта, ни страха, хотя многие новички описывали этот процесс, как крайне болезненный. Впрочем, у всех визитёров это происходило по-разному, для Дюмана же погружения и возвращения стали уже рутиной, он хорошо знал, что должен почувствовать, прежде чем очнётся в лаборатории или, наоборот, в мире следующего пациента. Сейчас что-то было не так, и врач не торопился. Когда же, наконец, открыл глаза, он был всё ещё в мире Замата, и юноша по-прежнему смотрел на него, не отрываясь. Может, что-то с часами?

Обычно время в жизни и внутри миров внутренней комы текло объективно одинаково, хотя больными ощущалось иначе. Только в мире одной из его пациенток, бодрой старушки Гариты Онисьевны, оно вело себя совершенно непредсказуемо, и Дюмана возвращали оттуда принудительно повышенной дозой импульсов. После визитов к этой милой даме он чувствовал себя абсолютно разбитым, хотя общение с ней было приятным. Её мир был морским побережьем с миражами парусников на горизонте, шезлонгами и душевыми кабинками на берегу, целым пятизвёздочным отелем на склоне холма, где пожилая леди меняла апартаменты почти каждый день, танцевала сама с собой на дискотеке. В её мире были даже фантомы служащих отеля и отдыхающих. Правда, они жили своей фантомной жизнью, и Гариту попросту не замечали, но горничные исправно убирали комнаты, в которых она жила, официанты подавали блюда и напитки посетителям кафе и ресторанов, а Гарита баловалась тем, что съедала или выпивала понравившиеся ей чужие заказы. Еда и питье были для неё вполне реальны, хотя брались непонятно откуда и были предназначены для фантомных людей. Но в целом это был далеко не самый странный мир внутренний комы, и вполне комфортный, кроме того неудобства, что вечер тут мог наступить через несколько минут после восхода солнца, а ночь тянуться несколько недель по земному времени.

Но Замат – не Гарита. Дюман снова закрыл глаза, глубоко вздохнул и попробовал мысленно связаться с оператором лаборатории. Если не получилось с первого раза, они там должны пытаться вернуть его снова и снова. Лёгкая тошнота, озноб… и опять ничего. Только немигающий взгляд юноши.

- Гипнотизирует!? – подумал вдруг Дюман. Он снова сделал вдох, закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Взгляд Замата заполнял всё пространство.

- Ты меня не отпускаешь? – спросил Дюман прямо.

Юноша промолчал, но в глазах появилось что-то вроде злорадства.

- Я нужен другим больным. Их сотни, тысячи. Врачей, способных к перемещениям совсем мало. Ты же знаешь!.. А больных становится всё больше. В последнее время стали заболевать совсем маленькие дети. Представляешь, как им страшно оставаться одним.

При упоминании о детях ресницы Замата дрогнули.

- Мне тоже страшно, - медленно проговорил он, - эта комната уменьшается, стены сдвигаются. Пока ты придёшь в следующий раз, они могут меня раздавить.

- Почему ты не сказал об изменении размеров комнаты раньше?

- Ты должен остаться здесь. – Юноша говорил твёрдо и холодно, приказным тоном.

Бедняга Давидсон пытался привязать визитёра к кровати, по земной привычке, думая, что тело имеет какой-то смысл. Замат умнее, он понял, что удержать врача можно только, блокировав его сознание.

Переговоры были бессмысленны, надо было срочно что-то делать, как-то противостоять гипнозу, сильному не от умения и мастерства, но от отчаяния. Тошнота появилась снова, видимо там, в лаборатории, не бросали попыток его вернуть, но без его помощи у них ничего не получится. Дюман закрыл глаза и представил запах Иолы. Смуглое плечо с чёрным локоном, струящимся по шее, ямку под ключицей, родинку на груди… Замат будто отодвинулся и стал меньше. Появился знакомый озноб и затруднённость дыхания… Стереть из памяти взгляд Замата и чувствовать Иолу! Шов от аппендицита, из-за которого она так долго стеснялась раздеться; острые, почти девичьи коленки; маленькие, как у Золушки, ступни… Воздух стал более плотным и колючим… Её шёпот, её смех, её стон, её запах… Он открыл глаза.

Агнесса ди Ян, Любица, другие знакомые и незнакомые сотрудники, испуганные лица.

- Наконец то!