ЖИЗНЬ И ИСПОВЕДЬ КАЗАКА.

Отрывок из книги «Привести в исполнение»

 

А Золотов. (часть вторая)

 

Изотов и Островнов направились в дальний хутор к родственникам Островного, но обстановка там была не лучше, чем в станице. Вернулись, затаились в камышах, но голод и холод скоро дали о себе знать. Прошли сутки, к ним прибились еще двое, потом еще…. После совещания, послали за продуктами молодого, ничем не отличившегося казака Семена Лукина. Через полчаса он вернулся, неся на себе козу. Она блеяла и рвалась на волю.

—Ты что украл?

—Нет, взял взаймы. Станица занята карательным отрядом. Они ходят пьяные по улицам, стреляют почем попадя. Не решился я.

—А козу где взял?

—В своем базу.

—Так ты же не решился пойти в станицу.

Тогда зачем спрашиваете? Если, что не так, я ее выпущу, пусть ее красные сожрут, — обиженно буркнул Лукин.

—Так! Так! — поспешил успокоить казака Островнов.

Когда стемнело, развели костер, зажаренное на костре мясо, скрасила бытие беглецов.

Прошла неделя, козье мясо заканчивалось, и уже не казалось вкусным, хотелось хлеба, но покинуть убежище казаки не решались. Днем огонь не разводили, боялись, что дым от костра может их выдать. По утрам лужицы стали покрываться коркой льда.

Вторая вылазка оказалась удачной. Отряд красных ушел, оставив в станице несколько человек, для охраны Станичного совета. Вчера еще хмельные и смелые, сегодня, красноармейцы боялись показаться за пределами двора.

Уминая хлеб с молоком, беглецы слушали новости. За время пребывания в станице красных, из казачьих закромов, выгребли хлеб, отняли скот и лошадей. У кого находили оружие, арестовывали, но пока не расстреляли, ждали трибунал. Трибунал по какой-то причине не приехал, поэтому арестованных забрали с собой. По слухам, в хуторах многих расстреляли.

—Ночами в станице, люди все прячут. Казаки хотят восставать. Не хотел говорить, но видно не скроешь. Отца твоего, Никанор Прохорович, похоронили. Когда тебя забирали в холодную, ударили прикладом, через несколько дней, преставился.

Изотов сжал кулаки и тихо прошептал:

—Красные за все ответят.

Через несколько дней, они решили пробираться домой по ночам, а на день возвращаться в плавни. Все настойчивее гутарили казаки, что в станицах и хуторах неспокойно. Мелкие, стихийные восстания гасли под дождем пуль карательных отрядов. В конце зимы казаки из уст в уста передавали призыв поддержать восстания в станицах Шумилинской и Казанской.

Попрощавшись с семьями: Изотов и Островнов отправились к восставшим. Перед отъездом, очень хотелось отмстить за отца и вырубить под корень оставшихся в станице советчиков. Окна «Станичного совета» неярко светились, у здания прохаживался часовой. Островной, вскинув винтовку, прицелился, но Изотов остановил его.

—Давай не будем брать грех на душу, но это не главное, мы всполошим красных.

—Мы успеем уйти.— Островнов и двое их спутников сначала стреляли по часовому и окнам, затем по выбегающим красноармейцам....

Дорога до станицы Шумилинской неблизкая. Во всех хуторах к группе Изотова примыкали казаки, решившие дать отпор красным войскам.

Когда прибыли в станицу Шумилинскую, код командованием хорунжего Изотова было более сотни сабель.

***

Сражения шли с переменным успехом. После одного из боев, вахмистр Островнов, указал сотнику Изотову на пленного красноармейца:

—Никанор Прохорович, никак это Михаил Томилин. Голова скособочена, и облик, будто его.

—Похоже, что он, — ответил Изотов и тронул поводьями коня.

Томилин смотрел на подъезжающих, сотника и вахмистра и выражение его лица менялось с каждой секундой.

—Изотов! Островнов! – Томилин вскочил и бросился к друзьям, но тут же был отброшен конвойным назад.

—Пропусти его, — приказал конвойному казаку сотник.

—Никак нельзя, товарищ сотник. Не могу нарушить приказ товарища полковника.

—Он не убежит, я обещаю. Никак не можно. Товарищ, господин полковник меня в землю загонит.

Через несколько минут разрешение было получено, Томилин сидел с друзьями на бричке.

После обычных радостных возгласов, разговор втянулся в тревожное русло.

—Как тебя угораздило попасть к красным?

—Можете не верить, но я пошел к ним сознательно.

—Что же ты в них нашел такого, чего не было в прежней жизни. Жили казаки, жили веками, служили царю-батюшке и России-матушке. Пришли красные, говорят, не нужны больше казаки. Под корень их. Казачьи земли заселить крестьянами из центральной части страны. Убивают всех, стариков и детей, служивых и их жен. Ненадежный, воинственный народ говорят, моего отца прикладом, за то, что хотел защитить меня.

—А чем лучше вы и ваши хозяева из добровольческой армии. Они расстреливают, вешают, коммунистов, красноармейцев и их командиров. Еще думаю, что если покатилось с горы, назад не вернуть.

—Мы не против Советской власти, но не хотим быть под властью коммунистов и жидов. Мы защищаем свою землю, хутора и станицы, хотим выбирать сами свою власть и жить по своим казачьим обычаям.

Островнов все больше распалялся, казалось, что он хочет доказать свою правоту Томилину с помощью кулаков.

—Успокойтесь, сейчас мы ничего не решим. Надо думать, что делать с Томилиным. Как я понял, на нашу сторону переходить он не собирается, — урезонил друзей Изотов

—Не собираюсь. Ваши дни сочтены. Подходят части Красной армии. Вас разобьют. Вы навлекаете на себя беду и на свои семьи.

—Мы знаем о директивах советского правительства, в которой приказывается пройти огнем и мечом по казачьему округу. Вот возьми сам почитай. – Изотов подал Томилину вчетверо сложенную бумажку.

Директива о расказачивании 24 января1919г. Циркулярно, секретно.

(Текст документа приводится без изменений). Последние события на различных фронтах в казачьих районах - наши продвижения вглубь казачьих поселений - заставляют нас дать указания партийным работникам о характере их работы при воссоздании и укреплении Советской власти в указанных районах. Необходимо, учитывая опыт года гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустима. Поэтому необходимо:

1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе против Советской власти. К среднему казачеству необходимо применять все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти.

2. Конфисковать хлеб и заставлять ссыпать все излишки в указанные пункты; это относится как к хлебу, так и ко всем сельскохозяйственным продуктам.

3. Принять все меры по оказанию помощи переселяющейся пришлой бедноте, организуя переселения, где это возможно.

4. Уравнять пришлых «иногородних» с казаками в земельном и во всех других отношениях. 5. Провести полное разоружение, расстреливая каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи.

6. Выдавать оружие только надежным элементам из иногородних.

7. Вооруженные отряды оставлять в казачьих станицах впредь до установления полного порядка.

8. Всем комиссарам, назначенным в те или иные казачьи поселения, предлагается проявить максимальную твердость и неуклонно проводить настоящие указания.

ЦК постановляет провести через соответствующие советские учреждения обязательство Наркомзему разработать в спешном порядке фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли.

Центральный комитет РКП.

 

Подписал председатель оргбюро Яков Свердлов 24 января 1919 г.

 

Томилин читал листовку и все ниже опускал голову.

—Теперь ты понял, кому служишь? — в голосе Изотова звучали победные нотки.

—Я слышал об этой директиве, но до этого, не читал. Только скажу я вам, что вы сами навлекли гнев властей. Зачем восставали?

У тебя солома в голове!— вскипел Островнов, они хотят всех казаков под корень, а ты их оправдываешь!

—Я не собирался ни с кем воевать, пришел домой, стал на хозяйство. Зачем меня арестовали? В чем моя вина? — Изотов смотрел в глаза Томилину.

—Разобрались бы и отпустили.

—С теми, кто остался, не бежал с нами разобрались, все в земле сырой.… Нас, согласно, этой директивы, ждет почти поголовное уничтожение. Наш народ навлек на себя беду тем, что называемся казаками. У нас два пути — это борьба или смерть, — Изотов печально взглянул на Томилина, – тебя расстреляют.

—Если я перейду к вам, расстреляют красные и согласно этой бумажки, до семьи. Так хоть совесть будет чиста.

На рассвете, следующего дня, Томилина расстреляли.

***

Одиннадцатого июня к мятежникам подошла Донская армия Деникина, в которую вошли повстанческие силы. Несмотря на объединение, между казачьими и белыми войсками не было взаимопонимания. Казаки не хотели уходить от родных куреней, чем нередко срывали выполнения приказов белых генералов. Казачество раскалывалось на части. Поддавшись на посулы, несколько казачьих полков, открыв повстанческий фронт, перешло на сторону красных.

Разгром Добровольческой армии, с которой отходили непримиримые казачьи части, стал делом времени. Не выдержав напора красных, армия Деникина бежала в Крым.

Дороги забиты подводами с военной амуницией, снарядными и патронными ящиками, людьми в военной форме. Возникают потасовки иногда со стрельбой. Вместе с армией бегут от большевиков богатые люди, женщины и даже дети. Вперемешку с войсками, идут в отступ казаки, с семьями, скотом и скарбом. Все прилегающие села забиты постояльцами. Среди этого скорбного потока гуляет тиф и смерть. На пути в Крым нет армейского порядка в частях, прав тот, у кого больше силы. Изотов со своей сотней и прибившимися к ним казаками, отступает в общей массе.

—Послушай, Никанор Прохорович, а не дать ли нам деру из этой каши. Уйдем, отсидимся, отлежимся, а когда все утрясется, заберем семьи и уедем к черту, — Островнов смотрел на друга и командира с надеждой.

—Вот именно к черту. Нас нигде, никто не ждет. Угодим в лапы красных карателей, а тат сам знаешь суд короткий.

—А что ждет нас там за Перекопом?

—Вдруг, да задержим красных, говорят там укрепления можно сделать неприступными.

—А я вот, что тебе скажу: “Не удержался за гриву, за хвост не удержишься”.

Через два дня, Островнов и еще двенадцать дезертиров были повешены. А Изотов получил ранение в руку. Пуля попала в кисть, перерезав сухожилия. Правой рукой ни стрелять, ни владеть шашкой он уже не мог. По причине ранения сотник Изотов был откомандирован в штаб генерал-лейтенанта Ф.Ф. Абрамова, для координации войск 13-й, 34-й дивизиями и войском донских казаков.

***

Островнов был прав, не удержались войска Врангеля в Крыму. У Изотова сложилось впечатление, что фронт держали только для того, чтобы успеть погрузиться на пароходы. Никанор Изотов, отбыл со штабом армии на одном из отходящих кораблей.

Шли годы, душа донского казака Никанора Изотова, привыкшая к степному простору, томилась на чужбине в тоске. Узнав об амнистии, объявленной советами и о «Союзе возвращения на Родину», он решился ехать домой на Дон. Он несколько раз перечитывал газеты, с рассказами людей, которые вернулись на Родину и там счастливы. Его отговаривали односумы, уверяя его в том, что это приманка.

Последний номер газеты принес страшную весть: в России жесточайший голод, на его родном Дону, люди умирают от истощения. Это известие окончательно склонило его к возвращению на родину.

—Там моя семья умирает от голода, а я здесь на постылой чужбине. Что я здесь делаю? Что я здесь делаю? Что я здесь делаю? — непрерывно стучало в висках.

***

Вокзал города Ростова-на-Дону. Нет, не так казак Изотов представлял встречу с Родиной; « Люди выглядят хмурыми и даже угрюмыми, но воздух наш, и строения наши и все говорят по-русски». Первой мыслью было пойти к Дону, поклониться ему, посидеть на берегу и смотреть на его бегущие волны. Опустить в воду ладони и ощутить себя воедино со своей землей, на родной стороне. Изотов спросил проходящего мимо мужчину:

—Скажите, Бога ради, далеко ли до Дона?

—Нет, он рядом, всего-то несколько сот метров! — мужчина показал направление, куда следовало идти.

—Спаси вас Христос!

Мужчина удивленно глянул на Изотова, видимо он не привык к такой форме благодарности, и пошел своей дорогой. Никанор некоторое время стоял, чтобы унять волнение, затем шагнул по направлению к Дону.

—Гражданин Изотов?— перед Никанором стоял человек в военной форме.

—Да, я Изотов.

—Ваши документы.

Военный внимательно посмотрел заграничный паспорт.

—Следуйте за мной!

В небольшой комнатушке, куда привели Изотова, стоял стол и два стула. Человек, в форме с нашивками на петлицах, указал на стул и пригласил сесть:

—С какой целью прибыли в страну Советов.

—Я приехал домой, к жене, и сыну. Не знаю, живы ли они.

—Что побудило вас вернуться на Родину?

—Я же сказал, что приехал домой к своей семье.

—Чем же не понравилась вам заграница?

— Там нет Дона, нет степи, там не пустишь наметом коня, навстречу рассвету, там люди не наши….

—Какой разведкой были завербованы? – резким голосом следователь прервал Изотова.

—Я не понял.

—Повторяю. На какую разведку ты работаешь? – человек в форме в упор смотрел на арестанта.

—Никто меня не вербовал, я приехал, по объявленной правительством СССР амнистии, домой.

—Дежурный, в камеру его, пусть подумает, освежит свои воспоминания.

***

В камере тесно и душно, люди сидят на полу, угрюмо молчат. Оживление наступает тогда, когда в камеру приносят баланду. Все клянут еду, власти и все на свете. Несколько раз в день конвоиры выкрикивали фамилии арестованных и уводили.

—Крюков, на допрос.

—Иванов, с вещами.

Постепенно состав заключенных менялся, но не менялось их настроение, настроение подавленности и обреченности. Никто не знал участи тех людей, которые уводили с вещами. Тревожно становилось, когда открывалось несколько камер. И заключенных уводили куда-то партиями.

—Всех, кого уводят группами, уже осуждены судом,— выразил свою догадку один из заключенных, — мне говорили люди, что на стройках нашего брата полно.

— На тот свет тоже иногда отправляют, — тяжко вздохнул его сосед.

Сидящий у стены, арестант указал на освободившееся место рядом с собой:

—Садись, у стены удобнее.

—Спасибо. Раз приходится здесь сидеть, давайте знакомься, арестант протянул руку, — Курилов.

— Изотов Никанор. Я вижу не в первый раз ты в таком обороте? — пожимая руку, ответил сосед по камере.

—Приходилось в царской ссылке проживать.

—Политический?

—И тогда и сейчас.

—Чем не угодил своей родной власти?

—Долго рассказывать.

—Давайте расскажем о своих жизненных путях. Все же веселее.

—А ты не подсадной?

—Избави Бог! Если, есть что скрывать, пропусти.

—Нечего мне скрывать. Обо мне власти все знают. Если интересно слушай.

Курилов рассказывал ровным голосом, иногда его голос возвышался, чтобы выругаться, и становился заботливо-бархатным, когда он говорил о своих близких и друзьях.

Арестованные, сидящие поблизости, сначала прислушивались, а потом матерно стали ругать власти, и тех людей, которые такую власть придумали. Вся камера сочувственно смотрела на Курилова, когда его печальный рассказ закончился.

—Ты Курилов?

—Да.

—О тебе, во всех колхозах, добрый слух идет, — кричал на всю камеру тщедушный мужичок, — сохранил ты людей своих. А у нас вымерло почти все село. Когда из всей семьи, я остался один, убил председателя колхоза. Все голодали, а он жрал в три горла! Ударил топором в его жирную морду. Вот и сделал революцию!

Он шмякнул картуз о цементный пол. — Эх, жизня.

Молчали долго, мучительно. Паузу прервал Изотов:

—Ты большевик, воевал за эту власть, а я враг и воевал против нее. Почему же сидим рядом в камере? Со мной все понятно, я враг, но тебя-то за что?

—Ты бы лучше помолчал, — посоветовал ему Курилов, — разные люди здесь сидят.

—У меня нет никакой надежды. Для таких как я, у них одно лечение, стенка.

—Кто же ты?

—Сейчас расскажу.

—Говори, на всякий случай, тише.

—Хорошо.

***

Курилова привели на допрос. Он вошел тесную, темную комнатку. Лампа, стоящая на столе, сияла электрическим солнцем, светила прямо в лицо арестанту. После темных коридоров, она слепила и будто просвечивала насквозь. Наконец Курилов смог разглядеть стул, стоящий у стола. Казалось, что в комнатушке нет никого, но повелительный голос приказал садиться. Этот голос он где-то слышал, но где. Курилов попытался проникнуть взглядом сквозь яркий свет лампы, но увидеть лица следователя не удалось.

—Фамилия, имя, отчество.

—Курилов Карп Николаевич.

— Ты знаешь, в чем тебя обвиняют?

—Да, знаю.

—Признаешь свою вину?

—Да, признаю.

—Сколько, кому, чего продали?

—Я ничего никому не продавал, я кормил семенным зерном, спасал своих колхозников от неминуемой смерти.

—Но люди все же умерли.

—Да, три человека умерли, они на моей совести. Сожалею, что не решился спасать людей раньше.

—Как я понимаю, ты не раскаиваешься о содеянном.

—Нет, не раскаиваюсь.

—Ты говоришь, что ничего не продавал, не утаивал, а вот мещанин Сабитов показал, что ты был кулаком. Батраки работали на тебя в поле, строили дом. А ты катался на тройке белых лошадей. Было такое?

—Да было, но я….

—Так и запишем, “было”. Я поверить не могу, чтобы кулак - мироед вдруг стал сердечно заботиться о своих батраках.

—Я к твоему сведению еще и большевик с царских времен.

Мысль Курилова билась в голове испуганной птицей: « Кто это? Где я слышал этот голос?»

—Знаю, знаю, что ты вышел из партии в угоду кулацким прибылям. Знаю, что ты был еще и охфицером царской армии. Какой ты большевик, если верой и правдой служил царю и имеешь его награды?!

Произнесенное слово охфицер сразу воскресило в сознании Курилове образ секретаря сельской ячейки Корякина.

—Корякин, это ты? Да это ты! Я воевал за отечество и горд этим. А ты сказался чахоточным сидел в тылу и прикидывался большевиком. Кто ты Корякин, трус, предатель или.… Ах, да, ты теперь следователь.

Курилова раздражала лампа. Он встал рывком, отвернул ее. Так получилось, что стала она светить в лицо следователя. Тот зажмурился от неожиданности и испуганно закричал.

—Охрана, на меня нападение.

Били долго с усердием. Корякин пританцовывал и с преддыхом просил: — Еще ему, еще….

Курилова волоком втащили в камеру, где его сокамерники заботливо уложили и помогали справиться с побоями.

Через два дня его опять повели на допрос. На этот раз Корякин не прятался за лампу, наоборот, он всячески демонстрировал презрение и свое несомненное превосходство. Он смотрел на Курилова, как на муху, которую он может раздавить.

—Ну, что поумнел? Или еще поучить?

—Я еще могу поумнеть, а вот ты никогда.

—Я все понял, образование тебе я продолжу, но потом, когда ты мне все расскажешь.

—Я все сказал. Добавить больше нечего.

—Так уж и нечего? А убийство Сабитова?

—Я его не убивал.

—Вполне допускаю, ты не убивал, это сделали другие. По твоему приказу.

—Никаких приказов я не давал.

—Ты напрасно упорствуешь! Твои дружки Панин и Коршунов во всем сознались.

—Если они сознались, то, причем здесь я?

—Они сказали, что приказ им отдал ты.

—Если они так сказали, то пусть повторят это мне в глаза.

—Здесь команды отдаю я. Сейчас вызову охрану, которые будут бить тебя до тех пор, пока ты чистосердечно сознаешься. Так, что лучше признаться, без всяких избиений. Поверь, мне это будет неприятно. А признание тебе зачтется судом.

—А кто же в прошлый раз просил, чтобы меня били еще и еще? Нет, тебе верить никак нельзя, — зачтется судом, — иронично продолжил Курилов, — тебе надо выслужиться, а на мою жизнь тебе наплевать. Чем больше грехов ты найдешь в ней, тем выше взлетишь.

—Скрыть аферы с семенами тебе помогала Полина Полозова, ныне жена твоя, а в прошлом подстилка богача Сабитова.

При слове подстилка, он брезгливо поморщился и сделал движение пальцами, словно отбрасывал от себя нечто очень неприятное и даже гадкое. Карпо поднялся со стула.

—Ты хуже любой подстилки. Стелешься под любую власть, вша чахоточная. Уж очень ловко ты уклонился от призыва на фронт. Не иначе, ты был агентом охранки и секретарем партячейки одновременно. Мы еще тогда в этом тебя подозревали. Румяным ты был, нечета чахоточным.

Карпо терял контроль над собой, он глыбой навис над Корякиным, который изменился в лице, рука его лихорадочно шарила в ящике стола. Он вскочил, звук выстрела, в маленькой камере, был оглушительным. Пуля цвикнула у самого уха Курилова и ударилась в стену. Было слышно, как посыпалась штукатурка. Чтобы не допустить второго выстрела, Курилов ударил. Он вложил в этот удар всю свою силу, злость и обиду на свою судьбу. Корякин отлетел к стене, гулко ударился о нее, его ноги подкосились, он медленно осел на пол. Глаза широко, будто от большого удивления, остались открыты. Лязг открываемой двери заставил Курилова оглянутся, чтобы увидеть смерть.

Выстрелы следовали один за другим….

 

***

Изотов ждал до вечера. К нему подходили заключенные и тревожно спрашивали о Курилове, все понимали, что его увели без вещей, на допрос. Он должен был вернуться. Вечером не кормили, а утром, когда принесли баланду, один из конвоиров, на вопрос Изотова, шепнул, что арестанта из этой камеры вчера во время допроса убили. Он же принес лист бумаги и карандаш.

—Он молодец, такую скотину забрал с собой!

—Кого?

—Следователя Корякина. Была у нас такая мышка-норушка, которая стучала на всех. Теперь все вздохнут спокойно.

Прошла неделя, Изотова судил трибунал, который приговорил его к высшей мере социальной защиты, расстрелу. По пути в камеру Изотов попросил конвоира передать записку на волю.

—Передадите записку человеку, от которого получите хорошее вознаграждение.

—Не надо ничего, моя семья тоже пострадала от советов, будь они прокляты! Я все сделаю.

Как найти этого человека?

—Его не надо искать, это женщина придет в тюрьму.

—Как же я узнаю, что она пришла, я только конвоир.

—Не знаю, браток, ты уж постарайся.

—А как я ее вообще узнаю?

—Она будет интересоваться Куриловым. Назовет себя Сабитовой или Полозовой.

—Что в записке?

—Это письмо моей жене. На словах этой женщине скажешь, что Курилова убили.

 

***

Как не убеждал себя Изотов, что лучше смерть, чем ожидание, но когда загремели засовы многих камер, сердце сжалось, «конец». Нет ничего впереди, все осталось в прошлом.

Приговоренные арестанты стояли у вырытой заранее могилы. Одни плакали, другие пали на колени, молились. Неказистый мужичек спрашивал соседа: — За что это они меня? Зачто-о-о?

Приговор зачитывался ровным, бесстрастным голосом.

Изотов не слушал, о чем говорил этот голос, в голове стучало “конец, конец, конец”.

Перед глазами промчалась вся его жизнь, он будто наяву видел отца и мать, жену Федюшку, а сын Петр звал его домой. Изотов прислушался, чтобы услышать, что кричит сын, но услышал фамилии обреченных: Горюнов М.К…, Изотов Н.П…, Курилов К.Н…, Панин В.С….

А голос, тем временем, возвысил тон: «….суд приговорил, вышеуказанных врагов народа к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Приговор привести в исполнение».

***

Полина проснулась с тягостным предчувствием. Ей приснился плохой сон. У нее все валилось из рук. В тюрьме с ней никто говорить не хотел. Не добившись ничего конкретного, она вышла на улицу, присела на сваленное дерево. Страшные думы все больше проникали в ее сердце, заставляли тревожно сжиматься. Она отгоняла, эти мысли и уговаривала себя в том, что пока будет идти следствие, она найдет путь к спасению Карпо.

—Дамочка, незаметно идите за мной,— шепнул проходящий мимо мужчина.

Сердце учащенно забилось. Она шла за таинственным человеком, с радостным чувством надежды и тьмой страха. Путь ее пересекла женщина и сделала знак, чтобы Полина шла за ней. Они сидели на лавочке, будто случайно встретившиеся подружки.

—Вы Полозова?

—Да! Да! Говорите же скорее.

Женщина посмотрела на Полину печальным, сочувственным взглядом, от которого тело Полины, вдруг стало невесомым, деревья и дома закачались, готовые провалиться в бездну. Женщина притянула ее к себе, несильно ударяя ладонью по щекам.

—Ради Бога, успокойтесь!

Дома, наконец, вернулись на свои места.

—Его убили?

Женщина молчала, едва уловимо утвердительно качнула головой. Ее плотно сжатые губы и спрятанные под ресницами глаза сказали Полине все. Полина плакала несколько минут, прежде чем, сквозь слезы, задала вопрос:

—Вы знаете, как это случилось?

—Вашего мужа Курилова застрелили во время допроса.

Слезы катились, и катились по щекам, оставляя пустоту в ее душе. Нет, и не будет в ней радости бытия и ожидания, счастья встреч и грусти расставаний. Все позади. Вокруг ледяная, колючая пустота и непроглядная тьма будущего. Через несколько минут женщина напомнила о себе.

—Я Вам сочувствую. Сама пережила в недавнем прошлом такую же утрату. Соберитесь с силами, надо жить. Они еще долго говорили, пока Полина окончательно пришла в себя.

—Я вам очень признательна, Вы рисковали из-за меня, — вытирая слезы, негромко, почти шепотом сказала Полина.

—Люди должны помогать друг другу, переживать этот кошмар. Вам тоже придется помочь несчастным, как и мы с Вами.

—С огромной радостью! — искорка жизни вспыхнула сердце Полины.

—Человек, по фамилии Изотов, с которым Ваш муж сидел в одной камере, написал письмо своей жене. Эту женщину надо найти и передать его послание с того света.

—Его тоже убили?— Полина вздрогнула всем телом.

—Расстреляли.

Помолчали. Этих женщин объединило горе и не хотело отпускать.

—Как искать жену этого человека?

—Прочитаете письмо, там все написано.

 

***

Полина одна. С ней остались одни воспоминания. Темными ночами она долго не могла уснуть, все думала о своей непростой жизни. Иногда ее воспоминания переходили в сон.

В таких снах она радовалась или плакала, а иногда вскакивала от пережитого кошмара, пробуждение всегда разрывало ее сердце. Усилием воли, она принуждала себя чем-то заниматься, но из этого мало что получалось. Нет, она не забыла о письме, которое надлежало передать жене Изотова, но выполнить обещание не могла. Ее будто подвесили в неком необитаемом пространстве, где меняются только свет и тьма. Иногда она испытывала угрызения совести, которые, толкали Полину в дорогу. Навязчивая и неуступчивая мысль почти не покидала ее: — Надо срочно искать жену Изотова.

Тут же ее настигал протест: — Зачем повезу людям горе. Мне, видимо, на роду написано такое предначертание. Выполню свои обещания, данные Карпо, а уж потом.

Мысли о невыполненном долге, все чаще стали посещать ее, другой голос ее останавливал, шептал:

—У людей и так горя в избытке, а ты хочешь еще им его добавить.

Прошла холодная и мучительная зима. Ласковая весна не изменила жизни Полины. В средине лета, обязательство, передать письмо, для жены Изотова, заставило ее выехать в станицу Романовскую. Полина развернула смятый листок.

«Здравствуйте, маманя! Здравствуйте, жена моя Федюшка, и сынок Петр. Надеюсь, что вы все живы и здоровы. О смерти отца я знаю. Царство ему небесное!

Простите меня, за долгое молчание, на то есть причины. Чтобы спастись, пришлось уехать в далекие страны. Я был так далеко, что писать оттуда не мог. Жизнь там горше смерти. Не смог я без родной стороны, без Вас и без Дона. Теперь вернулся, но приехать и обнять Вас не смогу. Я арестован. Помните меня сами и сделайте так, чтобы не забыл меня сын. Это трудно сделать, он меня, наверное, не помнит. Поклон всем, кто меня знает и смог пережить сущий ад, сотворенный нами, людьми. Андрей Островнов погиб на моих глазах под Перекопом, село Акимовка. Передайте на хутор Томилиным, могила их сына Михаила под станицей Усть – Медведицкой.

Прощайте и простите меня.

Передать письмо жене моей Феодосии Федоровне Изотовой, в станицу Романовскую.

Попутная подвода везла Полину Полозову в указанную в письме станицу. По всей окраине ее, рядами растет виноград, лопоухие листья которого шевелились на ветерке, будто кивали в знак приветствия.

Дед, лениво погонявший пару лошадей, въедливо расспрашивал гостью:

—Зачем, хорошим, в нашу станицу правишь?

—Хочу, дедушка, найти семью Изотовых.

—Знавал. Жили такие, нынче таковых нет.

—Куда же они подевались?

—Хе-е! Раньше в станице жили казаки, а нонча кто? Почитай, кубыть казаки, а казаков нету.

—Что-то я, дедушка ничего понять не могу. Были казаки, то их нет, то опять есть.

—Так и есть. Казаки живут, а их все же нет.

Полина помолчала, ожидая разъяснений. Дед достал замызганный кисет, чтобы соорудить цигарку, но в кисете образовалась дыра, табак тонкой струйкой потек на солому, которая служила для пассажиров подстилкой. Дед, увидев, что его некогда надежное хранилище табака пусто, разразился семиэтажными ругательствами. Выждав, пока поток переживаний иссякнет, Полина спросила:

—Дедушка, что уж так курить хочется? — она рисковала, но дед взглянул на попутчицу еще сверкающими глазами, помолчал, досадливо махнул рукой, сказал:

—Да это же последняя радость.

—Я не дала Вашему табачку убежать, подставила ладонь, — Полина разжала кулачек, на маленькой ладошке, сохранилась небольшая горка махорки.

Дед смотрел благодарными и улыбающимися глазами на свою попутчицу:

—Вот жалкую, что ты не казачка, а то зараз бы помолодел.

—Зачем мне быть казачкой, если Вы говорите, что казаков не осталось.

—Казаки остались, да только советы, как шашкой, жисть нашу казачью, в аккурат до седла, развалили. Теперь все колхозники, да лодыри, самогон виноградный хлещуть, казачью закваску теряють. Боимся себя казаками называть.

—Не страшно такие слова говорить незнакомому человеку?

—Свое отпужался. От большой семьи Островновых остался я один. Жду смертушку, а она не приходит, — глаза старика стали влажными, — не знаю где Андрей. Ушел в отступ и сгинул.

Полина вспомнила фамилию из письма Изотова. Секунду колебалась и все же спросила:

—Кто Вам приходится Андрей Островнов?

Старик застыл, его тело стало тяжелым, каменным, но он нашел в себе силы, медленно повернулся к Полине.

—Ты откель его знаешь?

—Я его не знаю. У меня есть письмо, в котором о нем написано.

Дед с опаской взглянул в ее глаза, в которых она не успела погасить свой горестный взор. Он вытянул в ее сторону руку, с растопыренными пальцами, будто хотел защититься от него. Его старческое лицо исказилось от нестерпимой боли. Он пытался сдержать непослушные слезы, но они предательски катились по морщинистым щекам, задерживаясь и накапливаясь в седых усах и бороде. Полина перебралась к старику, обняла за плечи, а он казак, прошедший войны и видавший много смертей, уткнулся в ее плечо, рыдал.

Курень, где проживал Островнов, указали люди. Прохожие оглядывались на странную пару, терялись в догадках:

—Заболел, похоже, старик.

—Видно пора на покой.

Полина уложила старика, затем прибралась в доме. Из привезенных запасов приготовила еду. Старик, остаток дня и всю ночь, не проявлял признаков жизни. Полина несколько раз подходила к нему, чтобы услышать его дыхание.

Старый казак тяжело выходил из состояния, в котором шла борьба между жизнью и смертью. За это время Полина познакомилась с соседями, купила старику шаровары и рубаху. Не пришло еще время умирать. Смерть отступила. Увидев покупки, он попросил, чтобы гостья пришила к шароварам красные казачьи лампасы и отложила их ему на смерть.

—Пущай, хоть казаком похоронят.

Полина нашла курень Изотовых. Он находился в полной разрухе, ни окон, ни дверей. Войдя в него, она с горечью подумала: — А ведь здесь была жизнь, любовь, люди мечтали, надеялись, бегали дети…. В проеме окна она увидела женщину, которая шла к изотовскому куреню.

Полина почувствовала душой, что это Феодосия. Ее вопросительный и тревожный взгляд искал ответа. Гостья, молча, протянула ей письмо. Она видела как лицо женщины, изрезанное сеткой ранних морщин бледнеет. Феодосия не заплакала, только уголки губ вздрагивали, а глаза покрылись матовой пеленой. Было видно как все горе, накопившееся в ней, рвется наружу, но по какой-то причине, она его удерживала в себе.

—Феодосия, поплачьте.

—После смерти свекрови Дарьи Дмитриевны Изотовой, я живу одна в доме родителей, которые умерли два года назад, один за другим. Идемте туда, там все и расскажите, — она сделала паузу, чтобы сглотнуть подкативший клубок рыданий, — расскажите, как все случилось? Как видите, что осталось от нашего дома и той счастливой жизни.

—Этот дом, видимо, прожил такую же жизнь, как и мы с Вами. Остались только обломки, да пустошь, окружающая его. Его судьба — наша судьба.

Они просидели до темноты, рассказывая, друг дружке о своих жизненных тропинках, которые во многом схожи и драматичны.

Когда Феодосия заговорила о сыне Петре, то светлая улыбка тронула ее лицо:

—Сынок, Петя, устроился в строящийся совхоз, в Сальском районе. Дали ему там курень, женился. Правда, это еще не курень, а только стены да крыша, но ничего, они справятся.

—Вы здесь будете жить, или поедите к ним?

—Как только курень будет готов, перееду.

—А невеста казачка?

—Нет, она из иногородних, зовут ее Ира, по фамилии Курилова.

—Как Вы сказали ее фамилия? – Полина всем телом подалась к собеседнице, пытливо смотрела в ее лицо.

—Курилова Ирина.

—Этого не может быть! Не может!

—Чего не может? – Феодосия в недоумении смотрела на Полину.

—Не может быть! А по отцу, она — Карповна?

—Да, Карповна. А в чем дело?

Полина помолчала, давая своим мыслям выстроиться в нужном порядке:

—Эта девочка — дочь моего последнего мужа Курилова Карпа Николаевича. Я рассказывала Вам, он сидел в одной камере с Вашим мужем, где они и приняли смерть. Чтобы девочка не умерла от голода, ее отдали в какую-то семью. После Гражданской войны, отец искал ее, но найти не удалось, следы ее затерялись. У нее есть старшая сестра Фрося и брат Михаил. Фрося замужем в Сальске, а Миша служит в Красной армии.

Теперь пришло время удивляться Феодосии:

—Петя писал, что она сирота, выросла в семье Мищенко, которая жила в тех местах, где теперь будет новый совхоз.

—Так, что мы почти сваты. Передайте ей, что ее сестра Фрося живет в Сальске, на улице Столбовой. Я же все расскажу Фросе. Если захотят, пусть встретятся. Позволь им, Боже, это сделать!

—Да, Да! Конечно я, сейчас запишу адрес и обязательно передам.

—Дай Вам, Бог, воссоединиться с детьми, помогите им, может их судьбы будут счастливее.

До самого отъезда Полины, они встречались каждый день.

Когда старику стало значительно лучше, Полина засобиралась домой. Он с надеждой смотрел на нее, но просить остаться не посмел, спросил только:

—Где сын похоронен?

—Могила у села Акимовка недалеко от Перекопа.

Вряд ли старик понимал, что такое Перекоп и где находится село, но не переспросил. На прощание обнял и сквозь слезы прошептал:

—Спаси тебя Христос, дочка. Горькую весть ты мне принесла, но теперь я смогу молиться за упокой души моего сына. Спаси тебя Христос!