Январь 1981 года. Закончена рыбопоисковая экспедиция в помощь Вьетнаму. Старая калоша РТМ «Наука», оставив за кормой дельту Меконга, направляется к Зондскому проливу. Тралы увязаны по-походному, борт украсился штормовыми леерами. Ветер в корму. Домой! Домой! Тропическая жара. Сырость. Одежда плесневеет в рундуках. С питанием хуже, чем плохо: ни мяса, ни картошки. Однообразие судовой жизни. Научная группа пишет главы к рейсовому отчёту. Настроение не то, чтобы не весёлое, а какое-то млявое (определение моей супруги). Ещё бы! Четыре экспедиции, проведённые подряд в разные сезоны, так и не смогли раскрыть загадку Южного Вьетнама. Казалось бы, для формирования рыбных богатств в этом регионе имеются все факторы. И главный из них – это широкий фронт слияния пресных вод Меконга с морскими. Об изобилии других подобных регионов – устьев Волги, Днепра, Дона, Дуная, Миссисипи, Замбези – человечество сложило легенды. А здесь в течение двух лет исследований так и не удалось обнаружить промысловые скопления рыб.

Наша четвёртая (и последняя!) экспедиция организовывалась нехотя, подбирая тех, кто ещё не хлебнул своей доли разочарований. В мае 1980 года заместитель директора ЮгНИРО пролил крокодиловы слёзы над моей несчастливой судьбой:

«Так... третий год ты трудишься по черноморской тематике. Диссертацию же пишешь по субантарктическим шельфам. Гробишь на неё свои отпуска. Заработки мизерные. Даром, что не вылезаешь из батискафа. Без загранрейсов обнищал. Чем бы тебе помочь? Во!. Слетай-ка к берегам Вьетнама! На «Науку». Ремонтная бригада на ней уже заканчивает работы. Погрейся на солнышке. Пощупай запасы лангустов-сцилларид. Работы никакой! За три экспедиции всё оборудование изломано. Ремонтники, как водится, доломают то, что осталось. И корабли наши во Вьетнам не ходят. Передать не с кем. Эх! Ушло счастливое время чартерных авиарейсов. Забудь о работе. Пиши себе...Заодно и в Сингапуре побываешь. Разбогатеть - не разбогатеешь, но ковёр какой–ни-какой жене привезёшь».

Вот так я и попал в четвёртую вьетнамскую. Кто же откажется посетить Сингапур? Когда жизнь всерьёз связана с водной стихией, подготовка к очередной экспедиции пре-вращается в ритуал. Первым делом, на дно ещё пустого чемодана отправляется фотогра-фия детей. Та самая, заветная, на которой сыну восемь лет, дочурке – шесть. По традиции она со мной в каждом рейсе. Всегда висит над головой, не высоко, чтобы легко было дотя-нуться даже из положения лёжа. Это так...на всякий случай. Далее – одежда. Мы вылетаем во Вьетнам в августе. А возвращаться будем в январе своим ходом. Следовательно, стоит сунуть в чемодан и зимний комплект. С этим покончено. Основной вес составят черновики диссертации, писчая бумага и пишущая машинка. В тубусе – рукотворные схемы прибрежных вод субантарктических островов Кергелен, Хёрд и Крозе. Для души, не забыть бы, - подписка журнала «Иностранная литература» за последний год. Вот и набрались полётные двадцать килограммов. Голому одеться – только подпоясаться! Ох! Чуть было не забыл святое: две бутылки спиртного, официально разрешённые для провоза через границу. Напомню, что идёт 1980 год. У власти дорогой и любимый Леонид Ильич Брежнев. Хорошие спиртные напитки в беспросветном дефиците. Но самогон гонят все, кто может. Кто-то на продажу из-под полы, а кто-то и для себя. Интеллигенция, эта гонит от бедности. Во всяком случае, в родной Керчи. Но не прибыли ради, а токмо высокого искусства для. Истово обменивается рецептурой:

«А попробуйте-ка нашей! Случайно получилось!»

И мы с супругой гоним его по-ленински (лучше меньше, да лучше). Тройная перегонка, двойная очистка от сивушных масел. Затем окраска корой крушины и настойка на смеси «зверобой + чабрец + вишнёвый лист». Продукцию разливаем в бутылки из-под вермута «Мартини». В лучшие времена я покупал его на Канарах. Жена считала этот напиток царским подарком. Ну вот, в таком виде и через границу не стыдно везти. Всё как будто собрано. Остался последний штрих – вручение талисмана. В каждый рейс я получаю что-нибуть новое. То Буратино, гордо задравший нос, то понравившийся сыну миниатюрный будильник...Да мало ли что? Как то в Море Содружества оберегом служила мне гирлянда чеснока. Супруга почти всерьёз утверждает, что талисман – это ложный адрес. Частая его смена – есть лучший способ обмануть злые силы. Вот и из зоны айсбергов мы выбрались тогда вполне благополучно. На этот раз, по причине отсутствия наличия лишних денег в семье, в качестве талисмана я получаю скромный значок «город-герой Керчь». Дочка отстегнула от своей школьной формы.

Ну, стало быть, летим пассажирским рейсом Москва-Ашхабад-Дели-Хайфон. Летим пятого августа по окончании 22-й олимпиады и напряжённой обстановки, связанной с похоронами Владимира Высоцкого. Ходят слухи, что Москву открыли для приезжих только вчера.

Слёзы и поцелуи провожающих остались на ночном керченском вокзале. Под стук колёс и звон посуды моряки прощались с берегом. Переборы гитар и хриплые голоса доносились из купе, занятых нашей командой: «...Южная Георгия, остров на семи ветрах...», «...Антарктика-Атлантика – шесть месяцев на братика...», «...Я конечно вернусь весь в друзьях и в делах...» сплетались в привычную какофонию. Подустал и слегка перебрал народ. К посадке в самолёт все были паиньками.

Летим. В салоне нашего лайнера ничто не нарушает монотонного рёва турбин. Команда отходит от отходной. Я не сплю, но и не проявляю излишней активности. Слева через проход от меня трое иностранцев (итальянка, турок и японец) угощаются спиртными напитками и обсуждают московские порядки. Оказывается, они все с одного и того же туристического маршрута Париж-Варшава-Москва-Ашхабад-Дели-Бангкок-Т окио. В Париже и Варшаве они прекрасно провели время, осмотрели кучу достопримечательностей. В Москву же, прилетели двадцать шестого июля. И десять дней просидели в Шереметьево с несбыточной надеждой посетить закрытую столицу. Больше всех негодует турок. Россия, мол, это танки на площадях Будапешта, Праги и Варшавы. Россия – это Сибирь и гулаг.

«А что вы творите в Афганистане! – Он с вызовом смотрит на меня, старается втянуть в дискуссию. – Россия, это всегда плохо! Даже свой основной продукт, водку россияне делать не умеют!» – С этими словами турок извлекает из своего кейса этакий пузырёк-мерзавчик, объёмом чуть больше ста миллилитров с этикеткой «Dry Gin».

Я случайно заглядываю под откинутую крышку. А там многочисленные мерзавчики со спиртным различных марок в тесном порядке прикреплены с её внутренней стороны. Зачем ему столько? С ловкостью фокусника турок разливает содержимое пузырька в четыре мизерных пластмассовых стаканчика. Один из них достаётся мне. Пробуем.

«Ну, как?» – снисходительно спраштвает турок. Я поднимаю большой палец: «Very good!». Итальянка трясёт в воздухе щепотью правой руки. Надо полагать, это знак восхищения. Японец согласно кивает головой: «Very good!».

«Это американская продукция! – продолжает турок – Это люкс! Русские так делать не умеют!»

«Ну зачем же так?! – Я достаю из портфеля одну из заветных бутылок. Эх, не удастся приберечь к новому году. – Попробуйте-ка русский джин!»

Итальянка и японец с готовностью тянут ко мне стаканчики. Турок нехотя подставляет свой. Наливаю. Пробуем.

«Wow! Beautiful bouquet!» – Восклицает итальянка.

«Very good!» – Лаконично вторит ей японец.

«Этого не может быть! – возмущается турок – Я коммивояжёр спиртных напитков! Я точно знаю, что в России джин не производят!» – И недоверчиво смотрит на меня.

Ах, вот оно что! Коммивояжёр! А в кейсе образцы продукции! Турок-то и в туристической поездке трудится, рекламирует зелёного змия.

«Нет, это не производство, - Отвечаю я. – Это искусство моей жены».

«Это не джин! – Комментирует коммивояжёр, внимательно дегустируя нашу бормотуху, - Конечно не джин! Но вкус, крепость и цвет весьма интересные!»

И я засыпаю, удовлетворённый своей маленькой победой над проклятым капитализмом. В аэропорту Ашхабада прощаемся уже по-приятельски. Итальянка расплывается в улыбке, сочувствующе гладит турка по плечу:

«Хамид! Жена нашего друга не станет твоим заказчиком! У них же социализм!»

Прилетели в Хайфон. Старпом предоставляет команде трое суток на расселение, обустройство и ревизию подведомственного имущества. Судно, оставленное ремонтной группой, буквально утопает в грязи. Мне досталась маленькая каюта-одноместка на баке. Грязная, как сточная канава. Полдня вывожу мусор, отмываю палубу, переборки и иллюминатор, надраиваю металлическое ограждение койки. Но вот помещение, наконец, приняло жилой вид. Одежда и обувь размещены в рундуках, фотография детей – под расписанием судовых тревог, оберег – на прикоечной занавеске, черновики диссертации и журналы – в ящиках стола. Можно начинать работать. Сознавая торжественность момента, ставлю на стол свою видавшую виды «эрику» и фиксирую её болтами на случай качки.

В соседней каюте обосновались две сотрудницы из океанологического отряда, С початой бутылкой захожу к ним. Заранее извиняюсь за неудобства, которые их ждут из-за моей печатающей машинки. Получаю добро и после лёгкой обмывки помещений, в согласии с собственным эго отхожу ко сну.

На следующий день привожу в порядок свою гидробиологическую лабораторию. Драю с утроенной силой. В период ремонта «Науки» какой-то юморист отмывал в ней детали машины от отработанной смазки. Напеваю мамину любимую: «Здесь вы в казарме, мистер Джон! Здесь вы солдат, а не пижон! Чистить винтовку, любезный друг, вам придётся без помощи слуг!». Теперь ревизия оборудования. Дночерпатели отсутствуют. Трос на геологической лебёдке никуда не годится. Из планктонного снаряжения в наличии имеются две рваные сети Джуди, бинокулярная лупа с одним окуляром, весы-коромысло на сто грамм и разновес к ним. Ещё нашлись десятилитровый бидон с формалином и набор из пинцета и препаровальных игл. Всё! Вот уж действительно «соха на козе». Составляю список необходимого в надежде, что найду что-то в Хайфонском институте рыбного хозяйства. Вьетнамские специалисты пойдут с нами. Их четверо. Все они учились в Ростовском университете. Хорошо владеют русским языком. Проблема не кажется неразрешимой. Ходят слухи, что завтра состоится обсуждение совместной программы исследований. Вот завтра и поговорим.

У ихтиологов положение не на много лучше: четыре ихтиопланктонных сети, мерная доска да весы для взвешивания младенцев. Зато на борту имеются пять донных тралов. Это уже кое-что. Выполним хотя бы траловое обследование.

По счастью, сохранилось гидрологическое и гидрохимическое оборудование.

В тот же день состоялось первое общее собрание команды. Оказывается, на судне объявился представитель нашего министерства рыбного хозяйства. Ба! Да это Гарик Р-й. Наш, керчанин. Несколько лет ошивался в Рыбразведке. Ничем себя не проявил. И вдруг, на тебе! Представитель министерства! Ну, послушаем. Представитель сообщает нам, что советско-вьетнамские отношения ныне весьма прохладные. Причин не называет. Настоятельно не советует приглашать на судно посторонних. Рассказывает нам то ли быль, то ли сказку. Будто бы, на стоявший рядом РТМ «Лесной» забрели две голодные вьетнамские девчёнки. Просили хоть какую работу. Наши сердобольные бабы-повара накормили бедолаг. Дали с собой каких-то продуктов. И будто бы прямо на пирсе эти девчёнки были арестованы военным патрулём. Избиты прикладами автоматов. (Между прочим, оружие-то советского производства). Дальнейшая судьба арестованных Гарику не известна. Затем наш гость предупреждает, что в открытом море действуют несколько китайских банд. Нападают на иностранные суда. Поэтому, ни в коем случае мы не должны с кем-либо встречаться и кому-либо оказывать помощь. Возможны провокации. Под конец он сообщает и приятное. Во-первых, сегодня во второй половине дня подвезут скоропортящиеся продукты: яйца, бананы и мандарины. А во-вторых, завтра с утра наше представительство организует для нас экскурсию в столицу Вьетнама Ханой. Действительно, к вечеру в сопровождении вездесущего Гарика и двух вьетнамских чиновников подвезли несколько ящиков мандаринов, с десяток гроздьев бананов и восемь стандартных упаковок яиц. Наш помполит охотно объясняет интересующимся, что это не запланированное снабжение. Это – акт доброй воли вьетнамского правительства. Продукты поделят на всю команду в качестве сухого пайка к завтрашней экскурсии, которая продлится до позднего вечера. Один из чиновников радостно сообщает, что в программе экскурсии запланировано посещение мавзолея Хо-Ши-Мина.

И ещё один сюрприз. На палубу «Науки» заносят штабель традиционных китайских шляп. Каждому члену команды достаётся по одной. Я рассматриваю искусное плетение рисовой соломки. Ворчу под смех стоящих рядом: мол, супруга моя по восточному горос-копу родилась в год Быка, поэтому ей никогда не приходится участвовать в уборке риса; а мне, рождённому в год Кота, стало быть, не повезло.

Следующим утром затемно выезжаем на двух автобусах. На судне остаются неско-лько человек во главе с капитаном и старпомом. Они уже бывали в Ханое. Никаких сопро-вождающих, кроме водителя-вьетнамца. Гида нам обещали предоставить в столице. А пока едем по утреннему Хайфону, серому от пыли, несмотря на исключительно высокую влажность воздуха. Сразу замечаем и первый штрих местного колорита: на каждом пере-крёстке старики что-то варят на импровизированных очагах. Говорят, что это знаменитый

зелёный чай.

Выезжаем из города и погружаемся в царство риса. Оно простирается чуть ли не до горизонта. На западе в свете утренней зари слегка обозначена линия гор. Она окаймляет обширную дельту реки Хонгха. Нивы перемежаются с живописными группами каких-то деревьев. В их тени располагаются жилища рисоводов. Тростниковая крыша на четырёх столбах. К трём из них прикреплены тростниковые же стены. Они немного не достигают крыши, очевидно, для лучшей вентиляции. Вот и вся постройка. На Камчатке примерно в таких же полусараях сушат дрова. Только те сбиты из досок. Дома только старые женщины. Наводят порядок после ночного отдыха. Скатывают циновки на земляном полу. Что-то варят на примитивных очагах (два крупных камня и котёл), расположенных подальше от огнеопасной крыши. К столбу, который не несёт стены, привязан телёнок зебу. Рядом роется в земле стайка кур и несколько мелких, явно беспородных свиней.

На рисовых полях весьма оживлённо. На одних чеках крестьяне пашут болотную жижу. В соху запряжена пара быков зебу. На других участках люди по колено в грязи высаживают ряды рисовой рассады. На некоторых из них перкалиевые костюмы. Повидимому, для защиты от укусов тропических пиявок. Кое-где рассада уже подросла и требует воды.

Ирригация здесь явно хромает. Во всяком случае, мы то и дело встречаем полив вручную. Вот как это делается. Вы помните вёдра конической формы, этот обязательный атрибут любого пожарного щита? Представьте себе два таких ведра, сваренных вместе одно над другим. При этом линии, проведённые между правыми и левыми ушками вёдер, параллельны. С каждой стороны конструкции к верхнему и нижнему ушкам привязан поводец. Две девушки стоят на узенькой дамбе лицом к сухому чеку, спиной – к чеку, заполненному водой. Одна из них держит поводец в левой руке, другая – соответственно, в правой. Синхронный круговой взмах рук спереди назад. Конструкция взлетает над их головами и погружается в воду. Обратный взмах – и два полных ведра возвращаются по той же траектории, по пути выливая воду в сухой чек. Колебания перевёрнутого маятника столь отработаны, что вызывают ассоциацию с временами, в которых люди ещё не знали колеса.

На дамбах стоят вооружённые солдаты. Примерно в пятидесяти метрах друг от дру-га. Интересно, кого они охраняют? И от кого? И над всей пасторалью летают мириады москитов, слепней и других жалящих насекомых.

Но вот кочилась низина. Автобусы выезжают на пыльный большак. Но теперь это красная пыль. Из красных пород сложен и обрывистый берег Хонгха. Река медленно катит свои воды на юго-восток. А мы направляемся в противоположную сторону. Солнце начинает припекать. Перед каким то населённым пунктом Хонгха поворачивает на запад Мы же въезжаем на узкоколейный мост. Рельсы прячутся среди хорошо подгнивших брусьев деревянного настила. Ширина игрушечного железнодорожного пути уже осей наших автобусов. По настилу в противоположных направлениях движутся две толпы. Многие ведут велосипеды. Осторжно пробиваем себе дорогу. Люди жмутся к ажурным металлическим фермам. Я обращаю внимание на то, что стальные полосы не сварены электросваркой, а скреплены крупными заклёпками. Водитель ловит мой взгляд:

«Французы! Середина девятнадцатого века!» – подтверждает он мою догадку на приличном русском языке.

Мне уже приходилось встречать постройки девятнадцатого века. В Коломбо (Цейлон) до сих пор действует сухой док с паровым приводом, построенный англичанами. Циклопические его размеры поражают и сегодня.

Въезжаем в Ханой. Солнце уже печёт вовсю. Те же серые от пыли дома. Проезжая часть улицы до отказа забита велосипедистами. И кто это придумал, что вьетнамцы народ низкорослый? Да половина из них весьма высокие люди. Особенно девушки: длинные ноги и спины, костистые плечи. Им бы в баскетбольную команду. Большинство велосипедистов одето в униформу (серые брюки и куртка). Серые одежды на серых улицах. Народ направляется к рабочим местам. А наши автобусы выезжают на широкую площадь. Здесь возвышается мавзолей дедушки Хо. Отдалённо он чем-то напоминает мавзолей Ленина. Но размеры! Да в нём десяток ленинских поместится.

Появляется гид, вьетнамец средних лет в тенниске и галстуке. Он сообщает, что в мавзолей уже неделя, как нет доступа:

«Он закрыт в связи... О! Я забыл как это звучит по-русски!» – Извиняется он.

«Расширяют, что ли?» – подпускает шпильку кто-то из наших.

«Да...да! Расширяют! – Тонко улыбается гид.- Мы сейчас поедем в жемчужину

Ханоя «Парк Золотого меча»! Он устроен на месте когда-то непроходимого болота!»

Через несколько минут подъезжаем к жемчужине. Действительно, болото. В разных направлениях переброшены через него мосты, мостики и мосточки. Под ними по поверхности бурой трясины струятся речки, протоки и ручейки. В воде резвятся стайки рыб. Величаво проплывают мелкие змеи, приподняв над водой любопытствующие головки. Многочисленные пернатые не улетают при нашем приближении. Наверное, понимают, что с узких мостков всё-равно никуда не деться. Мельком узнаю мандаринок, водяных курочек и корморанов. Но нет возможности остановиться и понаблюдать. Наш гид быстро уходит вперёд. Мы, естественно, стараемся не отстать. Задние напирают на передних. В середине процессии кто-то к месту напевает «...и не остановиться, и не сменить ноги...». Наконец, гид выводит нас на островок суши, похоже искусственного происхождения. По периметру острова пышно разрослись деревья. Под их сенью расставлены многочисленные садовые скамейки. В центре островка расположен круглый вольер, диаметром около пяти метров и такой же высоты. Внутри вольера в землю врыто сухое ветвистое дерево. А на одной из ветвей сидит небольшой гиббон. Чёрный с белой грудкой. До смешного короткие нижние руки. Гротескно длинные верхние конечности. Грустные глаза. Сетка вольера хоть и металлическая, но очень тонкая. На уровне человеческого роста в ней прорвано несколько дыр. Их диаметр подозрительно соответствует толщине рук прямоходящих приматов. Несомненно, нас привели в места массового отдохновения. Так оно и есть: гид предлагает нам перекусить дарами дружественного Вьетнама и осмотреть местные достопримечательности. А сам исчезает. Народ послушно рассредотачивается по лавкам. На свет извлекаются варёные яйца, мандарины и бананы. А сверх того вездесущая водка, хлеб, колбаса и даже украинское сало. Очередное знакомство с достопримечательностями начинается. Сам я - человек мало пьющий. А тут ещё солнце палит беспощадно. И есть как-то не хочется. Может быть попозже? Вручаю тощий свёрток со своим завтраком ( два яйца и банан) соседкам-гидрологиням на хранение и в одиночку ухожу на мостки-мосточки. Они ведут к сплошному зелёному ковру на воде. Тут и скромные водяные лилии, и красавец лотос, и огромные блинообразные листы американской виктории. По мостикам обхожу островок. Всплески рыб, деловая перебранка птиц, страстные стоны лягушек и солнечные блики на воде только подчёркивают первозданную тишину. Красота-то какая!.. Возвращаюсь на сушу. Народ доедает дары дружественного Вьетнама. Громко обсуждает перспективу захода в Сингапур, цены на ковры, магнитофоны и джинсы. Оказывается, большинство моих спутников участвовали в третьем рейсе «Науки». Я слышу восторженные дифирамбы сингапурским паркам: ботаническому, птичьему, парку орхидей и «Тайгер-парку».

«Что это за Тайгер-парк? – спрашиваю я Валентину из соседней каюты.

«О! Это словами не расскажешь! Это нужно видеть! Кто не видел его, считай что и не был в Сингапуре!»

А по вольеру чёрно-белой птицей мечется гиббон. Движения животного легки и отточены до элегантности. Непропорциональное развитие рук больше не вызывает ложной жалости. Стремительный и, в то же время, плавный полёт обезьянки завораживает. Нет, это не паника. Это – недовольство присутствием непрошенных гостей.

«Вы бы хоть покормили зверя! – Укоряю я толпу. – Мы же у него в гостях!»

«Да он не жрёт! И мандарины ему предлагали, и бананы, и яйца! Шарахается, и всё тут!» Я извлекаю из своего кулька варёное яйцо:

«До сих пор мне не приходилось встречать обезьяну, которая добровольно откажется от яичного желтка!» - Подхожу к вольеру, на ходу снимаю скорлупу. И...гиббон подлетает ко мне, усаживается на ветку и протягивает ручку в дыру. Аккуратно принимает дар. Следующее яйцо мы очищаем вдвоём. Обезьянка, утолившая первый голод, не спеша отщипывает кусочки белка и отправляет их в рот. С бананом зверь расправляется тут же, не удаляясь от сетки. Потом, под восхищенные вздохи аудитории снова проягивает ручку сквозь сетку. И признательно гладит руку дающего.

«О! Родственные души! – Смеётся кто-то за моей спиной. - А у меня не брал!»

«Да предки у них общие!» – вторит ему другой насмешливый голос.

Я не лезу за словом в карман:

«За предков не скажу! Не знаю! А души, точно, родственные! В этом сборище только двое малопьющих: он, да ещё я! И оба не любим сивушный перегар!»

В Хайфон мы возвращались в самое пекло. В автобусах – не продохнуть.Пылища облепила вспотевшие лица. Окружающий ландшафт уже не интересен. И всё-таки, к рисовой долине подъехали сравнительно быстро. На полях ничего не изменилось. Всё те же солдаты на дамбах. Всё те же девушки в сверкающем ореоле радуги. И в чеках народа не убавилось. Вот только большинство зебу попрятались в бурую жижу. Что ж, хороший хозяин жалеет скотину. И вдруг!.. Грязный до ушей бык возвращается с поля. Один, без сопровождения. А на его спине спит ребёнок лет шести. Головка и руки свесились по одну сторону хребта, попка и ноги – по другую. Зебу шагает осторожно, не спеша. Словно понимает, какую ценную ношу ему доверили. Вот это да! Чтобы увидеть такую идиллию, стоило лететь на край света! Невольно вспомнился любимый Киплинг: а что, если и рассказ о Саиде и его буйволе вовсе не легенда?

На судне нас ждал сюрприз. На палубе «Науки» стояли вооружённые солдаты: один на баке, другой – на корме. Помполит объявил по радиотрансляции, что не нужно мешать им выполнять свой долг. Лучше бы он этого не говорил. Тут же вокруг солдатиков столпились любопытствующие. Рассматривали их, как совсем ещё недавно, гиббона. Всех почему-то интересовало, знают ли солдаты русский язык. Часовые выполняли свой долг молча, уставив в пространство отсутствующий взгляд.

Всю следующую неделю «Наука» стоит у причала. Выход в город категорически запрещён. Ждём чего-то. Моя «эрика» стучит-торопится. Перекладывает на бумагу корявую прозу океанологической науки. Скорее! Скорее! Впереди период Зимних Муссонов. И хоть сам я прописан в ревущих сороковых широтах, тропические шторма меня не радуют. В мою каюту повадился старпом. Человек молчаливый, серьёзный, лет сорока – сорока пяти. Придёт, зароется в подписку «иностранки». Так и сидим часами, не мешая друг другу.

На палубе команда прожигает время в домино и шеш-беш. Кое-кто пробует себя в бартере. Всё светлое время суток рядом с «Наукой» крутятся челноки. С них предлагают менять советские сигареты «ТУ» на вьетнамскую рисовую водку «Лямой». Уже и не помню истинное это название или жаргонное. Пачка сигарет меняется на бутылку спиртного. Дешёвка! Доверчивый матрос травит вниз на шпагате пачку сигарет. В ответ получает бутылку пойла. Как будто всё по-честному, снаружи всё в порядке. Металлическая крышка заводским способом обжимает горлышко бутылки. Греет сердце красочная этикетка, на которой изображён сноп риса. При более внимательном осмотре под самым дном крышки замечаешь аккуратное отверстие диаметром не более миллиметра. Вот, теперь понятно, откуда такая щедрость: большая часть рисовой водки отсосана шприцем. А чем её заменили знает только вьетнамец. Тот, который в челноке.

Ну, наконец-то! Едем в Хайфонский институт согласовывать программу исследований. В составе нашей делегации капитан, помполит, начальник рейса, старпом, старший механик, начальник радиостанции и судовой акустик. Вчера состоялась весьма нелицеприятная дискуссия руководителей научных отрядов с капитаном и начальником рейса. Ведь это нам придётся работать в тесном контакте с вьетнамцами. Почему же такой странный подбор делегатов? Причём здесь помполит и судовой акустик? Да и другие тоже. Я, конечно, выступал чаще и громче всех: я всё ещё надеялся пополнить недостающее оборудование. В результате в состав делегации включили и меня.

Ах, если бы знать, что это будут за переговоры! Итак, мы сидим в конференц-зале института за огромным столом, покрытом красной скатертью. Вместо памятных блокнотов и авторучек перед каждым из нас стоит знакомая бутылка «Лямой». Эта без дырочки под крышкой, без дураков. К ней – до боли родной стаканчик-стопка. Рядом сиротливо лежит единственный банан. Кроме того, в мензурке, объёмом в один глоток, налито что-то светло-зелёное, прозрачное. Может быть зелёный чай? С вьетнамской стороны в «совещании» принимали участие директор и замполит института (не путать с помполитом «Науки»). Директор – молчаливый, излишне полный человек, с одышкой и приклеенной дежурной улыбкой. Замполит – полная ему противоположность: сухой, неулыбчивый и говорливый. Перед ними тот же набор канцелярских принадлежностей. И никаких следов вьетнамской научной группы.

Замполит зачитывает преамбулу высокого совещания: «В то время, когда проклятые империалисты готовят третью мировую войну в тщетной надежде поработить свободные народы, Великий Советский Союз и Социалистический Вьетнам организуют мирную рыбопоисковую научную экспедицию...». Как опытный тамада, он завершает преамбулу здравицей странам-соучастникам. Пока я изумлённо слушаю новоиспечённого Демокрита, приставленный ко мне начальник рейса наливает до половины и свою и мою стопки. Сдавленно шепчет в мою сторону:

«Молчи! Пей! Не порти международных отношений!»

Выпили. Замполит – со всеми наравне. Директор пригубил, извинился, сослался на дела и слинял. Ну? Теперь-то мы встретимся с вьетнамскими участниками экспедиции? Ничуть не бывало. Железный замполит атакует нас очередью тостов во славу теоретикам и практикам построения коммунистического общества. Тут и Маркс с Энгельсом, и Ленин со Сталиным, и Брежнев с Хошимином. В сознании откладывается, что о китайских руководителях тамада как-то умолчал. Пьёт замполит за каждого в отдельности. Без закуски и передышки. Профессионал! И я пью вместе со всеми. И запоздало понимаю, почему так оригинально подобрана наша переговорная группа. Мозг сверлит обидная мысль, что купился я как простак, как последний фраер. А бутылка опустела уже на две трети. Ещё немного и я перестану соображать, контролировать своё поведение. Решительно отставив в сторону «Лямой», съедаю банан и запиваю его зелёным глотком. А затем вопрошаю:

«Ну а где же, всё-таки, ваша научная группа?»

В этот момент замполит мусолил бескорыстную дружбу Фиделя Кастро и Че Гевары. Споткнувшись о бесцеремонный вопрос, он замолчал. Пристально окинул взглядом нашу делегацию. А затем толчком отворил двустворчатую дверь зала. За ней они и стояли. Все четверо. Стояли давно, возможно с начала «совещания». Когда-то, начитавшись книжек по популярной психологии, я возомнил себя физиономистом. Главное, это застать человека в момент, когда он ещё не успел надеть маску общения с себе подобными. Так получилось и на этот раз. Самый высокий из них, лет сорока, показался мне человеком замкнутым (слова лишнего не вытянешь). Запомнились внимательные бегающие глаза двух других, что помоложе. (Деляги?). Обаятельная улыбка четвёртого, самого юного, согрела душу. Я пошёл к выходу. За спиной задвигала стульями вся делегация. Стармех на ходу шутливо двинул локтем под ложечку:

«Жизнь моя, корабляцкая! Такой тост испортил!»

«Шёл бы ты в свою преисподнюю! – Прорвало меня. - Не мешал бы переговорному процессу! – И к вьетнамцам. – Коллеги! Накопилось много вопросов! Но первым делом – протрезветь! Вот только что я выпил глоток зелёного напитка, что это было? Противоалкогольное снадобье? Так хорошо освежает голову!»

«Это вьетнамский зелёный чай! – Ответил понравившийся мне молодой человек, - Много пить его нельзя!»

«Да мне только один стакан! Впрочем, платить мне нечем, просьба отменяется!»

«Плата здесь нипричём! – Возразил парень. – Мой дед готовит чай прямо у входа в

институт! – И ушёл. Вернулся через несколько минут со стаканом ядовито-зелёной жидкости. – Пейте! Но дед предупреждает, что этого хватит на троих неразумных русских!»

«Как же, на троих!» – усмехнулся я, опрокидывая в себя чудодейственный напиток. В голове просветлело. Подошёл начальник рейса и увёл на судно ихтиологов во главе с высоким Джоу. Юноша оказался моим коллегой-гидробиологом. Он коротко представился:

«Конг! На русский язык переводится как могучий!»

Что ж, имя как имя. Если не думать о Кинг-Конге. Я и сам ростом не вышел, метр семьдесят с кепкой. А парень «вымахал» аж мне до подбородка.

«Я догадываюсь, о чём вы думаете!» – Улыбнулся мой собеседник.

«Не бери в голову! Давай лучше сверим наши возможности!»

Общение оказалось результативным. Конг нашёл у себя пару окуляров к лупе. Затем откопал где-то три планктонные сети. Старые, но всё ещё годные к употреблению. Притащил доску для измерения лангустов и пол-литровую бутыль чистого глицерина. Нагрузившись новым оборудованием, мы двинулись на «Науку». Совесть моя успокоилась. Всё! Завтра отходим.

И правда, отошли на следующее утро. Но выходу предшествовало новое распоряжение министерства: «Вся выловленная рыба безвозмездно передаётся вьетнамской стороне. Исследовательские работы сдвигаются по времени к концу экспедиции. На первом месте – добыча». Странная логика! Учитывая, что траловая лебёдка так стара, что на скорости судна более двух узлов уже не держит ваера. Быстрые пелагические рыбы легко уходят от трала. По этой причине объём нашего трюма (четыреста тонн) кажется величиной астрономической. На исследования, скорее всего, не останется времени. Конг беззлобно посмеивается. Напрасно, мол, я так неэтично прервал «высокое совещание». Напрасно выхлестал лошадиную дозу зелёного чая. Его родственник-чаевар оказался прав: я не спал трое суток. Тело аж ломит от усталости. А мозг отказывается спать. И между веками как будто спички вставлены. Напрасно, так напрасно! Будем искать промысловые скопления рыб.

И мы приступили к траловому поиску. Нет, это не прогулка-рыбалка. Траловый поиск – это вахты по восемь часов через восемь и тралы, рваные в дребодан. Это гипертрофированные мускулы тральцов и красные от недосыпа глаза ихтиологов. Это древнейший синдром непобедимого любопытства и пение траловой лебёдки, сравнимое, разве что, с рёвом забиваемого вурдалака. Первое время на эту чарующую музыку сбегаются все свободные от вахты. Как на театральное представление. Как мошкара на свет. Каждый норовит покопаться в улове. Траловая палуба – опасное место. Тут тебе и шипы ядовитых рыб, и готовое ужалить студенистое тело сифонофор. И тяжёлый гак норовит пробить глупую голову, не покрытую каской. И петля ваера (по-морскому – колышка) удавом затаилась на палубе. Всегда готова утащить раззяву туда, откуда пришёл последний трал. Нервничают и тральцы и ихтиологи. Первые опасаются беды. Ихтиологам, тем успеть бы проанализировать улов от одного подъёма трала до другого. Только бы не мешали, не крутились бы под ногами. Старпом объявляет приказ капитана, запрещающий посторонним выходить на траловую палубу. Каждому члену команды под расписку. На какое-то время навязанная ответственность охлаждает любопытных. А потом всё начинается снова.

Ихтиологи поделились на две вахты. В одну из них включили и моего коллегу Конга. Я же занимаюсь диссертацией. А чтобы не замучила совесть, выхожу к подъёму ночных тралов. Вдруг, да понадобится моя помощь в определении содержимого желудков рыб. Или же в улове появятся мои сциллариды. Экипировка самая простая: шорты, да сапоги на босу ногу.

Но пока мы на мелководье. Тралы приносят груду обитателей дна: мурен, удильщиков, звездочётов. Попадаются морские ежи и голотурии. Иногда – каракатицы и осьминоги. Случается, что трал приносит десяток-другой морских змей. Это – двуцветные пеламиды, рептилии скромной светло-серой окраски. По длине они, как правило, меньше метра. Эти животные, хотя и приспособились к жизни в море, держатся у поверхности воды, так как дышат атмосферным воздухом. В трал змеи попадают в тот момент, когда его расправляют на поверхности моря. Затем авоська погружается на дно и два часа тащится по грунту. За это время пеламиды задыхаются и гибнут. На палубе они почти обездвижены и не представляют собой никакой опасности.

Тяга моряков к сувенирам общеизвестна. И мы – не исключение. Идея сувенира из морской змеи прочно завладела воображением. Но что можно из неё сделать? Кожа тоньше пергамента. Мокасины уж точно не сошьёшь. И пояс быстро изотрётся. И браслет долго не прослужит. Вот если бы сувенир на стену... По моей просьбе боцман приносит ведро сухих мелких опилок, рыбмастер – списанный дерматиновый фартук. Вкупе с глицерином все необходимые ингредиенты собраны. Снимаю шкуру чулком от хвоста к голове. Осторожно препарирую хвостовой плавник и черепную коробку. Опилками счищаю подкожный жир. Теперь – повесить вывернутую шкуру на три дня подальше от солнца. И каждые три часа протирать мездру глицерином. К концу этой процедуры глицерин полностью заместит воду. Консервация проста и надёжна. Из фартука выкроили ленту по размерам сплющенной кожи. Даже дерматиновый язычёк не забыли. Вывернули шкуру в исходное положение, дерматиновую ленту втянули внутрь. Всё! Сувенир готов!

Желающих получить такой же оказалось много. Но, то ли боятся, то ли брезгуют подступиться к змее, пусть даже и мёртвой. Выручили вьетнамцы. В снятии змеиных шкур они виртуозы. Тушки рептилий наши друзья вялят в дымовой трубе «Науки». Аромат гнилой рыбы разносится по всем палубам. Команда терпит. Все стоят в очереди на шкуру и молят провидение, чтобы и на их долю хватило глицерина. А мне, в знак благодарности за идею и методику преподнесли адрес с пожеланием поймать «мою красавицу-змею». Уж не знаю, был ли подтекст в этом адресе. Но красавицу я поймал. Спал я урывками. И в конце концов организм потребовал отдыха. Я отключился и пропустил один подъём трала. Разбудил меня непривычно громкий вой лебёдки. Штурман вовремя заметил на эхолоте препятствие в виде задиристого грунта и поспешил поднять трал. Получилось, что по дну авоська ползла не более пяти минут. Всего этого я не знал, когда, ещё не проснувшись, вышел к тралу покопаться в улове. Всё тот же набор видов. Не интересно А вот эта мурена раньше не встречалась. Тело ярко-жёлтое с золотым отливом.Через равные промежутки его пересекают тёмные кольца. Да не просто тёмные. Чёрные квадратные пятна располагаются в шахматном порядке на жёлто-золотистом поле. Красавица! Да что сделаешь из морского угря? Как у всех рыб, кожа на спине у мурены гораздо толще, чем на брюхе. Да и спинной плавник препарировать – дело безнадёжное. Впрочем, посмотрим! И потянул я угря, ухватившись правой рукой, как мне показалось, за хвост. Вытянул на метр из общей кучи. Рыбина не кончается. Вытянул на два метра... И запаниковал: где же голова? И тут ярко-жёлтая тварь вырвалась из кучи улова и взвилась в воздух. Далее действовал и контролировал события мой спинной мозг. Головной же явно сплоховал и был способен лишь фиксировать их и предвидеть. Вот сейчас многочисленные зубы монстра вопьются в моё тело, как назло, ничем не прикрытое. Моя левая рука рефлекторно перехватывает летящую ко мне золотую плеть. Поближе к голове! Новый выброс адреналина в кровь: где же голова? Я держу в руках два хвоста?! Да это же не рыба! Это змея! И моя правая рука, по счастливой случайности, держит её за горло, а левая – за подхвостье. Головка маленькая, не больше последней фаланги моего мизинца. Потому я поначалу её и не заметил. И тут мощноё тело решило распрямиться, заламывая назад мой плечевой пояс. Так,.. сейчас главное – не выпускать голову. Мой визави этого может и не простить. Поворачиваюсь лицом к рубке. Краем глаза замечаю, что все, кто был на траловой палубе, в панике рассыпались по вантам и салингам. На душе поплохело: один на один с этой тварью! Неуклюже переступаю через бобенцы и поплавки трала. Только бы не упасть! Малюсенькая пасть раскрывается почти на сто восемдесят градусов. В её глубине вижу два ядовитых зуба с двумя же янтарными капельками. Только бы не упасть! И тут навстречу мне бросается Конг. Но не добежав нескольких метров, резко сворачивает вправо. Испугался?..Струсил?..Да нет! Там, в палубном кармане стоит бидон с формалином! Конг правильно подумал: формалин разрушит любой яд биологического происхождения. Сворачиваю туда же. Бидон уже предупредительно открыт. Сую голову змеи в формалин. Конг наваливается на извивающуюся гадину. Через минуту всё было кончено. Я не сел, а упал на крышку трюма. Колени дрожат, плечи ноют. Кто-то из-за спины услужливо сунул в руку зажжённую сигарету. Я вдохнул вожделённый дым:

«Спасибо, Конг! Ну, что скажешь? Хороша?»

«Скажу, что это кольчатый амидоцефал! Этот вид - редкий в наших водах! – Конг рулеткой измеряет мертвую змею: два метра и двадцать сантиметров длины и двадцать пять сантиметров в обхвате по брюху. – Исключительно крупный экземпляр! Вам повезло! – Он осторожно снимает шкуру. – Я понимаю, что этот экземпляр вы не подарите нашему музею! А следующий?»

«Следующий обязательно!»

«Ну, тогда держите её под замком! – Усмехается вьетнамец. - Уж очень красивая! Тут и до греха не далеко!»

Мой вопрос приходится кстати:

«Скажи, Конг! Вы мясо пеламид заготавливаете для еды?»

«Разумеется!»

«Знаешь, друг! - Продолжаю я. - Я сам перепробовал много чего, от мяса гадюки до хобота слона, но змея-рыбоед... Это, должно быть, совсем не вкусно!»

«Когда-нибудь я угощу вас мясом морской змеи! – Усмехается Конг. - Вот тогда и поговорим!»

Наконец-то, на глубинах более ста метров мы ловим лангустов. Вместе с мелкоразмерными видами ставрид, кальмарами и акулами. Уловы мизерные, пятьдесят-сто килограммов за два часа. Но на биологический анализ нам хватает. Вы не знаете как выглядит лангуст-сцилларида? Ну, типичного-то лангуста вы себе представляете? А теперь представьте, что господь-Бог вначале сжал того лангуста по длине, да так, что усы превратились в короткие и широкие лепёшки. А потом Создатель придавил его сверху вниз. Вот это и будет сцилларида, кургузая и тяжёлая как бронетранспортёр. Мяса в таком раке очень мало. Поэтому сциллариды – традиционно непромысловые лангусты. Но нас с Конгом это не беспокоит. Мы оцениваем их биологическое состояние от одного подъёма трала до другого. А если выкраивается свободное время, то варим их в морской воде и поедаем вёдрами. Вкусно! Время от времени к нам присоединяются и ихтиологи, и океанографы, а то и просто парни, свободные от вахты. Но чаще мы остаёмся наедине. Ведём доверительные беседы.

«Скажи, Конг, рассказ о девочках, забитых прикладами, - это не досужая выдумка нашего представителя?»

«Это могло случиться, если девочки были китаянками». - осторожничает вьетнамец.

«Что, во Вьетнаме живёт много китайцев?»

«Конечно. С незапамятных времён. Но для вас, русских, корейцы, китайцы, вьетнамцы – все на одно лицо. Не правда ли? – И явно цитирует кого-то из своей прошлой жизни в Ростове: «Эй, китаёза! Зопой нузно думать! Зопой!».

«И поэтому ваш коллега Джоу такой необщительный с нами? Только да и нет?»

«Нет. Джоу самый старший из нас. Успел повоевать. А на войне меньше говоришь, дольше живёшь».

«Ты говоришь о войне Вьетконга против американцев?»

«Нет, я говорю о нашей войне с Китаем. Мы и сегодня в состоянии войны».

«А чего требует Поднебесная от бедного соседа?»

«Ничего. И наши претензии к Китаю мне неизвестны. Но мы нарушаем нашу северную границу до тех пор, пока Великий Брат СССР оказывает нам помощь оружием, продуктами и товарами. Прекращается помощь – соответственно прекращаются военные действия. Вот получим пойманную «Наукой» рыбу и снова начнём вылазки. Не я, конечно, а солдаты. Когда начнутся военные действия, придётся ещё раз затянуть пояса. А обвиняем во всём Китай. Ну, и своих китайцев. Я слышал, что в вашей стране тоже ищут виноватых: армян, евреев, ещё кого-то».

«Ну, а кого стережёт армия на рисовых плантациях? Тоже китайцев?»

«Нет. Там - без разницы. Стерегут, чтобы не разбежались. Подумайте сами: за многочасовой труд на плантации положена зарплата, позволяющая прокормиться рисом с овощами. Но можно по двадцать часов толкаться в очереди за советской помощью. Продать её и жить, если не припеваючи, то уж точно не впроголодь. С плантации не убежишь. А из института можно. Здесь больше свободы. Я знаю, что ихтиологи считают лентяями двух наших друзей. А они не лентяи. Просто мы разделили труд. Мы с Джоу стараемся работать и за себя, и за них. А они заготавливают морепродукты. Вначале – змей, сейчас кальмаров. Это наш бизнес! Другого случая заработать у нас не будет!»

«Разве в институте не платят заработную плату?»

«Платят»..

«И какая у тебя зарплата, если не секрет?»

«Хотите послушать вьетнамский анекдот? – Вопросом на вопрос отвечает мне собеседник. И, не дожидаясь моего согласия, продолжает. – На базаре продаются три белых попугая одного и того же размера. Но первый стоит двадцать донгов, второй – сорок, а третий – восемьдесят. Покупатель недоумевает, почему такие разные цены. Вот этот, например, почему он стоит только двадцать донгов? Ну,.. отвечает продавец, он хороший трудяга, но говорить так и не научился. А другой? Другой... он бездельник, но при этом большой болтун. Кого хочешь, заговорит. А третий попугай? О... третий ни работать, ни говорить никогда не учился. Так почему же восемьдесят донгов? А он - начальник над первым и вторым!».

«Я понимаю так, что твоя зарплата около двадцати донгов. Это много или мало?»

«По сравнению с крестьянином много. Но до спекулянта далеко».

«А каковы у вас отношения с западным соседом, то есть с Камбоджей? Что ты думаешь о полпотовском коммунизме?»

«С тех пор как умер дедушка Хо, наша западная граница на замке. - Отвечает Конг. - У нас и своих проблем достаточно».

Закончился октябрь. Заштормило. Теперь, ежедневно заканчивая печатать, я не только ставлю каретку «эрики» на стопор, но ещё им фиксирую её толстым резиновым жгутом. Мы уже проанализировали состояние популяции сцилларид. Нерестовых скоплений раков следует ожидать в ноябре. Но кому нужен наш прогноз? Нет у Вьетнама соответствующего флота. Да и промысел этих животных экономически не выгоден. А штормит всё сильнее. Траловые работы становятся опасными. Пора искать укрытие. И мы его нашли: согласно лоции, маленький необитаемый островок с удобной бухточкой.

Только морякам знаком этот странный переход из одного состояния в другое. Вот только что горизонт привычно с огромной амплитудой качался перед глазами.И вдруг он приобретает надёжную неподвижность. Зато твердь норовит уйти из-под ног. И ты ступаешь по ней неуверенно, широко по-крабьи расставляя ноги. И душа радуется единению с землёй, пусть даже и негостеприимной.

Я иду позади толпы моряков. Давным-давно перебитый правый голеностопный сустав перетянут ортопедическим бинтом. В руке сачок для ловли насекомых. Нет, я вовсе не надеюсь встретить бабочку при таком ветре. И бинт не защитит от боли в ноге. И то, и другое – на всякий случай. Три года назад на таком же необитаемом островке, только у берегов Кении, они сослужили добрую службу. Там я наткнулся на местных рыбаков, отца и сына. Кривым ножом папаша вырезал из пятки мальчика острый растительный шип. Наверное, ядовитый. Зачем же иначе такая зверская операция? Вот тут и пригодилось моё вооружение в качестве перевязочного пакета. Благодарность отца не заставила себя ждать: четыре дня команда СРТМ «Мыслитель» (двадцать пять человек!) лакомилась кокосами, бананами и ананасами.

А толпа целенаправленно движется к недалёкой рощице. Среди нас нет вьетнамцев. Но вопроса, почему они остались на судне, не возникает. Не до этого сейчас. Я прохожу мимо луж, оставленных приливом. И вижу в них тридакн, обосновавшихся в трещинах давно отмершего кораллового массива. И встречаю нескольких лангустов-панулирусов. При моём приближении раки мгновенно прячутся под скалой. И довольно крупный осьминог стреляет чернилами в мою тень на воде. Мои жалкие попытки добыть хоть кого-нибудь из них имеющимся у меня оружием (руками, сачком и его древком) терпят фиаско. И я с горечью понимаю, что участь робинзона-долгожителя мне не светит. Как мамонт вымру уже через неделю. И я тороплюсь догнать соратников, Они уже втянулись в лесную просеку. Просека выводит к чудесному пляжу, окружённому деревьями. Берег порос галофильными (солелюбивыми) травами. Неподалёку располагается устье ручья. Ура! От жажды не умрём! С восторгом лезем в тёплую морскую воду. А потом долго лежим под ласковым зимним солнцем. И снова – в воду. Но, наконец, любопытство побеждает лень отдохновения. Мы разбредаемся по роще. Я иду вдоль ручья. В воде плещутся стайки гурами. Странно мне видеть этих привычно аквариумных рыб на воле и в таком количестве. А по стволам деревьев пердвигаются какие-то белкообразные существа. Близко к себе не подпускают. Я возвращаюсь обратно и застаю всю команду в сборе.

«Братцы! – Восклицает боцман. - А там солдаты! – Он показывает направление. - И говорят по-русски!» И тут из рощи выходят офицер и солдат вьетнамской армии.

«Здравствуйте! – Обращается к нам офицер. - Вы русские моряки! Нам сообщили, что вы придёте сегодня!»

«Откуда вы так хорошо знаете русский язык?»

«Я учился в Советском Союзе, в училище внутренних войск! - Отвечает офицер, - А на этом острове мы несём службу! Охраняем тюрьму!» - Уж очень разговорчивый офицер попался. Видно соскучился без общества. В разговор вступает наш помполит:

«О! Коллега! Я тоже в армии охранял зеков! А где тюрьма-то? Не видно!»

«У нас нет бараков, - Отвечает офицер. - И нет концертино.

(Концертино? Я где-то читал о концертино. Так называют колючую проволоку, скрученную в кольца).

«А что же вы охраняете?» – в голосе помполита слышится профессиональный интерес.

«Зиндан! Пойдёмте, я покажу! Это интересно!» - Новый чичероне направляется в чащу. Мы следуем за ним. Зиндан, вспоминаю я. Кажется, тюркское слово. Так называют то ли яму, то ли холодную пещеру. Выходим на обширную поляну. Вокруг совсем небольшой казармы располагаются три круглые ямы. Каждая диаметром двадцать метров и глубиной около пяти. Подходим к одной из них. Края ямы парапетом возвышается над окружающим плацем. Круглая стена строго вертикальна, оштукатурена бетоном. У самого дна в неё врезаны десятки металлических дверей. Мощные засовы и висячие замки надёжно стерегут рукотворные пещеры. Из центра ямы поднимается гладкий каменный столб. На его вершину опираются концы десятиметровых двутавровых балок. Другой конец каждой из них лежит на парапете. Сверху яма накрыта гигантским кругом-решёткой. Толстые железные прутья не сварены на современный лад. Их оплетают металлические кольца, склёпанные вручную. На наружной поверхности парапета неизвестные строители оставили дату изготовления этого шедевра – 1863. Опять французская работа? На этот раз качественно!

«А кого вы охраняете? – Вопрошает стармех. - Воров или, может быть, политических?»

«У нас нет политических. - Отвечает офицер. – Отсюда ещё никто не убежал!»

«А где же зеки? Им прогулки положены?» – это уже помполит.

«Да, один раз в день! По дну зиндана!.»

«Жизнь моя, корабляцкая! - Ворчит стармех. – Ни движка, ни проводов! Это ж бедняги сидят в сырых ямах без света и тепла!» - Конечно сырых, думаю я, ручей и море в двух шагах. И кто только не сидел здесь за сто лет. Строилась эта тюрьма для противников французской колонизации. Их сменили борцы за демократию. Победили либералы, и зиндан заполнили консерваторы, не приемлющие эту самую демократию. Потом пришла очередь для остатков разбитой сайгонской армии. За ними сели те из революционеров, кто стал неугодным для власти дедушки Хо. И кто-то сидит сегодня. Зиндан открыт для новых арестантов. Народная тропа к нему не зарастёт.

Уже на «Науке» Конг расскажет мне, что вдоль берегов его страны располагается целый архипелаг мелких необитаемых островов. И почти на каждом из них имеется что-то подобное зиндану.

«И поэтому вы не сошли на берег?» – спрошу я.

«Не солидно как-то без приглашения и конвоя! – Усмехнётся вьетнамец. – И вообще нам запрещено покидать судно!»

Стоим на рейде Сингапура. Рядом бросил якорь танкер из Владивостока. По левому борту пристроился мурманский траулер. За ним – два японских тунцелова. Как и наша «Наука» соседи от рубки до ватерлинии покрыты ржавчиной. Сразу видно, что поплавали. Чуть поодаль стоят два новеньких сухогруза. Один – из Одессы. У другого фронтальная часть рубки расписана портретом Ким-Ир-Сена. И дальше: корабли, корабли, корабли – рейд напоминает город на воде. На берегу вздымается в небо частокол современных высотных зданий. Катера, джонки, сампуны, баркасы и ещё бог знает какие судёнышки снуют между рейдом и берегом.

Мы собрались на палубе в ожидании баркаса. Все выбриты, тщательно отглажены. Мужчины, как водится, при галстуке. Настроение приподнятое. Здравствуй, Сингапур! Даже отсюда ты прекрасен! С чем сравнить тебя? Может быть с легендарным островом Тортуга? Но нет, ты не пристанище пиратов. Ты – символ мира, порядка и честной торговли. Зайти в Сингапур – значит выгодно потратить жалкие крохи валюты. За дешевизну ширпотреба советские юмористы исковеркали твоё имя из Сингапура в «Косын-гипюр». Не обижайся, будь снисходителен к шутникам. Твоего собрата Лас-Пальмас на Канарах они перекрестили в «Лас-пальтос».

В моей голове бродят последние рациональные мысли. Так... паспорт моряка находится в нагрудном кармане, двести сорок сингапурских долларов – в брючном. Это всё, что я получил за рейс. Мало. По рассказам, только хороший ковёр стоит порядка ста долларов. И то, если купишь его в магазине фирмы «Син-Сов», т.е. Сингапуро-Советской. Там, говорят, русским морякам продают со скидкой. У меня два дня увольнений. Сегодня, в первый день я должен выполнить обязательную программу: купить, по возможности всё, по списку, составленному на семейном совете. Культурная программа – на завтра. На неё потрачу заначку: в брючном поясе я провёз через границу сотню рублей, не указав их в декларации. Контрабандист! О заначке не знает даже жена. Или это секрет Полишинеля? Ну, неважно. У любого менялы я получу за них двадцать сингапурских долларов. Наверное, хватит.

Мои хозяйственные рассчёты грубо прерывают наши вьетнамцы. Все четверо, впереди ихтиологи, протягивают мне двадцать сингапурских долларов. Позади них мнутся Джоу и Конг. Меня просят купить для них натриевую соль глютаминовой кислоты. Что ещё за соль? Зачем? Где её искать? И откуда у них валюта? Контрабанда, что ли? Эти вопросы так и не сорвались у меня с языка. Не успели. Один из вьетнамцев объясняет, что глютамат натрия – это необходимый компонент вьетнамской кухни. Да, контрабанда. Во Вьетнаме они продадут её с большой выгодой. За глютаматом далеко ходить не нужно. Прямо у пирса расположен так называемый малай-базар. Вот там и продают глютамат.

«Он в таких целлофановых пакетах!» – рисует он в воздухе квадрат примерно сорок на сорок сантиметров. Я не знаю как отказать. Смотрю на Джоу, потупившего взгляд, в умоляющие глаза Конга... и беру деньги. Чёрт с ними! Куплю я им этот пакет! Уже в баркасе я додумываю эту мысль. Ну да, купить-то я куплю. И потом весь день буду с ним таскаться? «Наука»-то на рейде! Вот уж влип, так влип! Но, если взялся, исполняй!

Сорок минут идём к берегу. Погода штилевая. Посудина неспешно разрезает зеркало воды. И откуда в нас это созерцательно-восторженное почтение к трепету пламени в костре и к пробегающей мимо воде? От каких далёких предков? О чём думают мои спутники? Лично я вспоминаю, почему-то, дарвиновское описание Сиднейской бухты из его «Путешествия на корабле Бигль». То место, где великий натуралист не советует белым путешественникам опускать руку за борт лодки. В его время бухта Сидней кишела кальмарами. Не то, чтобы я боялся. Просто ситуации сходные. Да и до воды от кромки борта не более тридцати сантиметров.

Швартуемся и выходим на берег. Из тишины баркаса без всякого перехода попадаем в гвалт малай-базара. Тесные проходы между километровыми рядами прилавков. В причудливом беспорядке гроздья бананов соседствуют со свежими кальмарами, освежёванные свиные туши с сувенирами из раковин и рыб-ежей, горы манго и авокадо с огромными кусками тунцового филе. Кокосы, мешки с бобами, какао и ещё какими-то крупами, не известные мне фрукты и овощи. Мириады мух носятся в воздухе. Жирные крысы лениво снуют по прилавкам. Аромат корицы, кофе и душистого перца смешивается с сомнительным запахом подгнившей копры и откровенной вонью мясных отбросов. Тут и там между дарами природы втиснулись лотки с тряпками, магнитофонными кассетами и солнцезащитными очками. Откуда-то сверху свисают сотни поясных ремней, галстуков и воздушных шаров. Вавилонское столпотворение – малайцы, китайцы, индусы, негры, белые – топчется вокруг прилавков. Огромных размеров навес защищает человеческий муравейник от раскалённого солнца. В гул многонациональной речи вплетаются шлягеры в исполнении «Бони-Эм», «Санта Эсмеральда», «Самурай»... В город не пройти, не потолкавшись среди прилавков. Однако, не торопись выкладывать доллары! Помни, что и обратный путь пролегает через малай-базар! Так и поступают мои спутники. Тремя плотными потоками пробиваются они к выходу в город. Сегодня - всеобщий поход в «Син-Сов» за коврами. И там, где проходят русские моряки, замолкают иноземные ансамбли. Воздух сотрясает хриплый голос Владимира Высоцкого: «...и не судьба меня манила...», «...стрелял меня поутру из ружей целый взвод...», «...и хлещу я берёзовым веничком по наследию мрачных времён...». Странно и неожиданно приятно услышать любимого барда здесь, на краю света. А звучание какое чистое! У нас таких кассет не найти! На обратном пути куплю обязательно.

Я плетусь далеко позади своих. У каждого прилавка спрашиваю глютамат. В ответ – отрицательный жест и неопределённое направление куда-то вперёд. Наконец, уже у самого выхода хозяин очередного лотка указывает мне не вперёд, а вправо. С тоской смотрю вслед команде «Науки». Они уже исчезают в воротах. А мне куда? За пресловутой солью? А если потеряю своих, то как найду этот «Син-Сов»? Но лавка эта – всего в пяти шагах. И двери открыты, и народ толпится...

«Да я живо! Куплю пакет – и ходу!» - успокаиваю я сам себя. Лавка до потолка заставлена какими-то ящиками и мешками. Острый запах заморских стран, тот самый – смесь корицы с перцем. В лавке трое парней-малайцев. Высокие, широкоплечие. Осиные талии и сухие мышцы рук и ног. Пиратские физиономии. Вся одежда – шорты. Удивительно похожие лица. Если бы не наличие усов у двоих, редкой бородки у одного и отсутствие растительности у третьего, не различишь. Братья, что ли?

«I am looking a glutomat!» – Обращаюсь я ко всем троим.

«Барбудо-магеллано, говорить по-русски! Сколько покупать?» – Будничным тоном произносит тот, что с полным набором растительности. Как будто всю жизнь продавал русским морякам вьетнамские приправы. Он извлекает откуда-то прозрачный пакет, заполненный крупными желтоватыми кристаллами. По размерам, как будто, подходит.

«А сколько стоит один пакет? – Я спрашиваю на всякий случай и подаю двадцать долларов – На все!» Малаец берёт деньги:

«Так много нет! Ты гулять два часа! Я привозить!»

«Так сколько же стоит один пакет?» – я начинаю беспокоиться.

«Уан доллар! Ты гулять два часа!» – так же спокойно повторяет бородатый. Бог мой! Это же двадцать пакетов! Судя по объёму, один пакет весит около килограмма. А, чёрт! На перебитом голеностопе тащить такую ношу через весь базар. Грузить на баркас. Потом перегружать на «Науку». Ну, брат! В такое дерьмо ты ещё не вступал! Твоя доброта хуже воровства! Но это ещё не самое худшее. Пираты могут испариться с долларами. Вот незадача! Я несмело возражаю:

«Доллары не мои! Мы с тобой не знакомы! Я не могу тебе доверять! Привози глютамат! Вечером я куплю!» - Малаец спокойно прячет деньги в карман:

«Ты гулять два часа! Нет места хранить! Завтра везти обратно?»

«Верни доллары! – Настаиваю я. – Я обращусь в полицию!»

«Малай-базар нету полиция! Нету Русия! Нету Афган! – Философски парирует бородатый. - Малай-базар нету Али-Баба, нету сорок разбойник! Ты гулять два часа!»

Какие разбойники? Причём здесь Али-Баба? И вдруг дошло: это он про Брежнева с Политбюро! Славная аллегория! В духе самого Лонгфелло!

«О'кей! – Уступаю я. – Приду в пять вечера!» - Впрочем, альтернативы у меня всё

равно нет.

«Ты гулять! – Успокаивает хозяин.- Я привозить! Потом ждать!» Ну да, привозить, ждать... Испарятся мои пираты и поминай, как звали...Видно придётся возвращать вьетнамцам свою заначку. Настроение испорчено. Но надежда умирает последней. А вдруг, да не испарятся? С таким-то чувством юмора и жулики? Ладно! Сейчас нужно сориентироваться, где находится эта проклятая лавка. Выхожу из ворот Малай-базара. Наших уже не видно. Я же вливаюсь в толпу прилично одетых и беспардонно матерящихся моряков. Здесь и одесситы, и северяне, и севастопольцы, и калининградцы.

«Парни! Как пройти в «Син-Сов»?»

«Пристраивайся! Мимо не пройдёшь!»

Минут двадцать идём вдоль длинных серых пакгаузов, сопровождаемые уже привычным запахом странствий. Наконец, упираемся в гигантское здание. Это и есть лабаз «Син-Сов». Внутри на обширном пространстве разбросаны высокие штабеля ковров всевозможных размеров и расцветок. А вокруг штабелей толпы народа. Нет, это – очереди за коврами. Толкотня в тесноте. Московский Гум в часы пик. Стоп! Целый день толкаться и потеть в этой пыли? Во имя чего я шёл сюда из-за тридевяти земель? Или этот лабаз – единственный магазин в Сингапуре? Прочь отсюда! В открытый город! В этот... как его В тайгер-парк! Я решительно разворачиваюсь и налетаю на разъяренного старпома.

«Где шляешься? Очередь ему заняли, ковры присмотрели! Вон, Валентина обороняет их от мурманчан! Поспеши! Может быть и успеешь!»

Я успел, повезло. Валентина сверкнула глазищами:

«Скорее! Платите!»

Мельком взглянув на красивый рисунок, отдаю продавцу требуемую сумму. И тут глаза мои лезут на лоб: вместе с купленным ковром мне заворачивают ещё два, поменьше.

«Что это, Валя?»

«А где вас вчера черти носили? Это решение общего собрания: по два ковра на брата вместо скоропортящихся продуктов! Быстро пишите на пакете свою фамилию и название судна! Всё на английском!»

Покупки отправились на «Науку». А мы втроём – на поиски музея-аквариума. Дорогу спрашивал, конечно, я. И так старался делом оправдаться перед спутниками, что окончательно запутался в двух кварталах. Наконец, местная студенточка (добрая душа!) снизошла. Прислушалась к моему московскому произношению. Переспросила на португальский лад «аку-ээ-ри-ум?» И указала пальчиком на здание через дорогу.

Из шума и пыльных очередей лабаза переместиться в тишину и прохладу музея – вот это кайф! Какое-то время я бездумно пялился на заросли водорослей и кораллов, искусно подсвеченные невидимыми светильниками. Потом пришёл процесс узнавания. И каких же рыб здесь только не было! Крокодилоголовые аллии из Гондураса соседствовали со спиноколючими каламоихитами из Конго, знаменитые пираньи из Ориноко – с многоцветием тиляпий из Великих Африканских Озёр. Мирно сосуществовали европейские карпы, китайские амуры и индийские катли. Обитатели кораллового рифа резвились в воде, закачиваемой прямо из Малакского пролива. Казалось, что для каждого вида здесь созданы идеальные условия. Но вот мы подошли к центральной экспозиции – тридцатикубовому аквариуму. Кому же пришла в голову посадить туда четырёхметровую акулу-мако? Несчастное чудовище уставилось оскаленной мордой в столб воздушных пузырей. Да так и застыло. Никого уже не испугает серая тень. Зубы-кинжалы не сойдутся на теле трепещущей жертвы.

«Кинг-Конг в клетке! – Прокомментировал старпом. – Страшнее человека зверя нет! Всё, моряки! Мне скоро заступать на вахту! Я пошёл!»

Валентина тоже засобиралась. У них со старпомом судовая любовь. Дело житейское. Ну, а мне что делать в музее? Одному и с окончательно испорченным настроением? Втроём возвращаемся через малай-базар. Я стараюсь не смотреть в сторону пресловутой лавки. Так не хочется оказаться предметом насмешек: грозился забрать товар в пять вечера, а прилетел в двенадцатом. Тем более, при свидетелях. И вдруг, знакомый голос:

«Эй! Эй! Барбудо-магеллано! Доллар платить, глютамат забыть!» - Ну да! Вся троица выстроилась около лавки, кажется, в тех же картинных позах. Через открытую дверь вижу четыре целлофановых мешка, набитые пакетами с кристаллами. Я чуть не прослезился: не смылись! Настроение поднялось. Тем более, что вторая пара рук рядом. Старпом не откажет в помощи. К слову сказать, выгружать мешки из баркаса на «Науку» нам не пришлось. Вьетнамцы сделали это сами с превеликим рвением. Глядя на счастливые узкоглазые лица, я не посмел предъявить каких-либо претензий.

На следующий день «Науку» поставили к пирсу. Мои приятели, старпом и стармех, безнадёжно увязли в получении воды и горючесмазочных материалов. Я же отправился знакомиться с Сингапуром. В благодарность за оказанную вчера помощь я взял под свою ответственность и Валентину. За десять долларов нанял такси. Первым делом, Тайгер-парк. Около часа ехали через весь город. Раннее утро. Ворота музея уже гостеприимно открыты. Посетителей очень мало. В киоске покупаю проспект на русском языке. Имеются проспекты на английском и немецком. Читаю. Собственно говоря, Тайгер-парк – это жаргонное название. Музей под открытым небом называется «Тайгер-палм-гадн». В переводе – парк тигрового бальзама. Вот его несколько необычная история. Двое провизоров-китайцев проживали в Сингапуре не один десяток лет. Жили, кормились своей профессией. Но однажды им улыбнулась сама Фортуна (или идентичная ей китайская богиня). Они изобрели «тигровый бальзам», известный даже советским больным: мазь оказалась прекрасным средством против радикулита. Вскоре банковские счета наших героев зашкалили за миллион. По восточной традиции добрую удачу нельзя не увековечить в мемориале. Чтобы богиня не обиделась. Так и был заказан и создан этот паноптикум. Проспект честно предупреждает о том, что в музее представлены бессистемные обрывки китайских мифов из разных династических эпох. Дескать, не посвящённый не поймёт. На схеме Тайгер-парк изображён в виде ассиметричного витка спирали. Мы стоим у входа в улитку. Выход открывается из наметившегося центра вращения. Покупаю билеты. Входим...

Павильон справа. Дверь настежь. А что внутри? Бог мой!... Голая женщина подвешена за распяленные ноги. Груди отвисли гирями. Глаза набрякли. Оскаленный рот исходит слюной и кровью. Двуручная пила глубоко вошла в обильно окровавленное тело. Два амбала слаженно тягают её взад-вперёд. Цветастые халаты. Необъятные рукава. Узкие озабоченные глаза.

Павильон слева. Камера пыток. По стенам развешаны крюки, цепи, плети. Поближе к зрителю на дыбу вздёрнут мужчина. Разумеется, голый. Палач пауком повис на его ногах. Вывернулись плечи из суставов, беззащитно выперли рёбра, отвисла нижняя челюсть. Другой палач привычно взвешивает на ладони плеть-семихвостку. В глубине камеры в горне полыхает пламя. Разогреваются железные прутья. На верстаке распластан ещё один мученик. Над ним трудятся двое мускулистых катов. В их руках – по остывшему пруту. Спина пытаемого уже изрыта плетьми и выжжена до позвоночника. Но этого не достаточно. Сейчас они поменяют прутья.

Павильон справа. Судилище. Судья – клыкастое божество. Подсудимые – целое племя (стар и млад) – согнаны на матрицу гигантского пресса. Невиновных среди них нет. Все покорно принимают приговор. Палачи (смотри-ка, тоже люди!) тянут канат, удерживающий пуансон в подвешенном положении. Вот сейчас божество подаст знак, и они отпустят канат. Вокруг матрицы уже течёт река крови.

Ну, хватит! Ну, попугали и будет! Пора бы появиться символам счастья , всяким драконам и единорогам. Их нет. Зато в следующем павильоне слева расположился стоматологический кабинет. Сквозь строй дюжих плетеносцев движется череда пациентов со связанными руками. Палач клещами удаляет языки. Процесс идёт под наблюдением двух божеств (клыкастый оскал до ушей, глазищи вылезают из орбит).

В очередном павильоне справа семеро зверюг в боевых доспехах содомически насилуют трёх растерзанных женщин. Ещё двое воинов держат за волосы по пленнику (мужей?), приставив мечи к их горлу. Третий пленник истекает кровью. Скульптор постарался: и гримасы, и гениталии не дают усомниться в подлинности происходящего.

Следующий слева – пагода. У подножия двух истуканов (тех самых!) в молитвенном экстазе застыли человеческие обрубки: безногие, безрукие, безухие, без...

Выйдя из пагоды, я вспомнил про спутницу:

«Ну, как ты, Валентина? А побледнела-то!»

«Нормально! Я стараюсь не смотреть! С прошлого раза всё помню! Но тогда, в большой компании было как-то легче!»

Вскоре и ко мне пришла заторможенность. Тела, посаженные на кол, обугленные на жаровне трупы уже не воспринимались столь остро. Подумаешь, делов-то! Неожиданно кошмар кончился. Следующие несколько павильонов демонстрировали сказочное сообщество обезьян в человеческих одеждах. Занятий у них не много: жратва, продолжение рода да поиск насекомых. Для избранных, почему-то, ещё охота и рыбная ловля. И ещё молитва тем самым богам-чудовищам. В счастливом семействе царит строгая иерархия: сильный наказывает слабого. Но, по-отечески. Без пыток, без крови, без резни. Глаз отдыхает на этой идиллии.

И вот мы в конце музея, в центре вращения улитки. Никаких пыточных камер. Просто подвал. Целые и разбитые сундуки, корзины, горы сгнившего барахла. Сталактиты паутины свисают с потолка. Оттуда же льётся слабый свет. Царство крыс, подвал перенаселён зубастыми, хвостатыми тварями. Серая масса уже заполняет ступени, ведущие к зрителю. На одном из сундуков устроилась крыса-царица. Трон, корона, скипетр – всё при ней. К трону жмётся разжиревшая свита. Жмётся, несмотря на свирепые укусы, щедро раздаваемые государыней. Они и сами – не промах: От окружающей их толпы только клочья летят. И дальше ненависть передаётся по эстафете. Трупы убитых соседствуют с совокупляющимися парами. На заднем плане из сумрака выступает человеческий скелет с трезубцем в правой руке. На длинные зубья нанизан десяток крыс. В том числе и жирных, из привилегированных. Скорее всего, это символ моровой болезни.

И всё. Осмотр Тайгер-парка окончен. Мы выходим. Настроение препаршивое. От вопроса «что же хотел сказать сумасшедший скульптор?» раскалывается голова. Мне ли судить о мифах Китая? Все мои познания китайской мифологии заключаются в романе «Речные заводи». Пятитомник, кажется. Автора я уже и не вспомню. Отвращение, вот это помню хорошо. Ещё бы! Народными героями автор нарекал бандитов с большой дороги. Но не простых. А лишь тех, кто способен был не только убить, но и затем сожрать труп убитого. Первая часть паноптикума напомнила мне чем-то давно прочитанную книгу. Но, причём здесь крысы и обезьяны? Стоп! А что если абстрагироваться от видовой принадлежности? Тогда вырисовывается идея: любое отступление от предписаний Высшей Силы так же неугодно ей, как и неограниченное размножение. И то, и другое несёт в себе семена бунта. Неплохо. Рассуждаем дальше. Высшая Сила может быть как божеством, так и обожествлённым человеком (Гитлер, Ленин, Сталин, Мао, Пол Пот). Наш «дорогой и любимый» тоже претендует. Напрашивается, прямо-таки, мефистофельский вывод: сидел бы Человек, подобно мелкой козявке, под своим листочком, не пытался бы сравниться с Высшей Силой – и не имел бы неразрешимых проблем.

Уже выйдя из музея, мы неожиданно наткнулись на скульптуру...дискобола, абсолютно неуместную здесь, почти в центре бредового паноптикума. На ту самую копию античного шедевра, знакомую нам не менее, чем статуя девушки с веслом. Несть числа им, гипсовым, разбросанным по районным паркам культуры нашей державы. Но каким образом мироновский метатель диска оказался на краю света, да ещё в Тайгер-парке? Зачем? Здесь должен быть скрытый смысл. Присмотрись! Фантазируй!... Вот оно что! Ужасы паноптикума почти вплотную подступили к постаменту атлета. Стремятся взять его в круговую осаду. Лишь с тыла отсутствует наступающая нежить. Дискобол же застыл в стремительном развороте мускулистого торса. И диск уже готов сорваться с ладони. Его траектория и суровый взгляд атлета сошлись на дуге павильонов. Вот он, скрытый смысл: противоречие между Цивилизацией и Мракобесием непримиримо!

Удачи тебе, парень! Не промахнись! Покажи им и Али-Бабу, и сорок разбойников! Схлынуло страшное обаяние паноптикума. Балаган, он и есть балаган.

Оставив далеко на юге благословенный Сингапур, мы обследуем южную часть вьетнамского шельфа. Снова работа по вахтам, разбор уловов и привычный стук моей пишущей машинки. Работаем на мелководье. Тралы приносят рыбную мелочь, всяческих иглокожих, и среди них – трепангов. Их ещё называют морскими огурцами. Морские змеи, попадающиеся в уловах, уже никого не интересуют. Давно кончился запас глицерина. Конг с товарищами вновь оккупировал дымовую трубу. Теперь они вялят в ней трепангов. Это тоже их стратегический продукт для продажи во Вьетнаме. По распоряжению второго помощника капитана и докторши, здесь же в трубе команда вялит к столу рыбную мелочь. Поменяв «скоропорт» на ковры, мы приговорили себя к довольно-таки аскетической диете. Из мяса – только консервы говяжьей и свиной тушёнки. Из овощей – картофель, лук и морковь. Всё это рассчитано на семь недель, вплоть до возвращения в Керчь. А до нового года осталось всего две недели. За счёт рыбы мы пытаемся сэкономить мясные продукты для праздника и как-то разнообразить наше питание. Первую партию рыбы, как водится, пересушили. Шеф-повар, а попросту Николаевна, пренебрежительно фыркнула:

«Разве это вяленая рыба? Да это ж засу’ха!» (с ударением на второй слог). Моряки приняли критику и все последующие партии оказались вполне съедобными. Но название «засуха» уже прижилось.

Из министерства пришло новое указание: пойманную рыбу Вьетнаму не передавать. Теперь мы должны доставить её в Союз. Предварительно же требуется заменить этикетки на мороженных брикетах. Если раньше это была «мелочь третьей группы», то мы повышаем её статус до «корм для пушного зверя», аббревиатура «КПЗ». Как раз к этому моменту боцман наткнулся на старую коптильную печь, вполне пригодную для использования. Поскольку в плотницкой мастерской «Науки» за три предыдущих рейса накопилось достаточно опилок, на корме оборудовали коптильню. В меню появилось новое блюдо «КПЗ копчёный». Вскоре название сократили до «кКПЗ», а затем перекрестили в «заику». Так и пошло: на завтрак – засуха, на ужин – заика.

Новогодний праздник выпадает на наш последний заход в Хайфон. Там и расстанемся с вьетнамскими коллегами. А пока выполняем траление за тралением с двухчасовыми переходами между ними. Всё время нас сопровождает непогода: ветер, мелкий моросящий дождь и четырёхбальные волны.

Это случилось за неделю до захода в Хайфон. Ночь, вахта старпома. Да я забрёл «на огонёк» в ожидании постановки трала. В рубке темно, хоть глаз коли. Только картушка гирокомпаса светится во мраке. Старпом, рулевой и я молчим, уставившись глазами в еле угадывающийся горизонт. Лишняя пара глаз в рубке никогда не бывает лишней.

«Прямо по курсу вижу маломерное судно! – Вдруг сообщает рулевой. – Да вот оно!»

Теперь и я замечаю слабый свет в распадке между волнами. Он то взлетает выше нашей грузовой мачты, то падает вниз и прячется где-то за скулой «Науки».

«Пожалуй с полмили будет! – Осторожно оценивает расстояние старпом. - Сигналят! Вызываем начальство!» Я иду будить капитана. Старпом обзванивает начальника рейса, стармеха и помполита.

«Ну, какие будут соображения?» – спрашивает капитан собравшихся в рубке.

«Китайские пираты! Представитель министерства предостерегал нас от встречи с ними! – Задаёт тон помполит. - Я считаю, что подходить не стоит! Возможна провокация!»

«Да кто в такую погоду станет провоцировать? Беда у людей! – Это старпом. – Сигналят нивесть что! Уж три-то буквы пираты могут выучить!»

«Какие три буквы?» – спросонок интересуется начальник рейса.

«Не те, что ты думаешь! SOS! - Срезает его стармех и продолжает. – Нет, абордажа не будет! В такую погоду только ноги ломать!»

«Ладно! Подойдём, посмотрим! – Говорит капитан. - Подсветите прожектором!»

Подходим совсем близко и прожектор освещает странное судно. Размером оно – ну не больше речного трамвая. Корпус, надстройка – всё из дерева. В крыше надстройки прорезаны люки. Сейчас они слабо освещены. С виду – китайский сампун, если бы не необычайно высокая рубка на корме. Она узкая и при этом смещена к правому борту судёнышка. Из её левой стены выступает толстая ось, на которую насажено огромное металлическое колесо. Его диаметр около двух метров. Спицы колеса кажутся массивными и тяжеленными даже отсюда. Двое молодцов вращают это колесо, не останавливаясь. Из крыши рубки торчит высокая и тонкая дымовая труба. Но дыма не наблюдается.

«Что бы это значило? – Задумчиво вопрошает начальник рейса.–Неопознанный нелетающий объект?»

«Нас же предупреждали, что подходить не следует! – упорствует помполит.

«Жизнь моя, корабляцкая! Болиндер! – Это уже стармех. – Девятнадцатый век! Раритет! Одноцилиндровый! Двухтактный! Дизельное топливо! Гигантский маховик, вот это самое колесо! – И к помполиту. – У пиратов то ли мазут, то ли соляр кончился! А может быть и то, и другое! – И уже к капитану. – Смекалистые ребята! Разгерметизировали цилиндр и вращают маховик вручную! А с ним и винт! Чтобы хоть как-то противостоять волне! Но долго им так не продержаться! Нужно выручать!»

«Нам запрещено встречаться с иностранными судами! Это опасно!» – снова возникает помполит.

«Никитич! Ты – мой первый помощник во всём, кроме рубки, лоции и устава! – Капитан непривычно суров. – Старпом! Поднимай палубную команду!»

«А что их поднимать-то? Все давно на шлюпочной палубе! Даже наука, докторша и вьетнамцы!»

«Отлично! Понадобится переводчик! Позовите Конга!»

По приказу старпома на нос и корму терпящего бедствие судна матросы метнули две «выброски». Подтянули его под борт «Науки». Штурмана развернулись, спрятали сампун от ветра. Парни, что крутили маховик, в изнеможении опустились на палубу. Начальник рейса первым заглянул в открытый люк:

«Никитич! Вон твои пираты! Целый ковчег!»

Внутри салона на тесно поставленных скамьях вповалку полулежали десятки женщин, облепленные множеством ребятишек. В неровном свете коптилок не было заметно никакого движения. Казалось, что люди находятся в глубоком обмороке. Из рубки судёнышка вышла стройная седая женщина. Стройная даже в бесформенном балахоне рабочей одежды. (Вот, кто нам сигналил!). От имени капитана Конг вступил в переговоры. Вначале женщина отвечала короткими фразами. Но, по мере общения, разговорилась. Вот её рассказ. Этот сампун принадлежал ещё её деду. Десятки лет ежедневно его семейство развозило рабочих - кули вдоль по Меконгу. Перед смертью дед перестроил судно: убрал мачту и поставил двигатель. Потом сампуном по очереди владели её отец и муж. Победа Вьет-Конга принесла семье беды и разорение. Сампун национализировали и поставили гнить на якоре. Да, все они китайцы, предки которых много веков жили во Вьетнаме. Точнее, в Сайгоне. Новая власть уничтожила всех взрослых мужчин, обвинив их в шпионаже в пользу враждебного государства. Осиротевшие семьи оказались на положении париев, без средств к существованию. И они решились на побег. Женщины с детьми! Единственные мужчины – это два её внука. Она кивнула на юношей, распластавшихся на палубе у её ног. Парни тайком угнали свой же сампун. В море беглецы находятся уже пять недель. Опознавательных огней не включают. Горючее используют исключительно для противодействия дрейфу. Они должны всё время оставаться на этом месте, на трассе трансокеанских судов. Они живут надеждой, что кто-нибудь подберёт их и доставит в Сингапур, Токио, Гонконг или Сан-Франциско. Но пока им не везёт. Вот уже три дня, как у них кончилось сразу всё: и горючее, и вода, и последние продукты. Советское судно они заметили вчера. Затаились, испугавшись, что «Наука» сообщит о них вьетнамским властям. Но дети совсем ослабли, вот-вот начнут умирать. И потому она решилась позвать нас на помощь. Нет, она не знакома с азбукой Морзе, хотя и слышала о сигнале SOS. Но мальчики знают эти места. И навигационный прибор у них имеется. Если бы у них был выбор, ни за что бы не вернулись во Вьетнам. Ни в Китай, ни в любую другую социалистическую страну они по своей воле не пойдут. Она понимает, что русские не могут взять на себя смелость доставить их в Сингапур. Вот, если бы им дали немного горючего, воды и хлеба...Они попробуют продержаться на трассе ещё какое-то время. Им должно повезти!

Наш капитан просит пятиминутный тайм-аут. Короткое совещание. Помимо старпома и стармеха в нём принимают участие второй помощник капитана, боцман, докторша и Николаевна. Объявляется аврал. Боцман по шторм-трапу спускается на пляшущий сампун и принимает с «Науки» водяной шланг. Открывается наш трюм. Оттуда грузовая лебёдка извлекает несколько бочек мазута, десяток паков мороженной рыбы, мешки с крупами, мукой, луком, картошкой и сахаром. Здесь командует тралмастер. Первый груз (мазут) передают на сампун. И туда же отправляется стармех. Разобраться с машиной. Может быть помочь. За ним над клокочущей меж бортами тёмной водой перелетает бочка солярки. А на расстеленном стропе растёт холмик из продуктов. Второй помощник жёстко ограничивает наш безвозмездный дар. Урезонивает не в меру расклеившихся матросов:

«Да, там дети! А у тебя тоже дети! А у него они обязательно будут! А я должен вас кормить ещё полтора месяца! – И вдруг сдаётся. – Ну хорошо, хорошо! Свиную тушёнку грузите всю! Всё одно в банках один смалец!»

Женщины во главе с Николаевной выносят из камбуза весь недавно выпеченный хлеб, всю готовую засуху и заику. В картонной таре складывают «до кучи». Докторша с коробкой медикаментов перегнулась через планшир. Требует от боцмана передать её непременно бабушке в руки. Рядом с ней Джоу ловко перебрасывает юноше-китайцу целлофановый мешок с вялеными трепангами. Его коллеги-ихтиологи откровенно разочарованы: какой убыток их общему бизнесу! Но этот суровый человек непреклонен. Над спасательным авралом витает голос моего друга Конга: то плавный русский, то почти птичий – вьетнамский. А в недрах сампуна две изящные тени уже разносят спасительную влагу. Смачивают запёкшиеся детские рты. Утоляют жажду пришедших в себя. Зашевелилась плотная человеческая масса. Как быстро, однако, оживают малыши. Вон, уже несмело машут нам ручёнками.

Всё собрано. Груз переносится на зыбкую палубу сампуна. Китаянки быстро и бережно разгружают строп: не просыпать бы, не уронить драгоценный дар. Фыркнул болиндер. Ожил тяжеленный маховик, задёргался в пляске Витта. Боцман и стармех покидают сампун. Отданы швартовы. Набежавшая волна отбросила судёнышко. Несколько секунд мы ещё видели старую женщину, склонившуюся в поклоне. А потом ночь поглотила ковчег с его обитателями.

А мы продолжили траловое обследование вплоть до последнего захода в Хайфон. Внешне, как будто, ничего не изменилось. Те же тральцы на палубе. Те же песни несутся из судового репродуктора. Все они о судовой жизни, о разлуках и встречах. Историю о гибели в океане корабля с грузом лошадей мы тоже слышали много раз. Серьёзная песня, но мы же взрослые люди... А тут после слов «...вдруг заржали кони, возражая тем, кто в океане их топил...» сразу несколько человек потребовали прекратить трансляцию. Видно уж никогда не забыть нам этот ковчег. По зрелому размышлению получается, что мы не только не помогли бедным китайцам, но ещё и продлили их агонию. И ведь не по злобе нашей. Может быть и прав Никитич, не стоило встречаться. Меньше знаешь – лучше спишь.

Тридцатого декабря пришли в Хайфон, и наши вьетнамцы разбрелись по домам. Но уже на следующее утро Конг объявился в моей каюте с подготовленным приглашением. В течение пяти минут я отпечатал двенадцать экземпляров по количеству членов нашей научной группы. Приглашение гласило: «Коллега! Сегодня 31.12.80. состоится наш прощальный обед. Сбор членов научной группы «Науки» в проходной порта в 12.00. Джоу и др.». Конг быстро распространил приглашение по каютам. Отведать вьетнамских деликатесов научная группа явилась в полном составе. Предводимые Конгом, мы долго шли по узким улочкам Хайфона. Наконец, пришли к низкому обшарпанному строению с закопчёнными стенами и земляным полом, покрытым опилками. Вся мебель грязноватой харчевни состояла из единственного длинного стола и нескольких разномастных скамеек. Джоу с товарищами уже ждали нас. Мы, шестнадцать человек расселись за столом и, тем самым, до отказа заполнили помещение. На грубой неструганной столешнице появились бутылки «Лямой». Три повара-вьетнамца поставили перед каждым из нас уже привычный «стопарь» и чистую тарелку с вилкой. Ни ножей, ни ложек мы не получили, заключив из этого, что деликатесов будет не много. Но вот из кухни принесли подносы с горами каких-то котлет, гарнира и салата. Сняли пробу: запах божественный, вкус незнакомый, но приятный, - слюнки так и текут. Выпили по первой и приступили к поглощению деликатесов. Вот тут Конг, коварно усмехаясь, сообщил, что мы едим морских змей. Тех самых двуцветных пеламид, приготовленных по вьетнамскому рецепту с применением натриевой соли глютаминовой кислоты. Меня, всё ещё сомневающегося, повели в жаркую кухню и предъявили полтора десятка свежеснятых шкурок. К тому времени, когда я вернулся, народ уже преодолел гастрономический шок, и трапеза продолжалась. Пришлось рассказать, как я покупал этот реактив. Начальник рейса, человек с богатым питейным опытом провозгласил тост за здоровье «барбудо-магеллано». Компания слегка захмелела, разбилась на беседующие группы. Я объясняю Конгу, как нам неудобно перед вьетнамскими коллегами: обещали отдать рыбу Вьетнаму, а сами увозим её в Союз. На эти слова вьетнамцы улыбаются:

«Для нас это добрый знак. – Философствует Конг. – Мы полагаем, что СССР глубоко увяз в Афганистане. На интриги против Китая у вашего правительства уже нет резервов. В связи с этим советская помощь Вьетнаму прекращается (рыба, это только первая ласточка). Соответственно прекратятся и наши провокации на китайской границе. Без войны – ой как хорошо!»

Что ж, логика в его рассуждениях есть. Мне же, «совку», неприятно слышать о слабости моего государства. Хочется думать, что доставка «КПЗ» в Союз – это всего-навсего головотяпство нашего министерства.

А за столом уже царит атмосфера братства. Начальник рейса провозглашает традиционные тосты: за случай (разумеется, счастливый), за удачу и за семь футов под килём. Между тостами выясняется, что гарнир наш состоит из риса и тушёного батата, а в салате присутствуют мякоть тыквы и нежная сердцевина бамбука. Всё очень вкусно и интересно. Но вот мы в последний раз наполнили наши стопки. И тут поднялся немногословный Джоу. Неужто заговорит, наконец?

«Коллеги! – Обращается он к уже тёплой компании. – Не станем пить последние капли горячительного напитка! Последние капли – это благодарность божествам за наше обретённое единство, за счастливое окончание экспедиции и за то, что все мы остались живы! Последние капли – это молитва за тех, кому сегодня очень трудно, будь то в море или на суше! Выплеснем же последние капли на пол харчевни в дар божествам Судьбы! Наша земля приняла много таких молитв!»

Ай да Джоу! Ай да молчун, застёгнутый на все пуговицы! Ай да «цицерон»! Мы встаём и дружно выплёскиваем в опилки содержимое наших стопок.

«За нашу бабушку! – Шепчут мои соседки. - Хоть бы им повезло!»

«За бабушку «Вонг» и её ковчег! Удачи им!» – Вторит начальник рейса, неисправимый остряк.

Остальные молчат. Нам нечего добавить к общей молитве.

Новый год мы встречали в открытом море. А через пять суток вышли в Индийский океан, оставив за кормой «ворота» Зондского пролива. Научная группа приступила к плановым визуальным наблюдениям за поверхностью моря. В тропиках – это благословенный период для любой экспедиции. Всего в меру: корпения над рейсовым отчётом, бдения на вахте и приёма солнечных ванн – жизнь приобретает курортный оттенок. Команда же занялась чисткой и покраской судна. Старпом торопит ребят:

«В Суэцкий канал мы должны войти, приняв хоть чуточку интеллигентный вид! Мы же ржавее консервной банки!» (Уставной цвет РТМ «Наука» - белый. И в этом наряде судно весьма импозантно).

Домой! Домой! Осталось всего двадцать дней,...девятнадцать... По нескольку раз на дню акустик транслирует одну и ту же магнитофонную кассету из-за песни про радугу, что перекинула «мост богов» через весь океан до родимой Керчи. Никто не знает ни её автора, ни оранжировщика. Но она прекрасна! Она – керчанка!

Мы ещё не знаем, что родное Чёрное море встретит нас жесточайшим штормом «по зубам». И в споре со стихией мы потеряем трое суток. К этому времени военный флот затеет учения у берегов Крыма и закроет двадцатимильную зону от Фиолента до Меганома. И обходя запрет-район, мы потеряем ещё двое суток. И команда будет считать часы, находясь на пределе нервного срыва. Но в конце-концов мы войдём в Керченский пролив. «Наука» бросит якорь у двадцать четвёртого буя в ожидании таможенной бригады. И откроется великолепный вид на керченскую набережную и на наш институт на фоне древнего Митридата, седого в это время года. Все бинокли в рубке будут нарасхват. И мы, научная группа, будем до боли в глазах всматриваться в окна ЮгНИРО. Несмотря на начало февраля, они будут распахнуты настежь. И гроздья сотрудников повиснут на подоконниках: «Наука» вернулась!

А на набережной в толпе встречающих... Но это уже глубоко семейное. Об этом как-нибудь в другой раз.