1. Написав очередное стихотворение и задумавшись над тем, что же в итоге вышло из-под пера, вернее, на экран, я ощутил крайнее раздражение: пишешь, пишешь, и даже вроде бы нетривиально, с метафорами, образами, синекдохами и символами, наконец, с «двойным дном» – а воз и ныне там: как были строки мертвыми, так и остались. Чем сильнее было внутреннее разочарование, тем больше хотелось разобраться во внутреннем устройстве «poesis ex machina». Просто потому, что строки без поэтических находок, своего голоса, ярких, запоминающихся, красивых именно найденными поэтическими образами строк, а то и попросту мусоление давным-давно уже сказанного-пересказанного, с предсказуемостью всех словесных пассажей – зря написанный текст. Попытки раз за разом определить для себя, что же такое хорошие стихи и как их все-таки писать, привели меня, наконец, к тому, чтобы рискнуть дать еще одно - вероятно, сколько-то-там-тысячное или даже миллионное по счету за все время дискуссий о поэзии – определение «езды в незнаемое». Однако, прежде чем взваливать на себя груз ответственности за определение, что же такое в моем понимании «ars poetica», предложу для всех нижеследующих сумбурных и не очень выкладок и размышлений исходной посылкой следующий тезис: в поэзии не важно, что написано, важно, как написано. Почему положение дел мне представляется именно таковым? Возможным ответом, вероятно, будет служить следующее рассуждение: вряд ли сегодняшнего читателя поэзии (именно поэзии), откровенно говоря, можно удивить в наше время каким бы то ни было изощренным содержанием. А вот работа со словом, неожиданные авторские находки в образах, в словесном изяществе, если хотите, которые и производят искомый эффект неожиданности и катарсиса от вроде бы вполне знакомого, если не сказать, вполне заурядного содержания - вот это «как» и позволяет подать текст читателю так, чтобы он казался новым словом в поэзии. Если этого нет, то даже самые глубокие по своему содержанию, смыслу, богатству аллюзий, реминисценций, коннотаций и дискурсов тексты будут в лучшем случае старательным и вторичным добротным школярством. А не прорывом в поэзию. В тексте, в который не блещет какими-то неожиданными и оттого удивительными строками, нет «заявки» автора сделать его «свежим» и «незнакомым» для искушенного читателя (искушенного не столько в дискурсе поэзии, сколько в умении «чувствовать слово») – в таком тексте нет голоса Поэзии, ее дыхания. И вот на этом самом месте меня остановили: «А что есть тогда поэтическая находка?» Вопрос был тем самым, без ответа на который мне не стоило даже и пытаться продолжать рассуждать дальше, поскольку это превратилось бы в пустопорожнее умствование. И я попытался на него ответить… 2. В моем представлении поэзия существует в языковом образе. То есть языковой образ – это тот самый способ, которым поэзия обретает свое бытие. Языковой образ не тождествен слову (понятию), или сочетанию слов (понятий). Потому что он соединяет несоединяемое обычной логикой или фактологическими связями. Пример: фраза «он играл на пианино под аплодисменты» не тождественна фразе «он кормил стаю клавиш с рук под хлопанье крыльев». Последнее – ничто иное, как языковой образ. Все остальное – рифмы, размеры, ритм и прочая – не более чем внешний антураж, на выбор автора. Необходимый, правда, но в разной степени. Когда меня остановили и спросили про то, что же такое поэтическая находка, я зацепился за термин, употребленный собеседником: «метаметафора». Честно сказать, захотелось воскликнуть «Эврика!» Ибо как метафизика в широком смысле – это дословно рассуждение о фюзисе, то есть о природе, то метаметафору можно тогда назвать своего рода рассуждением о метафоре, способом существования поэзии. Рассуждением о метафоре, поиск ее оснований – но средствами поэзии. Поэтому я ищу в стихах именно метаметафору, понимая под ней способ поэзии рассказать саму себя. Рассказать с помощью языкового образа, выражаясь им, опредмечиваясь им, получая через него бытие слова=поэзии. Здесь уместно еще опираться на «Нобелевскую речь» И.Бродского: «поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он – средством языка к продолжению своего существования». С моей точки зрения, для языкового образа, для моей модели поэтического текста есть хорошая аналогия – дом. Что же такое дом? Для начала попробуем его себе представить. Наверное, это может быть со вкусом выстроганный, любовно вытесанный и украшенный затейливым гармоничным орнаментом деревянный терем. Красота? Безусловно. Или это может быть дворец эпохи классицизма или барокко. Это может быть концертный зал в стиле хай-тек. Или, скажем, церковь Покрова на Нерли. А может быть грубая хижина или, к примеру, угрюмая, безликая и серая панельная пятиэтажка городской застройки, лишь изредка разукрашенная граффити с рисунками на стенах подъездов и цветами в горшках на лестничных пролетах... Во всех без исключения случаях передается цвет, объем – зримо и качественно... То есть учитывается жесткость и сопротивление материалов, чтобы постройка не обрушилась, закладывается некий запас прочности, продумывается вентилирование и освещение, обогрев и прочее необходимое для жизни. То есть, продолжая аналогию, – смысл, содержание. Но что будет произведением искусства? Только то, что преследует гармонию, причем пытается выразить ее имманентно присущими архитектуре способами. Пытается выразить гармонию предметного объема через сам объем, через гармоничное опредмечивание объема и пространственной композиции. Если не учитывать жесткость, сопромат, соотношение объемов, композицию и все остальное - постройка не получится. Также и со стихом: если не учитывать смысл, композицию, содержание и прочая – стих тоже не получится. Но если при этом и не учитывать языковой образ, не выражать его, не делать его основанием бытия стиха – то такой стих тоже не станет поэзией, как панельная многоэтажка не станет произведением искусства. А попытка эту самую многоэтажку раскрасить граффити, обустроить, расставить цветы и прочая – это дилетантский уровень. Потому что он не имеет отношения к архитектуре, к тому, посредством чего, собственно, и происходит возникновение и дальнейшее бытие здания. Вот и попытки приукрасить стих внешними эффектами без использования глубинной основы своего бытия, а именно имманентно присущего поэтическому тексту языкового образа – уровень «непоэзии». Самый этот языковой образ может бытийствовать по- разному, но везде есть помимо факта действительности, референта еще и эстетический факт, факт наличия эстетического переживания, не связанного с прямой функциональностью. Продолжая аналогию – то есть не связанного со смыслом сказанного в стихе. Как видите, все тот же тезис: важно не «что», а «как»! 3. Единственное, что осталось еще непроясненным – это вопрос, как оценить степень «свежести», новизны языкового образа. Наверное, стоит немного сместить акценты и говорить о «свежести восприятия» у читателя. Думается, подобное оценивание становится возможным только в том случае, когда читатель обладает, с одной стороны, развитым эстетическим вкусом (еще раз вспомним «Нобелевскую речь» И.Бродского) и способен сделать эстетический выбор, с другой, – большим культурным багажом, то есть сравнительным материалом. Таким образом, оценивание возможно только в сравнении, как мне кажется. Но мы говорим о поэзии. Как можно сравнивать несравнимое? Наверное, этого делать вообще не стоит. Но можно попробовать пойти окольным путем, воспринимая поэзию как своего рода универсальную «отмычку сознания». Вернее, этой самой «отмычкой» выступает найденный автором новый языковой образ, открывающий в первую очередь, дверь к ментальной картине мира автора. И уже во вторую очередь, как явление второго порядка, через текст и найденный языковой образ – к ментальным мирам читателей. Встает вопрос, как еще можно оценить качество языкового образа, кроме как путем определения его новизны? Можно утверждать, что процессы восприятия, происходящие в голове читателя, мне как автору, безусловно, неведомы, и какое именно потрясение читатель переживет, я не знаю. Но, выступая в качестве автора, я знаю, что в моих силах вызвать это потрясение. Или не вызвать. Именно поэтому автор, думается, никогда не должен что-либо объяснять в своем тексте, или, что еще хуже, упрощать, подстраивать поэтический текст под читателя, облегчая последнему процесс понимания. Поскольку облегчить восприятие – значит, упростить, передать схематично, построить модель. А модель – уже не сам объект. Стало быть, установка на облегчение восприятия в поэзии – процесс негативный. Однако постараться адекватно передать выражаемый языковой образ – эта задача, как мне представляется, перед автором стоит. Что же такое адекватность языкового образа, какие у нее критерии? Наверное, можно ответить примерно так: есть некий феномен действительности (понимаемый очень расширительно – от предмета до настроения) и есть попытка его воплощения в слове. Замечу, не модели, а самого этого объекта. Наверное, это возможно построить либо очень тщательным описанием, что для поэзии по понятным причинам не очень подходит, либо передачей с помощью очень точного языкового образа, причем не обязательно впрямую связанного с объектом (парадокс, конечно, но очень знаковый именно для поэзии). Причем, конечно, речь идет о передаче ментального образа феномена, как он представляется самому автору. Но здесь, как мне представляется, и важна та самая «универсальная отмычка», в рамках которой адекватность - это точность языкового образа, позволяющая найти нужный автору отклик в сознании любого читателя. То есть адекватно – значит «точно» применительно к языковому образу и феномену, прежде всего – в сознании читателя. Вот на этом позволю себе остановиться и перевести дух. Dixi, дорогой читатель! | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
