Моё духовное образование начиналось в странных условиях. Представьте себе послевоенные годы и одинокую еврейскую семью в окружении армии «лимитчиков», перемещённых из Рязанской области под Москву. В прессе и радиоэфире безраздельно царил воинствующий атеизм. В соседнем селе Коломенское малиновым звоном заявляла о себе действующая церковь. Наше семейство сотрясали редкие приступы иудаизма. В детских головах религиозный сумбур приобретал самые фантастические формы. Так уж случилось, что старая евангелистка стала одним из первых моих оппонентов в бесконечном споре на эту тему. Жила она по-соседству в полутёмной подвальной комнатушке. Рядом в сарае бабушка держала двух козочек. Главным достоянием бабы-Дарьи была красочно иллюстрированная «Библия», отпечатанная ещё дореволюционным шрифтом. Бабушка приглашала меня в свою камору, угощала парным козьим молоком и рассказывала о том, что написано в толстой красивой книге. По её словам всё вокруг было создано Богом, который живёт на небе. А мальчишки-сверстники не читали никакой «Библии». И утверждали, при этом, что евреи распяли «боженьку», которого зовут Иисус Христос. Воробышки приносили им длинные гвозди, присаживались на перекладинку креста и чирикали «Чуть жив! Чуть жив!». И я каким-то образом причастен к этому преступлению. Всех евреев и воробьёв нужно убивать из рогатки. Я шёл к бабе-Дарье и узнавал, что Иисус сам был евреем. Другие, злые евреи (нет, не я, боже упаси!) попросили палачей распять его. С этой версией не желали соглашаться дети антисемитов. По их мнению, Иисус никак не мог быть евреем.

Наш отец запомнил несколько молитв ещё со времён учёбы в «хедере». Время от времени его посещало религиозное рвение. Помнится, на Песах голодного 1948 года он принёс домой несколько листов мацы. Я впервые видел её, соблазнительно напоминающую печенье. Истощённый детский организм умолял о толике несахариновой сладости. Действительность обидно разочаровала. Не помогли ни строгий приказ непременно съесть этот безвкусный пресный обломок, ни занимательный рассказ о манне небесной, ниспосланной беглецам из египетского рабства. А через год кто-то известил родителей, что мацы на этот раз не будет. И отец сам замесил пресное тесто и пошёл к соседям, у которых топилась русская печь. Как же ржали мужики, пробуя подгоревшие лепёшки из серой послевоенной муки. Кстати, чёрствые коржи больше отвечали моим представлениям о том, что можно испечь в Синайской пустыне. И потому понравились.

Обсуждать со мной тему распятия Иисуса отец отказался. Он перевёл разговор на какой-то Иерусалим, где нас ждут молочные реки в кисельных берегах. И в этот Иерусалим мы когда-нибудь поедем. Возможно, что на следующий год.

«Когда же отец проглотит свой длинный язык? - Возмутилась мама. - Он хочет навлечь на семью НКВД? Пусть и не надеется тогда на помощь торгашей-прохиндеев!» - У мамы свои резоны. В юности она имела какое-то отношение к партии БУНД. И плевалась всю оставшуюся жизнь.

А из тарелки-репродуктора звучали хлёсткие стихи Демъяна Бедного про пономаря, что выкрал поповскую кубышку с деньгами; а тот сам утаил их от прихожан. И Маргарита Шагинян трогательно до слёз рассказывала о зверски убитой узбекской женщине с красивым именем Зайнет. И чей-то бас грозил ужасной дубиной царям, попам и господам. Отец тоже старался шагать в ногу со временем. Частенько вместо молитв он вспоминал проказы нерадивых «талмидим». Любимым их занятием было поджигание бороды задремавшего ребе. А мы, дети, смеялись до упаду, - какое уж тут уважение к религии.

Что-то явно не сходилось во взглядах родителей, соседей и государства на основы мироздания. Тем более, что от старших я уже точно знал, что Бога нет. А небо – это плотный слой воздуха. Но вот я подрос. В мои руки попал остроумный памфлет «Библия для верующих и неверующих», написанный кем-то из французских философов-вольнодумцев. А потом Фридрих Энгельс доходчиво объяснил мне, что любая религия – это только опиум для одурманивания народа. Впоследствии мне неоднократно пришлось знакомиться с разработками теологов на темы библейских текстов. Они лишь подтверждали правоту первого марксиста.

Новое знание не избавило от ощущения, что я являюсь представителем гонимого племени, белой вороной. В этом меня стремились убедить школьные учебники по истории ВКП(б) и СССР, изданные в разные периоды существования государства. Преследуя сиюминутные политические цели, последовательно отрицая друг друга, матёрые антисемиты навязывали школьнику мысль о том, что большинство троцкистов, бухаринцев, промпартийцев, ташкентских эвакуантов, врачей-убийц, космополитов и даже руководителей ГУЛАГ'а – евреи. Оболганным жертвам навешивали ярлыки воров, шпионов, предателей... Кстати, в чернобыльской катастрофе виноваты евреи же. С чего ж ещё все поудирали в свой Израиль? – Эту версию поведали мне двое молодых попутчиков в поезде «Симферополь-Минск». И вот он я, в двух ипостасях: с одной стороны – еврей, т.е. потенциальный вор, шпион, предатель, с другой - мореход Земли Русской, облечённый её доверием на многие годы вперёд. Охваченный какой-то гипертрофированной гордостью за мой поруганный народ, я стремился выработать свой кодекс чести: «не укради, не солги, не предай, не... не... не...». Может быть в этом и заключается моё еврейство? Так ли уж важно, что, будучи атеистом, я отбросил религиозные обряды и традиции, как ненужную мишуру?

Так когда же я впервые подумал о репатриации? Пожалуй, - зимой 1972 года в аэропорту Шереметьево. Команда научно-исследовательского судна «Скиф» поездом прибыла из Керчи в Москву для отлёта в Южное Полушарие. Я оказался в числе тех счастливчиков, которых провожали московские родственники. Уже на Курском вокзале встретили меня сестричка Галя и её дочка Инна. Моряки в автобусе охотно потеснились. И я покатил в аэропорт в объятиях дорогих мне женщин. Потом мы гуляли, обнявшись, по залу ожидания, пили дефицитный растворимый кофе, ждали, когда экипаж «Скифа» пригласят в таможню. У одной стены высилась груда чемоданов скифян. И мой – там же, кто-то из моряков не в службу, а в дружбу принял его на ответственное хранение. И потому я спокоен.

У противоположной стены тоже навален террикон дорожной клади: баулы, чемоданы, сумки. Рядом толпятся какие-то люди. Наверное, тоже экспедиция, - посещает меня мимолётная и, как мне кажется, логичная мысль. Некогда присматриваться. Текут последние минуты. И вдруг, слышу: «Экипажу «Скифа» проследовать на таможенный досмотр!». Я в последний раз целую своих девочек и спешу за хвостом нашей команды, который уже скрылся за поворотом. Краем глаза замечаю, что горы чужой клади уже и след простыл. Прохожу мимо кого-то с чемоданом у ног.

«Простите, это ваш чемодан? – спрашивает он. Я тороплюсь, но всё же обращаю к нему свой взгляд, - передо мной стоит юноша лет восемнадцати с типично еврейской внешностью: средний рост, чёрная шевелюра, карие глаза, густо опушённые ресницами.

«Нет, это не мой чемодан, молодой человек!»

«Но вы же всё время были здесь с двумя женщинами! Разве вы не летите с нами в Израиль рейсом Москва-Тель-Авив?»

«Нет, юноша! Лечу я не в Израиль, а на острова Кергелен! Без разрешения «ОВИР» и исключительно пользы Родины для! А дорогие мне женщины будут ждать меня здесь!» - Я смотрел в растерянное лицо мальчика, в его сразу повлажневшие глаза. И вдруг понял, через какие душевные переживания пришлось пройти этому ровеснику моей племяшки. Он тоже хотел быть полезным стране, в которой родился и вырос. А она отвергла его, да ещё и плюнула вслед. И я устыдился хамского превосходства, прозвучавшего в моём тоне. Какой-то винтик в душе навсегда остался без резьбы.

С тех пор пролетело девятнадцать лет. Август 1991 года застал меня в черноморском порту Скадовск. Междугородная телефонная связь отсутствовала напрочь. На брандвахте, что служила в качестве гостиницы, скопился народ, командированный сюда со всей Херсонщины: шкипера рыболовецких судов, горнорабочие с мониторов, добывающих в море строительный песок, и маклеры-спекулянты по его перепродаже. Под звуки «Лебединого озера», лившиеся с экрана телевизора, мы пытались поймать хоть какую-то информацию из Москвы. Мы ещё не знали исхода противостояния ГКЧП – демократы. Было только известно, что где-то там, в цепи возмущённого народа стоит в данный момент и директор Скадовского порта. Время от времени на экране появлялись гэкачеписты в полном составе, дрожащие руки Янаева крупным планом. Я слушал рассуждения сторонников и противников реставрации диктатуры коммунистов. Они сводились к тому, что при любом раскладе: Ельцын-ли, Янаев-ли, - всё равно у власти окажется алкоголик. Тон задавали двое браконьеров осетрового лова. Эти горой стояли за ГКЧП. Горбачёвская разруха расшатала даже их коммерческие связи. Ныне на баснословные прибыли от незаконной продажи левой чёрной икры и осетрины претендуют распоясавшиеся рыбоохранные организации.

А я думал о своих проблемах. Грызня политиканов всех мастей обескровила бюджеты моих работодателей: Черноморского биосферного заповедника, Скадовского порта, Минрыбхоза, Управления «Черноморнефтегаз» и нескольких прибрежных кооперативов по обслуживанию пляжей, - тех, что желают жить в мире с родным Чёрным морем. Ещё год-два, - и они не смогут позволить себе дорогостоющее расследование экологических аномалий на его дне. Я с моими сотрудниками останемся без работы. Мысленно я давал себе слово поскорее покинуть страну, экономика которой стремительно скатывалась к обслуживанию интересов ворья.

Предложение своих экологических услуг разослал я во множество мест от Аляски до Новой Зеландии и Огненной Земли. Но никому в целом свете оказался не нужен биолог-океанист с уникальным экспедиционным опытом. Не нашлось желающих применить в своих прибрежных водах моё детище, - метод расследования экологических аномалий. У каждого государства – свой природоохранный скелет спрятан в шкафу. Рискованно доверять его иностранцу. Разумеется, в отказах вежливо указывали на предпенсионный возраст соискателя, - пятьдесят два года. Принципиальным согласием ответил только Департамент Биологических Ресурсов Намибии. Для меня - регион исключительно интересный: мощный пресс тралового промысла на запасы шельфовых рыб, дренажные сбросы с алмазных приисков в прибрежные воды. Я уже сидел на чемоданах, готовил программу исследований. Но вдруг, в Намибии произошла очередная смена правительства. Я получил отказ уже без ссылки на возраст. Вот тогда и эамаячила впереди Историческая Родина.

Накануне моей репатриации уже никто не травил отъезжающих в Израиль. Но закон - есть закон: сегодня я подал документы в «ОВИР», завтрашним числом меня увольняют из института. А послезавтрашним – вновь принимают в статусе временного сотрудника с троекратным повышением оклада. По договорённости с дирекцией я должен помочь своим уже бывшим подчинённым (кровь от крови моей!) справиться с неимоверным объёмом работ. Я отправляюсь на границу Тендровского и Егорлыцкого заливов на севере Чёрного моря. В «ОВИР» высокая, костлявая, некрасивая секретарша с выщипанными бровями обаятельно улыбнулась и успокоила:

«Ни о чём не волнуйтесь, Израиль Геннадиевич! К вашему возвращению всё будет готово!» Я уехал в экспедицию, предварительно заплатив израильской фирме «Каспи» положенную мзду за хлопоты по моему отъезду, в координации с Керченским отделом «ОВИР». И всё образовалось, я вернулся к готовым документам. Более того, в моё отсутствие «Каспи» договорилась о моём участии во встрече в Еврейском Центре Москвы двух делегаций учёных: бывшей советской и израильской.

Семьсот учёных в одном зале, все поголовно – евреи, собрались в ЕЦ. Я напрасно искал израильтян – экологов, они не прилетели. Но были впечатляющие доклады по физике, математике, химии. Мы плотно общались на перекурах. Я, социально-желторотый фраер, был в неописуемом восторге:

«Братцы, да если на Исторической Родине хотя бы половина народа подобна здесь собравшимся, - мы же горы свернём! Станем самой передовой нацией!»

Молоденький доктор физики из тельавивского университета, бывший москвич, досадливо раздавил окурок сигареты: «Ну что вы раскудахтались? Ещё наглотаетесь!»

Тёплые стихи, появившиеся в «Крымской правде» накануне моего отъезда прозвучали грустным, прощальным приветом:

 

Уезжают иудеи:

За кордон летят идеи,

За кордон текут мозги.

Ночь темна, не видно зги:

Уезжает знаменитый,

Едет «оторви и брось», -

Вы ж без нас, антисемитов

Заскучаете, небось!

 

Оставляя уже полюбившуюся Керчь, переживал я страшно: сердечная аритмия плясала под подбородком. Почти в прединфарктном состоянии друзья доставили меня в одесский аэропорт. Об одесских таможенниках всегда ходили мрачные слухи: придирчивы и свирепы. Особо жестоко терроризируют отъезжающих евреев, - чтобы каждое золотое колечко, каждая денежка соответствовали «декларации». А тут покопались в моих баулах: книги, книги, альбом фотографий, рукопись диссертации, тубус с картосхемами, прощальные подарки друзей (акварель «Среди айсбергов», пара миниатюр на керченские темы, памятный нож с гравировкой «Сделано в Субантарктике»). Бросили взгляд на мою осунувшуюся физиономию, ахнули:

«Да куда же ты, отец, с таким-то золотым запасом? Пропадёшь! Вернись! Ну, давай, мы тебе хоть баулы поднесём к выходу на посадку!»

Ивритское существительное «алия» переводится на русский язык как духовное восхождение. Репатриация иудеев в Израиль – тоже «алия». А как называть возвращение в страну обетованную советских евреев, воспитанных на идеях материализма, духовно порвавших с религией? Я, например, прибыл на родину предков из побуждений, и отдалённо не напоминающих религиозные. Атеист одинаково не приемлет поклоны иудеев, крестные знамения христиан, оттопыренные зады приверженцев Аллаха, колокольчики ламаистов и неистовые пляски шаманов. Не скажу, что так уж настрадался от антисемитизма. На палубе корабля, да у чёрта на рогах - какие уж там антисемиты, - там живучесть судна и выполнение программы обеспечивать нужно. Израильские соплеменники конечно же заметили наше восхищение местным уровнем жизни; и решили, что репатриация из бывшей Страны Советов преследует чисто меркантильные цели. Острые на язык они прозвали нас «колбасной алиёй». Обидно! Ведь я пришёл к «молочным рекам» с тем, чтобы и здесь непременно внедрить свой экологический проект. В кейсе лежала пачка отзывов предприятий, которые до последней минуты пользовались моими услугами и заведомо соглашались на сотрудничество с израильскими природоохранными организациями.

Ох уж этот поиск точки приложения проекта! Сколько денег и нервов уходит на рассылку писем, разъезды по стране и телефонные переговоры! В прошлой-то жизни я мог быть уверен, что в течение месяца получу ответ на свой запрос. Здесь всё не так. Пиши, – ответа не дождёшься, если адресат в тебе не заинтересован. В Тельавивском университете познакомился я с профессором Львом Фишелзоном, радетелем учёных-репатриантов. Представил ему свой проект. Старик с моими публикациями давно знаком. Он-то и рекомендовал Хайфскому институту океанографии заслушать мой доклад по теме. А там – вопрос в лоб да ещё и на русском языке:

«Вот ты явился со своим уставом в чужой монастырь! Думаешь у нас своих проектов нет? А где ты был в 1972 году, когда мы против воли КГБ прорвались сюда? Когда разрабатывали оригинальную тематику для этого института?»

«Да в Субантарктике! - Ответил я. – С согласия КГБ собирал обоснование к проекту, который вы собираетесь «зарубить», даже не выслушав доклада в его защиту!»

Доклад выслушали. Проект посчитали неактуальным.

Правдами и неправдами добрался я до мисрада министра экологии. По «совковой» простоте полагал, что израильский министр уж точно – специалист. Он ужо разберётся и по достоинству оценит мой проект. Но «пред светлы очи» меня-сермягу не допустили. Да и зачем? Он не знает русского, я – иврита. Пост министра экологии для него - лишь ступенька к следующему. Набирал он в свою команду политических сторонников, а вовсе не специалистов-экологов. А тут и «корзина» моя кончилась. Как большинство репатриантов, перебивался случайными заработками: сортировал газеты, клеил аквариумы в зоомагазине, охранял чью-то стройку, подметал территорию электрической компании. Одна радость, что никто не путается под ногами, есть не просит. Супругу–то я оставил в Керчи, справедливо полагая, что период поиска сулит мне много неприятных сюрпризов. Сам-то, думал, - перебьюсь! После визита к министру я, было, опустил руки. Что меня ждёт в этой стране? - Вечная зависимость от произвола «коах-адам» и никакой перспективы. Может быть податься обратно в Керчь? Я официально извещён: родной институт готов принять блудного сына. И консул Украины предлагает финансово поспособствовать моему возвращению.

И вдруг, пригласили меня в Межкиббуцный Координационный Центр на «раайон» с тремя профессорами-биологами. Разъяснили они мне, что море Средиземное вроде как и не еврейское, - без военного конвоя плавать опасно. Да и стоимость морской экспедиции требует немалых финансовых вливаний. На проект не первой необходимости финансирования не получить. Короче, - «расследованием экологических аномалий» в настоящее время дешевле не заниматься. Так, на моём проекте поставили жирный крест. Вот замиримся с «двоюродными братьями»... А пока в киббуце «Ган-Шмуэль» жаждет познакомиться со мной доктор Шмуэль Ротбард, известный в Израиле рыбовод и генетик-ихтиолог. Созвонился я с рыбоводной бригадой в киббуце. В её генетической лаборатории встретился с матёрым иудеем комплекции рыцаря-тевтона. Присели к столу. Перед ним высится солидная стопка «корот-хаим». Да, соискатели-то, всё молодые и уже «остепенённые» биологи разных направлений. Куда уж мне, «просоленному крабу» с двадцатилетним морским стажем! А,...была-не-была! Представился я ему: потомок пиратов Соломона, а ныне – «доктор мататэ-вэ-агала». Вежливо посмеялись, разговорились. Прикладная генетика – это манипуляции с хромосомным набором: гиногенез и андрогенез, полиплоидия и клонирование, секс-реверс и гибридизация. А я из университетского курса кроме почкования гидры ну ничего не помню. Мне бы читать, читать и читать. Тут мой визави растрогался:

«Барух-а-шем!» Нашёлся-таки, репатриант, готовый согласиться, что знает далеко не всё в этой жизни и биологической науке! Вот тебе, дорогой, прекрасная библиотека по прикладной генетике! Сам собирал! Читай! А я всегда рядом, помогу! И не только я! Наезжают сюда профессора Билл Шелтон (Оклахома) и Боаз Моав (Тель-Авив). Они – в деле! Жить будешь в «караване» на правах члена киббуца, питаться – в «бейт-охель»! Плата за жизнь символическая! Но и зарплата твоя, между прочим, - тоже!»

И было шесть лет формирования клонов у декоративных видов рыб. Создавали мы и триплоидных и андрогенных рыб-моллюскоедов для выедания водных улиток. Эти моллюски способны переносить паразитических червей от планктонных рачков к человеку. Равноправным членом группы я почувствовал себя после одного забавного случая. В очередной раз прилетел Билл. Как всегда, с подарками. Для меня – блок любимых сигарет «Данхилл». А потом повесил на стену оригинальную фотографию. На ней четыре осла собрались в курилке. И название придумал: «мозговая атака». Над спиной каждого длинноухого от руки написано чьё-то имя: Шмуэль Ротбард, Боаз Моав, Билл Шелтон, Израиль Рубинштейн. Спасибо гильдии учёных, что вовремя поддержала меня на-плаву!

А потом случилась беда - от рака скончался Боаз. И наша группа не то, чтобы развалилась. Но как-то сразу постарела. Вдруг стало ясно, что все мы смертны, что Билл и Шмуэль давно перевалили пенсионный возраст. И мой срок подошёл. Билл в Оклахоме оставил экспедиционную практику и ограничился лекционной работой. Шмуэль тоже перешёл на преподавание в «техоне». Он бодрый старик: в возрасте семьдесяти семи лет всё ещё летает с лекциями в страны Африки. И по возвращении оттуда докладывает мне на суахили «Акуна матата!», - т.е. никаких проблем со здоровьем. А я, как специалист по зоологии беспозвоночных организмов, взял на себя гидробиологическое обслуживание рыбного хозяйства. А оно у киббуца немалое, ежегодная прибыль – около миллиона долларов. В ассортименте карп, японский кой, белый амур, несколько разновидностей золотой рыбки, тиляпии, немного кефали и австралийского чешуеголового окуня. Продукция уходит, в основном, в страны Европы. Внутри Израиля распродаётся исключительно карп. В мои обязанности входят мониторинг формирования зоо- и фитопланктона, которыми питается рыба в прудах, и своевременное предупреждение гибели поголовья от болезней и паразитов.

А на прудах живности видимо-невидимо! Стаи аистов, цапель, пеликанов, бакланов и семейства чернети – обычное дело. Зимородки с неба вонзаются в воду. Водяные курочки вьют гнёзда прямо на мостках. Время от времени прилетают царственные ибисы. Из воды лезут змеи, черепахи, пресноводные крабы и нутрии. Мангусты, размером с крупную выдру, целыми выводками навещают нашу лабораторию. В аквариальной лягушки-квакши исполняют свадебные песни. Если задаться целью, то в пардесах можно встретить и кабана, и чепрачного шакала, и лисицу. Есть на что посмотреть. И ко всей этой благодати киббуцим относятся истово, с любовью.

Мне повезло с моими взглядами на религию и мироустройство. В «Ган-Шмуэле» живёт и трудится преимущественно нерелигиозный народ. В членах киббуца люди состоят безотносительно их цвета кожи и страны исхода. Здесь много «ашкеназим» и «сфарадим» и есть даже один друз. Вот ортодоксов в киббуце нет. Вступить в «Ган Шмуэль», оказывается, может далеко не каждый желающий, а только подающий надежды юнец. Но и ему положен двухлетний испытательный срок.

Ещё совсем недавно в торжественные дни наряду с бело-голубым флагом киббуц непременно выносил и красное знамя – дань социалистическому прошлому. Мои ровесники среди «киббуцим» воспитывались на идеалах Ленинизма. Они неподдельно рыдали во дни похорон Сталина. и бурно переживали раскол в Политбюро ЦК КПСС, - помните «антипартийную группу Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова?» В те дни горячие головы чуть не развалили киббуц на два идейно-политических обломка.

В «Ган-Шмуэле» живут по социальному принципу «от каждого – по способностям, каждому – поровну». Я не оговорился, - поровну! Эти люди убеждены, что такое распределение произведённого продукта способствует уравниванию в правах всех членов общества, включая временно нетрудоспособных. А чтобы уберечься от коррупции и паразитизма, коллектив избирает руководство на всех уровнях только на одну каденцию. Труд руководителей и дипломированных специалистов дополнительно не оплачивается.

Помню как я впервые посетил «бейт-охель» в киббуце. В глаза бросились триста столов и тысяча двести стульев. Это при численности коллектива около тысячи членов. Здесь озаботились, чтобы и случившийся гость не оказался обделённым. Невольно вспомнились унизительные очереди Страны Советов и насквозь лживая песенная строка «За столом никто у нас не лишний...». Как мало понадобилось мне для понимания, что в этой столовой заложены основы равноправия трудящихся и их любви к отечеству.

Социалистические отношения внутри киббуца не мешают ему быть капиталистом по отношению ко мне, - вольнонаёмному: это и контроль рабочего времени посредством таймера, и оплата труда по тарифу, едва превышающему минимальный. Я понимаю, - свой социализм «киббуцим» строили не для залётных нахлебников. И признаю, что все мои права (техника безопасности, подвоз, питание, накопление пенсионного фонда, разборки с налоговой службой и т.д.) соблюдаются скрупулёзно. Но моя «дарга» (почасовая ставка) могла бы быть повыше, чем у разнорабочего в столовой.

Киббуц-капиталист может быть и великодушным. В начале девяностых годов «Ган Шмуэль» участвовал в программе «первый дом на родине», - содержал ульпан для молодых репатриантов из СНГ. Уж не знаю, программа ли кончилась, буйные ли репатрианты проели плешь местному населению, а только руководство киббуца взяло курс на ликвидацию ульпана. И тут прилетает, наконец, моя дражайшая супруга и, естественно, селится в «караване» мужа. Через пару недель мы во главе со Шмуэлем явились пред очи руководства. Прозвучал вердикт, который я передаю почти дословно:

«Израиль! Мы желаем эксплуатировать тебя! Твою жену мы эксплуатировать не будем! Как и все остальные «русим», вы должны оставить киббуц как можно скорее. Но мы понимаем, что ты не успел накопить достаточно шекелей, чтобы снять квартиру в другом месте! Живите у нас вплоть до наступления твоей платёжеспособности! На это время твоя супруга поступает на полное обеспечение киббуца!»

Как только мы наскребли на первый взнос, то сняли квартиру в Пардес-Хане, по-соседству с «Ган Шмуэлем». Киббуц же снабдил нас и первой мебелью. А потом, как многие «олим», я взял в банке «машканту», т.е. ссуду, и купил квартиру. Мы укоренились на Святой Земле, имея лишь два чемодана книг. Моя «забайкальская казачка» порой вспоминает, что три месяца прожила в киббуце, как в настоящем раю.

Семнадцатый год связан я с рыбоводной бригадой киббуца. Состоялся как прикладной генетик и как паразитолог. И уже заработал минимальную трудовую пенсию, и почти расплатился с машкантой. Здесь за микроскопом разменял я свой восьмой десяток. И смирился с мыслью, что моя морская профессия осталась в прошлом. Каждое утро спешу к первому автобусу, чтобы влиться в коллектив трудяг, где меня уже ждут. Я вижу как отлично организован мой рабочий процесс, как быстро и чётко исполняются мои рекомендации. И работаю с полной отдачей. И позволяю себе усомниться в скором закате киббуцного движения, который предрекают досужие сивиллы-политиканы. Нет, пока существуют на свете бескорыстные трудоголики, будет место под солнцем и для их сообществ, объединённых гуманистической моралью. Так пусть греет меня сознание того, что приношу ощутимую пользу островку социализма с человеческим лицом. Пусть подшучивает киббуцная молодёжь: «Променял ты, Израиль, свой океан на наши пруды!»