Она проснулась. В окно монотонно стучали капли серого октябрьского дождя. Она укуталась в одеяло - стало уютно, но ненадолго. В приоткрытую с вечера форточку задувал промозглый сквознячок, отопление еще не включили, и в комнате чувствовалась сырость.

«Надо вставать», - на смену розовым грезам сна пришла противная, но «реальная» мысль.

«Вставать… ну да, встаю», - покорно сказала она сама себе.

Её зовут Вера, ей 30 лет, у нее дочка – школьница-первоклашка; у нее уже год как нет мужа; у нее есть работа; и у нее все время нет денег.

Вера потянулась, и, с трудом оторвав голову от подушки, села. С минуту она просидела с закрытыми глазами, все еще ласкаясь в полудреме, потом накинула халатик, и, сунув ноги в тапочки, решительно поднялась. Взглянула на часы и ахнула - будильник на тумбочке показывал 8-30, это означало «что опять проспала; что старая жаба главбух снова отчитает меня своим омерзительным скрипучим голосом; что буду краснеть и злиться, и извиняться, поникнув головой; что дочке в дневник напишут замечание; да и вообще – что жизнь такая глупая, глупая, злая…»

Она было рванула бежать будить дочку, но вдруг поняла: «Суббота же, фу ты, ну и ду-ура». От сердца отлегло. Она улыбнулась и подумала: «Повезло!»

 

- Вставай, зайчик, утро уже. Ну, просыпайся.- Скрипнув дверью, она вошла в детскую и, присев на краешек кроватки, стала будить дочку.

- Ма-ма! – Девочка открыла глаза.

-Мамочка! – С искренней, такой, какая возможна только в детстве, нежностью девочка посмотрела на маму, и улыбнулась.

-Вставай, доченька, вставай моя красавица.

Женщина обняла девочку - прижала к себе своего разогревшегося под одеялом ребенка, поцеловала и потом немного строже сказала:

-Давай-давай поднимайся, сегодня у нас много дел.

Девочка потянулась, сладко зевнула, потерла своими маленькими ладошками глаза и потом спросила:

- Мамочка, а какие у нас дела? Сегодня же суббота.

- Так! Жду тебя на кухне через пять минут! – притворяясь строгой, сказала женщина. - Это значит… - Она задумалась: «А что это может значить…? Да ладно, ничего это не значит», – мысленно ответила сама себе.

- Это значит, что маленькая девочка должна сию же секунду бежать в ванную умываться, причесываться. И на кухню – завтракать! Вот что это значит!

Девочка торопливо поднялась с кровати и побежала умываться.

В углу коридора, рядом с дверью в ванную, на подстилке лежали их кошка и четверо котят. Котята сосали, а кошка заботливо облизывала своих отпрысков. Девочка на мгновение задержалась возле них. Она подумала: «Вот, они тоже завтракают!» - приветливо улыбнулась и пошла умываться.

На столе стояли две чашки чая, баночка с вареньем и в тарелке пара бутербродов.

- Садись, моя красавица, пей чай, - сказала мама, когда дочка пришла на кухню.

- Мама, а какие дела у нас сегодня, а? – Девочка уселась за стол и стала накладывать варенье в чай.

- Сегодня мы пойдем с тобой на рынок покупать тебе одежду на зиму, а потом… - Женщина замялась, ей надо было сказать главное, но она как-то не решалась сразу. - Потом отнесем покупки домой и сходим в кино!

- Ура! – обрадованно воскликнула девочка.

Радость ребенка как всегда была совершенно искренней, и мама улыбнулась в ответ. Но маме надо было сказать дочке и очень неприятные слова.

 

-Знаешь, Люсенька… - Вера споткнулась на полуслове, не в силах произнести вслух то, что собиралась сказать. – Знаешь… а еще мы с тобой отнесем на рынок котяток. Я узнала, там бабуля одна принимает котят, вот, а потом раздает их людям, тем, кому надо.

«По пятьдесят рублей за штуку эта сволочь старая их принимает», - сказала она про себя и добавила:

- Бабуля эта очень добрая, и все, кто не могут найти хозяев своим котятам, все несут их к ней.

- Но мама! – Девочка поперхнулась чаем. – Они же совсем маленькие еще, и мы ведь уже многим предложили их, и все обещали подумать! Ма-ма. Ну давай еще подождем! – Детское личико скуксилось, и глаза тут же наполнились слезами.

Их кошка месяц назад принесла четырех котят. Вера пыталась раздать кому-нибудь это богатство, но никто котят не взял.

- Нет! – Ответ мамы получился суровым. – Нет, - потом, глядя на рыдания дочки, немного мягче повторила она. – Наши котятки достанутся хорошим людям, знаешь, где-то вот такие же, как ты, маленькие девочки и мальчики мечтают, чтобы у них был котик, а где взять не знают. Их мамы с папами приходят к той бабуле, спрашивают, а та им отвечает, что нет пока котяток. А мы с тобой принесем наших, их отнесут ребятишкам, и всем будет хорошо!

- Ну, глупенькая моя, ну что ты плачешь? Ну, утри слезки. - Женщина протянула дочке платок.

Девочка немного успокоилась. Она недоверчиво посмотрела на маму и спросила:

- А мы сможем потом ходить в гости к тем девочкам и мальчикам, у которых окажутся наши котята?

- Ну, конечно, сможем, - с уверенностью в голосе ответила мама. – Собирайся, милая, поедем пораньше, чтобы все успеть.

 

Котята легко уместились в небольшой дорожной сумке. Скрипнула дверь, они вышли на площадку, щелкнул замок, мама вынула ключ и положила его в карман пальто. Из-за закрытой двери жалобно мяукала кошка. Мама пошла вниз по лестнице, а девочка в нерешительности стояла – она чувствовала, что происходит что-то не то.

«Но ведь котята попадут к другим ребятишкам, ведь мама же сказала», - размышляла, успокаивая себя, девочка. «А у нас им будет плохо, потому что у каждой кошки должны быть свой дом и свои хозяева».

- Не плачь, Муська! Не плачь, так надо! – присев на корточки, через дверь сказала она кошке.

- Так надо! – потом, поднявшись, повторила уже сама себе, и побежала вниз за мамой.

 

Юркая маршрутка, скрипнув тормозами, остановилась напротив них. Они сели. Минут через двадцать они сошли у центрального рынка.

За рядами лотков, пестрящих всякой всячиной, возвышалось, увешанное рекламами как новогодняя елка игрушками, здание рынка. Девочке нечасто случалось там бывать, и она с интересом разглядывала все вокруг.

Крепко держа дочку за руку, женщина протискивалась сквозь обычную для выходного дня толпу посетителей рынка. Там, впереди, закуток живого «товара», и где-то среди торговцев ей предстояло найти заветную бабульку-приемщицу. Она немного волновалась: «А вдруг сегодня нет бабульки, а вдруг ее вообще нет, и все это враки? И куда девать кошачье семейство?»

Миновав прилавки с тряпьем, потом пройдя мимо ряда со всякими хозяйственными принадлежностями, они кое как добрались до первых клеток, ошейников, поводков, намордников и прочей сопутствующей любителям животных амуницией. Женщина среди продавцов и покупателей искала взглядом ту старенькую, с добрыми глазами, непременно в русском платочке бабушку-спасительницу. Хотя она и думала раньше, что подловатый бизнес у бабки, что на проблемах людей наживается, что сволочь старая, но там, на рынке, держа за руку дочку, и чувствуя, как копошатся в сумке оторванные от мамаши котята, ей очень захотелось поверить в то, что она ошибалась, что бабулька окажется душа-человек, и что эти маленькие, ни в чем, ни перед кем не виновные, недавно народившиеся на свет «божьи твари» не окажутся вечером под забором, и не умрут к утру замершие и мокрые, истратив последние силы на бесполезный крик о помощи.

Мама остановилась у лотка с птицами. Она спрашивала продавщицу, как найти ту, которая принимает котят, а девочка с интересом разглядывала пару зеленых волнистых попугайчиков. Попугайчики сидели в клетке, нахохлившись и прижавшись друг к другу, совсем как голуби зимой.

- Да вон она, Степаниха-то, вон пошла куда-то. - Продавщица указала рукой на пожилую женщину с большой хозяйственной сумкой.

- Ага, спасибо большое, - второпях Вера поблагодарила продавщицу и, потянув дочку за руку, поспешила догнать удаляющуюся Степаниху.

- Постойте! Подождите, пожалуйста! – Вера окликнула приемщицу котят.

- Ко мне что ли? – хрипловатым простуженным голосом отозвалась Степаниха, обернувшись на окрик.

- Ой, к Вам, к Вам! Здравствуйте, Степановна! – Мама приветливо (может, даже слишком) улыбалась и с первых же слов заговорила просящим тоном.

- Ну, подожду. А че те? – Приемщица остановилась и поставила на землю свою шевелящуюся и мяукающую сумку.

Старая женщина смотрела из-под набухших век карими, немного «выцветшими» за годы глазами. Голову ее действительно укрывал русский платок, только он был совсем старый и его яркие прежде краски слились в единое серо-рыжее пятно. Одета она была в поношенное, местами зашитое прямо сверху, пальтецо, старинные кримпленовые брюки, а на ногах красовались новенькие ярко-синие резиновые полусапожки.

«Такие сапожки еще лет пять будут выглядеть как новенькие», - мелькнула мысль у мамы девочки.

- Ну и че ты, разглядывать меня будешь или скажешь зачем звала? – Глаза Степановны пренебрежительно насмешливо блеснули.

- Конечно, конечно, - женщина немного сконфузилась, - я вот… котят Вам принесла… возьмите, пожалуйста.

Девочка перевела взгляд со Степанихи на маму. До того она разглядывала приемщицу - она настолько была поражена внешним видом старухи, что даже забыла зачем они с мамой пришли на этот рынок и зачем искали эту старую тетку. Но, услышав, как мама сказала «возьмите, пожалуйста», девочка перевела взгляд уже на нее – уж очень жалобно прозвучала просьба.

- Возьму, - после короткого (стратегического) раздумья, смилостивилась старуха. – Тариф-то знаешь?

- По пятьдесят? – неуверенно спросила мама.

- Да, - сурово ответила Степаниха. – По пятьдесят за хвост!

- За хвост… - тихо промямлила мама. – Ну хорошо, я заплачу, конечно…

Старуха деловито расстегнула свою сумку и выжидающе уставилась на клиентку.

Из бабкиной кошачьей темницы тут же с воплями полезли наверх маленькие усатые узники. Девочка заглянула внутрь и вскрикнула.

- Отойди, внуча. - Степаниха отодвинула девочку в сторону.

Мама достала свой тощенький кошелек и отсчитала необходимую сумму. Бабка взяла деньги, быстро сунула их в карман и сказала:

- Доставай свою поклажу.

Пока Вера возилась с застежкой своей сумки, Степаниха, не особо церемонясь, стряхнула взобравшихся наверх беглецов.

Девочка смотрела, как попал в сумку к бабке приемщице первый их котенок, как серенький малыш оказался среди отчаянно вырывающихся, таких же, как он, бедолаг и тоже сразу полез на свободу. Как мама достала следующего, и он оказался в общей куче, и потом еще один. Сердце девочки сжалось.

- Не-ет, мама! Не-ет! – не в силах выносить этот ужас, закричала девочка. – Мама, не надо! Давай заберем их назад! Эта злая тетя, она злая, злая! Она будет их обижать!

- Ну-ка тихо! – Вера строго прикрикнула на дочь и, виновато улыбнувшись Степанихе, достала последнего котенка.

Сделка свершилась. Женщина, крепко держа за руку своего ребенка, поспешила уйти подальше от рядов с живым «товаром». Девочка плакала и кричала, пыталась вырваться. Посетители рынка оглядывались им вслед и думали: «Капризничает деточка, не иначе мама отказалась купить какого-нибудь хомячка».

 

«Дура мамаша», - сошлись во мнении торговки, наблюдавшие сцену с начала до конца. Степаниха, услышав их пересуд, презрительно хмыкнула.

- Душегубка ты, Степаниха, - прикрываясь трусливой улыбкой, сказала одна из продавщиц.

- Куда ты, корова, лезешь. Брюхо вон на прилавке лежит, а туда же – людей осуждать, - старуха не заставила себя ждать с ответом. – Щеки собери, а то за версту жаром от них прет.

Названная коровой обиженно отвернулась, нрав старухи ей был известен, и она решила скромно промолчать. Степаниха еще постояла недолго, но, поняв, что ее словесная оплеуха вполне пришибла дерзкую торговку, удовлетворилась, напоследок громко сплюнула, взяла свою сумку и пошла.

«Денек удачный выдался, хотя… где они, мои удачные деньки? Да ладно, сейчас в магазинчик за беленькой. За одной? Не, возьму пару, сегодня денег хватит», - размышляла Степаниха по пути на остановку трамвая. «Мамаши эти, девочки дочки, торговки пузатые, котята эти шматята – тьфу, говно все».

Шлепая по грязи резиновыми сапогами, не опасаясь глубоких луж, Степаниха обошла рынок и вышла к трамвайной остановке. На остановке стояло несколько человек. При ее появлении они сразу как-то сами собой расступились, и старая бабка с большой сумкой оказалась в центре. Она давно привыкла к тому, что люди шарахаются от нее, ей это даже нравилось. «Люди – хлуй на блюде. Одна я, да и хорошо…» - говорила она себе.

Серый октябрьский дождик продолжал свою заунывную песню, мимо остановки проезжали подравнявшиеся в статусе - одинаково грязные машины, где-то каркали вороны, недалеко впереди, расписавшись в бессилии, моргал желтым глазом светофор, изредка, подвывая металлическим нутром, проезжали мимо троллейбусы, трамвая не было. «Сука железная, где ты, паскуда», - Степаниха ругалась и продолжала ждать. Минут через тридцать трамвай все-таки пришел – с грохотом и лязгом открылись облупленные двери, и по скользким от грязи ступеням сначала вышли приехавшие, а потом во главе со Степанихой вошли отъезжающие пассажиры. В салоне, несмотря на давку, вокруг старухи образовался вакуум, и она совершенно спокойно заняла сидячее место. Снова раздался грохот – двери закрылись. Загудела, зашушукалась толпа – каждый о своем, на много голосов, для Степанихи они сливались в единый, противный, отвлекающий голос. Она отвернулась и уставилась в окно. Но в окно Степаниха смотрела ничего не замечая, и мыслей у нее никаких не было – она знала только, что когда вагоновожатый объявит остановку «цирк», она сойдет, потом в магазин, потом в Цирк…

Много лет назад в цирке выступала совсем юная пара воздушных гимнастов. Им было по двадцать лет, но они уже успели покорить сердца публики своими бесстрашными, ослепительно яркими номерами. Он и Она. Стройные, молодые, в костюмах, горящих в свете ламп начищенным серебром, они парили под куполом цирка, упиваясь своим полетом, и плескались в лучах славы, и любили друг друга откровенно, как и жили.

…он был наверху, ногами зацепившись за трапецию, вися вниз головой, он готовился ухватить ее руки своим руками, раскачаться и подбросить… но вдруг, когда до ее прыжка оставалось мгновение, он услышал щелчок – надорвался трос - двоих не выдержит. Предупредить - не успеть, и он отпустил трапецию.

Почувствовав сбой в четко отработанном номере, она, уже почти сорвавшись в прыжок, застыла в приседе. Она увидела, как он словно пуля пролетел мимо, услышала, как грохнуло что-то внизу, как ахнул зал… она посмотрела наверх – там, на трапеции, ее любимый, он ждет, ей надо прыгать… но… там никого нет… а как же так? А где Он? Что-то случилось…

Она больше не смогла выступать под куполом.

Цирковые жалели ее и не прогоняли. Однажды дрессировщик утащил ее пьяную к себе в номер, потом она осталась жить с ним. Но не прошло и года, как дрессировщик умер. Ей доверили ухаживать за животными и оставили работницей при цирке.

Степаниха купила две бутылки водки и еще маленькую чекушку. Выйдя из дверей магазина, она сразу откупорила чекушку и сделала большой глоток. Водка обожгла горло и теплом спустилась вниз. «Фу», - Степаниха поморщилась. Совсем скоро ей стало жарко и немного весело. Котята копошились и отчаянно мяукали в сумке. «Угомонись там» - сказала она, шлепнув ладошкой по сумке, и странновато улыбнулась. До цирка оставалось минут десять ходьбы. «Вроде и прояснилось немного», - Степаниха посмотрела на серое, угрюмое, сыплющее холодным дождем небо. Никуда не спеша, она шла себе уже тысячи раз прежде пройденной дорогой. Цирк ремонтировался, и в субботний день никого кроме старика сторожа там не было.

Степанихе вдруг вспомнился услышанный на рынке разговор двух парней. Парни проходили мимо, потом остановились и заспорили. Ей было хорошо слышно, она даже заинтересовалась немного – думала, подерутся.

- Так ты говоришь такова жизнь? - Один вдруг резко разорвал размеренный до того разговор. – Такова жизнь? Да?

- Да, я говорю такова жизнь, - ответил второй громко, хотя и не так резко.

- Так значит не тренера, которые двенадцатилетних девочек лебут, - козлы, да? Значит это просто жизнь такова?

Второй в ответ пожал плечами и пошел.

- Так вот, дружок, мля, - первый схватил друга за руку, развернув того на месте, - вот когда чужая твердая воля начнет свое реверсивное движение в твоей персонально-собственной жопе, вот тогда ты прикроешь глазки и стыдливо скажешь: «Такова жизнь» - тогда будет самое время так сказать. А потом у тебя появится много мужчин-товарищей, у которых тоже «такова жизнь».

- Че?- возмутился «дружок».

- Че, - с нажимом и громче ответил первый.

Парни застыли, злобно глядя друг другу в глаза. Потом второй сделал полшага в сторону и примирительно махнул рукой:

- Да ладно…

- Прохладно, мля. - Не соглашаясь на примирение, первый сплюнул под ноги, развернулся и пошел.

Они разошлись в разные стороны, а Степаниха, провожая взглядом первого, задумалась над услышанным разговором, но думать долго не получилось – отвлекли клиенты.

 

«Такова жизнь», - мямлила она себе под нос. «Такова… такова… такова…» - словно заводная говорящая кукла Степаниха все повторяла и повторяла это слово. Когда она добрела до задней двери цирка, выпитая чекушка уже вполне усвоилась ее привычным к такому допингу организмом. Ей стало легко.

Старенькая дверь тоскливо скрипнула, повинуясь старушечьей руке. Степаниха вошла в полумрак помещения.

«Все вон!» - истошно заорала она и расхохоталась совершенно диким смехом. - «Вон!».

« Оон – Он», - разнесло по коридорам эхо.

«Он», - повторила за эхом Степаниха и, улыбнувшись, кивнула. Она прошла вдоль по темному коридору, дошла до двери комнаты и по-гусарски лихо отворила ее. Дверь была не заперта и от пинка послушно распахнулась.

Мрачная комната со столом у окна, со шкафом в углу и кроватью напротив была ее жилищем. На кровати спал сторож.

- Э, конь! – Степаниха пнула по кровати ногой. – Просыпайся, сторож, мля. Пьянь!

Сморщенная груда старых тряпок и чего-то человеческого в них одетого зашевелилась на кровати, прокашлялась, явилась сторожем и сказала: « Че орешь, дура».

- Пошел вон отсюда, недомерок, мля, сраный. Нашел дуру, упырь! – задорно рассмеявшись, она ответила тут же.

- Фу, ну что за воспитание? Мадам, где Вас учили так разговаривать с почтенной публикой? – сторож не обиделся, к Степанихиным обзывательствам он давно привык. Да и в комнате у нее он оказался совсем не случайно – ждал старый, когда придет она, когда поставит на стол бутылку, и разольют они вдвоем по стаканам белую веселящую и тоскливую, резкую на запах и на вкус, но необходимую, заветную…

- Наливай, Публик почтенный, мля. – Степаниха поставила на стол бутылку водки.

Сторож довольно потер ладони и, не заставляя себя просить дважды, откупорил бутылку и разлил по стаканам водку.

- Наливай больше, еще есть. - Степаниха довольно улыбнулась. Какое-то странное чувство охватило ее – хотелось напиться, но не так как это случалось раньше, а именно – напиться, словно на всю оставшуюся жизнь.

- Ага, - согласился сторож, и долил стаканы.

- Ну, за что? - Степаниха подняла стакан.

- За тебя, матушка, за тебя кормилица. - Сторож наскоро чокнулся с ней и тут же залпом влил в себя водку.

От суетливой поспешности, с которой сторож выпил, Степанихе стало противно.

- Гнус, - тихо сказала она, держа стакан навесу.

«Брр» - поморщился сторож и тут же налил себе еще. Что там сказала Степаниха - он или не услышал, или не обратил внимания …

 

После выпитого стакана Степаниха достала из ящика стола небольшую банку маринованных огурцов, а сторож, откупорив вторую бутылку, уже немного грациознее, чем прежде, снова разлил.

- Ну че, как денек тебе сегодня? Много усатых-полосатых? – Сторожа потянуло на разговор.

- Тебе то че? Много, мало - пей, пока даю, - ответила Степаниха и невольно посмотрела на брошенную у двери сумку с котятами. Сумка ходила ходуном и душераздирающе мяукала.

- Пью. - Захмелевшие глаза старого «циркача» смотрели заискивающе. В глубине его взгляда затаилась злость.

Степаниха увидела и подобострастие, и спрятанную злость – и отвернулась к окну. Она недолюбливала этого сторожа, но водку с ним пила - не с кем было.

- Ой мороз, мороз, не-е мо-орозь... - фальшиво затянул сторож.

- Заткнись, - обрубила его вокальный потуг Степаниха.

- Да че ты? – Сторож поднялся и, подойдя к Степанихе, полез обниматься.

Острый локоть, словно копье, ударил его в грудину. Сторож отпрянул. Степаниха соскочила со стула и её некогда тренированные руки гимнастки, а после загрубевшие от граблей и лопат руки цирковой обслуги хлестко и жестко прилепили сторожу пару оплеух. Фальш в глазах старика сразу пропала, но злоба не вышла наверх, ее прикрыл страх.

- Ну-ка пошел вон отсюда, гнида. - Степаниха замахнулась ударить еще.

Сторож тут же рванул убегать. Вслед ему полетела пустая бутылка.

«Козел поганый!» - крикнула она ему вдогонку. Ответа не последовало.

«Что это со мной сегодня?» - спросила сама себя Степаниха.

Бывало, она принимала его пьяные ласки, бывало, отмахивалась от него, как от мухи, но не била.

«Нет, не била я этого урода раньше. А может зря не била…» - крутились мысли в её пьяной голове.

Степаниха допила стоявший на столе стакан, в раздумьях, оперев голову на кулак, посидела еще немного, а потом решительно поднялась.

- Ну ладно, пора за дело браться, - вслух сказала она сама себе и, взяв сумку с котятами, вышла в коридор.

Она еще не сняла свои резиновые сапоги, и на кафельном полу они противно скрипели. Пройдя по мрачному коридору, Степаниха подошла к небольшой, обитой утеплителем двери. Дверь была тяжелая, и Степаниха глухо выругалась, открывая ее. Она вошла. В лицо ударило теплом и запахом сырости. Нащупав на стене выключатель, она зажгла свет и прикрыла за собой дверь.

- Ну, здравствуй, Гошенька! Заждался меня? Заждался совсем, - с искренней нежностью в голосе сказала Степаниха, подойдя к решетке из толстых железных прутьев, за которой, зарывшись в сено, лежал, свернувшись кольцами, огромный удав.

- Сейчас, милый. Смотри-ка, что я тебе принесла! – Степаниха поставила на пол сумку с котятами и принялась расстегивать застежку. Пальцы плохо слушались, и она провозилась долго. «Тьфу ты, что за напасть – застежки хлуешки, понаделают говна всякого. Уууу, говноеды!» - Степаниха ругала тех, кто сделал сумку, тех, кто ее продал, тех, кто сделал замочек-молнию и вообще всех на свете.

Взвизгнув, замок все-таки поддался. Из открытой сумки тут же полезли наверх одуревшие котята. Степаниха схватила одного, и вдруг перед глазами встало лицо девочки, той, которая на рынке умоляла маму не отдавать котят. Что-то екнуло внутри - она держала в руках маленького серого зверька, так отчаянно вырывающегося, кричащего…

- Ну, ну… ну не бойся, - Степаниха словно сама не своя смотрела на этого малыша и даже погладила его. Но котенок не принял ласки и на свою беду укусил ее руку. Сентиментальность с нее тут же слетела.

- Тьфу ты, дрянь какая!- выругалась Степаниха. – И че это я расплылась тут в реверансах?

Она открыла задвижку клетки и бросила туда первого котенка. Удав тут же очнулся – медленно, бесшумно, но очень четко к цели, он начал движение из своего дальнего угла. Котенок не заметил ничего поначалу. Оробев, он стоял на том месте, куда его забросила такая грубая человеческая рука, слыша вопли своих собратьев, он смотрел на них и не понимал, что делать дальше. Все было так дико, так непонятно – а где мама? а где девочка, которая носит его на руках и гладит по шерстке? а почему братья котята не играют, а надрывно кричат и разбегаются в разные стороны? и почему рука человека сделала ему больно? Котенок много чего не мог понять…

Степаниха не бросилась собирать разбежавшихся по комнате котят: «Куда им деться!» - она знала, что никто не откроет дверь, и не сбежать им. Затаив дыхание, она смотрела, как удав приближается к своей жертве.

Котенок почувствовал опасность - он повернулся в сторону удава и увидел большую зеленую змеиную голову, приближающуюся к нему. Малыш сделал все что мог – то чему его никто не учил, но он знал. Выгнув спину, он угрожающе зашипел и отскочил в сторону – он приготовился царапаться и кусаться и, возможно, убегать.

Удав стремительным броском достал котенка. В одно мгновение огромная пасть ухватила свою жертву, и через несколько секунд маленькое кошачье тельце было проглочено.

Степаниха издала восторженный вопль. Она не в первый раз скармливала удаву котят, и эта процедура совсем не трогала ее, но, увидев смерть этого серого котенка, ее вдруг охватил какой-то безудержный восторг. Хмельная голова совсем закружилась, руки, ноги стали легкими – она их почти не чувствовала, и появилось желание мчаться куда-нибудь на огромной скорости, не разбирая дороги, а возможно даже и над землей.

- А-а-а-а. А! - дергаясь в сумасшедшем танце, исступленно орала во все горло Степаниха. – А-а-а-а-а, - до хрипоты, до боли в горле. Ее рев оборвался приступом удушливого кашля. От кашля глаза наполнились слезами, и спазмом стянуло горло. Ее чуть не вырвало, но она смогла удержать рвоту.

- Фу,- когда отступил кашель, выпрямляясь, выдохнула Степаниха. Недолго она приходила в себя, потом огляделась и увидела в углу кучку котят, прижимающихся друг к дружке. Крайние котята стремились проникнуть внутрь их общей кучки, и некоторым это удавалось, в результате кто-то новый оказывался крайним, и тут же сам начинал лезть в середину.

- Ну все, пилздец вам, котятушки-ребятушки. - Степаниха схватила лежавшую у ног сумку, в два шага оказалась в углу и ухватила сразу трех котят. Она бросила их в сумку и принялась ловить остальных.

По комнате носились котята, Степаниха их настигала и скидывала в сумку, а из-за толстой решетки невозмутимо, но очень внимательно следил за происходящим удав.

Она отловила их всех. Устала, разозлилась, но, закончив с последним, ощутила радость победы.

- Так-то лучше, - зловеще прошептала она.

-Сейчас, Гоша, сейчас! Заждался уже мой милый, заждался совсем, - открывая дверь клетки, ласково защебетала Степаниха.

- Держи, все твое! – Словно высыпала горох, она вытряхнула из сумки совсем уже обезумевших котят.

Уже «высыпав», она вдруг поняла, что оказалась внутри змеиной клетки. Ужас охватил ее - она никогда не входила внутрь, всегда только приоткрывала дверь и бросала туда «живую еду».

«Бах-бах-бах», - в голове заколотил пульс. Она рванула к выходу, но запнулась о котенка и упала. Тут же стала вставать, но какая-то непонятная сила не дала ей этого сделать. Вдруг ее подхватило куда-то, перед глазами мелькнула дверь, потом потолок, потом сено… она услышала отвратительный хруст – в голове мелькнул вопрос: «Это я так хрущу?..» - она не смогла сделать вдох…

«Па-пам-пам-па, та-ра-та-ра-тара-та-та», - громко, восторженно звучал оркестр.

«На арене Андрей и Анна Степановы», - хорошо поставленным тембром объявил их выход конферансье. Грохнули аплодисменты, и Она, дав ему руку, отставая на полшага, вышла вслед за своим любимым на залитую электрическим светом арену… они делают поклон зрителям… «Обними меня, милый» - Она тихонько шепчет Ему…